Текст книги "Когда жизнь на виду"
Автор книги: Владимир Шабанов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)
– Надо еще отбить у Антона Тамарку. Вернее, наоборот, – расширяю я задачу. – Кто у нас самый симпатичный?
– Конечно, Васька, – кричит Женя. Меркулова передергивает.
– Что вы, я не потяну, – ужасается он. – Нет, не потяну.
– Это уже Валеркина стезя, – улыбается Корольков. – Он у нас на этот счет дока.
Слободсков как бы даже польщен единодушным одобрением.
– Заниматься такими делами, – говорит он, – да еще на благородной идейной основе – сплошное удовольствие.
– Решено, – подытоживает Корольков. – Но мне нужен помощник.
– Я тебе помогу, – предлагаю я.
– Тогда все в порядке.
– Ты что, его бить будешь? – спрашивает Меркулов, по-деловому потирая руки. – Как это будет в деталях?
– Нет. Но надо, чтобы нам кто-нибудь сообщил.
– Пожалуй, я смогу, – говорит Капленок. – У меня есть знакомая, которая знакома с подругой Вики. Я это устрою, товарищ полковник.
Так как Корольков работает в степи, они договариваются с Женей о связи по телефону. О замыслах противника Капленок узнает и своевременно докладывает нам с Рудиком. Мы соответственно приезжаем сюда и… и нам пока не ясно самим, что надо делать. Однако мы все обмениваемся рукопожатием.
– Итак, зародилась новая фирма, – встает Слободсков важно и застегивает пуговицы на пиджаке. – Фирма занимается улаживанием семейных неурядиц. Дело тонкое, но прибыльное. Наши действия или… как бы это сказать точнее…
– Социальные операции, – подсказываю я.
– …да, похождения…
– Если у тебя будет что-то серьезное с Тамаркой, – прерывает его Корольков, – я тебя застрелю. Ты знаешь, я умею свечи гасить. Полгорода с ней здоровается.
– Все будет чисто, шеф, – говорит Валера и садится.
– Внешне это как раз и не должно выглядеть чистым, – размышляю я вслух. – Скорее наоборот. В своем роде это подвиг…
– Нам не чужды порывы, – уверяет Слободсков.
– Опять же, – продолжаю я, – если прицепилась к мальчику, значит, на что-то надеется, лелеет какую-то перспективу. Тебе придется придумать что-то весомое.
– Что ты разволновался? – спокойно говорит Валера. – Мы люди простые, говорим стихами, – копирует он басом Королькова.
– Слушай, ты – молодец! – восклицает Меркулов, – как это у вас так легко с женщинами получается. Ловкие вы ребята, у меня как-то все не так.
Вася сказал это случайно, увлекшись, и мы смотрим на него, уважая его откровенность.
– Ничего, Вася, ничего, – успокаивает Корольков. – Ловкость – это, как правило, обтекаемая мораль. А в этом деле все решают не мозги, а, скорее, их отсутствие.
Всем хочется прогуляться, и мы идем на улицу. В Каменогорске есть отличные уютные дворики. Дома в центре города старого типа из красного кирпича. Стоят они основательно, и в подъездах пахнет щами. Домашними.
Мы выходим на площадь. Их в городе две. Видно, в свое время дали волю архитектору со вкусом, и я, подходя к площадям, как-то даже волнуюсь. Всегда. Не знаю почему. Наверное, красивое и должно будоражить.
Дело идет к вечеру, небо над нами чистое, но солнышко окаймляется красивыми облаками, плывущими ему навстречу. Облака яркие, плотные, и при соответствующей фантазии в них можно усмотреть то белых всадников, то парусник, то огромное лицо.
Рудик рассказывает Меркулову о том, как он бежал от медведя через таежную речушку и на другом берегу обнаружил, что абсолютно сухой. Валера прислушивается к разговору, а мы с Женей помалкиваем и впитываем свежий воздух, детские голоса во дворах, шум хозяек на балконах, отрывочные звуки свадебных гулянок под гармошку и шорохи неспешащих машин.
– Давай заглянем, – предлагаю я Капленку, проходя мимо биллиардной.
– Позднее, – говорит он.
Мы еще минут сорок гуляем, затем с Женей поворачиваем в биллиардную на пару партий. Остальные идут в кино. В биллиардную мы заходим редко, но бывает. Из-за атмосферы.
А она здесь хороша. Мужчины, вырвав из семейного бюджета времени пару часов, чувствуют себя здесь людьми. Даже торопыги превращаются в джентльменов, гордо несущих цыплячью грудь. Перед каждым ударом губы сводятся в трубочку, как перед свистом, и явно прослушивается шелест работающего мозга. Движения из нарочито небрежных элегантно переходят в строго точные. Говорят здесь вполголоса, прежде чем сказать, демонстративно думают. Но главное – манеры. Манеры – это все. Дилетанта видно сразу по отсутствию оных, и с ним соглашаются играть, болезненно морщась.
Распоряжается здесь старик, которого все зовут Афанасич. Это верткий человек с прокуренным лицом и живыми глазами. Он считает себя очень хитрым и видавшим виды. В его обязанности входит соблюдение чистоты, порядка и главное – сберечь потолок. А как удобно натирать конец кия о потолок. Но дед все видит и пресекает. Кроме того, что клиенты ведут небольшие расчеты между собой, и пятерки с трешками спокойно меняют своих хозяев. Этого он не видит.
Мы с Женей входим в биллиардную. Здесь стоят четыре зеленых стола. Помещение как бы разбито на два выступающей из потолка балкой. Народу немного, но столы заняты и даже есть болельщики. Мы занимаем очередь и наблюдаем за игрой. Полусонные завсегдатаи мастерски работают с шаром, изображая неудовольствие всем и вся. Афанасич крутит носом, стреляет глазами по сторонам, но сидит на месте за своим обшарпанным столом.
Я прислушиваюсь к разговорам вокруг. Двое, стоящие рядом, обсуждают удары с вращением. Удар левым французом, левое эффе, правое эффе, массе – короче говоря, система запугивания потенциальных противников в действии. Я играю средне, в основном полагаясь на чутье. В конце концов, много приятнее, если ты, прикинув, забиваешь шар, чем, теоретически обсчитав, промазываешь.
Женя внимательно следит за игрой. Он парень хваткий, и если уж что делает, то делает как надо. У меня поднимаются теплые чувства к приятелю, когда я вижу, что он начинает разыгрывать простачка, за которым угадывается мощный аналитический аппарат, помноженный на физическую ловкость.
Наконец, наступает и наша очередь. Мы играем двое на двое. Один из наших противников, занозистый мужичок, суетится у стола, собирая шары. Он чувствует себя хозяином, отдает короткие приказания, и все у него получается как-то вызывающе. Разбивать досталось нам, и Женя, как обычно, изображает паралич на почве волнения к удовольствию окружающих. Мужичишка, который ставил пирамиду, подмигивает своему партнеру.
Женя бьет первый. От поставленного удара шары брызгами рассыпаются по зеленому полю. Один с треском залетает в лузу, затем туда посылается еще два, два шара в другую лузу и один скромный «своячок». Итого шесть. Я вытаскиваю шары из луз и кладу их на полку. Мужичонка, волнуясь, шныряет вдоль стола, выбирая позицию. Наконец, он грациозно становится и ловко вколачивает шар. Затем следует второй.
– Клапштос! – говорит наш партнер со знанием дела.
Третий у него не пошел, и я ему помогаю. Счет семь – два, и оставшиеся шары расположены благоприятно, как звезды на небе для великого завоевания. Я сосредотачиваюсь для удара, но вдруг слышу шум и громкие голоса за соседним столом. Наш мужичок преображается, кричит «Э! Э!» и бежит туда.
– «Клапштос», ты куда? – удивленно вопрошает Капленок. – Иди, иди доигрывай.
Наш партнер злобно оглядывается, но спешит на шум. Через несколько секунд он уже кого-то разнимает, но другие уже занимаются им.
– Надо его оттуда извлечь, – говорит Женя. – Уж больно он крикливый. Мне очень хочется сбить с него спесь.
Капленок идет к свалке и вязнет там. Я бегу ему помогать. Собственно, драки нет; все берегут себя, иначе жена в следующий раз не пустит. Но возня стоит грандиозная. Собрались все присутствующие; основное количество пришло мирить, но стоячих уже мало.
Я оттягиваю двоих от Капленка, но мне на спину кто-то наваливается, и мы оба падаем. Я успеваю развернуться в воздухе, оказываюсь сверху и пытаюсь разжать его руки. В следующий момент я вижу новую опасность. Афанасич с кием в руках бежит к свалке. Мы лежим с краю, поэтому я делаю несложный расчет и отдаю инициативу противнику, который сразу же оказывается сверху.
– А-а, язвить вашу душу, – кричит дед уже рядом и проходится кием по спинам и ниже. Если ему все равно чья спина, то мне нет, и я с удовольствием слышу, как сверху мой нападающий орет:
– Ты что, змей старый, больно ведь! Отдохнуть не дает, паразит!
Я стряхиваю его с себя и лезу дальше выручать приятеля.
Все вцепились друг в друга, образовался огромный и вязкий монолит. Минуты три идет сугубо мужская нервная разрядка, затем кто-то в кого-то бросил шар и сразу все кончилось. Все поняли, что это уже серьезно. Капленок кого-то пнул и с криком: «Прикрывай мне спину!» кинулся к выходу. Я следую за ним и быстро оглядываюсь. Битва прошла, только кое-где ведутся бои местного значения. Никто Евгения не преследует, но он технично отходит.
Мы выходим на улицу, и я, отдышавшись, спрашиваю:
– Жень, мне вот интересен один твой тактический ход.
– Какой?
– Насчет «прикрывай спину». Мне и любопытно, а кто должен прикрывать мою спину? Шары-то ведь большие и тяжелые…
Капленок закуривает и соображает. Затем смеется удивленно.
– Ты знаешь, Серега, я как-то об этом не думал. У меня автоматически вырвалось. Действительно, откуда это взялось?
Весь путь до общежития мы теоретизируем по поводу тактики в уличных баталиях. Женя сказал: «Если будут бить ногами, закрывай лицо». Я удвоил наш опыт, вспомнив, что отбиваться надо, стоя спина к спине.
Вечером, засыпая, вспоминаю прошедший день. Память скользит от события к событию, ни на чем не зацепляясь. День как день, ничего особенного. Пестроты достаточно, но ощущения полноты жизни нет. Все это странно. Чего-то здесь не хватает, может быть, и весьма важного.
Дорожка никуда не ведет. Сто метров асфальтированной узкой полоски для прогулок, а дальше мелкая пожелтевшая травка да колючки. И все-таки импровизированный тротуар в степи хорошо кем-то задуман. Отсюда приятно наблюдать заходы солнца, прогулки здесь располагают к размышлениям, в большинстве своем приподнято-грустно-лирическим без примесей тоски. Этот язычок асфальта навевает в душе уют и сводит концы с концами всех возможных противоречий. Как взлетная полоса.
Сегодня после работы Корольков зашел за мной и мы вышли подышать свежим воздухом.
– Капленок звонил, – говорит Рудик рассеянно. – Завтра, сообщает, можете приезжать.
Мы молчим, думая каждый о своем. Вытащить женщину из-под танковой гусеницы или, скажем, из горящего сарая – наша святая мужская обязанность. Но вот так получается несерьезно.
С другой стороны, наша ситуация весьма не проста, если мы ее правильно понимаем. Вокруг Вики сейчас скорее всего мертвая зона: чрезмерная глухота, чрезмерная учтивость, не те взгляды, не те слова. Бр-р. Это для нас несерьезно, а для нее это бедствие, надо полагать, похуже пожара.
– А как ты вообще к этому относишься? – спрашиваю я Королькова.
– Пока что и сам не знаю. Но выставить этого типа из своей квартиры, я думаю, надо.
– Женя ничего не сообщил насчет ее настроений?
– Ничего. Настроение Вики я и сам знаю. А вот насчет Ильина ходят слухи, что он жене своей мстит за что-то вот таким манером.
– Надо же так.
Мы закуриваем.
– И отмахнуться от этого дела как-то… Надо поехать и по ходу событий разобраться. Вот что, давай сделаем из него клоуна, – предлагаю я.
– Ха, он вперед из тебя клоуна сделает, – злится на что-то Рудик.
– Но нас же двое.
– Ну и что?
– А то. Я, к примеру, буду стараться его раскрыть, развязать язык, а ты в это время…
– Эх, Серега, – смеется Корольков. – Пацаны вы, пацаны. А дальше-то что? Он ведь сожрет ее потом на работе.
– Найдет другую работу, если на то пошло.
Рудик молчит, а я думаю, что с высоты его лет ему больше видно, и пускаться в авантюру в сорок гораздо сложнее, чем в двадцать с небольшим.
– Ладно, – наконец говорит Корольков. – Такие дела нужно делать легко. Длительные рассуждения обычно ни к чему не приводят.
– Слободскова сегодня видел? – спрашиваю я.
– Да, – говорит Рудик и становится веселее. – Он до нас здесь прогуливался с Тамаркой.
– Так что дела идут, все в порядке.
– Я с вами прямо катастрофически молодею, – смеется Корольков. – И это в некотором смысле приятно, черт вас возьми.
– Руди, я тебя давно хотел спросить. Как ты сюда попал на эту «землю обетованную»?
– Денег не хватает. Хочу квартиру кооперативную купить, – не думая, отвечает Корольков.
– И все? Так просто? Столько, сколько ты здесь имеешь, ты мог бы и в Москве получать. Впрочем, может, и я не прав.
– В Москве, положим, столько не заработаешь, – поправляет меня Корольков. – Ребята мои подрастают, и скоро проблема с жильем начнет нас прижимать.
Все вроде ясно, однако он смотрит на меня испытующе, что-то взвешивая.
– Я же вакуумщик высочайшей квалификации, – продолжает Рудик, – а в Москве с этой специальностью не больно разбежишься. Так что зависимость от места работы жесточайшая. Здесь я занимаюсь приборами анализа газа, сам знаешь. Технику освоил и становлюсь в жизни более мобильным. В общем, причин для такого вот прозябания достаточно.
Мы доходим очередной раз до конца асфальтированной дорожки и поворачиваем обратно. Я жду, что он еще скажет.
– А если уж совсем начистоту – не могу дома жить и хоть стреляй ты меня. Дочь у меня одно время болела сильно и долго. Я до того с ней дошел, что врачи посоветовали мне отвлечься, когда более или менее все стало. Вот-так я попал сначала в геологоразведку. Вроде временно. Но потом поселилась во мне какая-то бацилла, и больше трех-четырех лет дома жить не могу. Там у меня все в порядке: жена, дети.
– А здесь ты сколько собираешься жить?
– Сколько получится. Как дойду до безысходности, так уеду.
Корольков окончательно перешел на минорные тона, и я сам себе обещаю никогда больше не затевать подобных разговоров без надобности. У каждого свои раны и не важно, как я к ним прикасаюсь: грубо или нежно. Они все равно болят.
Стол, два стула, кровать, взятые напрокат холодильник и телевизор – вот и все богатство «холостяка» Рудика Королькова, переживающего очередной многолетний кризис сытой жизни. Но для меня – это целое богатство. После дрязг с попутными машинами я чувствую прямо ликующий уют. Ведь это собственная комната с собственной казенной обстановкой, это уже определенность, основа прочности нашей, пусть временной, жизни. Мне и в голову не приходит, что здесь можно так же прозябать, как в одноместном номере гостиницы. Такой несправедливости быть не должно. Когда-то ведь должен кончаться душевный сквозняк.
Мы с Рудиком сидим в засаде в ожидании гостей в соседнюю комнату. Пока закрытую. Корольков суетится, наводя чистоту, а я, покуривая, выглядываю в окно.
– Где у тебя бритва? – спрашиваю я хозяина.
– В нижнем ящике стола, – отвечает он, роясь во встроенном шкафу среди одежды.
– А зеркало где?
– Там же. Оно тебе ни к чему. Ты мимо своего лица и так не промахнешься.
Я смотрюсь в зеркало. Лицо как лицо, не шире, чем у других. Разве что немного усталости, но это поправимо. Если смотреть в фас – все в норме, профиль несколько хуже. Ничего. Мужчина не должен быть красавцем, это отвлекает от дела и нервирует людей.
– Руди, ты себе нравишься? – спрашиваю я, включая бритву.
– Не задавай идиотских вопросов, – отвечает Корольков, достает свой кассетный магнитофончик и начинает возиться с ним. Я забыл сказать, что у Рудика есть еще японский магнитофон, который, как может, скрашивает ему жизнь.
– Я почему спрашиваю. Зачем ты содержишь бритву. Ты ее продай. Тебе ведь и брить-то нечего, разве что два пятна на щеках.
Рудик смеется и смотрит на меня каким-то свежим взглядом, как на неожиданность.
– Серега, ты жениться собираешься?
– Не задавай идиотских вопросов, – отвечаю я.– А собственно, почему это тебя волнует? Ты что, хочешь развалить коллектив?
– Я себе срок наметил: как кто-нибудь из наших женится, так я домой еду.
– Мне кажется, это будет не скоро.
– Да и я тоже пока не спешу.
– Нет, Руди. У тебя была какая-то другая мысль, когда ты задавал мне этот вопрос.
– Никакой у меня мысли не было.
– Обстановка у нас сегодня… подозрительная. Дай мне одеколон, он у тебя водится?
– Вон на окне.
Я подхожу к окну и внезапно вижу идущих к дому Вику и Ильина. Никто никого за собой не тянет, идут, как все другие, ничего особенного.
– Закрывай дверь, – говорю я, – посидим в тишине.
Рудик закрывает дверь, садится на кровать и закуривает.
– В такой безвкусной ситуации я еще не был, – замечает он с горечью. – Если бы не вы…
– Это, между прочим, и твоя идея тоже, – я себя чувствую не в своей тарелке, как и Корольков.
Мы слышим стук входной двери, негромкий разговор и стук двери Незвановых. Затем минут десять Вика бегает из кухни в комнату и наступает тишина.
– Вот идиот, – мучается Рудик, – лучше бы я был на его месте.
– Ладно, пойдем, – предлагаю я. Мне хочется добавить, что со шпаной воевать – одна специфика, здесь другая, но я сдерживаюсь. Мы тихо выходим и, хлопая входной дверью, шумно вваливаемся в прихожую.
– Оказывается, и хозяйка уже дома, – громко, но через силу басит Корольков.
Дверь Незвановых сразу открывается, появляется маленькая хозяйка и останавливается в ожидании. Вика сначала настороженно смотрит на нас, затем бледные тона на лице сменяются розовыми. Ей кажется, что она неподвижно стоит и улыбается, но мы-то видим, что она вся в движении и звуке, как задетая скрипичная струна. Я мельком гляжу на Рудика, затем мы вместе любуемся на очаровательное видение в облике стоящей перед нами девочки.
Я спешу поздороваться за руку, подхожу к дверям и, естественно, замечаю в комнате гостя. Кивком головы я подтверждаю свое стопроцентное зрение, которое, правда, устраивает не всех.
– Поздравьте вашего горячо любимого соседа, Вика. Он сегодня именинник, – говорю я и показываю на Королькова. Тот, как и полагается, смущен.
– Ой, Рудольф Васильевич, я так рада, – сияет Вика и пожимает Рудику руку. – Мне всегда так везет с соседями, – восклицает она и сплевывает символически через левое плечо три раза. Корольков, очевидно, вспомнив свою миссию, на какое-то время деревенеет.
– Спасибо, Вика, спасибо! – Рудик берет себя в руки. – С некоторых пор в отношении меня более уместны соболезнования. Вот тебя будут поздравлять вечно.
Вика счастливо смеется. Она, кажется, действительно рада нас видеть.
– Мы… примкнем к вашей компании, если вы не против, – предлагаю я под комплимент.
– Конечно, что за разговор, – говорит Вика по инерции, затем секунду думает и машет рукой.
Мы с Корольковым бесцеремонно входим. Рудик ставит на стол бутылку сухого вина, а я здороваюсь с Ильиным, насколько я помню, Виктором Назаровичем, за руку. Ильин протягивает руку, затем отводит ее обратно, и я, не рассчитав, жму ее, униженно вытянувшись через весь стол. Такого со мной еще не проделывали, думаю я с холодным бешенством.
Рудик манкирует процесс приветствия, и Ильину остается только причесаться пятерней.
– Именины… – смиряясь говорит Ильин. – Так сколько вам?
– За сорок, – лаконично сообщает Корольков и смотрит открыто и ясно на начальника отдела. Тот быстро переводит взгляд на Вику.
Ильин – мужчина тяжелый, как камень, и ничего хорошего я в нем не нахожу, кроме аккуратности в движениях и в выборе слов. Какая-то угнетающая общительность удава с длинными изматывающими восточными паузами. Куда там бедной Вике ему противостоять. Она, вон, сидит и прячет радостные глазенки от своего «любимого». Ильин, по слухам, даже остряк. Но я так уразумеваю, что когда от человека ничего не ждешь, любая сколько-нибудь приемлемая мысль воспринимается как неожиданная.
Зная Королькова, я уже кожей чую его здоровую злость и ясную холодность ума. Они с Ильиным несопоставимы, как акула с бульдозером, и во мне шевелится корыстное чувство интереса.
Мы выпиваем за здоровье «именинника» и закусываем котлетами и фруктами. Ильин время от времени поглядывает на Вику, но та пока ни к кому не приближается, держась стороны.
– Ты у Орлова работаешь? А ты у Панкратова? – спрашивает нас с Корольковым Ильин.
– Совершенно верно, – отвечаю я с некоторым удивлением.
– Ну-у, ну-у, – тянет Ильин.
Это вот «Ну, ну» в данном случае говорит о том, что мы с Рудиком работаем не в науке непосредственно, а в эксплуатации опытных установок, имеем статус, равный пролетариям, и нас голыми руками не возьмешь. Хотя и подчиняется служба, в которой работает Корольков, отделу Ильина, но косвенно. Я же знаю Виктора Назаровича по его общественной работе. Он как представитель администрации прикреплен присматривать за нашим общежитием: ходит с комиссиями, изучает дела нарушителей, что еще – я не знаю. В конце концов, я сейчас настроен так, что для меня и министр – пустое место.
– Рудольф Васильевич, кто к вам в субботу, приходил? – спрашивает Вика. – Один симпатичный молодой человек, а второй жуткий тип. Они вас спросили и ушли. Я так испугалась, хорошо, что Антошка дома был.
Что-то я не помню, чтобы у Королькова имелись «жуткие» приятели. Скорее всего, это был случайный человек.
– А, это Вурдалак, – смеюсь я. – Кличка у него такая. На поселении здесь живет. Какую-то старушку в свое время – того, как Раскольников. Она, правда, все равно уже старая была. Компанейский мужик, Вурдалак, душевный. Вот только деньги любит, на все за них пойдет. А так у него и справка есть, все в порядке.
– Какой ужас, – замечает Вика, округляя глаза и подпирая щеки кулачками.
Рудик посмеивается в бороду.
– Как его фамилия? – спрашивает «остряк» Ильин.
– Он не у нас работает, – поясняю я.
– Прекрати людей пугать, – останавливает меня Корольков, однако никаких разъяснений не дает.
– Что же здесь особенного? – развиваю я мысль. – Все мы живем от вины до вины и постоянно виноваты перед людьми.
Устанавливается пауза, затем Ильин говорит:
– Слишком смелое обобщение. Положим, не над каждым висит это бремя. Умнее надо быть, только и всего.
– Между прочим, – замечает Корольков, – бессознательное чувство вины – это и есть совесть.
– Нелепость какая-то, – смеется Ильин.
– Это сказал Фрейд, – дожимает Рудик противника, но Ильину становится почему-то еще смешнее.
– Все это, ребята, демагогия чистой воды, – заявляет он и берет вилкой котлету.
– Бедная демагогия, – жалеет Рудик, – сколько же на тебя сейчас списывается.
– Вика, тебе положить салат? – спрашивает Ильин, игнорируя реплику. Он чувствует себя уверенно и прочно.
– Письмо недавно получила, – рассказывает Вика. – Наша бывшая соседка разводится, и судятся они с мужем из-за дивана. Невероятно.
– Эх, россияне, россияне, – вставляет Ильин. – Привыкли мы шарахаться от юриспруденции. За границей никто шагу без юриста не делает, а у нас все это считается из ряда вон. Кое-кто задействование юриста считает даже как моральную нечистоплотность.
Вику, кажется, убедил этот довод, и она принялась спокойно за салат.
– Она другое имеет в виду, – замечаю я.
Ильин смотрит на меня насмешливо, мол, это и дураку ясно, что речь идет не о диване, а о тех, кто на нем спит. И еще ясно, что это не мне сказано.
– Сервис нужно обживать, это понятно, – отзывается Рудик.
– Во! – поводит Ильин вилкой в сторону Королькова.
– А то создали целый букет услуг, а желающих пользоваться ими нет, – продолжает тот. – Вот так сервис и отмирает. Есть же, к примеру, комфортабельные крематории, так нет, люди все норовят по старинке земелькой прикрыться. А за границей, говорят, туда не пробьешься.
Вика несмело смеется, а у Ильина почему-то расслабляются мышцы лица.
– Там все построено на выгоде, – вяло говорит он. – Экономика, кстати, интересная штука. Столько в ней парадоксов, а ведь покоится на точном расчете. Одно плохо, модной становится. А когда наука становится модной, к ней начинают прилипать всякого рода аферисты. Экономика, конечно же, должна быть жестче. А то что получается… Ты знаешь Лихолета, Вика?
– Да, немножко.
– Вот у него урезали зарплату на треть и все по закону. Раньше он получал куда больше и тоже по закону.
Ильин смотрит на Вику, но говорит, очевидно, нам. А может, и нет.
– Мне больше нравятся стыки наук, – отзывается Корольков, – например, социологии и географии. Был у нас один товарищ, Темнов. Связи имел во всех городах. Так вот, он потом долго искал город на карте, где его никто не знает, чтобы там поселиться. А большой был человек… Автомобили, помню, любил…
Ильин смотрит на Рудика.
– Кстати, об автомобилях, – говорит он. – Лучшим водителем считается тот, кто плавнее ведет машину, а не заставляет невинных пассажиров трястись вместе с собой.
– Когда рядом с шофером сидит женщина, трудно говорить о его классе, – сразу же отвечает Корольков.
– Вы у кого работаете? – спрашивает вдруг Ильин.
– У Панкратова.
– Ах да. Вот что. Вы уже не молоды, пора вам в Каменогорск перебираться работать. Сколько можно по степям мотаться. Семью привезете, заживете по-человечески. Я поговорю завтра кое с кем, это можно устроить. Так сказать, ко дню рождения, – Ильин улыбается.
– Вы правы, мы уже не мальчики, – отвечает Рудик.
– Это несерьезно, – машет головой Ильин.
Вика с беспокойством прислушивается к беседе. Она иногда поглядывает на меня, пытаясь нащупать хоть где-то опору. Ничего, думаю я, это ей полезно.
Я предлагаю всем пойти на кухню и перекурить. Однако встречного энтузиазма не последовало, и я иду один. Ильин, надо думать, желает переговорить с Викой наедине, а Корольков как раз этого и не хочет.
Я обдумываю наши позиции на данный момент и перспективы сегодняшнего «торжества». Мое вдохновение немного поиссякло, и кроме самых кардинальных и простых концовок ничего в голову не идет. В шею, и все дела.
Вдруг появляется Вика с сигаретой. Я подношу ей спичку, она прикуривает и становится со мной совсем близко. Этот смущающий меня жест я рассматриваю как разрешение на некоторую откровенность.
– Не смотри на меня так, – просит она, глядя в окно.
– Как?
– Изучающе.
– Почему бы и нет. Мы ведь почти не знаем друг друга.
– Мне кажется, что дело не совсем в этом.
– Отважная ты женщина, Вика. А вдруг я тебя неправильно пойму? Или пойму так, как мне хочется?
– Не надо, – говорит она, глотая дым. Курит она неумело, но очень старается. – А то я сейчас заплачу. Кто бы знал, как я устала.
Она стоит все так же близко, и я решаюсь.
– Не нравится мне твой упырь, – говорю я. – Все купить да прижать норовит. Большой практик.
Вика на секунду замирает, затем расслабляется, как будто ее разморозили, и тихо смеется.
– Он сильный… – все-таки говорит она, хотя и не очень уверенно.
– Он грязноват для тебя и вряд ли его уже отмоешь. Его нужно обстукивать, – расхожусь я совсем по-мальчишески, но тут же жалею о сказанном. Можно и поумнее что-нибудь сообразить.
В кухню первым входит Ильин, а за ним Корольков. Вика удаляется к себе, а начальник смотрит на меня подозрительно.
– Я никак не пойму, что вы от меня хотите, – говорит Ильин Рудику, прикуривая.
Корольков закрывает дверь на кухню.
– Вы сейчас берете свой портфель и идете домой. И чтобы рядом с этой женщиной, а тем более в этой квартире мы вас больше не видели.
– Ах, вот что… А вам не кажется…
– Предупреждаю сразу: вы у нас как на ладони. В противном случае мы откладываем все дела и занимаемся только вами.
– Кто это – мы?
– Неважно.
– Знаете что… – начинает Ильин, но Рудик глядит на него с такой лютой ненавистью, что тот как-то сникает и зябко водит плечами. Я так думаю, что Вика тут уже ни при чем. За то, что мы испытали, сидя «в засаде», Ильину придется расплатиться.
– Принеси ему портфель, – зло командует Корольков.
Я иду за портфелем. Вика никак не реагирует.
– Пошел вон!
Чудеса. Корольков просто смотрит на Ильина и все. Но тот начинает делать такие непроизвольные движения, что я получаю полное удовольствие. Наконец, Виктор Назарович берет портфель и, потея с непривычки, молча уходит.
Корольков, остывая, идет к себе. Не знал я, что Рудик может так взвинтиться, как черт из преисподней выглядывал.
– А зачем я тебе нужен был?
– Ты же слышал, как он любит юридическую чистоту, – зло ответил Корольков.
– Действительно, так оно надежнее, – соглашаюсь я. – Но довольно рычать. Проехали.
Через десять минут к нам стучится маленькая хозяйка. Она сначала улыбается, затем горько, по-детски, плачет и трет глаза ладошками. Тут мы уже бессильны.
Попутных машин, кажется, не будет. Я оборачиваюсь, прислушиваюсь, напрягаю зрение – все напрасно. Во мне просыпается какое-то неприятное чувство, сродни легкому отчаянию. Но я его давлю. В зародыше. Надо полагаться только на самого себя, а удача – это дело случайное.
Куда я иду? Зачем? Эти вопросы либо удваивают силы, либо ополовинивают. Если толком не можешь ответить на них, можно организовать самообман и внушить в него веру. Когда устаешь от одной иллюзии, создаешь другую, и, как ни странно, эти мыльные пузыри способны, служить подспорьем. К примеру, приятно решить, что там, куда я иду, меня ждут. Или, что одним разом я уничтожу в себе все ненужное, сколько его ни есть: рыхлое, шаткое, неуверенное. Приятно ласкать себя сознанием решаемой сверхзадачи, за которую вот-вот на твои уши ляжет прозрачный нимб.
Нет. Все это нужно выбросить по дороге. От сложностей уже с души воротит. Только упрощаться. От этого человек становится способным на большее. У тебя в Каменогорске есть неотложные дела, и их нужно сделать. Вот и все.
В детстве, когда был жив отец, он иногда рассказывал про свои фронтовые годы. Как-то так получилось, что в критические минуты я непроизвольно ищу параллель в боевой юности отца. Мне нужна эта параллель, чтобы сквозь нее увидеть себя. Вот сейчас из его рассказов мне вспоминается такой эпизод: на вывороченных из земли немецких противотанковых минах, еще не обезвреженных, отбивают чечетку наши отчаянные бойцы. Я-то знаю, что риска за этим лихачеством никакого – мина срабатывает на вес танка, – и все же, сколько смысла было в их бесшабашности.
Независимых людей сейчас нет, бормочу я про себя. Все мы зависим друг от друга, не в том, так в другом. Зря я уповал на свой «пролетарский статус» и радовался неуязвимости. Подтверждение этому сидит напротив, и фамилия его Валтурин. Звать Семеном. У него выцветшие глаза, подпираемые пухлыми мешками, и тошнотворная доброта чередуется с крайним раздражением.
Я видел его мельком несколько раз и знал, что он живет в соседнем общежитии, принадлежащем тоже нашей фирме. Знания мои, к сожалению, расширились, и я оповещен о том, что он работает старшим инженером этажом ниже лаборатории Капленка и переселен в нашу комнату.
Жили мы вдвоем с Олегом Макаровым. Жили спокойно, в мире и дружбе. Вижу я Олега не часто: работает он в городе, а в выходные его полностью поглощает рыбалка и охота. Да и не только в выходные. Для него эти занятия не сезонные. Труд Сабанеева о рыбной ловле для Макарова устав, библия, путеводитель по жизни. Книга проработана с заметками на полях.
