Текст книги "22 июня, ровно в четыре утра (СИ)"

Автор книги: Влад Тарханов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

Глава четырнадцатая. Матах

Глава четырнадцатая

Матах

После молитвы на душе Анник наступило не то, чтобы спокойствие, скорее, некая успокоенность, она неожиданно поняла, что ей надо делать. Сейчас прийти и зарезать петуха, приготовить, раздать пищу самым бедным соседям, потом, потом надо будет собрать в доме людей – будем провожать воинов в армию, хорошо, что им только завтра отправляться, хорошо. Женщина не думала, что ее обряд с жертвенной птицей отдает чем-то языческим, нет, это был Матах – священный обычай, идущий из глубины веков, принесение в жертву чистого животного. Затем приготовленную пищу раздают больным и бедным. Этот обычай существовал с согласия Армянской апостольской церкви, и именно сейчас Анник почувствовала, что время Матаха пришло, что эта жертва должна быть принесена Богу, и что жертва не будет напрасной.

Когда она подошла к дому, произошло событие, которое укрепило ее в намерении совершить Матах. Перед воротами встретила почтальоншу, еще не пожилая женщина с иссушенным морщинистым лицом и глубокими черными глазами протянула письмо. Она увидела, что это письмо от Аркадия, и сердце ее ухнуло вниз. Дрожащими руками взяла письмо, почтальонша понимающе чуть кивнула головой и ушла. Женщина вспомнила, что она часто подменяла их почтальоншу, уже в возрасте немолодую, постоянно болеющую. Как радовались письмам соседи, когда она приносила, а сколько раз ей читать письма, грамотный человек в их квартале на вес золота. И писать ответы приходилось не раз и не два. Усилием воли Анник разорвала конверт, она понимала, что письмо было написано еще ДО войны, но ничего с собой поделать не могла, лоб покрылся испариной, только чудовищное усилие позволило развернуть лист тетрадной бумаги. Аркадий писал, что у него все в порядке, что на границе все спокойно, а если что и случиться, то они готовы дать отпор врагу. Интересовался ее и отца здоровьем, братьями и сестрами, ничего особенного, но женщине показалось, что Господь отозвался на ее молитвы, услышал ее, и она быстрым решительным шагом вошла в дом, чтобы выполнить все, что было на сегодня задумано.

Черный петух, браво топтавший курей в птичнике, так и не понял, за что лишился хозяйской милости, был быстро и сноровисто прирезан, выпотрошен и погружен в ведро с горячей водой. Пока Анник готовила жертвенное угощение, дочери начали готовиться к проводам. Конечно, больше всего старалась Нино, но и младшенькая, ее любимица, Розалик, старалась, как могла помогать – в этом плане ее семья была дружной, дети всегда помогали друг другу, а слово мамы или отца было для них законом. Впрочем, вскоре во двор вышел и Арам, по традиции, только он готовил плов, никому не позволяя вмешиваться в это священнодействие. Сейчас мужчина придирчиво осматривал большой казан, в котором должна была готовиться пища, что-то ему не понравилось, он взялся за тряпку и песок и принялся чистить стенки казана, доводя их до идеального, по его мнению, состояния. Он такой был по характеру, пока не добивался идеального выполнения – не успокаивался, его обувь поэтому всегда пользовалась спросом. «Арам делал!» – хвасталась на кокандском базаре торговка новой парой обувки, и ее товарки хорошо понимали, почему она хвастается новой парой, и кто такой Арам, тоже хорошо понимали. Ей понравилась в муже именно эта неторопливость, основательность, внимание к мелочам, когда она, дочка пусть и порядком разорившегося, но все-таки карабахского князя, вышла замуж за простого сапожника, пусть и владельца небольшой мастерской. Вот и сейчас – все будет строго по плану – вычистит котел, потом достанет и будет разделывать мясо, выложив его на стол, потом будет резать овощи, при этом точно ориентируясь на количество приготовленного мяса, а потом будет резать курдючное сало и готовить топленое масло – без топленого масла плов ведь не плов, отмерит и промоет рис, а от риса будет зависеть количество специй. И только приготовив все компоненты мужчина займется приготовлением плова, выкладывая их в котел, огонь для которого уже разжигают сыновья. Приготовление плова – дело долгое, спешки не терпит.

Пока готовился петух, Анник невольно стала вспоминать, как они оказались в этом доме. Когда она с тремя детьми приехала в Ташкент, солнце приближалось к полудню, она напоила детей, тут же, на вокзале, перекусили нехитрой снедью, собранной в дорогу – лепешками с овечьим сыром, вещей было не так уж и много, но их было четверо, так что узлы с поклажей занимали и место, да еще и отвлекали внимание, хорошо, что основной груз взяли на себя сын и старшая дочка. А потом они пошли искать жилье. Женщина понимала, что снять жилье в центре города или недалеко от строительного техникума, в котором учился Аркадий, нереально, точнее, слишком дорого, она не могла себе это позволить. А вот не совсем в центре, ближе к городской окраине, это было возможно. Они прошли уже три улицы и ничего не нашли, когда вышли на эту улочку, как и все остальные, узкую, с высокими глинобитными заборами, за которыми угадывались высокие абрикосовые деревья. В третьем доме ей повезло, пожилая узбечка по имени Мириам согласилась сдать им комнату, комната была небольшой, но имела отдельный вход, часть двора тоже оказалась в их распоряжении, единственным условием было то, чтобы дети не шумели, на что Анник сразу же согласилась. В тот же день она нашла Аркадия, который в чайхане занимался, сосредоточенно читая учебник. Он не сразу заметил маму, а когда заметил, смутился, лицо его стало пунцовым, он даже не нашел слов. Анник тоже молчала, потом подошла к сыну, обняла, и они еще долго молчали, обнявшись. Посетители чайханы затихли, наблюдая трогательную сцену.

– Мама! – наконец сумел произнести паренек.

– Сынок, идем, я сняла комнату, ты должен жить в нормальных условиях. – тихо, но твердо произнесла женщина, которая приехала в столицу ради сына, а в глазах Аркадия наворачивались слезы, он изо всех сил сдерживал себя, чтобы не разрыдаться, как девчонка, потому что мужчине не пристало показывать свои чувства, но эмоции переполняли его, любовь, благодарность, чувство защищенности, когда материнская забота покрывает тебя, как броней… И как же Анник хотелось, чтобы ее любовь, как броня, покрывала не только Аркадия, но и Серго, и Армена, ведь они вот-вот уйдут из отчего дома.

Во дворе вкусно пахло готовящимся пловом. Матах уже был готов. Пора было нести его по соседям. Они долго и трудно вживались в этот сложный мирок узбеков-соседей. В Коканде их семья жила в армянском квартале, там было намного проще, все-таки все были единоверцами, а когда пришла революция и басмачи (местные баи, собравшие вооруженные банды) стали грабить иноверцев, Арам стал организатором одного из отрядов самообороны, тогда не было никакой советской власти, просто они не могли позволить себя грабить безнаказанно. Такие отряды стихийно возникли в разных районах города, вооружались чем попало, патрулировали улицы, охраняли квартал. Так получилось, что в их квартале именно ее муж стал командиром, люди ценили его основательность, продуманность, умение распорядиться теми немногими средствами, что были в наличии. С оружием было плохо – несколько револьверов, охотничьи ружья, да вечный дефицит патронов. Вскоре люди разных из кварталов стали как-то находить общий язык, появилось что-то вроде плана обороны города, отряду Арама поручили одно из главных направлений – защиту подхода к железнодорожному вокзалу, тем более, что центральная улица, идущая к вокзалу, пересекалась с главной магистралью, на которой они жили. Как только мужчины организовали там передвижную баррикаду, постоянное патрулирование, местные притихли, и в самом городе призывов расправиться с неверными стало намного меньше. А вот залётные банды стали получать отпор. Перестрелки случались ожесточенные. Потом пришли большевики. Отряды самообороны сами по себе стали костяком формирующейся Красной гвардии. Тогда она впервые рассталась с мужем надолго. Его отряд ушел бороться с басмачами. Вернулся муж через полтора года, с тяжелым ранением, по которому был комиссован из армии. Сколько сил пришлось ей потратить, чтобы поставить любимого мужчину на ноги!

Анник прошла по самым бедным соседям, раздав Матах. На душе стало немного спокойнее, конечно, она переживала о младших детях, но они пока еще были рядом, а вот Аркадий уже воевал, эта жертва была принесена ради него. Отныне, каждый раз, получая письмо с фронта, от любого из сыновей, Анник совершала этот обряд, принося в жертву петуха или ягненка, что могла, удивительно, но все трое сыновей вернулись с ТОЙ войны, вернулись живыми, пусть и израненными, пусть трижды горевшими в танке, но вернулись! Не каждой семье выпало такое счастье! Не каждая мать получала с фронта письма сыновей, а не похоронки! Не каждая сестра, мать и отец могли после войны обнять и расцеловать вернувшихся братьев и сыновей. И кто знает, почему это случилось, может быть, Господь принял материнский Матах, услышал ее молитвы?

Глава пятнадцатая. Проводы

Глава пятнадцатая

Проводы

23 июня 1941 года

Обойдя ближних соседей, Анник не забыла зайти к Мириам. Она, будучи в почтенном возрасте, находилась в полном здравии, во всяком случае, глядя на сухонькую, энергичную, старушку, в движениях которой не было никакого степенства, предположения о немочи беспомощности исчезали сами по себе. Увидев входящую женщину, Мириам быстро обернулась, и подошла, сжимая в руке торбу с мукой: хлеб хозяйка пекла только сама, не позволяя покупать его в магазине или на базаре. Она была рада видеть гостью.

– Салам Алейкум! Что случилось, Анник? – приветствовала хозяйка большого дома гостью. Голос ее не был молодым, но и не было того старческого скрипа, который возникает, когда пожилой человек примиряется со старостью и стремительно теряет интерес к жизни.

– Ваалейкум Салам! – Отвечала та. – Война, тетушка Мириам!

– Горе! Горе! – покивала головой пожилая узбечка.

– Приходите к нам, сыновей провожаю, – произнесла Анник, и потупила взор.

– Обоих? – в голосе тети Мириам зазвучала тревога.

– Да, обоих. Серго получил направление в училище связи, а Армен идет в танкисты.

– Вах, вах, вах! Благослови их Аллах на ратный подвиг! Буду, Анник, дорогая, буду.

Им было тяжело в Ташкенте в первое время. Анник шила, чаще перешивала старую одежду, ее клиенты, появившиеся благодаря той же Мириам, соседи, потом обе появившиеся за первый месяц подруги и знакомые, были людьми небогатыми, а если кто и имел что-то, старался не показывать, времена были сложные. Одежду покупали нечасто, ткань еще реже, к вещам относились бережно, старались вовремя починить, переделать, если уж очень поизносилась. Вся страна так жила. Заработок был небольшим, помогали деньги Арама, пусть не так много, как нужно было, но присылал он их регулярно, без них совсем было трудно. Отношения с Мириам стали складываться сразу же неплохими. Она видела, что семья дружная, спокойная, дети не буянили, были хорошо воспитанными, к ней относились с должным уважением, в ее дворе была тишина и порядок, то, что пожилая узбечка ценила больше всего. С Анник она часто беседовала, женщины, не смотря на солидную разницу в возрасте, нашли и общий язык, и общие темы для разговоров. А разве мало у женщин общих тем? Дети, внуки, мужья, братья и сестры, например. Так, довольно неожиданно, квартирантка сказала, что могла бы разводить какую-то живность, например, свиней, чтобы продавать мясо и как-то прокормить детей. Думала она об этом давно: в каждом дворе было множество фруктовых деревьев, даже порчеными фруктами можно было кормить живность почти девять месяцев. Только боится, все-таки квартал мусульманский. Мириам подумала, потом сказала:

– Дорогая, разводи. Только, чтобы было тихо, чтобы свиней никто не слышал из соседей.

Вот так почти в центре мусульманской улицы появился маленький закуток со свиньями. Анник старалась, чтобы свинки были всегда сыты, тогда от них и шуму почти что не было, слава Богу, хватало еды, да и дармовых, чуть подпорченных фруктов, которые Мириам разрешала собирать в саду, было предостаточно. Звуки звуками, но запахи запахами. Как дети не старались, не чистили свинарник, но в жаркую погоду специфический аромат этого секретного заведения выдавал все их предприятие с головой. Конечно же, это не могло не вызвать возмущение правоверных соседей. Они и пришли. Нет, не к Анник, что говорить с неверной, кто она такая? Они пришли к Хозяйке, к Мириам. Армянка очень скоро поняла, что Мириам пользовалась на улице авторитетом, и еще каким авторитетом. Что-то вроде местного бая, только неприметного. Но слово ее весило много. Разговор с соседям, который она слушала, стараясь не показываться рассерженным соседям на глаза, только подтвердил ее предположения. Мириам вежливо выслушала упреки соседей, которые жаловались на неподобающее, ужас, который не должен быть на улице правоверных, с их требованием выселить отсюда неверную вместе с детьми и свиньями. Потом пожилая узбечка произнесла, весомо и безапелляционно:

– Я ей разрешила!

На этом визит делегации соседей был завершен. Вздохнув, местные аксакалы развернулись и разошлись по домам, не солоно хлебавши. Против разрешения Мириам никто ничего сказать более не посмел. Потом в Ташкент приехали Арам и Армен. Арам продал мастерскую, его здоровье сильно пошатнулось, и теперь работать он не мог уже физически – сказывались старые раны, полученные в боях с басмачами. Анник пришлось теперь снова спасать мужа от верной смерти. Если раньше они жили тесно, еле помещаясь в не такой уж большой комнате, то теперь теснота стала нетерпимой. Она вздыхала, но ничего сделать не могла – денег на то, чтобы купить свой дом, даже часть дома не хватало, а то, на что хватало, мало отличалось от того, что они уже сейчас имели.

И вновь на выручку пришла Мириам.

– Эй, дорогая, дело есть! – так начался тот примечательный разговор.

– Тут неподалеку дом продается. Небольшой. Пошли посмотрим.

– Но у меня денег не хватит, – устало ответила Анник.

– Э! А если так спать будешь, сил не хватит денег заработать. Идем посмотрим. За просмотр денег не берут. Но деньги возьми с собой. Так, на всякий случай. – и Мириам ласково улыбнулась.

Дом оказался неплох – две комнаты, кухня, комната побольше и поменьше, большой двор, сад, все было не так уж и плохо, даже забор недавно подлатали, было видно, что перед продажей хозяева навели немного лоску. Ей дом понравился, но услышав цену, она сразу же расстроилась, понимала, что денег просто не хватит. Да и взять пока не у кого: хозяйка ее не так уж и богата, а ее подруги тоже большого состояния не имеют, еле-еле сводят концы с концами. Но тут за дело принялась Мириам. Авторитетная узбечка сбила цену дома на треть, когда стало ясно, что хозяева больше не уступят, она спросила Анник:

– Что, дом тебе подходит? Вижу, что подходит… Деньги давай.

– Но тут…

– Деньги давай, кому сказала, вай!

Анник отдала деньги, завернутые в ситцевую тряпочку – все, что ей удалось накопить, да еще и деньги, вырученные мужем за мастерскую.

– Ну что, по рукам! – спросила Мириам хозяев дома.

– По рукам, Мириам-ханум! –согласились те, заворожено разглядывая тряпицу с вожделенными деньгами.

– Э, да тут чуть больше половины, – попытался возмутится хозяин дома, благообразный худющий аксакал с длинной седой бородой.

– Остальное отдаст постепенно, частями. – припечатала Мириам…

– Вэй! – попытался возмутиться аксакал, но наткнувшись на твердый взгляд Мириам стушевался, начал мяться, потом выдавил из себя:

– Пусть будет так…

– Хорошо, – удовлетворенно подвела итог авторитетная узбечка, – когда смогут переселиться, давай прямо завтра, а?

И это опять прозвучало не столько просьбой, сколько приказом. Так они оказались в новом доме. Жить было трудно, Анник работала не покладая рук, чтобы отдать долг, стало легче, когда Аркадий начал работать, а когда он пошл в армию, то постоянно присылал матери большую часть денежного содержания, она даже беспокоилась, на что он живет там, в далекой Украине. А теперь она провожала в армию всех своих сыновей. И ладно бы в армию, так ведь на войну провожала, на войну!

Воспоминания воспоминаниями, а работа шла сама собой. Плов уже доходил, дети накрывали на стол, Анник нарезала овощи и мыла зелень, куриное жаркое растушилось так, как она любила, даже молодой виноград-скороспелка, не такой крупный, не такой сладкий, но самый первый из узбекских сортов был на столе, как и ранние яблоки и груши. Не обошлось без сладкой самсы, на выпечку Анник была мастерица, да и дети ее всегда так любили! Конечно, самым главным украшением стола и угощением был плов. Арам принес молодое вино, красное, как рубин, прозрачное, как слеза, он сам делал его, выбирая только ему привычные сорта винограда. Все было просто, но гости не были прихотливы, стол как стол, главное, что они собрались и провожали ребят, провожали на войну. Подняли первый тост за Победу, второй за товарища Сталина, потом выпили за Аркадия, который сейчас сражался с врагом. Затем за Серго, потом за Армена. К пирожкам был приготовлен традиционный зеленый чай, в это время вечерняя прохлада стала спускаться на город, гости чинно пили приятный золотистый напиток из пиал, неторопливо подливая по чуть-чуть, хозяева оказывали гостям настоящее уважение, наливая чай чуть до половины неглубокой чашечки.

Из всех разговоров почему-то Анник врезались слова Ахмета, ее соседа справа. Ахмет Амиранов воевал в Первую мировую, был лихим кавалеристом, его лицо рассекал грубый багровый шрам – след удара шашкой. Да и зубов у него не хватало. Где воевал в Гражданскую, сосед никогда не говорил, Анник подозревала, что был в басмачах, может быть, пересекались они с Арамом, может быть и стреляли друг в друга. Сейчас они сидели за одним столом и ели плов, как положено по обычаю у соседей. Ахмет вдруг ляпнул:

– Вот, молодец ты, Арам, дал детям образование, выучил, умные они у тебя, да! В военкомате это увидели – образование имеют, головой соображают, а не тыква там у них бестолковая. На фронт пойдут командирами, как никак, а не пушечным мясом!

И как заныло сердце от этой глупой и беспардонной фразы!

А наутро Анник проводила сыновей к военкомату. Провожали всей семьей, впрочем, туда пришли и друзья сыновей, людей собралось множество, площадь перед военкоматом бурлила. Пока дети не скрылись за воротами, Анник еще держалась, стараясь казаться твердой, прошептала детям какие-то банальные слова, ничего не значащие, чтобы берегли себя, чтобы вернулись, но нужных слов так и не нашла. И только когда они исчезли из виду – снова разревелась на плече у мужа.

Глава шестнадцатая. На отшибе

Глава шестнадцатая

На отшибе

22 июня 1941 года

В семью Майстренков война пришла на день позже. В воскресенье был день рождения Ульяны, отмечали его в узком семейном кругу. С парнями у девушки как-то не складывалось. И не сказать, чтобы она была некрасива – невысокого роста, крепкая, плотная, она имела очень приятное лицо с правильными чертами и чуть дерзко вздернутым носиком и большими карими глазами, в этом вся в маму пошла. Она была полненькой, но не толстушкой, привычная к работе, стеснительная, в ней чувствовалась надежность, крепкая крестьянская сила, уверенность в себе, да и характер ее, как сказал как-то отец, золотой… нет, он не так, он сказал: «Золотые руки, золотой характер, вся в Катерину пошла, мир ее праху»…

На день рождения должен был приехать Иван, но он сейчас глава города, мало что там, человек занятой, вообще в последнее время у них не появляется. В последнее время, особенно после смерти отца, старший из Майстренков вообще отдалился от семьи, даже не то, чтобы возгордился, а как-то отодвинул их в сторону, приезжал, конечно же, приветствовал, но разговоры с ним не клеились, разве что с Ульяной был как-то более душевным, а вот с младшими братьями… холодный, чужой, постоянно делал вид, что чем-то жутко занят и озабочен. И этот его вид больше всего обижал. Надо же, с братьями… и так… Эх…

Вообще, после смерти Архипа все пошло у Майстренков не так, видно исчез какой-то стержень, который держал всю их семью, позволял быть вместе, чего-то добиваться. Жили они на хуторе, недалеко от Бандышовки, считались жителями села. Ульяна не работала, хлопотала по хозяйству. Сейчас весь их дом на ней и держался. Если не она, давно бы все пропало. Могла пошутить, выслушать братьев, наставить на путь истинный, советом помочь, выволочку сделать. А все равно отца не хватало. Было в нем что-то такое, что они, младшие Майстренки утеряли, а найти никак не могли.

Самый младший из братьев, Остап, работал в местном колхозе, был парнем работящим, крепким, упрямым, только характер у него был не в отца – не задиристый, покладистый, мог спокойно выслушать начальство, даже если его попрекали несправедливо, а вот папаня такого никогда не терпел – сразу в драку лез. Правда, стоило начальству прекратить вычитывать подчиненного, как тот снова и снова доказывал свою правоту, пока его не посылало начальство, и не на три буквы, да махнув рукой, убиралось по своим делам. А Остап делал все по-своему. И все начиналось сначала. Но парень был непьющим, а работу делал, что называется, за троих. Поэтому никуда его начальство и не выгоняло. На работящего три воза свалят, а на ледащего – сноп!

Труднее всего было Богдану. Через месяц после смерти отца у него открылась язва, да еще и как открылась – с кровотечением. Правда, сразу отвезли в район, хирург, дай Бог ему здоровья, Исаак Самуилович Бронштейн, сказал, что надо оперировать, но можно попробовать пролечить, раз кровь пошла в первый раз. Парень операции боялся больше, чем смерти, потому согласился лечиться. Его уложили в палату, строго-настрого запретив вставать, так началось лечение. Через две недели стало легче, а дома уже Ульяна стала выхаживать брата, который каждое утро и каждый вечер, сразу же после дойки выпивал по большой кружке свежего парного молока. А еще только ему готовились супы и каши, такие мягкие, какие только мама в детстве им готовила, даже борщ Ульяша умудрилась делать без заправки из кислых помидор, да еще чуток подсолаживала его, так что борщ был всем борщам борщ. Остап такую еду тоже нахваливал, вот только отварное мясо не любил, а Богдан еще до нового года сидел только на вареном, да и потом жареным-печеным не баловался, ему сестрица то отварной курятинки подбросит, то ушицы с отварной днестровской рыбкой, благо, на рыбалку ребята ходили регулярно. В их рационе рыбка была хорошим подспорьем. Всю тяжелую мужскую работу по хозяйству Богдан взял на себя. Не смотря на то, что язва его периодически мучила, особенно вечерами, он работал, как вол. Спасала его постоянная работа сестры. Наверное, трудно представить себе, что может с человеком сделать любовь, особенно любовь бескорыстная, но факт остается фактом, к лету от язвы воспоминаний не осталось. Богдан мог уже иногда и горилочки потянуть, и жареного иногда себе позволить, а пироги он любил с детства, так что Ульяша всегда готовила пироги с хорошим запасом: пироги она дела, точь-в-точь, как мама, длинными, на все деко, пироги получались пышными, начинки было немного, но легкое душистое тесто делало их вкус просто изумительным. Лучшим отдыхом для Богдана было сесть с кружкой молока и цельным пирогом на лавочку около дома и наслаждаться любимым вкусом и приятным отдыхом.

В воскресенье, с самого утра, братья ушли на покос. Перекусили там же: сало, луковица, кусок черного хлеба и пироги с сыром. Вернулись под вечер, довольные, уставшие, нагулявшие зверский аппетит. А Ульяна уже накрыла на стол. Накануне Богдан выловил на Днестре три довольно крупные красноперки, тут такую рыбу считали благородной, так что была уха, пироги с мясом, с грибами и картошкой, сало – копченое и просоленное, квашеная капуста и огурчики, свежие огурчики уже поспели и сразу на стол, рассыпчатая праздничная каша из трех злаков, этот старый рецепт еще от прабабушки переходил с в их семье по женской линии. Были и сладкие налистника и рисовая молочная каша с изюмом, все то, что любили братья. В центре стола красовалась бутля с прозрачным самогоном, настоянном на травах.

Сколько раз удивлялся, видя, как в картинах показывали самогон в виде мутной белесоватой жидкости, ну-ну, такую сивуху на Украине делали разве что на продажу нечистоплотные бутлегеры. Настоящий украинский самогон всегда был хорошо очищенный, как слеза, качеством превосходил казенную водку, правда с запахом, ну тут, куда деться. Сахарную и пшеничную от бурачанки отличить можно было всегда и именно по запаху. А чтобы запах ушел, настаивали готовый продукт на травах, зубровке, например, хорошо шла калгановка, про ягодные виды даже и не спрашивайте меня: малиновая, клубничная, смородиновая, да разве всего перечислить, у каждой хозяйки был свой любимый рецепт настойки. Помниться, как в сельсовете одна дамочка охарактеризовала односельчанина: «А з цього й податків не візьмеш, такий ледащо, навіть горілку лінується вигнати, купляє вже готову»![1]По ее мнению, если человек самогонку не делает, ленивее его разве что корова.

Видя, как проголодались братья, дядьку Гната решили не ждать. Выпили за именинницу, и тут же братья набросились на еду, Ульяна смотрела на них так, как смотрит мама на детей, получая несказанное удовольствие от того, что детки с аппетитом едят то, что она приготовила. Свою нерастраченную материнскую любовь девушка перенесла на братьев, тем более, что они пока были не семейными, правда, Остап, поговаривали, поглядывал на Марусю Самойлиху, та работала в колхозной конторе, девка была справна да с характером покладистым, но младшенький что-то робел, гулял с Марусей, но предложение делать как-то боялся. А вот Богдан от женского внимания старался оставаться в стороне, да и его постоянно сумрачный, нелюдимый характер девушек отпугивал, а уж как начнет он о чем-то там рассуждать, так разве какой девице его заумствования нужны? Им бы кого попроще, попонятнее. Так пока братья и были при сестре. Поели, выпили. Пили Майстренки умеренно, был бы тут дядька Гнат, он бы им попенял, тот выпить любил, недаром его прозывали Гнатом Горилкой. Да все равно, братья на себя наседать не позволяли, пили не больше чем могли и напиваться до чертиков – это увольте, сестричка никогда такого не помнила, чтобы кто-то из них валялся без сознания от клятой горилки.

За столом говорили о привычных делах, о молодой коровке, о перспективах урожая, о выдавшейся погоде, сено хотели успеть убрать пока дожди не пришли. Остап рассказывал о делах колхозных, Богдан о рыбалке, Ульяша пару раз о своем хозяйстве, хотелось ей еще кролей завести, тем более, что в селе дед Пройдыхвист племенного кроля продавал и пару крольчих, говорил, что у тех вот-вот приплод намечался. Братья тут же порешили, что такой подарок сестре на день рождения самое то будет. Богдан сразу прикинул из чего сделать крольчатник, пообещал с самого утреца этим заняться, а Остап должен был заскочить к деду Пройдыхвисту и обо всем договориться. На этой праздничной ноте семья разошлась спать. О том, что началась война никто был ни слухом, ни духом.

[1] А с этого и налогов не возьмешь, такой ленивый, даже самогонку лениться выгнать, покупает уже готовую!