Текст книги "Кричащие часы (Фантастика Серебряного века. Том I)"

Автор книги: Владимир Обручев

Соавторы: Георгий Северцев-Полилов,Сергей Минцлов,Андрей Зарин,Н. Чапыгин,Борис Леман,Борис Лазаревский,Николай Толстой,Михаил Первухин,Рюрик Ивнев,Сергей Гарин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)

Сергей Минцлов
ПОСЛЕДНИЕ БОГИ

Илл. С. Лодыгина

Ночь нас застала в горах высоко над Дельфами.

Мы, трое археологов, исследовали пещеры, во множестве находящиеся в диком хребте Парнаса. Возвращаться в сумерках по карнизам над пропастями было опасно и мы решили заночевать в ближайшем гроте.

Пока рабочие собирали сучья и разводили огонь, мы присели на краю обрыва отдохнуть и полюбоваться миром, расстилавшимся у наших ног.

Дельфы лежали далеко внизу на желтых, ниспадавших уступах горы; там производились раскопки храма Аполлона и приметны были червячки – люди, уже закончившие работы, но еще копошившиеся между остатками колонн и стен. В жалких лачужках крошечного селения Кастри, приютившегося на краешке одной из террас, зажигались огни. Позади нас, как волны в бурю на море, без конца и без счета вздымались отвесные горы с обнаженными вершинами: Парнас – хаос известковых гор с обнаженными серебряными вершинами, изрезанный пропастями и ущельями; все их заполняет лес, косматый и мрачный; вечная ночь стоит под его вековыми елями, густыми орехами и лаврами. Шум их и шум потоков – вот и все, что слышит там ухо. Изредка, впрочем, с грохотом срывается со скал камень и стопудовым мячом прыгает по откосам, с треском сокрушая все на пути своем.

Человека там нет и следа. Человек ушел вправо, вдаль от грозных суровых скал, в сплошное дымно-зеленое море оливковых рощ, сбегающих к лазурной бухте Коринфского залива, окаймленной красно-лиловыми утесами.

Когда-то здесь, в нынешнем царстве мертвых, ключом кипела жизнь; на ярусах горы, где уныло торчат теперь изъеденные временем бурые остатки стен, раскидывался знаменитейший в мире город Пифийского Аполлона.

О необъятных богатствах его свидетельствуют, начиная с Гомера, все современники; красноречивее их говорит запись о грабеже фокидцев, разбойнически захвативших храм; они вывезли из него золотых и серебряных вещей на десять тысяч талантов, то есть почти на сто миллионов рублей.

В храме висело, между прочим, и ожерелье прекрасной Елены, виновницы Троянской войны.

Чтобы судить о древности храма, напомню, что только перестроен он был в половине шестого века до P. X.

Все города соперничали в чести ставить в Дельфах мраморные изображения своих выдающихся людей: философы, победители на олимпиадах, полководцы, все талантливое и все события увековечивались в мраморе на этом всеэллинском Пантеоне.

Многие статуи покрывались золотом. Аллеи их и дымящихся золотых и серебряных жертвенников окаймляли все террасы, высились на каждой свободной пяди земли. Плиний, посетивший Дельфы после грабежа Нерона, увезшего пятьсот статуй, насчитал их три тысячи; Павзаний – путешественник второго века по P. X. – называет город сплошным скульптурным музеем. Знаменитейшие художники древности – Андросфен, Пракситель и Фидий – отделывали и украшали храм, театр и другие здания города любимейшего в Греции солнечного бога.

Не было кругом ни одного уголка земли, из которого не смотрела бы седая легенда!

Две исполинские скалы, почти касавшиеся друг друга вершинами у ног наших – были братья Федриады. Там, в узкой трещине между ними, гнездился когда-то страшный Пифон-змей, убитый Аполлоном; из-под них выбивается и впадает в пропасть Кастальский ручей – превращенная в ключ красавица-нимфа Касталия.

Источник Мнемозины, река забвения Лета, исчезающая под землей, пещера Трофония, Херонейское поле и т. д. – все это, кутаясь в сумерки, лежало ниже нас в окрестностях Дельф.

Было чего замечтаться, лежа над пропастью.

– А к нам кто-то на огонек идет! – проговорил один из товарищей.

Я оглянулся: путник, пробирающийся со стороны Парнаса, да еще в такое позднее время – явление необычайное!

По узкой тропинке подымался высокий грек в белой фустанелле и феске.

Подойдя к нам, приложил руку ко лбу и к груди и сел на выступ скалы неподалеку от меня.

Бритое, как у актера, сухое и морщинистое лицо незнакомца резко шло вразрез с одеждой его и напоминало скорее голландца или финна. На небольшом, прямом носу его были надеты сильные очки, делавшие преувеличенно-большими серые глаза. Он снял феску и под ней оказались седые, коротко остриженные волосы.

– Вы французы, господа? – обратился он к нам на безукоризненном языке Парижа.

Мы сказали, кто мы.

Старик как бы несколько удивился и обрадовался.

– Русские большая редкость в здешних краях! – проговорил он. – Внизу в Дельфах работают французы и я думал, что и вы из них. Вы тоже археологи?

Я сообщил ему все, что его интересовало и в свою очередь спросил о его имени и национальности.

– О! – неопределенно произнес незнакомец. – Я так давно живу здесь, что уже начинаю забывать, кто я и откуда! Меня зовут здесь Аггиос!

Старший рабочий принес эмалированный чайник с кипятком, чашки и коробки с консервами.

Увидев гостя, он чуть было не выронил из рук все принесенное, затем низко поклонился ему.

Незнакомец кивнул в ответ головой.

На плоском, большом камне устроился импровизированный стол; мы пригласили гостя разделить с нами трапезу и расположились ужинать.

– Вы, вероятно, заблудились в горах; где вы живете? – обратился к старику один из моих товарищей.

Он улыбнулся.

– Нет, – ответил он. – Заблудиться я не могу!..

– Какая чудная ночь! – добавил он, помолчав.

Действительно, ночь уже окутала землю; Дельф видно не было; где-то в глубине черной бездны, как светляки, мерцали огоньки деревеньки. На синем бархате неба все ярче и ярче разгорались крупные алмазы звезд. Шум Кастальского ручья доносился из пропасти явственней.

– Волшебная сказка! – проронил мой товарищ. – Я понимаю, почему здесь так разыгрывалась фантазия у древних…

– Фантазия? – переспросил наш гость и медленно покачал головой. – Ей вообще очень мало места на земле: она только отзвук давным-давно забытого минувшего! Человечество не в силах создать что-либо невиданное или неслыханное им: оно может только разукрасить его!

– Значит, китайские драконы или наши Змеи-Горынычи тоже были в прошлом?

– Несомненно! – с глубокой уверенностью ответил старик. – А летающие птеродактили, а всякие бронтозавры и плезиозавры – разве не ясно, что именно их видело на заре своей человечество?

– Это не доказано!

– Доказано больше, чем надо: существованием легенд.

– Дыма без огня не бывает! – добавил второй мой спутник, молча ужинавший и затем закуривший сигару.

– Ну, господа, на таких основаниях можно Бог весть куда зайти, – заволновался начавший спор со стариком. – Тогда, значит, можно утверждать, что и здесь, – он указал рукой на Парнас и Дельфы, – действительно жили и гуляли между людьми боги?

– Так оно и было! – подтвердил старик.

На секунду-другую воцарилось молчание.

– Это вы уж слишком… – проговорил опешивший товарищ.

– Что вы называете богом? – продолжал Аггиос. – Для собаки бог – всякое двуногое существо, для дикаря – всякий белый, держащий ружье в руках. Боги древности – это только остатки высокоцивилизованных племен, доживавшие свои дни среди дикарей…

– Как же могла случиться такая невероятность?!

– Это закон истории, а не невероятность, – спокойно ответил Аггиос. – Культура и знание всегда сосредотачиваются в конце концов в замкнутой кучке людей, а вся остальная масса опять опускается, до каменного века включительно. Жизнь мира – это мертвая зыбь океана: подъем до зенита культуры и падение во мрак и дикость. Великих ученых сменяют пастухи, шелк и бархат – звериные шкуры. Вспомните историю Греции, Египта, Ассирии, Вавилона, обоих материков Америки! Каждая пядь земли пережила все то же не раз!

– Да, но ведь Греция возникла на самой заре человечества и наука не знает ее предшественников.

– Наука много еще чего не знает! – возразил Аггиос. – Это слепой, идущий на чей то далекий зов. Земной шар насчитывает за собой миллионы миллионов лет, испытала тысячи переворотов. Нам известно лишь кое-что, песчинка того, что было лет тысяч пять назад – и только. Смешно подумать, что мир кончается там, дальше чего не хватает наш глаз!

– Сохранились бы остатки какие-нибудь от тех времен: строения, вещи, но их нет!

Старик опять покачал головой.

– Есть предел жизни и камня, и металла. Вечно только одно: слово. И имеющие уши слышать – слышат его: это мифы и легенды неведомых нам веков.

– Все это красиво, но не доказано! – повторил мой товарищ. – Я верю только в то, что так же установлено, как дважды два четыре!

Старик наклонил голову.

– Прекрасное правило!.. – серьезно добавил он.

Наступило молчание.

– Однако, господа, пора бы подумать и о ночлеге! – заявил второй мой спутник, видимо, относившийся к беседе с незнакомцем, как к гастрономической приправе ужина.

Он встал и бросил в пропасть окурок сигары.

Поднялись и все остальные.

– Вы с нами, надеюсь, заночуете? – обратился я к Аг– гиосу.

– Пожалуй… – произнес тот.

Мы подошли к узкому входу в пещеру, перед которой горел костер; около него лежали и грелись рабочие; становилось довольно свежо.

Пещера имела вид длинной и низкой комнаты; у стены уже были расстелены наши походные войлоки.

– Вам будет здесь плохо! – заметил Аггиос, мельком глянув вокруг.

– Почему? – спросил я.

– Замерзнете: вспомните, на какой высоте мы находимся!

– Что же делать, на дворе будет еще хуже.

– Зачем же спать на воздухе? Надо спуститься ниже, здесь есть следующий этаж!

Странный гость наш уверенно пошел вперед; я зажег электрический фонарь и, действительно, в глубине пещеры оказался за выступом узкий проход, довольно круто спускавшийся куда-то в непроглядный мрак.

Товарищи мои – боясь духоты и змей – переменить место ночлега не пожелали и я решил остаться с ними.

– Тогда простимся, господа: я завтра уйду до света! – обратился к нам Аггиос.

Мы потрясли его сухую руку и он исчез, словно вошел прямо в стену.

– Странная личность!.. – проворчал споривший с ним мой спутник, укладываясь на свой войлок.

– Друг мой, все мы в семьдесят лет будем странными! – философски заметил другой, закутываясь в одеяло.

Я подозвал старшего рабочего и спросил, кто такой Аггиос.

Грек покосился на дальний конец пещеры.

– Там никого нет! – заметил я.

– Как, а где же господин? – с удивлением спросил грек. – Никто не выходил отсюда!..

Я пояснил, в чем дело.

– Не знаю, как вам сказать… – вполголоса проговорил рабочий. – Мне сорок лет, а мой дед и прадед знали господина все таким же старым.

– Что вы говорите?! – воскликнул я. – Это невозможно!..

Грек пожал плечами.

– Так говорят все франки и инглезы… И все-таки слова мои – правда.

– Где он живет? Что делает?

– Живет в горах. Его редко видят люди…

– Кто же он такой? Как его имя?

Грек опять поднял плечи.

– Кто может знать? – ответил он. – Говорят, он один из богов наших предков…

Я махнул рукой и отправился на свое место.

Скоро мы заснули.

Жестокий холод разбудил меня. Стояла глубокая ночь; в пещеру глядела узкая полоска звездного неба; костер почти угас и последние вспышки дотлевавших ветвей нет– нет и освещали на миг красноватым светом неподвижные фигуры моих спутников. Я стал пробовать съеживаться, укрывался с головой – ничего не помогало; наконец, сделалось невмоготу. Я сбросил одеяло, захватил под мышку постель, зажег фонарь и отправился по следам Аггиоса.

Спать мне хотелось невыносимо, дневная усталость сказывалась в полном бессилии, овладевшем мной; не разбирая неровностей спуска, натыкаясь на выступы скал, забыв о всяких змеях, я, шатаясь, прошел саженей двадцать и очутился в высоком, напоминавшем часовню гроте. Среди него имелось что-то вроде возвышения. Охватила живительная теплота.

Почти бессознательно, кое-как устроил я себе ложе на возвышении, повалился лицом в подушку и сейчас же погрузился в каменный сон.

Что-то холодное, отвратительное скользнуло по моему лицу; я отмахнулся рукой и поднялся. Не было видно ни зги. Выхватить из кармана фонарь и нажать кнопку было делом одной минуты.

Свет небольшим кружком упал на мою подушку; я провел им по бурым камням, затем по углам грота: ни змеи, ничего живого нигде не было. Стояла неизъяснимая тишина.

Обводя светом стенку слева от себя, я заметил узкую трещину около сажени вышиною. Луч фонаря скользнул в ее черную глубину, смутно обрисовал обширную пещеру и вдруг наткнулся на что то белое; я распознал человеческую фигуру, сидевшую на полу.

– Я знал, что вы придете! – проговорил голос Аггиоса. – Идите же сюда, здесь лучше!

Я собрал свое имущество и протиснулся в соседний грот.

Только что я переступил в него, ступни ног моих сразу утонули в чем-то мягком, как пыль.

Я устроился шагах в двух от старика и лег.

– Как мягко! – заметил я.

– Немудрено: в этой пещере много столетий подряд погребали мертвых. Попробуйте рукой землю: мы лежим на прахе тысяч людей; толщина его здесь аршина два.

– И черепа тут есть? – спросил я, в надежде получить благоприятный ответ.

Черепа – моя слабость; краниология, это компас историка.

– Нет! – послышалось в темноте. – Все давно перетлело!

– А хотели бы вы воочию повидать прошлое? – спросил, помолчав, мой собеседник.

– Еще бы, – ответил я.

– Тогда идемте…

Что то щелкнуло, и яркий белый свет наполнил пещеру. Я зажмурился, ослепленный им.

Когда я открыл глаза, Аггиос стоял, держа за дужку необыкновенный фонарик, похожий на ослепительное яблоко из горевшего, но не сгоравшего магния.

Мы находилась в огромной пещере; высоко над нами висел неровный свод; тремя черными зевами глядели с разных сторон отверстия неведомых ходов. Аггиос, неся лучезарный фонарь, вошел в один из них и мы начали спускаться по бесконечной извилине; несколько раз мы попадали в пещеры большие и маленькие; Аггиос шел, не останавливаясь.

Кто бывал под землей, тот знает, как причудлив и странен подземный мир. В нем нет ничего напоминающего, хотя бы по формам, поверхность земли. Ее творила разумная, светлая сила; недра земли создал безумный гений. Там все навыворот, все неожиданность и невероятность, все извилисто, скручено и нежданно, начиная с колонн из сталактита и кончая храмами со свисающими со сводов их целыми скалами: всюду причуды и хаос. Именно там, в глубоком мраке, могли зарождаться страшные чудовища древнейших эпох!

Сон отлетел бесследно.

Никогда, пользуясь простым магнием, мне не доводилось видеть в таких мельчайших подробностях тайны земли! Я жадно озирался, стараясь запечатлеть в памяти все подробности необыкновенного пути.

Легкий запах какого-то газа ощущался в воздухе; он делался все сильнее и затем вдруг повеяло свежестью.

Аггиос повернулся ко мне.

– Сейчас придем! – проговорил он. – Я погашу фонарь, держитесь за меня.

Раздался слабый треск, и все разом поглотил мрак.

В глазах у меня завертелись зеленые круги; мы постояли с минуту и тронулись дальше.

Воздух становился все свежее; на меня вдруг глянуло синее небо; впереди смутно очертилась небольшая, залитая лунным светом площадка; мы вышли из пещеры и остановились над темной пропастью.

– Как здесь хоро… – начал я и слова замерли у меня в горле.

Справа, в трех-четырех десятках шагов от меня, вздымался величавый, белый дворец. Из многочисленных громадных окон его лился свет и не месяц, а он, озарял нашу площадку.

Мы стояли перед мраморными длинными ступенями лестницы, ведшей на широкую террасу; за колоннадой ее, за убранными цветами столами возлежали и пировали люди. Звучала струнная музыка, прерываемая веселыми кликами: шла оргия, настоящая оргия древности!

Мне сразу бросился в глаза атлетически сложенный красавец-старик с румяным лицом, весь в серебряных волнах гривы кудрей и головы. Он что-то нашептывал слушавшей его с лукавой улыбкой собеседнице, а близ них, за колонной – вся напряжение и внимание – стояла полногрудая, статная женщина со сдвинутыми черными бровями и слушала их беседу.

– Зевс и его жена! – прошептал Аггиос.

Но я уже сам узнал богов: захмелевший, мрачный, чернобородый Вулкан спорил с могучим, спокойным Марсом; белую, как пена морская, Венеру и венок хохотавших, опьяненных богинь вокруг нее потешал краснорожий Вакх, сидевший на столе.

На ступенях террасы виден был погруженный в думы, грустный, белокурый Аполлон, перебиравший струны лиры.

Через минуту-другую я увидел, что боги постарели. Они выглядели не стариками, но что-то изжитое и усталое было в их лицах.

Ниже, не смея коснуться ступеней дворца, сидели и лежали, слушая печальные, звавшие и будившие душу звуки, тесные кучки всклокоченных людей. На голых телах их были накинуты звериные шкуры.

Сноп огней и ракет взвился над дворцом и люди в шкурах попадали на колени, молитвенно простирая руки к пировавшим. Несколько вечных юношей сбежали вниз, рассыпались среди почтительно склонившейся толпы, схватили за руки девушек и исчезли в ними в саду.

– Эвое! Эвое! – раздалось то здесь, то там из темных кущ его.

Ракеты опять осветили погруженную во тьму гору за дворцом и я успел рассмотреть, что то, что казалось мне скалами – громадный город, но безмолвный, давно безлюдный и разрушавшийся…

– Там все мертво! – проронил Аггиос, указывая на город. – Последние боги… Последние дни их!..

Мимо пирующих, словно не видя никого, слегка закинув назад гордую голову, с презрением на лице, прошла легкой поступью богиня Диана. На своре она держала двух великолепных охотничьих собак.

И вдруг одна из них ощетинилась, уставила на меня вспыхнувшие фосфором зрачки свои и завыла. Бешено залаяла, бросаясь на дыбы, и вторая. Строгое лицо Дианы повернулось в мою сторону; не сводя с меня цепенящего взгляда, она медленно стала отстегивать собак.

– Бегите скорей! За мной! – крикнул сдавленным голосом Аггиос и, схватив меня за руку, повлек к пещере.

– Изменник здесь! – раздался позади нас возглас.

– Измена! – шумно пронеслось среди пировавших.

За нами слышался яростный лай. Аггиос на бегу зажег фонарь и мы помчались, прыгая через камни, ямы, ударяясь смаху на поворотах всем телом о стены. Собаки заливались все ближе и ближе…

Вдруг Аггиос поскользнулся и рухнул, взмахнув руками, на осыпь скалы. Свет потух.

– Бегите! – прохрипел Аггиос. – Все прямо здесь.

Не помня себя, задыхаясь от бега, я шарахнулся вперед, но почти тотчас уже ударился о стену; кинулся в другую сторону и руки мои опять охватили глыбы земли.

Собаки настигли уже Аггиоса и рвали его.

Я хотел закричать – и не мог, не было голоса.

– Смерть! – пронеслось в голове моей.

В ту же секунду в ногу мою вцепились зубы пса. Я ударил его ногой и… проснулся.

Брезжило утро; мутно-серое небо глядело в пещеру. Товарищи и рабочие спали.

Я сел, крепко прижимая рукой колотившееся сердце и озирался, не понимая, в чем дело.

Значит, все, что произошло сейчас, я видел во сне? но ведь я лег спать в нижней пещере, как же я очутился в верхней?!

Я быстро вскочил и вышел наружу, силясь разгадать происшедшее.

На меня глянули знакомые, отвесные скалы Парнаса; у верхушки одной из них, приткнувшись, стояло заночевавшее облачко; на дне пропасти дымился туман. У входа в пещеру и на середине тропки, ведшей вниз, алели свежие следы крови.

Я тронул за плечо старшего рабочего. Он откинул с заспанного лица одеяло и приподнялся.

– Здесь кровь около вас! – сказал я. – Что такое случилось?

– Это кровь господина, – проговорил грек, глянув на пятна. – Он поранил себе ногу и только что ушел отсюда. Господин приказал передать вам, что все кончилось благополучно и чтобы вы не беспокоились.

Михаил Первухин
ГОНИМЫЕ БОГИ
(Из итальянских легенд)

На самом берегу моря, в глубине великого залива, поблизу от города Таранто, есть место, куда не заглядывает ни один иностранный турист, да не очень-то охотно заглядывают и местные жители. «Bosco Sacro» – «Священная роща» – зовется этот угол. Но нет там и следа не только рощи, но даже хотя бы и отдельных дерев. Грудами лежат голые серые камни, лишь кое-где меж ними пробивается чахлая, всегда сухая и хрупкая, как стекло, колючая трава. В щелях меж камней – не земля, а словно серый пепел. Был когда-то здесь ручей и, по-видимому, многоводный, буйный. Но теперь почти всегда сухо усеянное мелкими голышами его ложе.

А с местностью этой связана Бог весть сколько столетий тому назад родившаяся странная легенда о «гонимых богах».

Вот она:

В дни древности здесь стоял языческий храм, посвященный Диане Девственнице. За храмом шла пышно разросшаяся роща, считавшаяся священной, и через рощу протекал чудесный ручей с кристально чистыми водами, а дальше в глубине маленькой бухты стоял рыбачий поселок, и в самой бухте, защищенной скалами от волн и ветров, – держались, словно стая водяных птиц, – барки и лодки местных жителей.

Было, и прошло.

На смену одряхлевшему язычеству пришло христианство. Долго шла жестокая борьба двух культов. Сначала язычники преследовали и угнетали христиан, разоряя их храмы, потом, окрепнув, сами христиане принялись истреблять храмы языческих богов и разрушать их статуи. И когда, – это было в дни императора Константина, – христиане окончательно одолели, – буйная толпа из соседнего городка разрушили старый храм Сребролукой, проникла в рощу, свалила с пьедестала античную статую богини и разбила ее ломами и топорами, а куски мрамора бросила в море. Но на чудесно разросшуюся рощу из кряжистый дубов, гордых пиний и молитвенно устремляющихся к небу кипарисов – толпа христиан не посягнула, топор не поднялся.

Прошли годы. Христианство торжествовало повсюду. Тогда в его недрах началось новое движение: везде и всюду стали появляться отшельники, стремившиеся к уединенной жизни, чтобы уйти от греховного мира и ждать кончины в созерцании и размышлении. Появился один такой отшельник и на берегах залива. Сначала поселился в какой-то выбоине в скале, потом перебрался в бывшую священную рощу, своими руками соорудил там убогую хижинку, развел маленький огород, и на мысу над вечно волнующимся морем поставил неуклюже сделанный, но издалека заметный крест. Весть о появлении отшельника разнеслась по окрестностям, и многие стали приходить к нему, но старик Амвросий дичился людей.

Нашлись люди, занявшиеся соглядатайством за стареньким отшельником. И вот, стали ходить странные слухи по окрестностям священной рощи, где жил Амвросий: видели его бродящим по развалинам храма Дианы и о чем-то сокрушающимся. Подглядели, как прибегали к порогу его хижины безбоязненно дикие звери, и он ласкал и кормил их. Но этого мало: кое-кто видел и то, что лунными ночами к единственной уцелевшей на огромном пространстве Священной роще язычников и светлому ручью пробирались по тропинкам и по бездорожью странные существа: нежные стройные дриады и зеленоглазые наяды, козлоногие фавны. И кто-то подглядел, как эти уже всеми отверженные существа толпились вокруг отшельника, а он не только не гнал их, но дружелюбно беседовал с ними.

Слухи дошли до местного епископа. Тот послал своих слуг и ученого диакона Арсения – испытать отшельника в вере. Арсений, опросив Амвросия, донес, что старик хоть и не проявляет большой учености, но символ веры и заповеди знает твердо, кресту поклоняется и ведет жизнь аскетическую. На время Амвросия оставили в покое, но потом опять пошли темные слухи, и вот, сам епископ решил расследовать дело лично и, выбрав удобное время, отправился в Священную рощу. Придя туда после полудня, он без труда разыскал хижину отшельника, освидетельствовал ее: все в порядке. На стене висит крест с изображением Распятого, на грубо сделанном столе – пергамент с текстом молитв. Но сам-то отшельник отсутствует. Епископ отправился искать его в роще, – и нашел на берегу ручья, но в очень, признаться, странной компании: седобородый отшельник с крестом в руках восседал на камне и громко рассказывал о земной жизни Христа, а на песчаном бережку толпились мохнатые козлоногие фавны, за ними – прикрывающие свою наготу свежесорванными листьями дриады, и в кристальных водах ручья – стройные наяды и уродливые тритоны. Какая-то молодая нимфа-мать, не смущаясь присутствием посторонних, на бережку, расположившись у ног отшельника, кормила грудью своего младенца, сына сидевшего тут же в глубоком раздумье сатира.

Епископ почти обезумел от негодования и с воплем, размахивая своим тяжелым посохом, ринулся на слушателей отшельника, рассыпая удары. Но ни один из этих ударов не попал в цель: вся толпа отверженных всколыхнулась и с невероятной быстротой разбежалась. Остался один отшельник. На него-то и набросился епископ, крича:

– Так вот какими делами темными ты занимаешься?

– Но разве темное дело – проповедовать слово Божие? – возразил тот.

– Людям надо проповедовать, а не нечисти языческой, не погани лесной!

– Да, но ведь и они – тварь Божия! Да и несчастные какие…

– Враги рода человеческого! Бесы злокозненные! – вопил епископ.

– Ну, какие же «враги» и какие же «бесы злокозненные»?! – запротестовал робко отшельник. – Наплетено на них много. Вон, возьми, отец святый, дриад: кому и когда хоть какое зло делают? Родится по воле творца деревце – с ним родится и его душенька. Тихая, робкая, светлая, прекрасная. Это и есть дриада. Живет дерево, никого не обижая, живет и дриада. Только что любят по ночам на лужайках порезвиться: хороводы водят. Да и наяды: кого обижают? Ведь это же сказка, будто они людей в омуты затаскивают.

– А сатиры?

– Что сатиры? Может быть, раньше, когда язычество в силе было и люди их боялись, они, чувствуя свою безнаказанность, и пошаливали. Да ведь, и то взять: разум-то их малой? Вот, тут повадился ко мне старый-престарый сатир один. Еще при цезаре Нероне, говорит, жил возле Рима. А разума у него – как у козла. И сейчас – это прожив чуть не четыреста лет – бодаться любит. Крепость лба пробует. А сам – облезлый весь. И беззубый. Дам ему хлебца кусок, так он голыми деснами жует, жует, а размочить в воде сам никогда не догадается. Приходится мне ему, дурачку, и хлеб же размачивать. Я-то помоложе его…

Епископ чуть не задохнулся от негодования: так вот какие дела. Верующие отшельнику хлеб в подаяние приносят, а он, выживший из ума, своими руками эту снедь в рот нечисти поганой запихивает!

Чуть не предал анафеме епископ отшельника, и строго– настрого запретил ему впредь якшаться с нимфами, дриадами, сатирами, тритонами.

– А чтобы нашу страну от этой нечисти избавить, – закончил он, уходя в город, – завтра же пришлю из города слуг моих: пусть сведут всю рощу языческую! Пусть погибнет последнее убежище погани нечистой!

И ушел, бормоча угрозы.

* * *

Не спалось в эту ночь старому отшельнику. Попробовал молиться – не молится что-то: кручина одолевает. Жаль «отверженных»! Ведь вот, беда какая! Раньше люди им как поклонялись, как чтили, как заискивали! Дарами осыпали. Преклонялись. А теперь – словно мстят за это. Злоба людская неразумная!

И потекли слезы по морщинистому старческому лицу, по склоченной седой бороде. Не выдержал отшельник: вышел из хижины. Глядь – а отверженные, гонимые толпятся вокруг хижины. Фавны стонут. Дриады и нимфы ломают белые руки и рыдают. Хорошо знакомая старику молодая нимфа-мать протягивает к нему своих двух козлоногих близнецов, молит:

– Спаси хоть их-то! Чем они же виноваты? Спаси!

И весь лес загудел:

– Спаси! Спаси!

– Дети мои, дети! – воскликнул старик. – Как спасти-то? Жалко мне вас, да что могу я сделать?

– Спаси! Ты можешь! Тебя новый Бог любит. Ты мудрый. Спаси! Не дай погибнуть. Уведи нас отсюда! Ты можешь…

– Когда так – идите со мною! – крикнул отшельник. – Уйдем отсюда!

И увел их из рощи. Провел к морскому берегу, к бухте. И там, пользуясь глубоким сном рыбаков, усадил их на стоявшие в бухте суда. И подняли они паруса, и ушли, уплыли в море. И никто не знает, что сталось с ними. А утром в Священную рощу явились слуги епископа, и срубили деревья, и свалили их в один гигантский костер, и подожгли. И сгорела тысячелетняя роща. А там, где она была – теперь пустыня. И пересох светлый ручей.