Текст книги "Когда жизнь на виду"
Автор книги: Владимир Шабанов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 10 страниц)
– Ей-богу, Серега, я не виноват. Так получается.
– В этом-то и суть: все на жизнь списываем, на обстоятельства… Заматерели мы малость, Валера. Анна совсем растерялась, она ведь нас почти не знает.
– Вон сколько у нас ребят на официантках женились, и ничего, живут, – говорит Слободсков. – А знали их до этого кто три дня, а кто неделю.
– И ты так же хочешь?
– Пожалуй, нет. Но у меня сложилось впечатление, что ты считаешь, будто Анну видишь лучше, чем она тебя. Ты заблуждаешься. Она тебя, да и меня тоже, насквозь просматривает…
– Не нравится мне твой тон.
– …но она все понимает, вот в чем вся штука.
Надо же, думаю я, какие мы разные. А ведь мне казалось, что породнила нас степь до того, что даже мысли стали одинаковы. Не совсем так.
– Многоопытность, рассудочность… – говорю я членораздельно. – Где ты их все отыскиваешь? Ну где? Почему ты не видишь искренности, ума, обаяния? Почему ты не видишь Человека?
– Она женщина.
– Иди ты к черту.
Окна нашего общежития освещены изнутри все до единого и погаснут еще не скоро. Мы доходим до дверей подъезда, чтобы разойтись по своим квартирам.
В моей комнате деловой беспорядок. Макаров снова собирается на рыбалку.
Наш областной центр ничем не выделяется из целого ряда подобных городов. Основу его составляют маленькие самодельные домишки, разделенные нехитрыми заборами. Несмотря на то, что двух одинаковых строений не увидишь, проезжая по нескончаемо длинной и прямой улице, тебя не покидает чувство уныния. Уже изрядное количество десятилетий потрудилось над старыми кварталами города, неотвратимо внося в разнообразие красок улицы цвет усталости – серо-коричневый.
От нашей гостиницы начинается центр города. Она первой разрывает одну из выцветающих стареньких улиц, хотя и сама особо не блещет «архитектурными излишествами», выделяясь разве что пятью этажами. В этой гостинице нас знают и принимают. Сюда мы приезжаем дня на три-четыре отдохнуть и побродить по магазинам, здесь мы останавливаемся, возвращаясь из отпуска. До Каменогорска три часа поездом, но ходит он туда только раз в сутки.
Когда я сказал Слободскову, что нужно бы проехаться перед Новым годом, он только молча кивнул головой. Неожиданно к нам присоединился Женя Капленок, которого утомила счастливая полоса жизни Меркулова. Да и мешал он Василию Ивановичу основательно, с трудом меняя манеру общения. Подсмеивался Женя над другом уже автоматически, не думая над тем, хорошо это или плохо, а тут женщина. Бедному Капленку теперь приходилось обдумывать каждое слово, и в итоге Вероника высказала своим друзьям, что нелегко, мол, общительному Васе жить с таким мрачным и замкнутым типом, как Капленок. Каменогорск – город маленький, и подобные сенсации для него, как глоток свежего воздуха.
Номер, который мы сняли на троих в гостинице, представляет собой обычную двухкомнатную квартиру с мебелью, посудой и прочими удобствами. Покрывала на постелях с драконами, перед телевизором маленький диванчик и два кресла – если можно хоть на время купить уют, то почему бы этого не сделать? Тяжелые яркие портьеры придают солидности нашему предприятию, как и легкодоступные междугородные телефонные переговоры, такие желанные перед Новым годом.
За окном морозно, а к вечеру стал еще и подсвистывать ветерок, навевая в душе тревогу и неустойчивость. Единственное, что приносит мне чистую радость, – это коробочка с французскими духами, которые я купил, стараясь не думать – зачем. Многое мы сегодня купили. Стол завален свежими фруктами, колбасой, шоколадом, какими-то пирогами, копченой рыбой. Женя совсем распоясался и приобрел кому-то женские туфли. До этого я еще не дошел.
Я оглядываю всю ту роскошь, которой мы обставились, и вдруг понимаю, что все это не мое, Раздражение, порой, вызывает и наглая величественная колбаса, и груда винограда, небрежно брошенного на столе рядом с импортными женскими башмаками, и излишняя лакировка апартаментов, в которых мы обосновались. Роскошь – это не только продолжение нашей степной жизни, ее обратная сторона, но и продолжение все той же томящей неопределенности. Телевизор, в который мы уставились, рассевшись по креслам, полон лирического предновогоднего настроения, однако, глядя на друзей, я вижу, как они от этого далеки.
Впрочем, у них есть над чем поразмыслить. Проблема простая и поэтому, в некотором смысле, более приятная: у них украли портфель.
Портфель был один на двоих. Полдня они его набивали покупками и несли по очереди. Когда мы очередной раз возвращались в гостиницу, Капленок вдруг поставил тяжелый портфель на тротуар и, не оборачиваясь, пошел дальше.
– Твой портфель, ты и неси, – сказал он Слободскову.
– Твоего добра в нем больше. Один утюг чего стоит, – не останавливаясь ответил Валера.
– Зато твоего там на бо́льшую сумму.
– Мне ничего не надо.
– Мне тем более.
– Ну вот и договорились.
– Вот и отлично.
Идут себе ребята, переругиваются, «волей играют». Улицу прошли, две – хорошо идут, налегке. Народу на улице много, морозец прижимает, все торопятся, мы тоже.
– Это просто глупо, – наконец говорю я и останавливаюсь. Оба смотрят на меня недовольно, каждый считает, что другого надо наказать. Конечно же, главное – принцип, а не зарплата, доставшаяся ценой двухмесячного труда и собачьей жизни.
Я поворачиваюсь и иду обратно. Портфеля нет. Один след трехполозный остался на краю тротуара, да чья-то подошва отпечаталась посередине.
…Слабо тренькает наш телефон, стоящий на тумбочке возле моего диванчика. Женя поворачивается и смотрит на меня. Я беру трубку. Валера закуривает.
– Здравствуйте, – слышу я глуховатый невыразительный женский голос.
Я отвечаю.
– Это Галя звони́т. А Коля там?
– Одну секунду, Галочка… – я смотрю на ребят и прикрываю микрофон рукой. – У нас Коля есть?
Слободсков, не поворачивая головы, протягивает руку за трубкой, но Капленок его опережает.
– Галочка, разве можно так мучить? – заявляет Женя с такой заботой, что я содрогаюсь. – Где ты? Что ты?
Знакомство завязалось. Сколько их уже было телефонных разговоров такого рода… Звонят девицы с какого-нибудь дежурства, чтобы быстрей прошли пустые часы. Звонят и любительницы мужского общества, в расчете поужинать за чужой счет и сбежать. Звонят и разъяренные или потерянные дамы, отыскивая следы ускользающих подонков. Много всяких женщин атакуют гостиничные номера по самым различным поводам. Поэтому мы с Валерой вполуха прислушиваемся к болтовне Капленка, ожидая, что болтовней все и кончится. Как обычно. Однако мы вдруг слышим:
– Галочка, где я тебя встречу? Театр… у третьей колонны? Прекрасно. Я выхожу.
Капленок кладет трубку, лицо его посветлело, хотя и пытается он придать ему полусонное выражение.
– Ты что, и вправду пойдешь? – спрашивает Слободсков.
– Пожалуй, схожу.
– Если задержишься, позвони, – говорю я.
– Я не собираюсь задерживаться. Если что, мы сюда придем.
– Нужна она здесь больно, – ворчит Слободсков.
Женя молча одевается и уходит.
– «У третьей колонны», – продолжает Валера, открывая форточку. – Да он только высунется из-за нее, вся площадь перед театром сразу опустеет. Его фотографии нужно на сахарницу ставить, чтобы дети сахар не трогали.
Ну, это несправедливо. Женя симпатичный мужчина, да и сам Слободсков это понимает. Говорит, лишь бы красиво было сказано. Мне иногда кажется, что поступки его, порой, идут от смачной фразы.
Уже час мы сидим с Валерой молча и глядим в сторону телевизора. Нам не хватает Капленка. Он своим присутствием устранял какую-то неловкость между нами. И вот теперь он ушел.
Не в первый раз мы останавливаемся даже в этом номере, но в первый раз я не чувствую себя затравленным, выдавленным сюда степной тоской. И я знаю, в чем дело, – у меня есть Аня, хотя я и думаю о ней наполовину с грустью. Она уже живет во мне, как, наверно, тот божок в душе древнего человека, не позволяющий ему быть одиноким в лесу.
С высоты этого города наш Каменогорск представляется далеким и даже заманчивым. Каждый из нас становится здесь ближе к той жизни, которой он жил раньше, находки и потери здесь оцениваются несколько иначе, без спешки, вызванной давлением тоски.
Аня не выходит у меня из головы, но вот только сейчас я понимаю, что она вписывается во всю мою жизнь, во все окружения, которые когда-либо были у меня. Чувства чувствами, но трезво мыслить я уже где-то научился. Поэтому я пытаюсь представить ее матерью моих детей и принять ее в этом качестве. И у меня это получается. И я отбрасываю свою практичность, уже исчерпавшую себя, и отдаюсь теплу, навеваемому мыслями о ней. Я люблю ее, и, судя по всему, моя практичность тоже в ее власти, поэтому я готов рассудить эту практичность как маленькое предательство.
По коридору гостиницы мимо наших дверей прошла компания, громко переговариваясь, и я ловлю себя на том, что слышу почти всех проходящих. Я все время жду. Жду в равной степени того, кто, войдя, разрушит наше песочное счастье, и того, кто превратит непонятные нам самим мечтания в реальность.
Наш номер находится недалеко от стола дежурной по этажу, поэтому я в который раз слышу ее неприятный громкий голос:
– Гостей разрешается принимать до одиннадцати часов.
Я посмеиваюсь про себя и вдруг слышу стук в нашу дверь. Мы с Валерой переглядываемся и почти одновременно кричим: «Да-а».
Входит сначала элегантный Капленок, затем, как нам показалось, через довольно длительное время появляется женщина лет двадцати семи.
Я встаю, приглашаю, знакомлюсь, усаживаю – делаю все, что положено делать в таких случаях. Слободсков и ухом не ведет, утонув в своем кресле, поэтому мне приходится любезничать за двоих. Женя ведет себя величественно, по сравнению со мной, как тому и положено быть.
Галочка одета в лыжный костюм, и все, что я могу ей предложить, – это снять шапочку. Волосы вдруг великолепно рассыпаются по ее плечам, скрадывая почти абсолютную круглость и невыразительность лица. Нельзя сказать, что она некрасива, однако, до привлекательности ей тоже далеко. Поздоровалась она с нами, почти ничего не выразив, но я подумал, что на ее месте я бы держался, пожалуй, не многим лучше. Садится она за стол, но Капленок берет ее за руку, как невесту, и усаживает в кресло, где она могла бы чувствовать себя более защищенной. Женя – он в этих делах разбирается.
Накладываю самого отборного винограда в тарелочку и подношу женщине, чтобы хоть чем-то ее занять.
– Спасибо, я не хочу, – говорит она глухим, как в трубке, голосом, и я вижу некоторые проблески смущения.
– Замерзли, наверно. Надо было сразу к нам зайти. Гулять сегодня не очень приятно.
– Ничего, я к морозу привычная, – отзывается она все так же бесстрастно, и я прикидываю, что за этим стоит.
Женя заходит за кресло, где сидит женщина, и кладет руки на ее крепкие плечи.
– Между прочим, Галочка ознакомила меня с достопримечательностями этого города, – говорит он слащаво. – Вечный огонь, Дворец спорта, прекрасная скульптурная галерея в центральном парке, сделанная в стиле женщины с веслом. Так что вы многое теряете, просиживая в номере.
Слободсков довольно громко хмыкает в своем углу.
– Это Валера, – киваю я в его сторону. – Он у нас гриппозник, мы с ним не общаемся.
– Что за мужики пошли! – громко возмущается Галочка, и Слободсков вдруг начинает остервенело кашлять, сморкаться и вообще издавать непонятные звуки.
Капленок садится на ручку Галочкиного кресла и принимается поглощать отборный виноград, который я помыл.
– Сейчас кофе поставлю. Вы не против? – предлагаю я.
– Я кофьем не увлекаюсь.
– Чай?
– Чайком балуемся.
– Ты последний посуду разбирал? – спрашиваю я Слободскова.
Он, наконец, встает с кресла, и мы идем в спальню.
– Потеха! Чай горячий пью, а пузо холодное, – бурчит он, как бы продолжая нашу гостью. Затем он перекладывает из пиджака, висящего на спинке стула, деньги и документы в карманы брюк и уходит смотреть телевизор в фойе этажом ниже. Я включаю электрочайник, незаметно киваю головой Капленку, и мы выходим в коридор.
– Кончай ты это дело. Вы же в разных «весовых категориях».
– Да ладно тебе.
– Да не ладно.
– А-а, – машет он рукой и исчезает за дверью.
Спустившись этажом ниже, я нахожу Слободскова и сажусь рядом. В фойе два телевизора, и вся командированная публика разделилась на два лагеря. Напротив телевизора, показывающего хоккей, устроились всего трое мужчин лет около сорока. Молодежь, человек двадцать, расположилась в другом конце досматривать развлекательную программу. Мы тоже сдвинулись поближе к молодежи.
– Недавно Гончаров в курилке хвастал уловом, – говорит вдруг Валера, не поворачиваясь ко мне. – Все воскресенье, мол, на льду просидел, зато и наловил.
Я пожимаю плечами.
– Так вот, он сидел на реке в то самое воскресенье…
– Он что-то напутал.
– Ничего он не напутал. Да и вообще…
Мы молчим.
– Ладно, – вздыхает Валера, – забирай де-ушку.
Ответа он от меня не ждет, а мне, собственно, и сказать нечего. Я только ближе склоняюсь к нему.
– Пойду-ка я лучше лыжницу у Капленка отобью, – грустно улыбается он.
Но Евгений вскоре появляется сам, и мы уходим в свой номер. На столе ко всем яствам добавилась бутылка вина, которая так и осталась нераспечатанной.
– А где же лыжница? – интересуется Слободсков.
– Ушла, – зевает Капленок. – Сидела, сидела, а потом встала и пошла. Я так и не понял, зачем она вообще приходила.
– А где она работает? – спрашиваю я.
– Не интересовался. Знаю, что живет с больной свекровью и ребенком. Муж два года назад в аварию попал. Да и об этом я ее не спрашивал. Я не комитет по спасению вдов, задавленных судьбой. Какое мне дело до всего этого?
Он вдруг осекся и замолчал. Потом ссутулился в кресле и прикрыл глаза ладонью.
– Кто бы нас спас, – тихо говорит он.
Я закуриваю и сажусь на диван. Мне нужно собраться с мыслями. Подобный срыв я вижу у Капленка впервые. Слободсков молчит, отвернувшись.
– Только сами, – наконец говорю я. – И только одним путем – спасая других. Вроде… просто.
Просто… Завтра домой, в Каменогорск, где меня ждет любимая женщина с обожженной душой, от которой я не намерен отступаться и которой нужно тепла больше, чем любому другому. И если я не смогу его дать, я буду мало чего стоить.
Просто… Завтра Евгений подарит кому-то женские туфли, которые он купил, и будет не то скрашивать чью-то жизнь, не то губить, то появляясь в ней, то исчезая, не в силах толком понять, любит он или это вызвано другим. И так до первой беды, которая, впрочем, тоже не всегда вносит ясность.
Просто… Слободскова не ждет никто. Только остывающие с болью чувства к невесте, которая на родине вышла замуж. Ему трудно, я знаю. И будет он ломиться в чужие судьбы, отыскивая нечто яркое, потому что простая и негромкая любовь к нему его уже не оживит.
Вроде просто… Разве что каждый должен дойти до этого сам.
