Текст книги "Когда жизнь на виду"
Автор книги: Владимир Шабанов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)
– …а вообще, мне нужны преданные люди, – продолжает Озорнов. – Ты понимаешь, конечно, о чем я говорю?
– А почему начальник отдела собирается увольняться? – спрашиваю я.
– Я разве тебе сказал, что он собирается увольняться?
– Я тебя так понял.
– Слишком опасен становится… Я шучу, конечно. Чумнов неплохой человек и специалист хороший, только иногда не понимает… Тебя, Алексей, – он доверительно кладет мне руку на плечо и сразу убирает, – этот вопрос волновать не должен. Но подумать тебе, конечно, надо. Мало ли что…
Озорнов в который раз меняет тон, и мне начинает казаться, что он ждал от меня несколько иной реакции на предложение. Я же иду, как замороженный, и остро чувствую отсутствие какого-либо опыта в этих делах. В конце концов, не бросаться же ему на шею, тем более, что я давно уже понял, что за все надо платить. Женя смотрит на меня и выжидает. Я вдруг начинаю понимать, что меня еще сбивает: я увидел неожиданно в Озорнове скользкость, которой раньше не замечал. А может быть, таким и надо быть руководителю, предводителю ученых людей?
– Ты, Евгений Парфенович, меня уж, пожалуйста, не торопи, – говорю я осторожно. – Мне надо взвесить не столько твои условия, сколько свои возможности.
– Об этом не беспокойся. Все будет отлично. Я уверен. Если что, я помогу.
– Что-то сплошь соблазны и никаких проблем, – смеюсь я.
– Ну, проблемы будут, не волнуйся. Весь вопрос, как к ним подойти, и не менее важно, как с ними расставаться. Иногда ценно не столько решение проблемы, сколько подход к ней. Впрочем, смотри, я тебя не уговариваю.
– Парфеныч, этот разговор для меня, естественно, важен. Ты, так это, походя решил для меня очень много. Дай же мне собраться с мыслями. Ты что, считаешь, что я каждый день получаю такие предложения?
– Ладно, соображай, – говорит он демократично и понимающе улыбается. – Да, совершенно свежий анекдот…
Он рассказывает анекдот, который мы в третьем классе рассказывали на ухо, я его направление разговора поддерживаю. Атмосфера вроде становится непринужденной, как обычно. Да не совсем. Если я правильно понимаю, наши отношения вступили в фазу борьбы интуиции.
– Ладно, включай свое чудовище, – весело шумит Григорьев, имея в виду мою цветомузыку. – Это монстральное создание, – повторяет он для Марины, – пытается тремя лампочками передать Баха и Гершвина. Фантастика.
– Зато в духе времени, – говорю я спокойно, – когда упрощается сложное и усложняется простое.
Марина улыбается и продолжает просматривать новые книги Анатоля. Григорьев лезет в холодильник. Стол у нас сегодня сервирован по-домашнему: скромно, вкусно и существенно. Картошка с мясом, грибы и салат – Маринкина заслуга. Наш вклад чисто гастрономический и традиционный: консервы и колбаса. Я включаю негромко музыку и приглушаю свет. На экране цветомузыки появился разноцветный ансамбль красок. Андрей сидит на своей кровати и с благоговением крутит в руках какую-то бумагу, очевидно это планкарта новой пещеры, в которой он еще не побывал.
Марина нашла что-то интересное для себя и с головой ушла в книгу. Подружка Григорьева не обладает классической и правильной красотой, тем не менее чисто русской миловидности ей не занимать. Если к этому добавить, что у нее симпатичная фигурка, присущая ей родничковая свежесть, открытое и, как я уже говорил, милое лицо, неплохой вкус, то можно даже сказать, что она обворожительна. Во всяком случае с Анатолием, имеющим внешность и энергию лидера оппозиции, они представляют незаурядную заметную пару.
Григорьев заканчивает священнодействовать на нашей импровизированной кухне и усаживает Марину в самый уютный уголок за столом. Сегодня он у нас хозяйничает на рауте, так как праздник его: зарегистрировано его очередное изобретение.
– Господа! Вам что, особое приглашение нужно? – азартно вопрошает нас Григорьев.
– Нет, – говорим мы с Андреем одновременно и молниеносно оказываемся за столом. Марина смеется.
Наконец, Марина поздравляет Григорьева, следует символический поцелуй, и мы приступаем к трапезе.
– Феерия! – говорит Анатоль подружке, окидывая стол взглядом и подчеркивая решающее участие женской руки в окружающем нас великолепии. Мы с Андреем тоже налегаем на картошку и с полным ртом киваем головами в знак согласия. Так что нас формально в неблагодарности не обвинишь. Девушка довольно улыбается.
Все идет своим чередом, нам тепло и весело. Я иногда встаю и меняю музыку. Цветное сопровождение приятно ласкает глаз.
– Андрюша, а что за карту ты смотрел? – спрашивает Марина. – Это связано с пещерами?
– Да, – говорит Денисов, вытирая руки о салфетку. – Вы просто не понимаете. Пещеры, колодцы – это всегда тайна, а без тайны жить неинтересно. Такую красоту ведь не встретишь нигде: все цвета сепии кальцитовых образований, все цвета радуги ледяных пещер… Впрочем, это надо видеть.
Если разговор касается его хобби, Андрей начинает выражаться очень образно.
– Уж лучше со скалы один раз орлом слететь, чем в темноте валиться в преисподнюю, – замечает Анатоль.
– Совершенно верно, – продолжает Андрей вдохновенно. – Спелеология сложнее альпинизма и требует большого мужества… В пещере перед тобой открывается вся история нашего шарика. А как светятся заряженные светом породы, когда выключишь фонарь! Мир призраков… Сталактиты, сталагмиты, риск, жестокие шкуродеры, те же отрицательные углы, лед прозрачный, как утренний воздух…
– А зачем вы вообще туда спускаетесь? – спрашивает Марина. Она девушка своя, тоже хочет докопаться до всего.
– Жертвуем большой красоте свои маленькие инстинкты, – блестяще и терпеливо поясняет Андрей. – Зато какое чувство, когда выходишь на поверхность…
– Вот здесь я тебя понимаю, – опять вставляет Григорьев.
– …Смотришь на все другими глазами. Простая березка становится тем, чем она есть на самом деле, а не только перспективным поленом. А представляете пещеру, в которой никто не бывал? Ты первый! Возможность новых открытий в геологии, палеонтологии.
– Зря ты, Андрей, на нас силы тратишь, – говорю я. – У нас у всех клаустрофобия, болезнь замкнутого пространства в прямом и переносном смысле. Мы рвемся на простор, стараемся застраховаться от всего, а ты предлагаешь подвесить всю нашу вселенную к сомнительному полиспасту.
– Я вас с Григорьевым и не приглашаю, – говорит мне Денисов, – а вот Марине я бы советовал.
– Ну что ты, Андрюша, для этого требуется столько сил, а мне иногда в автобусе заплакать хочется, когда зажмут со всех сторон, – совершенно обоснованно сомневается в своих возможностях девушка. – Да и не женское это занятие.
– Напротив, – горячится Андрей. – Мы как-то с друзьями нашли по веревкам в одном из колодцев трех девушек и парня. Такие шкуродеры прошли, пока до них добрались, вспоминать страшно. Вот это встреча была. Правда, они сначала здорово напугались.
– Пещерные люди? Это интересно, – говорю я.
– Сам ты троглодит. Когда на поверхность вышли, они оказались очень приятными и веселыми девушками. Исследование пещер – это их специальность.
– Знаешь, Андрей, – опять вступаю я, – когда я еще мальчишкой был, я по глупости как-то в узкую трубу залез. Метра три пролез, а дальше ни назад, ни вперед. Скучно мне так стало – передать невозможно. Потом догадался, что надо только вперед, и метров семь я полз около часа. С теперешними годами я бы, наверно, седой вылез. Еще сейчас выходное отверстие перед глазами маячит.
– Отчаянные вы люди, ребята, – говорит Маринка и жалостливо смотрит то на меня, то на Андрея. Вот под таким взглядом и сбиваются с героизма на бесшабашность. Но я этого душевного бальзама явно не заслужил.
– Видишь, Алексей, тот возраст, который ты давно прошел, Андрюха только переживает, – жестко вступает Григорьев в борьбу за внимание женщины, чем-то уязвленный. – Все эти взлеты мужества не мешают ему бояться своего начальства, как черт ладана. Поэтому он выполняет все его причуды и выглядит опорой и проводником его идей в массы.
– Черт – это тот же ангел, только мятежный, – отшучивается Денисов. – Начальство нужно принимать как явление природы. Не будешь же ты предъявлять, скажем, претензии к северному сиянию?
– Теория «маленького винтика» большой государственной машины, – бросает реплику Анатоль.
– А если серьезно, – продолжает Денисов, – то есть, конечно, у Ковалева странные указания. Например, была у нас аудитория вечно грязная. Сколько ни убирали, все равно бедлам. Так Ковалев дал указание все четыре угла покрасить белилами. Мы сначала посмеялись, но теперь, как ни странно, там всегда чисто. Мне это импонирует.
– Видел я вчера твоего Ковалева в столовой, – говорит Григорьев. – Он купил две порции колбасы, согнулся над столом, как интеграл, и сгребает лапищей колбасу из одной тарелки в другую. При этом озирается тревожно по сторонам, чтобы вроде как колбасу не украли. Артист. Молодец мужик, образованный.
– Мужик он не плохой, – говорит Андрей, польщенный, как будто похвалили его. – Ты его в секцию дзюдо запиши, – предлагает он мне. – Он пойдет.
Я всегда говорил, что Андрей тихий дипломат. В данный момент он переключает общее внимание на мое легко уязвимое увлечение.
– Кто у вас дал Ковалеву кличку «Кентервильское привидение»? – спрашиваю я Денисова, цепляясь за уже исчерпанную тему.
– Ну надо же, – говорит Анатоль, манерно взявшись за голову и глядя грустным взором. – Дзюдоисты, спелеологи… А где же вы все, милые, «богобоязненные» сборщики наклеек, филателисты, нумизматы? Можно подумать, что все мы живем в цейтноте и, чтобы отдохнуть и развеяться, нужно гнать машину под сто пятьдесят километров в час.
– Ладно, – говорю я. – Давайте еще раз вспомним причину нашей встречи. И, кстати, у меня есть тоже новости. – Я докладываю о сделанном мне Озорновым предложении, добавляя при этом, что дело не совсем чистое. Анатоль смотрит на меня в упор и молчит.
– За предложение нужно хвататься обеими руками, – наконец говорит он, – и поменьше рассуждать. Иногда надо чем-то и жертвовать.
– Если все время жертвовать одно и то же, то в итоге его не останется совсем, – говорю я, раздумывая.
– Чего у тебя не останется?
– Того, что жертвуешь.
– Да-а, – тянет он и вздыхает. – С тобой тяжело.
Марина умно молчит. Андрей ковыряет вилкой салат.
– Надо отметить, тебе здорово повезло, – добавляет Григорьев.
– Надо учитывать законы движения масс, – назидательно разглагольствую я, – тогда будешь иметь полезные ответвления.
Григорьев от души смеется.
– Ты как обобщишь что-нибудь… А яснее можно?
– Все просто, – поясняю я свою мысль. – К примеру, взять такие мощные потоки, как то же дзюдо, курсы повышения квалификации, движение любителей-огородников и автолюбителей…
– Понятно. Ваш тренер просто гений. – Он поворачивается к Маринке. – Понимаешь, мужик создал английский клуб в миниатюре. Собрал туда влиятельных и мощных людей всех специальностей, человек двадцать. Теперь каждый из них чувствует себя, естественно, в двадцать раз сильнее. Карманная мафия.
Однако Григорьев молодец, отмечаю я про себя. Многие вещи он видит резче меня, а значит, лучше. Денисов хмыкает расслабленно, затем, собравшись, галантно приглашает Марину танцевать. Мы с Анатолием закуриваем, стараясь дышать в открытую форточку, и уходим в созерцание танцующих друзей.
Танцевать быстрые вещи не умеет никто из нас. Впрочем, и медленные тоже. Да это и не требуется от современного культурного человека. Основное требование нашего времени – умение владеть словом, а способности к музыке и танцам как-то отодвинулись на задний план. Каждому приходится уповать только на свою природную грацию, если она есть, отдавшись рискованной импровизации. Маринка танцует не спеша, хотя музыка быстрая, она не хочет взмокнуть. Андрей скачет вокруг нее, вкладывая душу в чудовищные па. Но в итоге он нисколько не компрометирует в меру грациозный танец девушки.
– Мальчики, – говорит нам Маринка, подойдя после танца, – вы все такие умные и сильные, но давайте немного развлечемся и потанцуем.
Девушка стоит и трогательно ждет. Ее черные счастливые глаза бьют наповал. Григорьев смотрит на меня с потрясающей человечностью и подмигивает, как бы извиняясь за что-то. Они уходят, а я не торопясь гашу сигарету и поглядываю на черное окно. Рядом сидит «хоккеист» Андрей Денисов и тяжело дышит.
Ребята танцуют долго. Быстрая музыка сменяет медленную, и опять я восхищен своим другом. Григорьев натурально нежен. Я терпеть не могу, когда напоказ бравируют властью над женщиной. Есть в этом какая-то слабость.
Полчаса мы резвимся, как можем, затем я танцую с девушкой медленный танец под пьесу для саксофона с оркестром. Медь я очень уважаю и горжусь своей старомодностью. Григорьев объясняет за столом Денисову, как стать на производстве абсолютно независимым. Можно было бы уже и успокоиться.
– Вот так, у Толи удача, а у меня сплошные фиаско, – говорит мне девушка грустным тоном, не требующим ответа.
Такой перемене в Марине я не удивляюсь потому, что почти все девушки, с которыми я намереваюсь просто потанцевать, именно со мной безошибочно впадают в этот тон, требующий сочувствия и разделения ответственности. Раньше я шел навстречу таким беседам, затем эти провалы в сплин стали меня раздражать. Легкий флирт после первой же встречи с девушкой у меня обычно переходит сразу же в тяжелейшие отношения. Не знаю, кого они во мне усматривают, но я несу это непонятное бремя, уже почти не сопротивляясь. Вот и Маринка. Со всеми беззаботно танцевала, а я, выходит, выступаю в роли облегчающего душу, которого, насколько я знаю, хочется видеть не чаще чем раз в год.
– А что случилось? – спрашиваю я.
– Ходили мы вчера с Толей на вернисаж…
– В каком ты была платье?
Марина смотрит на меня удивленно, затем смеется, наклонив головку.
– На мне было нарядное темно-коричневое платье, – отвечает она мне в тон.
– Тебе идут все цвета… сепии, как Андрей говорит.
– Спасибо.
– Ты, Мариночка, не расстраивайся по пустякам, – говорю я автоматически. – Иногда таких мазил выставляют, что с твоим тонким ощущением красоты лучше в таких местах появляться пореже. А кто тебе не понравился?
– Я.
– Что ты? – и вдруг меня осеняет. – Ты что, сама выставляешься?
– В этом все и дело. А разве Толя вам не говорил?
– Не успел. Но ты прости меня, пожалуйста. Я знал, что ты где-то в искусстве работаешь, но что так близко к нему, я не знал.
Девушка, видя мою растерянность, растроганно улыбается.
– В конце концов, Марина, что ты из меня делаешь? Я тебе сочувствую, даже сопереживаю, а ты, оказывается, сама выставляешься! Тебе что, этого мало?
– Если по большому счету, то мало.
– С таким же успехом можно сочувствовать миллионеру, который не может снять перстень с бриллиантом с ожиревшего пальца.
– А что? – смеется девушка. – Ощущение не очень приятное.
– Конечно. Но чтобы иметь это ощущение, надо иметь два других, более приятных: ощущение ожирения и ощущение наличия бриллианта.
– Во-первых, у нас выставка молодых художников, и я там не одна. Во-вторых, у меня не идут акварели. Хоть плачь.
– Насколько я понимаю, акварель – штука капризная. Ангельское терпение, изнурительная скрупулезность… Это ж вода…
– Да. Акварель отличается тончайшими цветовыми переходами, прозрачностью тона, нужен верный и смелый мазок, а также глубокое понимание законов цвета, цветовых отношений. – Марина расширяет мои познания и глядит на меня поощряюще. – А ты, Алеша, быстро уловил суть. Я приятно удивлена.
– Добрая половина моей эрудиции зиждется не на точных знаниях, а на здравом смысле.
– Красиво сказано, – смеется девушка. – Твоя позиция заслуживает уважения. Это в высшей степени по-мужски.
– Что характерно, я всегда слушаю тебя с большим удовольствием, – говорю я, но девушка от этих слов не расплавляется и продолжает развивать мысль относительно мужчин, теребя такие понятия, как цельность и одержимость.
– Мужчина должен быть узким специалистом, – заявляет она.
– Совершенно верно, – замыкаю я тему. – А Григорьев эгоистичен, как восточный правитель. Сегодняшний праздник должен принадлежать тебе.
– Это я ему сказала, чтобы он вам не говорил. Просто я только сегодня поняла, чего мне не хватает, но уже поздно и от этого немного неприятно.
– Ты у нас умница, – говорю я. Саксофон берет тонкий и прямой, как игла, высокий звук и завершает пьесу.
Григорьев произносит спич в честь людей искусства.
Это уже вторая его тирада об искусстве, на первую я не обратил внимания.
– Ну ты, Анатоль, хитер, как Макиавелли, – замечаю я. Григорьев смотрит с улыбкой на Марину.
– Между прочим, Макиавелли не заслуживает к себе такого отношения, – начинает Григорьев корректировать юмор. Он говорит с неохотой, скорее, по привычке, считая себя человеком последнего, решающего слова. На мой взгляд, он имеет для этого основания. – Он менял политические взгляды, чтобы служить своему городу любой ценой. Это не Иосиф Флавий, который предал народ в период иудейского восстания, будучи одним из его вождей. В дальнейшем оказалось, что те, кого он предал, ему многим обязаны за труды по истории. Однако народ предавать нельзя, даже во имя будущего.
– Далеко же ты ходишь за примерами, – говорю я.
– Давайте, ребята, пить чай, – предлагает Марина и водружает на середину стола пирог.
Пироги удались на славу. Андрей заходится в комплиментах, обзывая пироги «амброзией». Наша вечеринка завершается прекрасным чаепитием. Я иногда поглядываю на девушку, которая, несмотря на хлопотливый день и вечер, остается свежей, и с удовольствием отмечаю взаимные симпатии или, скажем, взаимное расположение, которое тем и хорошо, что ни к чему не обязывает.
Наконец, Григорьев заканчивает раут и уходит провожать девушку. Мы с Андреем убираем в комнате, потому что, как люди, пожившие в общежитии, мы довольно болезненно относимся к нечистоплотности.
– Алеша, ты не знаешь, случайно, подругу Марины со странным именем Геля? – спрашивает вдруг Денисов.
– Видел как-то на бегу Марину с подружкой. Может быть, это она и была. Они куда-то тоже спешили. А что, обещала познакомить?
– Был разговор. Обещала как-нибудь зайти вдвоем.
– Подружка у нее интересная. Веселая, – говорю я. – Я бы тоже с удовольствием познакомился.
Андрей смотрит на меня как-то странно.
– Интересный ты человек, Алексей, – заявляет Денисов. – Ты то проницательным становишься, как пророк, то дальше носа ничего не видишь. Марина тебя никогда и ни с кем знакомить не будет.
Я, естественно, удивлен таким оборотом дела.
– Ты меня извини, конечно, – продолжает Андрей. – Видишь ли, у меня создалось впечатление, что она тебя, как бы это выразиться, для себя, что ли, бережет.
– То есть?
– То есть, твое положение холостяка ее вполне устраивает.
– С чего ты это взял? – спрашиваю я резко.
– Разговоры она относительно тебя какие-то непонятные ведет, – говорит Андрей. – Впрочем, может быть, я и заблуждаюсь.
Собственно говоря, сообщение приятеля меня с ног не валит. Как я уже отмечал, Марина – свой человек и тоже, надо полагать, страхуется от всего. Денисова я знаю хорошо, он славный малый и перевирать ситуацию не будет. Однако надо признаться, что мною владеют чувства, которые не поддаются никакому анализу.
Сама по себе пятница задумана неплохо. Впереди тебя ждут два хороших дня, которые ты заполняешь по своему усмотрению. Как бывало, встрепенутся надежды на новые встречи, знакомства, тебя будет раздирать интерес открытия новых ощущений, мыслей, взглядов. Может быть, в эти два дня ты увидишь все совсем не таким, как обычно, и поймешь, что до этого ты вообще не жил. Возможно, произойдут некие стратегические события, на которые всю жизнь будет опираться твоя вера в себя. Ты можешь найти источник, дающий пожизненную свежесть твоему уму, сердцу, вдохновению, твоей энергии, или, к примеру, можно завалиться на боковую на два дня, обнявшись с доктриной Фомы Аквинского, чтобы на третий день понять, что все это тебе еще долго не понадобится.
Это может случиться, и дирижирует удачей его величество случай без всякой партитуры. А пока что я лежу на своей кровати в пятницу после работы, и мое состояние совсем далеко от состояния лучезарного упоения перспективами. Неделя была трудной, мы работали как надо, я смотрю в потолок и не могу нащупать в себе ни одного желания. Абсолютно. Мои редкие мысли свободно и бесконтрольно слоняются в голове без всякого направления. Меня удивляет наличие в нашем обиходе самого слова «интерес». Обрывки событий недели соединяются в моих глазах в бессвязный диафильм, лишенный поясняющих надписей. Непроходящее внутреннее напряжение входит в диссонанс с моими возможностями. И тем не менее, где-то там, глубоко, я улавливаю маленькое, придавленное усталостью, удовлетворение.
Мои друзья где-то задерживаются. Я встаю и включаю взятый нами напрокат телевизор. Показывают страницы жизни Хемингуэя. На экране – коррида. Я с легкой завистью смотрю на непомятое, мужественное лицо тореадора, темперамент которого превосходит бычий. В голову приходит мысль о смене образа жизни на более простой и здоровый, проходящий под стук копыт и свист ветра в обществе амазонок на фоне далеких костров. Но я тут же ее отбрасываю. Нам это сделать будет уже не просто, и не только по техническим причинам.
Наконец, появляется Григорьев. Он не спеша раздевается, проходит к своей кровати и так же, как я, ложится наблюдать потолок.
– Что случилось? – спрашиваю я и выключаю телевизор.
– Ничего, – говорит он и закрывает глаза в поисках блаженной дремоты.
– Опять неприятности?
– Отстань.
– Неприятности в нашем деле так же обязательны, как отходы производства. При дополнительной обработке из них можно делать побочную продукцию – выводы.
Григорьев поворачивается на бок.
– Сегодня жена главного энергетика на работу с подбитым глазом пришла, – делюсь я с Анатолием свежими новостями. – Согласно общественной версии, это сам главный погорячился. Во всяком случае, в ее ситуации я бы очки темные надел или бюллетень бы выписал.
– Я всегда говорил, что ты мрачный пуританин, – бормочет Григорьев. – Ты Озорнову своему звонил?
– Да, сегодня.
– Ну и что?
– Отказался я от предложения, Толя.
Он резко садится и внимательно смотрит на меня. Мне, конечно, лосниться не приходится.
– Ну ты и шляпа, – говорит он, ставит чайник и молча достает стаканы.
– А вот мне, видимо, придется уволиться, – наконец говорит он.
Я смотрю вопросительно.
– Так уж сложились обстоятельства, – коротко комментирует Григорьев свое сообщение. Что значит для Толи увольнение, я прекрасно понимаю. Он теряет сразу все перспективы, завоеванные упорным трудом нескольких лет.
Пока подогревается чай, мы занимаемся каждый своим делом. Затем садимся за стол и наполняем стаканы. Появляется Андрей. Мы с Григорьевым долго смотрим на него, не зная почему. Наконец, Денисов не выдерживает нашей паузы и широко улыбается.
– Поздравьте, мужики, – говорит он, потирая руки, и идет к столу. – Меня назначают замначальника АСУТП завода. Это уже оперативный простор.
– А Преснякова куда девают?
– Увольняется. Съели его. Сам виноват: развел демократию, свободу выбора… В общем, заработался и потерял ориентир.
Мы молча жмем Денисову руку, чувствуя, что это уже не тот Андрюшка, который мог беспричинно жить и радоваться. Это уже серьезный, идущий в гору человек, у которого для всего должны быть основания. Самое время порадоваться за Андрея Тихоновича, выбравшегося, наконец, из беспокойных, шумных, но уютных предгорий, однако вместо этого между нами вдруг пахнуло холодком. Григорьев ставит на стол третий стакан. Он сидит и молчит, а это бывает с ним крайне редко.
