Текст книги "22 июня, ровно в четыре утра (СИ)"

Автор книги: Влад Тарханов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

Глава девятая. Семейный совет

Глава девятая

Семейный совет

24 июня 1941 года

Он сидел напротив Абрахама, его лицо, всегда спокойное, было на этот раз не просто спокойным, а каким-то отрешенно-безмятежным. Рива внимательно присмотрелась – на диване лежал собранный вещмешок.

– Арончик, когда? – с ходу спросила девушка, оказавшись в большой комнате.

– Сегодня, в полдень должен быть у военкомата.

Вот и Моня сидит с красными зареванными глазами. На ее руках Мэри, она родилась три месяца назад, очень спокойная девочка, вся в папу, вот только теперь видно, что морщится и капризничает.

– Моня, как ты можешь? Все будет хорошо. А из-за твоих нервов вдруг да молоко пропадет? Зачем ты так? – попыталась успокоить старшую сестру. Напрасно. Казалось, что та никого не слышит.

Ребекка уселась за стол, на свое законное место. И мама, и отец выглядели не то чтобы смущенными, они выглядели раздавленными. Они ведь знали, что такое война, мировая и гражданская, они помнили всё это, очень хорошо помнили! А сейчас пришло осознание того, что сейчас их дети и их единственная внучка должны будут на себе ощутить, какое страшное горе свалилось на их нежные плечи! Это осознание делало их жизнь горькой, но что они могли сделать? А как он радовался, когда у старшенькой, Монечки, родилась дочка? Как с нежностью прикасался к этому розовому комку жизни, казалось, ну что тут моего? А уже чувствуешь, что это мое, родное, продолжение моей жизни… И что теперь? А как теперь будет доченьке без ее любимого Арончика? И что понесло его вчера в военкомат? А что, он мог бы по-другому? Не мог бы… И еще не самый старый еврей Абрахам Гольдберг смотрит на настенные часы… ему уже пора. Надо что-то сказать, что-то сделать, что-то решить, но все это после работы. Он поднимается…

– Аарон, ты с нами не один день, даже не один месяц. За это время ты мне и моей Лейзе стал сыном, Моне – хорошим мужем, а Ривке и Эве еще и старшим братом.

Абрахам остановился. Ребекка, угадав по взгляду отца его желание, тут же разлила из графина рубиновое вино по стопкам, которые стояли в готовности на столе. Это молодое легкое вино отец разрешал пробовать даже Эве, особенно по большим праздникам. Отец удовлетворенно кивнул головой, как всегда, средненькая быстрее всех соображала и лучше всех его понимала. Она знала, что мужчина иногда должен выпить, чтобы снять напряжение, что мужчина может иногда и подраться, конечно, Абрахам уже вышел из того возраста, когда силой отстаивал свой авторитет, а по молодости драчуном он был преизрядным, приходилось ему не раз и не два защищать свою честь на кулаках, только когда в его жизни появилась Лейза почти перестал…

– Аарон, будь же ты смелым воином, не бойся ничего. Мы тут, мы тебя будем ждать. Возвращайся с победой!

Все встали и дружно выпили. Абрахам поставил стопку на стол и сказал, уже без такого пафоса, просто, констатируя очевидное:

– Моня, сегодня переезжаешь к нам, нечего вам снимать комнату, и нам будет как-то спокойнее… Все вместе будем – обязательно будет все в порядке. Да и Арончику будет спокойнее, а мама поможет с Мэри…

Отец семейства обнял Арона, подхватил на кухне небольшой сверток, который драгоценная его жена приготовила на работу, после чего быстрым шагом отправился восвояси. По дороге понял, что был собой недоволен. Арончик Кац как-то в их семье не сильно-то и прижился. Он был неплохим мужем Монечке, но при этом к их семье относился немного отстраненно, как будто подчеркивал, что он все-таки Кац, что его род значимее, что ли, нет, он не нарывался на скандал, не был высокомерен, он был какой-то другой, но сейчас он уходил на войну, и что было делать? Говорить ему, что он не совсем наш? Так это же глупости… Пусть все будет так, как стало, что ему, старому еврею, от нескольких теплых слов шапка с головы упадет? А если бы это был его сын? И Абрахам тяжело вздохнул, их с Лейзой сын умер младенцем, сейчас ему бы исполнилось двадцать, он тоже ушел бы на войну. Будь она проклята!

На работе у него сегодня было как-то совершенно нерабочее настроение. Почти в каждой семье был призывник, обсуждали новости, какие могли. Новости были тревожные, а самым тревожным было то, что никто толком ничего не знал. Появился Мойше Абрамзон, он был учетчиком, доверенным лицом директора совхоза. Самого директора не было, его вызвали на какое-то совещание. Абрамзон, которому только-только исполнилось сорок лет был человеком ушлым, но с понятием. Он знал все, что можно было знать и еще чуть-чуть больше, а потому решил, что самым разумным будет на сегодня работников распустить, пусть проводят своих в армию. Тем более, что их единственный грузовик уже мобилизовали на перевозку новобранцев. Мойше Шмулевич подержал их пару часиков в томлении, а потом и отпустил, ссылаясь на временное отсутствие производственной необходимости.

И что теперь было Абраму делать? Идти домой, провожать зятя? Так с ним уже распростился, чего глупее прощаться еще и еще раз, это пусть Монечка его провожает, ей положено. И все-таки это так неудобно, что ли, зять уходит на войну. Но тут же вспомнил, что время-то за полдень перевалило, а ему еще домой добираться, так что придет пока, тот уже будет в военкомате. Так и случилось. Дома мужа ждала только верная жена.

А Лейза была вся не своя из-за предчувствия беды. Любая женщина чувствует тревогу, когда несчастье касается ее семьи, ее родных и близких. Такая женская участь – быть сердцем семьи, а чует именно сердце. Весталки, вещуньи, предсказательницы – все женщины. Так и Лейза чувствовала, что надвигается беда. Большая беда. А тут еще Ребекка рассказала о своей встрече в Виннице. С тем самым учителем математики, как же, вспомнила, он ведь дальний родственник Сони Мулерзон, которая живет в Серебрии, так вот, люди говорят, что война будет долгой и тяжелой. Нет, так-то все говорят, что вот-вот и погонят немца обратно, а вот тихо и шёпотом – совсем другое. И пусть даже только долгой, но надо же как-то жить? И что им делать?

– Абраша! Ты с работы? Скажи, что люди говорят? Когда война закончится? Неужели сюда придет немец? И что нам делать? Говорят, что немцы убивают евреев, разве это правда? Я не могу поверить? Я же знала немцев, они работали на заводе, это были очень спокойные и милые люди, такие обходительные, помнишь, семья Штольцев, или инженер Йоганн Вайсмюллер? Он еще женился на Софочке Кандель? И что теперь? Что они? Как там, в Германии, Софочка? Они уехали еще до Гражданской.

Как только Абрахам вошел домой, как жена забросала его ворохом вопросов. И что он мог сказать ей в ответ? Что? Супруге врать не привык. Мог что-то не рассказать, о чем-то умолчать, что, у мужчины не может быть своих каких-то важных тайн? Все может быть, тайны в том числе. Но врать жене не собирался.

– Лея, что я могу тебе сказать, родная. Ты же знаешь, немец захватил почти всю Европу. Говорят, что бои сильные, что тут, на границе Молдовы их держат, пока граница держится, а потом подойдут части Кроасной армии и погонят врага прочь. Но, слухи ходят, что всё намного хуже. Но все это слухи. А на слухах далеко не уедешь. На нас ответственность. За всю нашу семью. За наших девочек и за Мэри. Нам нельзя так просто надеяться только на Бога, сама понимаешь, надо быть готовыми ко всему. Денег у нас не так много. Вся надежда на то золото, что осталось от твоего приданного. Знаю, его не так много.

– Да, в голодное время пришлось в торгсин снести. – не без горечи подтвердила Лейза. – Зато все девочки живы!

– Потом чуток удалось скопит, пусть немного, но…

– Да, есть еще… Там

– Лейзэ, побереги, сейчас это наш единственный актив. Не трать ни на что. Неизвестно, когда это может понадобиться, но использовать надо будет только в самом-самом крайнем случае.

– Сейчас вернуться девочки, у тебя есть чем их покормить?

–Абраша, я покормлю и их, и тебя. Будешь кушать сейчас или подождешь девочек?

– Лучше подожду. На работе не устал. Потерплю. Немного.

Было видно, что мужчина задумался о чем-то важном, но Лейза не отставала от мужа, она рассказала ему (в подробностях) встречу Ривочки с Исааком Штельвицем, учителем математики. Ее очень тревожили страшные предсказания винницкого учителя. А еще ее страшили разговоры товарок, с которыми ей порой времени приходилось проводить больше, чем с мужем. Да, она знала, что это бабские страхи и разговоры, но ей надо было поговорить о них с самым главным человеком в семье. И она была уверена, что тот её услышит.

Глава десятая. Моня

Глава десятая

Моня

24 июня 1941 года

Моня никогда не понимала, что значит быть старшей сестрой. Такое впечатление, что в этой семье старшей сестрой была Ребекка. Даже папа ее выделяет между ними, вот она выполняет в доме то, что должен делать сын[1]. Следовательно, она в семье главная после отца, а уже потом мама, а уже потом Моня. Ну, а Эвелина, или Эвочка…. Так младшенькая она всегда младшенькая, самый разбалованный ребенок. Зато она у нас вырастет самая красивая.

Моня задумалась. Они стояли у ворот военной комендатуры, где рядком росли три больших старых тополя, аккуратно выкрашенные ворота с красной звездой. Пост… какие они молоденькие! И какие серьёзные! У каждого за плечом винтовка. Это же и Арончику выдадут, он тоже будет стрелять…. В него тоже будут стрелять! Ей стало страшно и слёзы набежали на глаза.

«Не смей! Не показывай ему, что ты плачешь! Пусть видит тебя радостной!» – что ты, Ребочка, снова раскомандовалась, разве я хочу плакать, это слёзы сами, понимаешь, сами…. Дура я, реву, как корова! Ну и дура! Но вот и мне досталось немного счастья. Мэри, а ещё мой Арончик… Он же самый лучший на свете! Вот сейчас он там, за воротами военкомата, стоит в строю, а мне так хочется обнять его, подбежать к нему, никуда не отпускать, но я понимаю, что не смогу, он уже какой-то не мой, чужой какой-то… Ой, чтобы их распустили, пусть подойдёт и нас обнимет! Куда же они, куда? Может быть подбегу… хоть к воротам, вот, Мэри забеспокоилась, наверняка, хочет кушать. Вообще-то она девочка спокойная, но сейчас кто может оставаться спокойным? Я не могу. Мэри не может, вот, Аарончик пытается казаться спокойным, но он тоже не может. И машет нам рукой, ты видела, Мэри! Он помахал нам рукой! Ривочка! Он помахал нам рукой… Возьми дочку, возьми, зачем даешь мне свой платок, а, мой мокрый совсем, да, спасибо… Реву, как дура… Да я уже успокоилась. Я знаю, что он вернётся. Да, да, дурочка я, я всё знаю… Уже не плачу. Идём…

Господи! Почему ты забираешь его у меня? Вот только-только мы стали жить чуть-чуть лучше, семья учителей, это не так уж много денег, но Арону должны были дать завуча, только в третьей школе, когда-то польской. Какая разница? Мы пожили неделю у моих, а потом… я же всё видела. Нет, отец слова плохого не сказал. Но… как-то не получилось у них, два лидера в одном маленьком доме. Я, может быть, дуреха. Но мы ушли на квартиру. Еще надо было найти! Мне стало добираться на работу намного дольше, ну и что? Зато у нас была своя комната! Её сдавала Роза Давыдовна, старая армянка, добрейшая женщина. Даже то, что она нам сказала, что её не слишком обеспокит, если у нас появится ребёнок! Как такое отношение не ценить? Я всегда старалась быть мужу опорой и поддержкой. Я же видела, как ему было тяжело! Новый коллектив, он всегда с таким трудом находил общий язык, хорошо, что Иван Трофимович его сразу же оценил и взял на заметку. С первого сентября тот должен был быть уже завучем. Понимаю, пропадал бы на работе, это ведь такой объем работы: быть заведующим учебной частью, это такая ответственность. Но я сказала ему: «Арончик, ты сможешь». Мэри первый месяц доставляла много хлопот, но я старалась, чтобы он их не чувствовал: это моя работа: встать, переодеть, накормить. Мэри всегда хорошо кушала. Это был единственный способ ее успокоить: дать сиську. Фокус: ап! Поела и спит!

Надо помахать мужу рукой… Он видит? Да, он увидел! Как здорово, что он видит, что мы его провожаем. Пусть знает, что мы его любим. Мы – это я и Мэри.

Когда мы счастливы – мы эгоисты. Да, сестры относятся к Арончику, как к своему, родители тоже считают его своим, пусть с оговорками, но любим-то, любим-то его мы с Мэри, я это знаю наверняка, Мэри знает это наверняка.

И тут все обрывается. Следует короткая команда, они все еще в гражданской одежде, Моня вспоминает, что в пиджаке внутренний карман был с небольшой дыркой, а она забыла его подштопать, но уже не исправить, а они, уже какие-то военные, чужие забираются на машину, полуторку, крытую брезентом. Моня понимает, что Арончик, ее Арончик уже отыскал её в толпе провожающих, загремела громкая бравурная музыка, кажется, что-то там про кавалеристов, под эту музыку машина выезжает на тесную улочку, а еще какая-то минута и исчезает за поворотом.

Теперь надо как-то прожить без мужа. К ней прижимаются сестры. Ну да, сейчас надо быть всем вместе. Так проще дождаться. И сколько всего надо сделать. Сейчас вернемся, надо покормить Мэри. Она еще не плачет, но скоро-скоро так захочет есть, что мало не покажется. А кормить где-то в переулке, или на лавочке у чужого дома… Нет, кормление ребенка требует тишины и стен родного дома. Они быстро стали спускаться с небольшого холма, на который выбрался военный комиссариат. Тут недалеко: два поворота, переулок – вот и наш дом.

Пришли девочки. Абрам свою жену уже не успокаивал, получились небольшие посиделки с женским коллективом. Отец говорил о том, что война – совершенно непредсказуемая вещь, что надо настраиваться на то, что все будет хорошо, но и трудностей будет много. И пока семья будет вся вместе, они обязательно смогут все пережить. А просто так сорваться и куда-то бежать, ну… они так не могут. Семья большая. Надо куда-то ехать, а куда и к кому? У Лейзы и у Абрахама все родственники не дальше Винницы. Может быть, сюда война и не дойдет. Он старался быть убедительным, но у него самого на душе было тревожно, но показать это своим девочкам (в том числе и жене) Абрам не мог, все-таки статус главы семейства обязывал. И все-таки успокоить их удалось, за общим столом стали решать, что им делать дальше. Больше всех его беспокоила Моня, правда, была надежда, что Мэри не даст мамочке сорваться, уронить себя в депрессию, необходимость заботиться о ребенке – это великая сила.

Снова голос отца был спокойным, сдержанным, решительным. Всё обговорили, выпили чаю, пошли и перенесли вещи Мони и Мэри со съемной квартиры домой. Монечка заняла диванчик в маленькой комнатке перед большой (гостиной), там же расположили и детскую кроватку, которую Абрам смастерил собственноручно из материалов, которые выписали на работе. Теперь сестры и родители пробирались осторожно мимо тихо сопящей Мэри. Она была на редкость спокойным ребенком и сильно маме не досаждала, спала ночью крепко, просыпалась рано утром, но как только ее кормили и меняли пеленки, как девочка снова засыпала, давая маме еще немного времени на отдых.

Но слишком долго пребывать в радушном расстоянии молодой маме не удалось. Время, закрученное часовой спиралью, раскручивало стрелки главного боя, вот-вот и пробьет их час, час делать свой выбор, час, закрученный в их собственную мертвую петлю. Скоро Моне придется расстаться со многими комплексами и иллюзиями. Война помогает точно расставить жизненные приоритеты, когда шелуха правил и привычек уступает жизненной необходимости. Но эти несколько дней, пока война не пришла в бывший пограничный городок, эти несколько дней позволяют людям оставаться людьми, еще теми, довоенными…

В жизни молодой учительницы был момент, который она вспоминать не любила, но, почему-то именно сейчас вспомнила его. Это было во время практики. Молодая студентка только-только должна была закончить Симферопольский педагогический (который не так давно образовали из Симферопольского университета имени Фрунзе)[2], но перед защитой диплома была отправлена на преддипломную практику в одну и школ небольшого городка Армянска. В тридцатых годах это был даже не город, а Эрмени Базар – крупное село невдалеке от Перекопа, оно было основано переселенцами из Ор-Капу, в основном греками и армянами. Это был торговый центр у ворот Крыма. Сам Армянск (его уже переименовали из Эрмени Базара)[3] был в тридцатых годах скопищем лачуг, в живописном порядке разбросанными вдоль Сиваша в окружении невысоких скифских курганов. Пожалуй, только здание сельсовета да построенная недавно школа говорили о том, что в древний базар пришла современная цивилизация.

Моня никогда не отличалась особой живостью, она была немного медлительна, флегматична, работу свою делала не спеша, но очень основательно, почти ничего не упускала из виду и почти всегда доводила начатое до логического конца. Она была учительницей младших классов, а потому ее спокойствие и невозмутимость была при общении с толпой юрких малюток весьма кстати. Но у этой основательности была и обратная сторона – девушка делала работу медленно, а поэтому подолгу задерживалась на работе.

В тот вечер она возвращалась довольно поздно. Сумерки в Крыму довольно короткие, не заметишь, как вместо дня наступает непроглядная ночь. Идти девушке было недалеко, но путь пролегал мимо базара, который занимал большую часть Армянска. В селе жило тысячи три-четыре народу, в основном татар, греков и армян. Ночь была теплой, идти было недалеко, в руках девушки – тетрадки и книжки. А невдалеке от местного базара, давшего название поселению, за Моней увязалась компания из четверых парней, которые очень быстро окружили проходившую девушку и начали приставать к ней с весьма прозаическими намерениями. Сказать, что Моня испугалась – это было бы неправдой, она очень-очень испугалась, липкий противный страх мгновенно сковал ее, прислонившись к дереву, она пыталась тетрадками закрыть от хулиганов лицо, но то одна, то вторая тетрадка летели на землю, а страх становился все сильнее и сильнее. Парни, то ли армяне, то ли другие, как принято сейчас говорить, «кавказцы» становились все наглее, беззащитность жертвы только распаляла их, а когда та от страха описалась, так вообще почувствовали безнаказанность силы и все дело шло к очень большим неприятностям, но Моню спас тихий хрип пятого, который это время стоял на стрёме… А через минуту, казавшейся ей вечностью, к девушке подбежал милиционер. Заливалась трель свистка, убедившись, что с девушкой все более-менее в норме, милиционер побежал дальше. А Моне повезло – следующий день был воскресеньем, ей удалось прийти в себя, но никому про случившееся девушка не рассказывала.

И вот сейчас, когда машина с ее Аарончиком скрылась из виду, Монечка почувствовала тот самый страх, страх человека, беззащитного перед насилием. И этот страх стал таким навязчивым, отчетливым, сжимающим ее сердце, которое печалилось в разлуке с любимым человеком, что только прижав к себе Мэри, Моня смогла как-то этот страх преодолеть. Но еще долго ее лицо было бледным и испуганным.

Наверное, она сделала правильно, что никому ничего не рассказывала, ни маме, ни сестрам. Это было стыдно, это было грязно. Моня понимала, что этот случай мешал ей встречаться с парнями, она никак не могла решиться ни на что, даже на поцелуй, потому что сразу перед нею вставали небритые морды, она чувствовала запах табака и немытых тел, ее тошнило от приближения мужского лица. Нет, она пыталась… она пыталась завязать отношения, встречалась то с одним, то с другим парнем, но стоило ему перейти какую-то незаметную черту, как ее било от дрожи и отвращения. И только когда появился ОН, её Арончик… Она хорошо помнила этот день, синеблузников, её Ребекку, вокруг которой увивались местные мальчик, да тот же Валик ей проходу не давал. И при этом постоянно опаздывал на свидания! И тут она увидела молодого парня, он только приехал в Могилёв, тоже учитель. Почему-то её страхи исчезли. Ну вот были они, и их не стало! Она помнила, как пожала ему руку, при этом посмотрела прямо в глаза, серые, с поволокой, она готова была потерять сознание! А он что-то почувствовал, он не хотел отпускать её руку, так и стояли бы, если бы сестра не дернула их, оторвав друг от друга. Всё-таки Ривка бывает такой несносной!

Во-первых, Арончик не курил. Нет, не вообще не курил. Однажды при ней он вытащил папиросу, увидел удивленный взгляд и спрятал ее. На вопрос: «Ты же не куришь?», супруг в ответ пожал плечами и сказал, что иногда балуется, но он заметил еще в первую их встречу, что Моне не нравится запах табака, вот, он и бросил, только очень редко может закурить, очень-очень редко. Действительно, от него никогда не пахло табаком! Никогда! Даже во время их первого свидания она отметила этот факт, как-то внутри, скупо, поставила еще одну галочку в наборе положительных качеств, которые обязательно должны быть у идеального мужчины. А про первый поцелуй? На первом свидании? Ну что вы… На первом – это неприлично. На третьем, если считать свиданием встречу на летном поле в день авиаторов.

Ну как… целовались. Первый поцелуй был очень робким, хотя и в губы. Моня очень боялась, что почувствует вместо лица Арончика, как к ней приближаются небритые вонючие морды, ан нет… ее избранник очень аккуратно брился, и вообще… Он прикоснулся к ее губам, и она ничего не почувствовала! Ну как не вообще ничего, а ничего плохого, отвратительного, страшного. Было просто тепло. Плотно сжатые губы чуть дрогнули, расслабились, даже попытались ответить на это осторожное прикосновение. И ничего неприятного и страшного! Это было поразительно! Настолько, что почти сразу девушка решила, что надо повторить эксперимент. Конечно, никто не собирался доводить до очень тесного контакта. Её воспитывали так, что сначала свадьба, потом уже всё, что прилагается к семейной жизни. Но целомудренный поцелуй, почему бы и нет. Второй поцелуй оказался не таким уж и целомудренным. Впрочем, она сама готова была пойти чуть-чуть дальше того, что могла бы себе позволить. Она была воском в его руках, нет, если бы он потребовал чего-то недозволенного, ну, не так, чтобы совсем недозволенного, но в их семье так было не принято! Так вот, второй поцелуй был совсем не целомудренным. И они целовались и целовались. И не могли друг от друга оторваться. Две недели они встречались каждый день.

Двум учителям всегда найдется о чём поговорить. А двум влюбленным учителям? Они разговаривали. Через две недели стало совершенно ясно, что жить они друг без друга не могут. И ещё… Моня прекрасно понимала, что готова была позволить её любимому всё… но он был настоящим мужчиной и не пытался ни облапать её, ни пытаться слишком уж сблизиться, порушив её девичью честь. Она вся горела, ей никогда не было так хорошо, а когда ОН произнёс эти самые слова: «Стать моей женой»… Она была на седьмом небе от счастья.

Как долго тянулось время ДО свадьбы! Как быстро пролетела сама свадьба. Суматоха… Если бы не мама и сестры! Она знала, что они все ей помогут, так и было – свадьба старшей, это был семейный праздник. Каким счастливым выглядел отец! И что они не смогли поделить с Арончиком, неужели её? Моня пыталась разгадать эту загадку. Даже спросила маму. Она обычно из школы освобождалась раньше супруга, успевала каждый день заскочить к маме – перекусить, спросить какой-то рецепт. Лея прекрасно готовила, причем из самых простых продуктов. Моня так не умела, но старалась. Хотела, чтобы у них на столе было только самое вкусное. Мама не раз снабжала доченьку продуктами, отец тоже делился тем, что ему удавалось выписать в совхозе. Так что не голодали. А когда она поняла, что беременна, сказала мужу, так он ее весь вечер носил на руках и не опускал на пол! Он очень сильный, её Арончик, почти такой же сильный, как отец!

А весной появилась Мэри… Вот! Дочка, насосавшись материнского молока (пока что у Мони его было в избытке, приходилось даже сцеживать),мирно задремала, мило наморщив носик. И Моня улыбнулась. Впервые за весь этот долгий летний день. Только улыбка её была очень грустной…

От автора: мои дорогие читатели, чуток больше активности: сто лайков не за горами! Вам поставить – нечего делать, а мне приятно (тешит самолюбие).

[1] В еврейской семье во время религиозных праздников именно сын выполняет некоторые обряды, если сына нет, то такая роль ложится чаще всего на старшую дочку. (прим.автора)

[2] Это произошло в 1925 году

[3] А это – в 1921-м