Текст книги "22 июня, ровно в четыре утра (СИ)"

Автор книги: Влад Тарханов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

Глава двадцать седьмая. Исход

Глава двадцать седьмая

Исход

4-19 июля 1941 года

Наверное, евреям никогда не судилось долго оставаться на одном месте. Вот только обживутся, так кто-то и гонит их с земель обетованных. То египтяне или вавилоняне затащат в рабство, то гордые орлы Рима рассеют в прах оседлое еврейское счастье, то очередной король попытается поправить финансовое состояние казны за счет евреев, то начнет зверствовать инквизиция. И снова, как в древние времена, возьмут евреи свой нехитрый домашний скарб, увяжут его в узелки, кто-то обязательно заберет с собой все священные книги, возьмут нажитое злато-серебро, да двинутся по длинным дорогам в поисках очередного пристанища, которое обещало быть их родиной.

В здании военного комиссариата города и района происходило совещание. Вчера стало известно, что части Красной армии стали отходить от приграничных районов, сдавая город за городом, но отходили организованно. Командующий Южным фронтом Тюленев принял решение укрепиться по Днестру, опираясь на укрепления Линии Сталина, где дать врагу решительный отпор, так что Могилев-Подольский скоро должен был стать опорным пунктом, который не даст врагу пройти в глубь нашей советской Родины. На совещание, кроме военных, были приглашены и все ответственные руководители.

– Что, товарища Майстренко не будет? – окинув взглядом аудиторию, спросил военком. Поднялся первый заместитель предисполкома Рогожин.

– Вчера Иван Архипович не вышел на работу. Знаете, с ним ничего такого раньше не было. Сразу же выехали на его квартиру вместе с сотрудниками НКВД. Понимаете, мы боялись диверсантов… – Рогожин замялся, не зная, как еще объяснить ту нерешительность, которую проявил вчера утром.

– Продолжайте по существу, Дмитрий Алексеевич. – подбодрил волновавшегося Рогожина военком.

– Нам не открывали. Пришлось взламывать дверь. Иван Архипович был дома. Он сидел на стуле, в странной неудобной позе и не шевелился, на наши вопросы не отвечал, мы еле переложили его в кровать, а он остался в той же позе. И взгляд был такой… остывший, как будто смотрит сквозь тебя.

– Короче, Дмитрий Алексеевич, короче. – военкому не нравилась многоречивость Рогожина, но приходилось терпеть, теперь он был главой советской власти, пока не назначат или пришлют кого-то другого, надо было стараться сохранить деловые отношения.

– Вызвали врачей. Они констатировали кататонический ступор, – видя, как морщится от услышанной фразы военном, бросился быстро, почти сливая слова, объяснять, – Это такое нервно-психическое заболевание, вызванное перегрузкой. Переработался Иван Архипович, это однозначно. На сегодня район остался без руководителя. Я временно исполняю его обязанности.

– А вы знаете, что гражданин Майстренко должен был остаться руководить подпольной работой в районе? – подал голос начальник НКВД. – Заключение врачей у вас?

– Так точно, у меня.

– Передадите мне, разберемся, что там за решение врачей. Надо бы решить, что это болезнь, или симуляция.

– Конечно, Артемий Станиславович, сразу же после совещания занесу. Там заключение консилиума, мы лучших специалистов района собрали.

– Я говорю, разберемся. Вы знаете, что гражданин Майстренко решение о начале эвакуации саботировал? – голос начальника НКВД был негромким, но звучал по кабинету громким похоронным звоном.

– Мы в ситуации разобрались, сегодня начали выдачу эваколистков, в первую очередь партийным и комсомольским активистам, и их семьям. Но там такое сейчас твориться, стараемся выдать по возможности всем. Решение по заводу имени Сергея Мироновича Кирова приняли. Это… как ремонтная база он будет необходим при обороне города и района, технику подлатать, пустить снова в бой…

– Товарищ Рогожин, мы поняли, решение по заводу в этой обстановке считаю неверным, подготовьте всё для его эвакуации, оставьте только самое необходимое для текущего ремонта, – перебил говорившего военком.

– Главное, надо решить, кто останется руководить подпольем… Какие мысли, товарищи…

– Я не знаю, я не готов… – успел пролепетать совершенно растерявшийся Рогожин.

* * *

Это опять была тетя Голда. Она принесла новость, что начали выдавать эваколистки. В тот же день Ребекка отпросилась в госпитале, предупредила, что хочет забрать семью в эвакуацию. Главврач госпиталя только тяжело вздохнул. Среднего и младшего медицинского персонала катастрофически не хватало. Даже если учесть, что госпиталь эвакуируют, он понимал, что Ребекке важно забрать семью. Он ей в этом помочь никак не мог. Попросил только, чтобы она предупредила дежурную, если все решится так, как ей надо. У исполкома была огромная очередь. Пробиться так и не смогла, ушла на работу. Раненым надо было помогать. На следующий день стали поступать раненые уже в боях под самим городом, их было много, очень много, и Рива не смогла вырваться вновь, только пятнадцатого врач отпустил ее. На завтра была назначена эвакуация госпиталя. Затем девушка выдержала огромную очередь и получила (приблизительно в одиннадцать часов вечера) долгожданный документ. Работники исполкома готовы были работать круглосуточно, только чтобы спала толпа у администрации. Но, когда Рива уходила, толпа стала еще больше, это прибавились заводские, отработавшие вторую смену. Девушка возвращалась домой не одна, почти сразу с нею документ на эвакуацию получили два соседа, которые в их улочке жили ближе к заводу, а не к рынку. На Рыбную они зашли все вместе, обменялись короткими прощальными кивками и разбрелись по домам. Надо было начинать сборы.

Этот июльский жаркий день Ребекка не забудет уже никогда. Они молча сидели за столом. Собралась вся семья. До этого они много спорили, обсуждали возможные варианты при эвакуации, но сейчас толку никакого в разговорах не было. Все, что можно было приготовить, было приготовлено. Все, что надо было забрать с собой – собрано. Все, что можно было спрятать – было спрятано. Теперь они сидели за столом, за которым так часто были все вместе и молчали. Они прощались со своим домом. Может быть, не навсегда, но тяжело на душе было так, как будто они уже никогда сюда не смогут вернуться. Каждый думал о своем. Мама беспокоилась о девочках, отец старался всех подбодрить хотя бы своим уверенным видом, но получалось у него не слишком хорошо. Моня, которая боялась эвакуации из-за сложностей с дочкой, боялась, что пропадет молоко, что Марочку не будет чем кормить, а как быть с детскими вещами? Она своих-то вещей почти не берет, но все эти пеленки-распашонки, они ведь так нужны ее девочке… Эва думала о ребятах, которые решили остаться, они сказали, чтобы бороться с врагом. Но Сема так говорил только чтобы попозировать – поутру рыкнет на него тетя Песя, и возьмешь ты, Сема, свою буйну голову, и пойдешь по пыльной дороге из Могилева вместе со всеми.

А вот Ребекка думала только о семье, о том, что они должны быть вместе, поэтому каприз Мони, которая начала биться в истерике из-за Мэри, пресекла быстро и жестко. Она почему-то была уверена в том, что семью удастся спасти. Но сложнее всего было отца. Абрахам чувствовал, что теряет возможность контролировать события, которые напрямую касались его семьи. Он не смог договориться за подводу, в их совхозе все транспортные средства, не только трактора и обе машины были мобилизованы на войну, но и подводы были не так давно реквизированы для нужд военных. А по селам бежать и что-то искать было поздно. Про машину речи даже не шло. На весь город оставались два немобилизованных грузовых авто – один у энкавэдэшников, один у райкома партии. Надо отдать должное, в этом городе обе машины грузились не барахлом ответственных работников, а документами, которые не могли оставлять врагу. Причем партийная машина загружалась не только документами партархива, но забирала еще и бумаги из райисполкома. Про вывоз документов НКВД и ценностей местного отделения банка и говорить не хочу, это было и так ясно. Еще Абрахама беспокоил маршрут эвакуации. Им предстояло дойти до Вапнярки, через Чернивцы, Боровку, Томашполь. В самой Вапнярке – крупном железнодорожном узле, формировались эшелоны на восточное направление. А это, между прочим, ой как не мало километров надо будет пройти, да еще с маленьким ребенком на руках. Конечно, ребенок становится на таком пути обузой, но мысли даже не было оставить Мэри и Моню тут… Только все вместе, только семьей!

Только под самое утро Ребекке удалось немного уснуть. В половину пятого утра отец всех поднял. Они вышли из дому и направились к месту сбора, тем более, что пройти его все равно было невозможно. Он находился у подножья Шаргородской горы, через которую и начинался путь в эвакуацию. Вот они с пожитками собрались у дверей дома. Абрахам не стал запирать дом, все равно ничего ценного там нет, а то, что есть, будет обидно, если из-за такой мелочи разобьют окна или взломают дверь. Моня держала дочку на руках, Мэри тихо спала, недавно поела и теперь что-то забавно обдумывала во сне. Отец тихо произнес:

– Пора.

Все его услышали и как-то встрепенулись. И пошли по улице, свернув к базару, по таким знакомым улицам, почти мгновенно ставшим чужими, постепенно поднимаясь в гору все выше и выше. Так начался их семейный Исход. Один из миллионов исходов в ту самую страшную войну.

Он нес большой чемодан с вещами, а за плечами был еще вещевой мешок – больше не брал. Дочки несли еще по большому узлу с вещами и такие же заплечные мешки, только Моня кроме заплечного мешка несла ребенка, а жена сумку с утварью, которая могла пригодиться при этом их переходе. Жена и девочки, конечно же, старались, но главная организация их исхода легла на Абрахама. Конечно, Ривочка смогла выбить этот проклятый эваколисток… Но как без него? Если бы у них были родственники, которые смогли бы помочь… а так… Без эваколистка не получить довольствие, не устроиться на работу, а им самим да еще с маленьким ребенком не прожить без пайков ну никак… не настолько они богаты… Он сумел пробиться в исполком в первый день выдачи листков, и ему отказали… Выдавали в первые два-три дня только партийно-комсомольскому активу. Вскипело. Больше не ходил. Всё решила Рива. Абрахам, скрипя зубами вспоминал, как золотые монеты, заработанные им до революции, исчезли, растаяли, когда голод сдавил молодое государство со страшной силой. А пайки городским служащим были такими маленькими, что только золото помогло семье выжить… а теперь… что теперь? Золото сейчас ничего не решает. Решают ноги.

Теперь надо было идти, взбираясь круто в гору, чтобы выйти на торный шлях, ведущий в эвакуацию. Он понимал, что устраиваться на новом месте – это тяжело, но еще тяжелее будет быть в оккупации. От немцев Абрахам ничего хорошего не ждал. Они здесь уже были. Тогда, двадцать с лишком лет назад немцы показали себя дисциплинированной, но крайне жестокой силой. Нет, сами они погромов не делали, но позволяли своим слугам обогащаться за счет тех же евреев… а что делать? Традиция, так ее… Ляхи тоже спасали свои шкуры от Хмельницкого, выдавая и грабя евреев, из всех польских военачальников один только Ярема Вишневецкий не давал евреев в обиду, защищал их… а ведь предлагали Яреме остановить осаду Збаражского замка, если тот евреев выдаст и контрибуцию заплатит. В польских местечках, негоже сумняшеся, евреев со всех их скарбом казакам выдавали на расправу. Ярема не выдал. Да, о чем только думать не приходиться, чтобы не думать о войне…

Так постепенно, не спеша, они выбрались на Шаргородскую гору. Дорога вывела почти что к еврейскому кладбищу. Немного ниже и в стороне располагалось польское кладбище, еще чуть ниже – православное. Так же, но чуть сбоку, хоронили советских атеистов. С этого места открывался прекрасный вид на город, который был пред ними как на ладони. Они все, подчиняясь какому-то непонятному внутреннему порыву, замерли на месте. Вот железнодорожный мост через Днестр, вот петляет река по границе города, утопают в садах мазанки Серебрии (Могилевского пригорода), вот тут базар, рядом, вот она видна, Столярная… Там наш дом… Отсюда его не видно, но он точно там, закрытый группой тополей, которых в городе так много… Тополя стояли группами, как минометные разрывы. А вот и школа, в которой работают девочки… Теперь нам пора. И тут, недалеко от вокзала, стали вырастать гигантские деревья, вырастали и сразу опадали на землю… И только громкий звук разрывов расставил все на свои места. Немцы начали обстреливать Могилев-Подольский из крупнокалиберных орудий. Эта картина заставила беженцев оторваться от бесполезного созерцания, толпа людей, неплотная и нестройная, зашевелилась, вздрогнула и снова потянулась на восток, подальше от ужаса войны.

Он любил этот город… В нем прошла его молодость, в нем он встретил свою прекрасную Лизу, они жили вместе, вот они, его девочки… тут он похоронил сына, тут родилась его внучка… и все-таки он уходил с легким сердцем. Абрахам не мог понять себя, почему ему не жалко этот город? Базар, на котором он постоянно покупал продукты, место, где все встречались, обменивались новостями, тут можно было найти кого угодно, передать весточку нужному человеку, договориться о каком-то гешефте… Синагога, его дом, который они купили накануне свадьбы… все это оставалось там, в низине, в утренней дымке, разорванной черными всполохами взрывов… а он не чувствовал ничего, никакой утраты… Главное, все-таки не город и не дом, главное, все-таки семья. Вот они, его дочки, внучка и жена. Они –самое главное. Ему не хватало сил на ностальгию и грусть, поэтому он не мог себе их позволить. Ему нужны были силы, чтобы спасти семью…

Ребекка сдвинулась с места раньше других, так она оказалась впереди их маленького каравана. Беженцы шли почти непрерывным потоком, стараясь уйти подальше от войны. Рассказывали страшное. Говорили, что фашисты обстреливают уходящие на восток эшелоны с людьми, уничтожают поезда и вагоны. Это не укладывалось в голове. Это было против всех правил и человечности. Но о человечности враг напрочь забыл. Они вспомнят о человечности тогда, когда их будут бить и гнать по нашей земле в хвост и гриву. А сейчас… сейчас им было не до этого. Дважды утром колонну беженцев обстреливали одиночные немецкие самолеты с крестами на узких крыльях. Благо, что по обеим сторонам дороги тянулись посадки с вековыми липами, посаженными, по легендам, еще в екатерининские времена. При первых страшных звуках, идущих с высоты, Ребекка, не понаслышке знавшая, что такое авианалет, сразу же пряталась за деревьями, туда же дружно бежали родные, успевавшие вовремя скрыться под густыми кронами, но все равно было страшно. Пусть не бомбили, но тела Риммы Зейдлиц и ее мамы, оставшиеся на дороге после первого налета, жгли болью сердце. Они не могли себе позволить остановиться и помочь похоронить погибших. Большая семья Зейдлицев должна была справиться сама, Ефим Самуилович беззвучно плакал над телом жены, рядом собралось несколько помощников, его родственников. А Ребекка так и не смогла забыть ни заметавшуюся в панике тетю Фиру, ни бросившуюся ей на помощь шестнадцатилетнюю Римму, ни то, как падали их тела, пронзенные пулями, похожие на рвущиеся картонные куклы.

Настроение после налетов стало отвратным. Правда, их нагнала повозка, Ребекку узнали, чемодан и несколько самых тяжелых узлов устроили на телегу, туда же смогли примостить заснувшую Мару. Стало немного легче и они шли немного быстрее, стараясь не отставать от людей. Сердобольный возчик взял на нее столько вещей, сколько смог, да еще троих детей, двое из которых были грудничками. Это было странное чувство… люди спасались от страшной беды, и все-таки оставались людьми! Они помогали друг другу как могли! Нет, были и крысы, спасавшие свое имущество и свои шкуры, но это были единицы, которых ненавидели и презирали. А так… Елена Николаевна Луц, секретарь райисполкома выписывала эваколистки практически круглосуточно. Она ушла с работы за три часа до того, как на улицах города появились немецкие мотоциклисты. Сама эвакуироваться не успела. Пряталась. Потом перебралась в Жмеринку, оттуда ушла в партизанский отряд, разгромленный в конце сорок второго. Пропала без вести. Сколько было людей, отдававших все другим людям! Отдававшим просто так, по велению сердца… где они сейчас? Правда, были и другие, ставшие предателями своей земли и своего народа.

Навстречу толпе беженцев несколько раз двигались военные. Один раз проехал броневик с пулеметом в кургузой башенке. Броневик был пыльный и имел следы боев – латка на броне, несколько вмятин, смятая фара. Он протарахтел к городу, обдав беженцев столбом поднятой пыли. Примерно через час навстречу прошла небольшая колонна солдат, видно было, что это были новобранцы – все в одинаково нескладной форме, за плечами – винтовки, впереди политрук, этот из боевых, левая рука перевязана, а на лице несколько свежих шрамов. Риве показалось, что видела этого комиссара в госпитале, но уверенной не была. Командир выглядел решительным, хотя и уставшим. Скорее всего, старался держать марку перед гражданскими. А вот красноармейцы шаг не держали, шли толпой, а не организованным отрядом, скорее всего, пополнение… Все такие молодые. Военный призыв. Они заметили в этой толпе всего двух-трех возрастных красноармейцев, эти, вроде, должны быть поопытнее. Но как же их мало! Где же она, Красная армия? Где? Но на этот вопрос ответа по-прежнему не было.

Вот раздался шум – в сторону Чернивцов покатилась полуторка с тентом, на котором красовался большой красный крест в белом круге. Ребекка такие машины уже видела, наверняка, эвакуируют из госпиталя раненых. А еще через час толпа, запрудившая дорогу, стала тихо раздвигаться в стороны, посторонились и Гольбдерги. Посреди дороги прошли три подводы с раненными. Машин в городе было маловато, кого могли, эвакуировали и подводами. Глядя на перебинтованных, в крови наших красноармейцев, сердце сжималось от горя… Пропустив подводы люди снова молча и понуро двинулись по дороге.

Они потихоньку дошли до Гонтовки. Тут остановились перекусить и отдохнуть. Отец сгрузил с подводы нехитрые пожитки. Подвода двинулась дальше. Наверняка, сумеют добраться до Чернивцов. А им надо было найти где отдохнуть и переночевать. Девочки устали. Да что себе лгать – устал и Абрахам, проклинавший и этот чемодан, в который запихнули только самое-самое необходимое. Даже Эвочка, любившая покрутиться с новым платьем у зеркала, была собранной и взяла только действительно необходимое. Они понимали, что от их скорости, может быть, будет зависеть их жизнь. Но на сегодня они сделали все, что смогли. Вечерело. Небольшое украинское село казалось вымершим. Темно, ни в одном доме ни огонька, правда, собачий лай выдавал присутствие жителей. Ничего не поделаешь, надо проситься переночевать, может быть, пустят. И Абрахам постучал в одни из ворот.

От автора: Всем читателям огромное спасибо за поддержку. Осталось не так много глав. Подкиньте лайки, кому не жалко!

Глава двадцать восьмая. Аарон

Часть пятая

У войны нет лица

Мой товарищ, в смертельной агонии

Не зови понапрасну друзей.

Дай-ка лучше согрею ладони я

Над дымящейся кровью твоей.

Ты не плачь, не стони, ты не маленький,

Ты не ранен, ты просто убит.

Дай на память сниму с тебя валенки.

Нам еще наступать предстоит.

(Ион Диген, декабрь 1944г.)

Глава двадцать восьмая

Аарон

24 июня – 6 июля 1941 года

Путь на войну у Аарона Каца был длинным, а вот сама война получилась короткой. Но обо всем по-порядку. Еще в гражданской одежде их, новобранцев, погрузив на несколько машин, отвезли на станцию. Там стояли теплушки, в две из них погрузили примерно сотню человек, всех, кого призвали в тот день. Почему-то казалось, что их спешат куда-то отправить, во всяком случае, очень быстро теплушки прикрепили к эшелону, который шел на запад, и отправили восвояси – оказалось, что в Кишинев. Аарон смотрел на быстро исчезающий за рекой город, еще не подозревая о том, что ждет его в будущем. Пока что войны не было, но, как только эшелон подошел к Бельцам, стали видны и следы войны. Около железнодорожного полотна стали попадаться воронки от авиабомб, невдалеке виднелся сгоревший дом, потянуло гарью от пожарища, видно, что-то совершенно недавно горело, но из вагона видно не было видно, что именно. В Бельцах их покормили, но ни формы, ни оружия не выдавали, правда, переформировали состав, теперь в него входили четыре вагона-теплушки, в которые набилось почти две сотни призывников, да платформы, на одну из которых вскоре выкатили сорокапятимиллиметровое противотанковое орудие. Расчет орудия остался на платформе, закрепляя его, а потом так на платформе и ехал.

Вскоре эшелон двинулся к границе. С Аароном ехало много знакомых по Могилеву-Подольскому, пусть он проработал в городе недолго, но по роду своей работы с многими людьми познакомился, да и человеком был довольно общительным. Надо сказать, что в вагонах все ребята выглядели встревоженными: куда же их так торопилось забросить начальство, что даже оставило в гражданском? А ведь армия с формы, вроде бы, начинается. Вот рабочий с машзавода, Миша Пацюк[1], маленький, юркий, сейчас вообще стал похож на крысу, точно по фамилии, на его узком личике такая тревога нарисована, что можно было бы вызывать милицию, если бы они не ехали на войну. Его младший брат в его школе – шкодник тот еще, намучался с ним Аарон, а что ему было делать? Не выгонять же парня, у которого не самая благополучная семья?

– Что? Что будет? – спрашивает у одного Пацюк, с таким же вопросом переходит ко второму, но все от него отмахиваются. И снова звучит и звучит:

– Что? Что будет? Что происходит?

В получасе езды от Бельц эшелон встал, как вкопанный, на платформу, где стояло прикрытое маскировочной сетью орудие, стали затаскивать ящики, вроде бы, оружие, вот только ящиков было немного. На платформу запрыгнул военный в форме пехотного капитана. Тут же эшелон двинулся дальше. Скорость движения упала. Стал доноситься отдаленный гул – первые звуки войны. Люди уже выглядели не просто встревоженными, а немного напуганными. Аарон старался сохранять спокойствие, но теперь и ему это дело, спокойствие, удавалось мало. Состав дернулся, проехал еще немного, внезапно остановился совсем, и раздалась громкая команда:

– Внимание! Воздух! Всем из вагонов, рассредоточиться вдоль полотна!

Аарон стоял почти у самой открытой двери теплушки, он на команду отреагировал не как военный, а как гражданский, но почему-то точно понимал, если есть команда «из вагона», так значит вагон надо покинуть, а не наоборот, поэтому он быстро с вагона соскочил, а за ним посыпались и остальные призывники. Еще совершенно не понимая, что происходит, Аарон стал столбом, с открытым ртом рассматривая, как из-за холма быстро приближаются четыре, такие махонькие игрушечные самолетики. Правда, самолетики быстро росли в размерах, становясь не такими уж и маленькими, теперь они казались совсем даже не маленькими!

– Всем укрыться! На землю! Падайте на землю! – проорал капитан, тоже спрыгнувший с платформы, люди стали валиться на землю, чаще всего друг на друга. Но на этот раз им повезло: им всем повезло, летчикам люфтваффе было не до них – четверка «мессеров» заложила разворот почти точно над эшелоном и зашла в атаку на тройку наших ишачков, кружившихся в небе над станцией,

Люди стали вставать, поднялся и капитан, отряхнул форму, процедил сквозь зубы:

– Это они сейчас наших от станции отгонят, потом Штуки прилетят, будут станцию утюжить.

– Кто прилетят, товарищ капитан? – спросил Аарон, оказавшийся рядом с капитаном.

– Бомбардировщики хреновы, их у нас еще «лаптежниками» зовут. Еще познакомитесь, если не повезет. – И тут же гаркнул:

– По вагонам! – люди стали не слишком шустро залазить по теплушкам.

– Быстрее давайте! Быстрее! Жопами шевелите, если не хотите на них неприятностей! – капитан взглянул на Аарона, который, хотя и побледнел, но вел себя совершенно спокойно.

– Как зовут?

– Аарон Кац, товарищ капитан.

– Образование? Школа? Техникум? Институт?

– Я закончил Харьковский педагогический…

– Ага, значит, образование есть, – произнес капитан и тут же потерял к Аарону всякий интерес.

– Быстрее, мать вашу так-растак и перетак! – заорал капитан, Аарон живенько вскочил в вагон, и вскоре они поехали дальше. Остановились они примерно через полчаса, на каком-то полустанке, там их ждала дрезина с каким-то лейтенантом – пограничником, у которого была перебинтована голова.

Как только эшелон остановился, тот подбежал к их небольшому составу.

– Капитан Трофимов тут есть? Есть капитан Трофимов?

– Я капитан Трофимов Егор Капитонович! – давешний капитан спрыгнул с платформы и подошел к лейтенанту.

– Вам приказ! – передал пакет.

– Ну что там? – спросил капитан.

– Приказано следовать в Кишинёв, в распоряжение командующего сорок восьмого стрелкового корпуса.

– Как там, тяжело?

– Прорвались по мостам, выбили, опять прорвались. Хорошо, подошли части прикрытия, границу держим, врага не пропустим!

До Кишинева ехали еще примерно одиннадцать часов, не столько ехали, сколько стояли на полустанках, лесов в Бессарабии немного, от атак самолетов не спрячешься, но каким-то чудом смогли добраться до станции и стать на выгрузку.

Колонной пока еще гражданских лиц пришли в казармы, построенные еще при царе, если верить цифрам, выложенным на фронтоне здания. Пополнением стали заниматься: молоденький лейтенант и несколько сержантов, видно, опытных бойцов. Тут же пошли на склад, где выдали форму. В казарму вошли уже строем и не толпой гражданских, а уже рядами бойцов Красной армии. В тот же день началась учеба. Тут основную работу тянули именно сержанты: строевая подготовка, обучение владению оружием, основы тактики. Двадцать шестого они торжественно принесли присягу, став уже полноценным солдатами своей Родины, а не просто призывниками. Ходили слухи о тяжелых боях на границе, о том, что их с минуты на минуту могут бросить в бой. Слухи слухами, но они не были ополченцами, их готовили, пусть и по ускоренной программе, но всё-таки готовили воевать. Аарона, как человека грамотного и смышленого очень скоро поставили командовать отделением. Командиров катастрофически не хватало, особенно младших: уровня отделение-взвод. Поэтому старались выбрать образованных и толковых, а тут еще у человека есть привычка командовать коллективом, пусть и детским.

Второго июля за ними прибыли «купцы». Выстроившиеся новобранцы узнали, что их обучение подошло к концу. Большая часть их шла в сорок восьмую стрелковую дивизию, что располагалась в районе Бельц и была в резерве фронта. Сводки Совинформбюро были тревожными, но пока что в их районе дела складывались не так уж и плохо: румыны так и не смогли перейти границу на всем протяжении, несколько небольших плацдармов – вот и все их успехи. Аарон оказался в очередной колонне, которая шла опять на железнодорожную станцию. Пополнение сейчас возили ночью. Хотя наша авиация и не была вся уничтожена, но преимущество в небе было за врагом. Вот и грузились в теплушки поздним вечером, а уже поутру оказались на месте – неприметном полустанке, где началась выгрузка. Тут получили боекомплект и сухпаек. Винтовки у всех были. А вот патроны выдали только сейчас. За эти две недели на стрельбище их выводили четыре раза. Гениальных результатов никто не выдавал, но, хотя бы понимали, как выставлять прицел и ловить в мушку цель. Аарон не был гениальным стрелком, но и в мазилы не попал. Так, середнячок. В отделении, командиром которого он стал, Аарон особой любовью не пользовался, но и вражды не чувствовал, отношения с сослуживцами были ровными, вот и сейчас они дружно скучковались вокруг своего командира и курили, пока была такая возможность. Утро было по-летнему тёплым. Станцию окружали посадки грецких орехов, почему-то тут любили высаживать их вдоль дорог и вокруг зданий. Орехи давали густую тень, спасая в летний зной, под сенью такого великана и расположились бойцы отделения, ожидая приезда командования. Стало хорошо слышно, что они прибыли на войну. Грохот артиллерийской канонады казался глухим, далеким, но звучал почти постоянно, создавая странный шум, вроде как и не раздражает, но говорит о том, что война рядом, может быть, за тем лесочком, за тем холмом, кто его знает.

Тут раздалась команда строиться, и бойцы вышли на небольшую площадь у полустанка, где и выстроились по два в ряд. В командире Аарон узнал того самого капитана Трофимова, с которым познакомился, еще будучи призывником.

– Ну что за беда – восемьдесят два новобранца, зеленых и необстрелянных, что я из них делать буду? – Трофимов бурчал раздраженно себе под нос, осматривая строй, в котором стояли уже его бойцы. Он был кадровым командиром, успел поучаствовать в Финской, так что опыт какой-никакой за спиной имел. Вот только этот опыт говорил ему, что такое пополнение надо было бы распихать по ротам с опытными бойцами, был бы толк, но тут получил приказ – сформировать роту и срочно выдвигаться.

– А что остается делать, вот только у меня новобранцы зеленые, а не полк ветеранов. Они сюда вообще попасть не должны были. Кто-то ошибся, а мне теперь это все расхлебывать…

Молоденький политрук, сопровождавший пополнение, в ответ пожал плечами, мол всем сейчас тяжело. Только сейчас капитан понял, что времени у него мало и раздражение никуда не денется, а приказ надо выполнить. Сказано сформировать роту и выдвинуться из пункта А в пункт Б – изволь выполнять и точка! Расстроило то, что на складе не было станковых пулеметов. Нашли один ручной на всю роту, ну хоть что. На этом полустанке располагался замаскированный вещевой склад. Беда была с оружием. Склад-то был вещевой! Но не оружейный! Что-то туда завезли, раз пришел приказ формировать маршевые роты, но черт его знает почему именно тут кроме винтовок почти ничего не было? Командиров – политрук и один молоденький лейтенантик, только окончивший военное училище. Так что полит рука поставил на взвод, как и лейтенантика, хорошо, что в учебке отделения получили своих командиров, им бы присвоить сержантов, да не успели, так что отделениями командовали рядовые. Принцип был прост – имеешь образование больше школы – становись командиром. Так Аарон стал поутру командиром отделения из девяти человек, двоих забрали, сделав расчетом ручного пулемета, они раньше служили и какое-то понятие, как обращаться с ручным пулеметом имели.

А потом начался марш по пыльно дороге, петляющей средь живописных холмов, после шести часов марша – остановка у небольшого села, там колодец, напились свежей вкусной воды, перекусили сухпайком, отдохнули и пошли навстречу быстро приближающейся канонаде. Под вечер они пришли в довольно большое село, у которого сосредоточилось еще две такие же маршевые роты. Тут Трофимов узнал, что его роту усилят артиллерийским взводом. Ну как взводом, была в нем всего одна сорокапятка, это было неплохо, беда была в том, что снарядов на пушку было всего десяток, и половина из них бронебойные, а вот это уже как повезет: пойдет на них бронетехника, хорошо, против пехоты пять осколочных – очень плохо! Маловато будет! Артиллеристы имели в своем расположении пару лошадей, реквизированных у местного населения. Лошадки были мелкими, слабосильными и отличались злобным характером. Коневод еле справлялся с ними и ходил жутко расстроенный.