Текст книги "Кричащие часы (Фантастика Серебряного века. Том I)"

Автор книги: Владимир Обручев

Соавторы: Георгий Северцев-Полилов,Сергей Минцлов,Андрей Зарин,Н. Чапыгин,Борис Леман,Борис Лазаревский,Николай Толстой,Михаил Первухин,Рюрик Ивнев,Сергей Гарин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)

Георгий Северцев-Полилов
КРОВАВЫЙ ЦВЕТОК

– Из моих воспоминаний об old merry England (старой, доброй Англии), где мне пришлось четверть века тому назад прожить несколько лет, мало что осталось в моей памяти.

Так ответил Максим Ермолаевич, крупный финансовый деятель, на просьбу немногочисленного кружка его друзей, расположившихся после обеда в его кабинете за кофе с ликерами, рассказать что-нибудь об его жизни в Великобритании.

– Неужели этот период времени совершенно улетучился из ваших воспоминаний? – шутливо-насмешливо заметил один из собеседников, жизнерадостный блондин, бухгалтер того кредитного учреждения, где был директором хозяин.

– Известный промежуток времени сглаживает те особенности, ту рельефность впечатления, которые могли обратить внимание тогда, впрочем….

И Синев внезапно умолк…

Его крупная, чисто-русская, немного расплывчатая фигура, с большой темно-русой бородой, вдумчивыми серыми глазами, еще глубже ушла в кресло, на котором он сидел; левая рука нетерпеливо терла высокий лоб, тогда как правая лежала без движения на ручке кресла.

– Это небольшая история, впрочем, в то время меня очень интересовавшая, и если желаете – я вам ее расскажу.

В согласии слушателей нельзя было сомневаться.

– Посланный моим покойным отцом в Лондон, чтобы изучить условия иностранной торговли[26]26
  Посланный моим покойным отцом в Лондон, чтобы изучить условия иностранной торговли – реальный факт биографии Полилова, происходившего из просвещенной купеческой семьи. По окончании гимназии он был отправлен отцом в Лондон для деловой практики.


[Закрыть], я, благодаря привезенным с собою рекомендациям, скоро нашел себе место в одной из лондонских фирм. Изумлению моему не было предела, когда я узнал, что должен служить даром, только ради практики.

Долго думать мне было нельзя, и уже на другой день я сидел в темноватом бюро моих новых хозяев, усердно выписывая всевозможные коносаменты и счета.

К моему изумлению и, нужно прибавить, к нескрываемому удовольствию, в числе служащих фирмы Куксмун и К° я встретил моего соотечественника, Василия Венедиктова.

Кто из вас, господа, не знает, как приятно встретить на чужбине земляка? Одна возможность говорить на родном языке, после постоянных «oh yes! All right!» англичан, невольно заставляет сейчас же сойтись со своим соотечественником.

Это случилось и между нами. Не прошло и двух дней, как я и Вася стали неразлучными друзьями. Вы смеетесь, господа, но ведь четверть века отделяют вас от того времени, когда еще верили в дружбу, когда скептицизм далеко не так сильно владел сердцами людей.

Я жил на Chester-square, а мой приятель ютился где-то недалеко от самого City. В будни занятия в office (конторе) настолько утомляли нас, что о прогулках или развлечениях вечером не было и речи, – каждый из нас был вполне счастлив вернуться к себе домой, пообедать, выпить четверть пинты хорошего портера и взять какую-нибудь книгу с тем, чтобы сейчас же задремать, пока резкий голос служанки не разбудит к чаю. Но зато в субботу вечером и все воскресенье мы посвящали время увеселениям всякого рода, начиная от бесцельного шатания по Пикадилли и кончая поездками в Итон, Вульвич и прочие интересные по своему прошлому города и местечки. В одно из воскресений мы попали на скачки, в небольшой городок New-Market.

– Проклятый городишко! – ворчал мой приятель, раздосадованный проигрышем на скачках; большая часть наших скромных средств перешла в широкие карманы букмекеров.

Это было еще тем досаднее, что отыграться не было возможности, стоял конец июля и сегодняшние скачки были последними. Июльское солнце палило немилосердно, когда нам удалось добраться до небольшой харчевни, чтобы скрыться от зноя и выпить прохладительного. Три с половиной часа, проведенные на ипподроме, все время на солнце, превратили нас в какой-то студень. Как приятно было опуститься на стулья после долгого стоянья на ногах. Кроме нас, в харчевне находилось еще несколько человек. Это тоже были счастливые или несчастливые участники минувших скачек. Среди шума и возгласов полупьяной толпы вдруг послышался плаксивый голос продавца и исполнителя баллад, до сих пор находящих себе любителей и ценителей в Англии.

– Эгей, Джим, что же ты раньше не приходил, – послышался хриплый голос молодого парня, – я бы тогда не проигрался. Куда это тебя носит только! – закончил говоривший недовольно.

– Ну, что за беда, ты проиграл, а я выиграл, – заметил другой из компании.

– Rascal! (разбойник), твой кошелек пополнел за счет моего, – ответил первый, – таким людям, как ты – счастье валит.

Ссора разгоралась.

Напрасно удерживали благоразумные из их компании двух противников; Билль ругал Джонни невозможным образом. Драка была недалека; и действительно, не прошло и минуты, как оба парня схватились, осыпая лицо противника кулачными ударами по всем правилам бокса.

Исполнитель баллад, испитой, чахлый старик, лет пятидесяти, очутился во время драки около нас и, увлеченный, как истинный британец, исходом борьбы, держал пари с другими зрителями.

Борцы не удовольствовались тесным помещением харчевни, выбежали на луг, лежащий перед домом, и там продолжали бой.

Подобно древним певцам и поэтам, воспевавшим героев, торговец балладами воодушевился и начал гнусавым голосом петь о битве, когда-то происшедшей между англо-саксами и норманнами в окрестностях New-Market’a.

Расквасив друг другу носы, боксеры прекратили свое достойное занятие и, минуту спустя, мирно беседовали за кружкою портера. Наш же исполнитель баллад продолжал машинально гнусавить слова баллады.

Меня все больше и больше интересовал сюжет ее. В нем рассказывалось, как осажденные в замке англо-саксы долго держались против врага, но когда все запасы были истощены, когда колодцы, снабжавшие замок водою, иссякли, осажденные предложили норманнам сразиться грудь с грудью во рву замка. «Чем судьба решит, так и будет». Нормандцы согласились и враждующие сошлись. Бой длился долго, но в конце все же был неблагоприятен для осажденных, они все полегли во рву, – с ними вместе пало немало и норманнов.

«Века прошли, упали стены, травою заросли бойницы, паутина заволокла покои в башнях. Где был двор – там теперь стоит лес, где струился ручей – там прошла соха пахаря, – все запустело, все одичало. Люди, их злоба, ненависть, раздоры – все глубоко спит под землею. Все тихо вокруг, ничто не напоминает о минувшем, только один цветок, только один Bloody Flower (кровавый цветок) говорит людям о том, что здесь произошло. Он дает им счастье и горе».

Певец закончил свою балладу и хотел уже уходить, получив несколько пенсов за печатный текст исполненной им баллады.

Меня очень заинтересовала она, и я, толкнув товарища, последовал за старым Джимом.

День уже клонился к вечеру, солнце не так пекло, как раньше, утомленная природа сбрасывала с себя это томление, в которое была погружена целый день. Побуревшие кустики травы вдоль дороги беспомощно глядели из окутавшей их пыли. Золотившиеся под косыми лучами заходившего солнца поля спеющего ячменя, слегка волнуемые ветром, переливались, точно море. Кое-где светло-зеленым бордюром оттеняли их узкие полоски льна. Высохшие колосья пшеницы гармонично шептались друг с другом. Густой ковер клевера с малиновыми и белыми помпонами манил поваляться на нем… На скошенных уже лугах бродил скот, меланхолично позвякивая жестяными колокольцами. Высоко в воздухе звенел запоздавший невидимый жаворонок, кузнечики и стрекозы тянули свою однообразную песенку.

Общая гармония природы как-то восстановлялась при полной безлюдности дороги. Из покинутой только что нами харчевни несся резкий гул голосов.

Старый балладчик, не торопясь, шагал по пыльной дороге. Его небольшой ящик с печатными экземплярами баллад висел у него за спиной. Вся бурая от непогод широкополая шляпа не мешала сильно вьющимся волосам Джима выбиваться из-под полей ее.

Догнать его не представляло труда. Он испуганно посмотрел на нас, когда мы поравнялись с ним и пошли рядом.

– Скажите, пожалуйста, Джим, – сказал я ему, – существует это место и до сих пор, о котором говорит ваша баллада?

Старик презрительно взглянул на меня и проговорил:

– Все, что старый Джим поет в своих балладах – все это правда.

– А вы можете показать нам это место?

– Показать я вам его покажу, только прошу вас, не рвите Bloody flower, он редко приносит счастье, чаще горе, несчастье!

Мы оба охотно дали Джиму обещание, что не тронем его «Кровавого цветка» и, успокоенный этим, он нас повел к месту знаменитой битвы.

Далеко за городом мы встретили жалкие развалины древних укреплений. Приближаясь ближе к месту битвы, мой товарищ вскрикнул от восхищения.

Все пространство лежащего под нашими ногами широкого рва было покрыто крупными, ярко-красными цветами. Толстые, с колючками, вроде кактуса, листья еле виднелись среди пятилистных красных цветов. Ров казался залитым кровью.

– Вот, видите эти цветы, – сказал наш проводник, – они выросли на костях и пролитой здесь крови. Нигде, кроме этого места, в нашей Англии вы не найдете подобных цветов, да и у нас они цветут только в июле. Из листьев, если их разрезать, течет сок, точно молоко. Много горя придется испытать тому человеку, кто сорвет хоть один цветок. Бывает, впрочем, и наоборот, но только очень редко. Когда же действительно цветок принесет счастье, то оно никогда уже не изменяет.

Старик с суеверным страхом глядел на цветы. Невольно под обаянием рассказа и мною овладело какое-то неприятное чувство, между тем, страстное желание сорвать хотя один из этих роскошных пятилистных цветов не оставляло меня в покое.

– Мало ли что брешет выживший из ума старик, – заметил Венедиктов по-русски, – сорвем по цветочку на память, да и поедем домой.

И, послушав его, я сорвал себе и ему по цветку. Когда вернулся взбиравшийся в руины Джим, я и Венедиктов спрятали сорванные цветы в шляпы; наш поступок был им не замечен.

– Если вы, молодые господа, желаете, можно посмотреть и руины, – заметил он и предложил подняться выше.

Мы охотно согласились и, карабкаясь по крутому скату, начали взбираться в старую крепость.

Первым наверху очутился я и с восхищением стал осматривать расстилавшиеся кругом меня живописные виды.

Глубокий ров, из которого я поднялся, сплошно усеянный красными цветами сверху, еще более казался наполненным кровью. Странное чувство отвращения при этом сходстве заставило меня обратить внимание на другую сторону холма.

Бесконечная панорама возделанных полей красивой лентой убегала вдаль.

Я невольно залюбовался ею, как вдруг внезапный крик проводника заставил меня быстро оглянуться назад.

Венедиктов, уже достигнувший вершины холма, оступившись, быстро катился книзу, тогда как продавец баллад, крича, звал меня на помощь.

Подобное падение не могло принести много вреда моему приятелю: густая трава ската смягчала падение его, и я не беспокоился о нем.

Он быстро скатился в ров и черным пятном выделялся на кровавом ковре.

– Ну, Вася, вставай, полно валяться! – крикнул я ему сверху. Но Венедиктов оставался неподвижным.

Видя, что мой приятель мне не отвечает, я быстро спустился из развалин в ров и бросился к нему.

Венедиктов, несмотря на мои толчки, не двигался. Предполагая, что он в обмороке, я старался привести его в чувство.

Увы, мои усилия были напрасны: Вася не подавал признаков жизни, и когда я с помощью проводника поднял его, небольшая струйка крови, бежавшая из левого его виска, объяснила нам печальную истину.

Венедиктов был мертв.

При своем падении, он ударился во рву головой об лежащий там камень, последствием удара была смерть.

Кроме этого большого камня, во рву не было другого. Несчастный случай заставил его как будто нарочно упасть именно в этом месте.

При падении шляпа свалилась с его головы и роковой, сорванный им цветок валялся около него, своим завялым видом обращая на себя внимание проводника.

– Не послушал меня господин, сорвал цветок, – грустно проговорил старик, – несчастье его и постигло.

Все еще словно не веря тому, что за минуту перед этим полный сил юноша лежал перед нами холодным трупом, мы с проводником, осторожно подняв Венедиктова, понесли его в город в гостиницу.

Приглашенный врач подтвердил нам смерть моего приятеля.

Мне было жалко его, как постоянного спутника и товарища, но горе в молодые годы забывчиво и я скоро забыл о земляке, скрасившем первые месяцы моего скучного пребывания в Англии. Была ли здесь случайность, отомстил ли сорванный цветок за себя, – решить невозможно, это вне наших понятий, хотя вы, люди новейшей формации, несомненно улыбнетесь на это. Сохранившийся у меня цветок до сих пор приносил мне только счастье, вы это сами знаете, и горя мне приходилось испытывать мало.

– Вот, посмотрите, – продолжал хозяин, доставая из письменного стола коробку со стеклянной крышкой.

Совершенно высохший цветок лежал в коробке. Цвет его, цвет человеческой крови, – сохранился превосходно.

– Вот и вся моя история, – заключил хозяин, пряча снова в письменный стол коробку с цветком. – Рассказанный вам мною эпизод юных лет, хотя, может быть, и малоинтересен, но справедлив.

Гости прихлебнули из чашек ароматный кофе и молча согласились с Максимом Ермолаевичем.

Георгий Северцев-Полилов
У КОЛДУНЬИ

– Это произошло лет десять, одиннадцать тому назад, как раз во время рождественских праздников, – зазвенел голое экс-тенора. – Я возвращался из одного театра в Лигурии, после оконченного оперного сезона, в Милан. Состояние моего духа, а в особенности моего кошелька, было отвратительное. Несмотря на порядочные сборы, наш ловкий или неловкий импресарио сумел прогореть и, не заплативши никому из артистов денег, исчезнуть без следа. В кармане у меня оставалось, после покупки билета в Милане, немножко больше трех лир, почти только, чтобы доехать до Милана, не умерев с голода. В вагоне я проклинал своего милого импресарио, посадившего меня на мель. Справедливая поговорка, что несчастье не приходить никогда одно, вполне оправдалась.

Поезд, на котором я ехал, как оказалось, не шел дальше узловой станции Сан-Пьер-д’Арена. Приходилось сидеть на этом «узле» с девяти часов вечера до семи утра.

Из этого положения выручил меня железнодорожный жандарм, сообщивший, что всего удобнее для меня ехать в Геную, отстоявшую всего в трех километрах, с одним из товарных поездов. «Там вам будет удобнее и ночевать и с утренним прямым поездом отправиться в Милан». Отличная мысль. Я привел ее в исполнение, совершенно забыв в эту минуту о скудости своего наличного капитала.

Товарный поезд, громыхая скреплениями, подвез меня не на пассажирскую станцию города, а остановился где-то на берегу, около товарных амбаров.

Мне никогда не приходилось раньше бывать в Генуе, и подобная высадка в незнакомом месте невольно меня смутила. Для меня необходим был ночлег, идти в гостиницу я не решался, вспоминая о своих трех лирах, уже отчасти сократившихся.

– Не ночевать же мне в самом деле здесь у амбаров, – пришло мне в голову, – в таком случае мне было бы удобнее остаться на узловой станции, чем ехать сюда.

Залитая электричеством гавань лежала передо мной и я отправился вдоль нее, отыскивая какое-нибудь пристанище, чтобы провести ночь.

Стояло начало декабря. Разумеется, в благословенной Лигурии снег и морозы редкие гости. Несмотря на вечер, мне было тепло в моем демисезонном пальто.

Пройдя по длинной набережной, я разными узкими проулками, идущими в гору, добрался до освещенной площадки.

Это была площадь театра Карло Феличе. Величественное здание с освещенными электричеством портиками высилось передо мной.

В это время, по-видимому, был антракт и множество публики высыпало на перрон.

Время было уже 9 часов, я не мог медлить, чтобы отыскать себе место для ночлега. Один из публики, к которому я обратился с этим вопросом, указал мне на длинный ряд мелькающих огней.

– Это галерея Мадзини, там вы найдете все, что вам нужно.

Посмеялся ли генуэзец надо мной, или просто он не понял моего вопроса, но в узкой и низкой галерее были кафе-шантаны и траттории, но гостиницы не оказалось ни одной.

Незнакомый с городом, я не знал, что мне делать. Оставалось идти в большой отель и там ночевать, но, поступив таким образом, я осуждал себя на целый день невольного постничества. Махнув рукой, я решился на это и, пройдя опять мимо театра, вошел в первую попавшуюся улицу, рассчитывая отыскать отель.

Как нарочно, этой спасительной надписи я нигде не видел. Узкий переулок вывел меня на улицу Социлья. Древние дома высились со всех сторон.

Несмотря на ранний еще час, мне попадалось немного прохожих. Свернув немного правей, я оказался в очень узенькой улице, скорей переулке.

По обеим сторонам тянулись небольшие лавки, большая часть которых была уже закрыта. В витринах окон лежало множество золотых и серебряных изделий, преимущественно ажурной работы. Ожерелья, браслеты, масса всевозможных брелоков, перстни, кольца небрежно, но артистически были разбросаны на плюшевом поле витрин.

Электричества в этой улице не было, его заменял газ. При помощи стенного фонаря я прочитал на углу название улицы: Via Orefici, то есть улица золотых дел мастеров.

– Вот куда попал, – пришло мне в голову, – в колыбель знаменитых ажурных работ, так прославивших искусство генуэзцев.

Красная надпись, освещенная изнутри газовым рожком, привлекла мое внимание.

– «Albergo», – прочитал я обрадованным голосом. Это был желанный приют, пристанище на ночь, дешевая гостиница.

Чтобы попасть в него, мне пришлось спуститься вниз по узким гранитным ступеням. Старинная массивная дверь из дуба преградила мне дорогу. Не вышедшим еще из употребления в Генуе дверным молотком, служащим вместо звонка, я постучал в дверь. Удар молотка гулко раздался.

Немного спустя захрипел в замочной скважине ключ, и дверь в «Albergo» распахнулась. Предо мной стояла средних лет женщина с лицом смешанного типа, как это встречается зачастую в Генуе. Сурово окинув меня взглядом, она коротко меня спросила:

– Комнату на ночь?

Изумленный ее догадливостью, я вместо ответа кивнул в подтверждение головой.

Звонко побрякивая массивными ключами, висящими у нее на поясе, женщина пошла вперед, приглашая меня следовать за ней.

Невысокий сводчатый коридор, плохо освещенный двумя керосиновыми лампами, тянулся довольно далеко. Пол быль выстлан мраморными плитами, стершимися от времени. По обеим сторонам коридора, в нишах толстых стен, я заметил несколько дверей.

Указывающая мне дорогу женщина, обутая в мягкие туфли, шла бесшумно, тогда как мои шаги глухо отзывались под сводом. Не дойдя до самого конца коридора, моя вожатая сняла с пояса один из ключей и отворила им предпоследнюю дверь направо.

Мы вошли в комнату – запах плесени, присущей редко проветриваемым помещениям, сразу охватил меня. Женщина зажгла свечу и комната озарилась слабым светом. Меня поразила ее странная форма. Стены шли неровно, во многих местах были глубокие ниши, у одной стены стоял деревянный стол старинной работы, ничем не покрытый, в правой нише висел глиняный умывальник, тут же стояла громадная деревянная кровать, на которой могли улечься четверо. Не совсем опрятные подушки валиками и простое сукно, вместо одеяла, лежали на ней. Да, еще одну особенность я забыл упомянуть: в комнате не было не только окна, но даже какого либо просвета; куда я только ни смотрел, всюду мои глаза встречали голые крашеные стены.

– Больше ничего? – снова лаконически спросила меня хозяйка.

– Скажите, пожалуйста, сколько стоит эта комната?

На суровом лице женщины промелькнула улыбка.

– Пол-лиры, надеюсь, не будет дорогой ценой для синьора, – ответила она.

Такая дешевая плата дозволяла мне затратить кое-что и на ужин, я сильно проголодался.

– Принесите мне кусок стракино и пол-литра вина.

Женщина спокойной походкой отправилась за тем и другим. В ее отсутствие я снова начал осматривать комнату, изумляясь все больше и больше ее постройкой.

Хозяйка не заставила себя ждать. Поставив сыр и вино на стол, она хотела уже уходить, но любопытство мое относительно помещения, в котором я находился, настолько возросло, что я не удержался и спросил хозяйку:

– Скажите, падрона, что такое было здесь раньше?

Она с изумлением на меня посмотрела и медленно проговорила:

– Более четырехсот лет тому назад здесь были склады драгоценных вещей генуэзских купцов, ювелиров и серебряных мастеров. Эти подвалы доходили до подвалов биржи и когда-то соединялись вместе.

– А теперь? – с любопытством спросил я ее.

– Во время нашествия французов в 1805 году, когда здесь были скрыты сокровища генуэзских вельмож, проход из биржевых погребов был заделан окончательно.

– Так значит, Наполеон ничего не нашел?

Падрона горделиво усмехнулась.

– Ничего! Тщетно обшаривал он все биржевые подземелья, но входа сюда не нашел. Да никто и не знал о существовании этого помещения. Тайна подземной кладовой свято хранилась среди купцов и мастеров. Вступая в союз, ювелиры и мастера соблюдали тайну.

– Когда же здесь был устроен «Albergo»?

– Не мало уже лет, синьор. В 1815 году перешла Генуя под владычество Сардинии. Богатства, спрятанные здесь, были уже вполне безопасны, владельцы их взяли обратно, а пустое подземелье было временно обращено в государственную тюрьму: посмотрите-ка, какие здесь стены – не убежишь!

Я безмолвно с ней согласился.

– А затем, когда была построена новая тюрьма, здесь основалось «Albergo di Tesoro»… Впрочем, если синьор так интересуется нашей стариной, сегодня очень удобный случай еще ближе с нею познакомиться…

– Каким образом? – сорвался с моих губ вопрос.

Хозяйка наклонилась ко мне и таинственно прошептала:

– У меня сегодня ночует колдунья Концепциона.

Долго живя в Италии, я много слышал об этих колдуньях, пользующихся большим успехом среди суеверных итальянок. Не только средний класс, но даже всевозможные дукессы и принчипессы итальянские прибегают к их услугам довольно часто. Подобная колдунья может приворожить любимого кавалера, если он охладел к любящей его девушке и даме, наколдовать болезнь или несчастье на ненавистного субъекта, соединить любящие сердца, помочь в амурных проделках важным по виду, но блудливым чернооким дукессам. Одним словом, это нужный фактотум чуть ли не для каждой итальянки.

Познакомиться поближе с подобной колдуньей я пытался уже не раз, но как-то все не удавалось.

– Она будет очень довольна, если синьор предложит ей выпить стакан вина и даст ей маленький подарок в виде пол-лиры.

– Недорого ценится колдовство в Италии! – пришло мне в эту минуту в голову.

– Пригласите, падрона, достопочтенную колдунью ко мне.

Не знаю, поняла ли хозяйка мою иронию, но она на этот раз быстро ушла из комнаты и, немного погодя, вернулась вместе с колдуньей.

Разыгралась ли у меня в это время фантазия или это была действительность, только явившаяся колдунья поразила меня. Обыкновенно на сцене грим для колдуний и ведьм существует следующий: седые растрепанные волосы, желтое, морщинистое лицо, нос крючком, почти соединяющийся с выдвинувшимся вперед подбородком, ввалившийся рот и блестящие впалые глаза… Портрет колдуньи, явившейся ко мне в комнату, далеко не был похож на только что приведенный тип. Высокая, стройная женщина лет двадцати пяти, с роскошными черными волосами, изящным овалом лица, тонким, точно выточенным носиком, полными пурпурными губами, закрывающими два ряда белых зубов, большими темными глазами, как-то властно охватывающими того, на кого она смотрела, стояла передо мной. Красивым жестом она протянула мне свою руку и, не выказывая никакого изумления, спокойно заметила:

– Синьор из далекой холодной страны востока приехал к нам в Италию пожинать своим пением лавры и золото.

Я невольно вздрогнул от неожиданности.

– Откуда могла знать эта женщина, кто я и откуда я?

– Но синьор певец немного ошибся в своих расчетах, – улыбаясь, продолжала она, – славу он получил, а золото проскользнуло между пальцев!

Изумлению моему не было пределов.

– Откуда вы все это знаете?

Загадочная улыбка появилась на лице молодой женщины.

– Какая же я была бы колдунья, если бы не знала этого?

– Значит, вы покумились с чертом? – привел я в шутку итальянскую поговорку.

Видимо было, что моя собеседница обиделась этим замечанием.

– Я христианка!..

И она порывистым движением вытянула из-за ворота серебряную цепочку, на которой висело несколько образков и зашитый в красный шелк амулет.

Я успокоил ее, сказав, что эта была шутка с моей стороны.

– Что вы мне можете показать, синьора? – любезно спросил я ее, когда мы все втроем уселись у стола.

– Все, – последовал ее спокойный ответ.

Это «все» меня очень заинтересовало. Я наперед был уверен, что все окажется пустяками, грубым фокусом, способным морочить только невежественных итальянок.

– Отлично, – весело проговорил я, – начнем с прошлого. Можете вы мне восстановить воочию те картины, которые происходили, предположим, в сегодняшний день лет 360 тому назад, затем в тот же самый день 100 лет назад…

Цифры годов я брал первые, пришедшие мне на ум.

Колдунья встала из-за стола, спросила с тарелки лежащий на ней хлеб и поставила ее на табуретку, затем достала из кармана небольшую коробочку, из которой отсыпала на тарелку немного порошку. Зажегши последний, она затушила свечу.

От синеватого огонька по стенам комнаты забегали слабые тени. Лицо Концепционы сразу изменилось, озаренное отблеском пламени, оно стало синевато-бледным; широко разводя руками, молодая женщина шептала что-то про себя, жесты ее становились все округленнее, все величественнее. Мы с падроной продолжали стоять у окна, я внимательно следил за колдуньей. Сознаться, меня охватил невольный страх. Какой-то незнакомый, приятный, пряный запах щекотал мои ноздри. Несмотря на то, что порошка было насыпано очень мало на тарелке, горение его не прекращалось. Мало-помалу комната стала наполняться волнующимися клубами прозрачного дыма. Клубы эти слагались в какие-то неясные образы… Но вот все яснее и яснее обрисовывались человеческие фигуры, заблестели золоченые кирасы, дымку прорезали яркие цвета шелковых и бархатных костюмов, средневековые генуэзцы выдвинулись из мрака столетий, чтобы предстать перед моими изумленными взорами. Вся комната наполнилась народом.

Кого тут только не было! И блестящий генуэзец-рыцарь, в то же самое время купец, и вдохновенный художник-чеканщик или скульптор, и рослый паладин, вооруженный с головы до ног…

Все это, как на оживленной картине, двигалось, беззвучно говорило между собою…

Генуэзцы раздвинулись и в комнату начали вносить громадные сундуки. Благородные носильщики гнулись под их тяжестью, старик с седой бородой, в красной бархатной одежде, повелительным жестом приказывал открывать ящики, внимательно осматривал каждый из них, иногда вынимал какую-нибудь драгоценность, переливавшуюся огнями своих камней, снова клал в ящик и переходил к другим.

Скоро вся комната была заставлена ими.

Как это ни было странно, мы с падроной находились среди них, нисколько не чувствуя их прикосновения.

По знаку старика в красной одежде, генуэзцы вышли из комнаты в отверстие в том месте, где стояла кровать, и я заметил, как оно стало закладываться снаружи кирпичами.

У меня невольно захолодело сердце. Мы были в замурованном подземелье! Я уже хотел закричать от испуга, как вдруг вся картина, точно под влиянием дуновения ветра, исчезла.

Ее сменила другая. Совершенно пустая комната озарилась светом ночника. В одном из углов появилась связка соломы, на которой лежал исхудалый молодой человек; на лице его было написано страдание, он, видимо, силился приподняться навстречу вошедшим через нынешнюю дверь двум военным в треуголках, в коротких зеленых мундирах того времени и белых лосиных панталонах в обтяжку.

Один из последних, по-видимому, что-то строго спрашивал у узника, но тот только отрицательно качал головой.

Военный недовольным жестом обернулся к своему товарищу.

Свет погас, картина снова исчезла.

– Теперь что хотите еще видеть? – услышал я шепот Концепционы.

– Настоящее в моей семье, – чуть слышно ответил я ей.

Порошок в тарелке догорал, колдунья бросила новую щепотку и синее пламя весело забегало.

Снова все заволокло прозрачным дымом.

Сердце у меня вдруг забилось, я устремил глаза на волнующиеся передо мною клубы дыма с немым вопросом, что скрывается за их таинственною завесою.

Колдунья по-прежнему продолжала тихо шептать, движение ее рук не прекращалось, она точно ловила воздух и притягивала к себе.

На этот раз дым не так скоро рассеялся; волнуясь, он заволакивал комнату все больше и больше.

По-видимому, молодой женщине не так легко удалось воспроизвести настоящее, как удалось прошедшее. Ее чуть слышный шепот становился все громче и громче, она нервно выкрикивала непонятные слова на незнакомом мне языке. Разредившиеся слегка было волны опять сгустились.

Колдунья нетерпеливо вскрикнула и изменила движение рук, – вместо того, чтоб привлекать к себе воздух, она стала его отталкивать.

Я был уже уверен, что показать настоящее ей не удастся, но пассы ее рук стали вдруг плавными, клубы дыма заколебались еще сильнее и начали делаться прозрачнее.

Затеплился какой-то фосфорический свет и через дымку стала выделяться родная мне картина.

Я увидел комнату моей петербургской квартиры, начал различать русые головки детей, прилежно сидевших с книжками в руках за столом, дверь в комнату отворилась, в нее вошла моя жена. Ее лицо поразило меня бледностью и худобой… Я невольно вскрикнул, оперся рукой о стол, у которого стоял, и закрыл глаза.

Когда я немного успокоился, картина уже исчезла. Колдунья тушила остатки горящего порошка, хозяйка затушила свечку и отворила дверь в коридор, чтобы освежить воздух.

Странное чувство овладело мною в эту минуту. Не верить тому, что я видел собственными глазами, я не мог, но в тоже самое время, все это было так странно, так непонятно, что объяснения этому я не мог найти никакого…

Колдунья села на стул, и, выпив глоток вина, серьезно на меня взглянула, сложив на груди руки.

– Я вижу, синьор, что вы сомневаетесь в действительности того, что вы сейчас видели, – промолвила молодая женщина и черные глаза ее блеснули.

Я колебался ей на это ответить.

– Что вы хотите еще знать? Я вам покажу без куренья, вы сразу это увидите.

Хотя расходившиеся нервы должны были удержать меня от новых экспериментов, я слегка запинающимся голосом сказал:

– Покажите мне моих покойных родителей.

Бледное лицо моей собеседницы покрылось чуть заметным румянцем, она быстро подняла свою правую руку к моим глазам и уверенно приказала мне:

– Смотрите пристально на камень моего перстня несколько мгновений, а затем переведите глаза на эту стену.

Странный камень молочно-оранжевого цвета был передо мной. Я как то сразу вдруг весь похолодел, но, не желая выказать страх, исполнил приказание колдуньи и перенес свои глаза с камня на противоположную стену комнаты.