Текст книги "Тафгай. Том 9 (СИ)"

Автор книги: Влад Порошин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)

– Третье, – продолжил я, – к тебе на края с первых минут выйдут наши школьники: Серёга Степанов и… и… извини, как тебя зовут?

– Юра Кривокорытов, – смущенно пробурчал самый скромный десятиклассник.

– Вот он, – кивнул я.

– А четвёртое будет? – усмехнулся Толя Гаврилов и, нагло пыхнув сигареткой, выпустил дым прямо в туалетную кабинку.

– И четвёртое, – мстительно улыбнулся я, – во избежание несчастных случаев на хоккее, коммерческая премия сразу за два матча будет выплачиваться только по воскресеньям, и впредь никаких субботних десяточек больше не предвидится. Теперь пейте горячий чай и, чтоб через девять минут были на льду.

* * *

Наташа Сусанина, закончив в этом году десятый класс с тройками по всем точным наукам, давным-давно для себя решила, что советская космонавтика обойдётся как-нибудь без неё. Более того, девушку подташнивало, когда она видела малопонятные уравнения с иксами и игреками на доске. Зато когда по телевизору показывали советскую или зарубежную эстраду, то сердце Наташи в прямом смысле слова трепетало.

«Вот это жизнь, – думала она, – гастроли, цветы, поклонники, слава». Поэтому с детства в местном ДК Сусанина самозабвенно пела, танцевала и играла в самодеятельности. И все преподаватели в голос твердили, что она просто создана для большой сцены. Однако этим летом в Пермский институт культуры с первого раз поступить не удалось. Кто ж думал, что в этом году красивых и длинноногих девчонок на вступительные экзамены приедет более чем достаточно.

И хоть первый щелчок по носу от судьбы был обидным и чувствительным, Сусанина не сдалась. Она вернулась на малую родину, устроилась работать машинисткой в горком партии и стала заметным участником местной агитбригады «Фреза». В «Фрезе», которая часто с большим успехом гастролировала по городам и весям, Наташа планировала отточить свои артистические способности, подтянуть сценическую речь и уже на следующий год снова ринуться на штурм института культуры. И до последнего времени всё шло как по нотам, как вдруг Сусанина влюбилась.

И теперь, сидя на новеньких деревянных трибунах хоккейного стадиона и видя объект своего вожделения, который бегал по льду и постоянно забрасывал шайбы, Наташа ломала голову над двумя следующими вопросами: «Как она умудрилась втюриться, когда всю сознательную жизнь влюблялись только в неё? И что сейчас с этой любовью делать?».

– Ты где вчера была? – зашептал на ухо инструктор горкома КПСС Евгений Васильевич, который с самого первого дня работы оказывал Наташе знаки внимания и, намекая на серьёзность намерений, уже два раза предлагал руку и сердце. – Я приезжал несколько раз. Твоя мама сказала, что ты на репетиции, но там тебя не было? Где ты была?

– Вчера – это когда? – захихикала Сусанина, в планы которой выскакивать замуж за какого-то инспектора не входило.

– Вчера – это вчера. Не придуривайся и не морочь мне голову, – прошипел мужчина, щекоча усами щёку.

– А голова у нас – это что? – спросила Наташа, наигранно выпучив глаза.

– Голова – это вот, – Евгений Васильевич опустил голову, на которой была надета большая кроличья шапка.

– Это же кролик, ха-ха, – хохотнула Сусанина. – Как ты вообще мог такое подумать, чтобы я, человек искусства, морочила мёртвого кролика? Хи-хи-хи.

– Не придуривайся, слышишь! Мне всё рассказали. Я знаю, где ты была, и знаю с кем, – инспектор горкома кивнул в сторону хоккейного поля.

– А знание – это у нас что? – Наташа опять выпучила глаза. – Знание – это сила. Кажется, сказал Бэкон, но это не точно. А сила – это что?

– Не придуривайся! – чуть не вскрикнул несчастный ухажёр, которого удерживали от банального скандала только посторонние люди на трибунах. – Ещё раз увижу с этим Тафгаем. Убью.

И на этих словах зрители разом вскочили на ноги. Так как упомянутый в скандальном разговоре Иван Тафгаев, подхватил шайбу за своими воротами, обвёл одного игрока соперника, затем второго, потом прокинул шайбу между двух защитников гремячинского «Шахтёра», которые столкнулись друг с другом и полетели вниз, и, объехав эту парочку справой стороны, выбежал один на один. А бросок по воротам Иван нанёс без видимого усилия и замаха. Шайба просто вылетела из крюка клюшки, словно из пращи и в 12-й раз забилась в сетке.

– Гоооол! – закричал довольный сегодняшним хоккеем народ.

– Вот что такое сила, – весело сообщила Наташа своему ухажёру, – это как нож сквозь масло пройти через всю площадку и вколотить 12-у шайбу. Ты так можешь? Увы и ах, нет, – Сусанина, словно издеваясь, развела руки в стороны.

– Идиотская игра для дебилов, – прошипел инспектор горкома и стал ругаясь и чертыхаясь пробираться на выход с центральной зрительской трибуны.

– Как же вы мне, Евгений Васильевич, надоели со своей ревностью и глупостью, – пробормотав себе под нос, тяжело вздохнула Наташа Сусанина.

* * *

К концу матча, который я провёл, почти не покидая льда, ноги налились таким свинцом, что в последние пять минут каждое движение давалось через боль. Про атакующие действия я уже практически не помышлял. Зато с большой охотой раздавал разрезающие самонаводящиеся передачи. «А неплохая сегодня вышла тренировочка на будущее», – подумал я и под занавес игры удачно вдавил в борт игрока гостей. Затем отвоевал шайбу и вторым движением швырнул её под центральную красную линию, где её, по моему мнению, должен был выловить наш крайний нападающий, десятиклассник Юра Кривокорытов.

Этот скромный запасной игрок команды оказался не так уж и безнадёжен, как выглядел на тренировках. И кстати, он во втором периоде примерно после такого же красивого паса убежал один на один. Правда, обыграв вратаря, умудрился не попасть в пустой угол, но для первого раза и этого было достаточно. Вот и сейчас Кривокорытов правильно прочитал игровую ситуацию. И когда моя шайба, пролетев на метровой высоте, отрезала всю пятёрку гостей, Юра уже был тут как тут около красной линии. Он ловко принял шайбу, которая к этому моменту опустилась на лёд, и рванул на одинокого голкипера гостей.

– Давай! – заорали зрители на трибунах.

– Юрка, давай! – словно труба загудел, наверное, кто-то из родственников Кривокорытова.

И паренек, словно молния пересёк среднюю зону и, не снижая скорости, выкатился на отличную ударную позицию.

– Бросай! – заорал я. – Не мудриии!

И хоть мой голос наверняка не был слышен, Юра, не сближаясь с голкипером, швырнул с кистей, метя в правый верхний угол ворот. Однако шайба звякнула о штангу, отлетела назад и, когда народ разочарованно выдохнул, вратарь гремячинского «Шахтёра» лёгким движение клюшки сам же добил её в собственные ворота.

– Гооол! – заголосили трибуны.

– Даааа! – заорал сам автор заброшенной шайбы.

– Юрок – молодееец! – загорланил какой-то местный оперный бас.

– 14: 7, – буркнул я себе под нос окончательный счёт матча, когда судья, дунув в свиток, объявил игру законченной.

И вдруг случилось то, чего я никак не ожидал. Народ на трибунах дружно встал и принялся скандировать: «Молодцы! Молодцы!». И в этот момент из динамиков вместо традиционного хоккейного марша зазвучала песня, которую я очень давно не слышал. Откуда откопал её Ярик, можно было только гадать. Почему-то шевчуковская «Осень» в исполнении Владимира Высоцкого не прижилась в этом мире. На кухонных магнитофонах её гоняли мало, под гитару «Что такое осень» практически никто не пел, а по телевизору и радио вообще эту вещь вообще не поставили ни разу. Но как приятно было услышать эту песню именно сейчас, когда переменчивая судьба поманила меня новым вторым шансом.

Что такое осень? Это небо, – заревел хрипловатый голос Высоцкого над хоккейным стадионом.

Плачущее небо под ногами,

В лужах разлетаются птицы с облаками,

Осень, я давно с тобою не был…

– Мужики-мужики, круг почёта! – крикнул я своей заводской команде. – Зрителей за поддержку надо поблагодарить.

– Правильно-правильно, давай-давай, – захлопотал на скамейке запасных Толь Толич, отправляя остальных парней на ледяное поле.

Я привычным движением поднял клюшку вверх, как это делал, празднуя заброшенные шайбы, и медленно покатил против часовой стрелки вдоль борта. И вдруг с криком: «ура!», на меня вылетела Сусанина и повисла на моём плече.

– Ты чего? – опешил я. – Мы же не Олимпиаду выиграли? И даже не чемпионат области?

– Всё равно молодцы! Урааа! Победа! – заверещала она прямо в моё ухо.

А тем временем голос Владимира Высоцкого с характерным надрывом запел припев «Осени»:

Осень. В небе жгут корабли.

Осень. Мне бы прочь от земли.

Там, где в море тонет печаль,

Осень, темная даль.

– Ты, Сусанина, хоть понимаешь, о чём завтра будут болтать на всех угла? – пробормотал я, придерживая девушку за талию, чтобы она в своих зимних сапогах не грохнулась на скользкую, гладкую и жёсткую как бетон голубую поверхность льда.

– Пусть подавятся, – хмыкнула Наташа и закричала, – урааа! Победааа!

«Вот неугомонная, – подумал я. – Не доведёт она меня до добра. Прямо кожей чувствую, не доведёт».

Глава 16

Человеческий мозг – это крайне нежный и загадочный человеческий орган. И хоть он защищён самыми прочными костями черепа, повреждения этого органа центральной нервной системы неизбежны и распространены. Иногда после травм головы кое-кто вдруг начинал говорить на разных языках, или, позабыв свою родную речь, неожиданно вспоминал какое-то чужое и незнакомое наречие. Однако в большинстве случаев после сотрясений и инсультов природный компьютер в голове человека начинал работать с таким числом багов, что превращал нормальную жизнь в невыносимую пытку.

А ещё мозг поддается тренировке. По этому поводу существует расхожее мнение, что шахматы очень хорошо прокачивают так называемую мозговую мышцу. Лично я бы с таким утверждением не согласился. Во-первых, в шахматах первый десяток ходов теоретически расписан и просчитан давным-давно, что сильно ограничивает поле для умственного манёвра. А во-вторых, человека, который думает над каждым ходом по пятнадцать минут, иначе как тормозом назвать нельзя. Классные мозги должны работать быстро, моментально обрабатывая большие куски самой разнообразной информации. И способствует этому расширяющийся кругозор, подвижные игры, карточный преферанс и обязательное оттачивание профессионального мастерства, в какой бы отрасли вы не трудились.

Очень ёмко и точно про странности человеческого мозга сказал Григорий Горин: «Голова – предмет тёмный и исследованию не подлежит». Вот и сейчас, стоя на маленькой сцене актового зала перед тремя сотнями учащихся местного ПТУ я размышлял примерно так же, как и писатель-сатирик Горин: «Голова – предмет тёмный и работает она не у всех».

Стоило мне только заикнуться про оловянных солдатиков, как добрая половина студентов издала такой дебильный ржачь, словно я им показал уморительно смешной палец своей руки. Даже некоторые местные преподаватели язвительно захихикали. Но отступать мне было некуда. Ведь сегодня на календаре значилось: вторник 24-е декабря, а первую продукцию мой экспериментальный цех должен был дать на-гора ровно через неделю, в четверг 2-го января.

К сожалению, привлечь на производство взрослых рабочих я не мог, ибо государственный план по валу никто не отменял. И другой молодёжи в моём распоряжении не имелось. Так директриса школы №1 сразу заявила, что своих старшеклассников она на завод не отдаст. А если я буду упорствовать, то мы будем разговаривать в кабинете председателя местного горкома КПСС. Куда-куда, а в КПСС меня не как-то совсем не тянуло. Вот и осталась вся надежда на ПТУ, которое по мнению армянского радио относилось к деревообрабатывающей промышленности, так как принимало на учёбу дубы, а выпускало липу.

– А покажите нам Деда Мороза! – загоготал какой-то толстый и большой пэтэушник с третьего ряда, и от хохота согнулись пополам даже девчонки, которые обучались в училище либо на бухгалтеров, либо на кондитеров.

– Хорошо! – крикнул я. – Я сейчас покажу один фокус! Но эту минуту вы должны провести молча!

– Заткнулись все! – рявкнул басом ещё один детина, сидевший в центре зала.

И учащиеся ПТУ, услышав местного авторитета, через несколько секунд действительно престали ржать. Я вынул из внутреннего кармана пиджака заготовку для картонной коробочки и, высоко подняв вверх, показал её всему залу.

– Это чё? – в полной тишине выкрикнул какой-то хиляк, но получив локтем от авторитета в бок, моментально заткнулся.

– Это будущие деньги на джинсы, пластинки и магнитофон, – сказал я и начал складывать заготовку в картонный куб десять на десять сантиметров.

Но чтобы ещё сильнее захватить внимание великовозрастных балбесов я решил прочитать им стихи, точнее слова из песни «Прыгну со скалы» группы «Король и шут». Мне почему-то подумалось, что творчество одних музыкальных пэтэушников будет близко по менталитету другим студентам подобного учебного заведения. Ведь чтоб тебя услышала эта малосознательная публика, её нужно хоть чем-то зацепить за живое, хоть как-то докричатся до спящего где-то в глубине мозга. Поэтому я, собирая картонный куб, громко произнёс:

С головы сорвал ветер мой колпак.

Я хотел любви, но вышло все не так.

Знаю я, ничего в жизни не вернут,

И теперь у меня один лишь только путь.

Разбежавшись, прыгнуть со скалы.

Вот я был, и вот меня не стало.

И когда об этом вдруг узнаешь ты,

Тогда поймешь, кого ты потеряла.

– Это, товарищи студенты, разборная картонная коробка, – в полной тишине я показал, будущую упаковку под оловянных индейцев и ковбоев.

– А чьи это были стихи? – спросила одна из девчонок.

– Это малоизвестные стихотворные строчки Пастернака, – соврал я. – Он жил тут недалеко во Всеволод-Вильве и посвятил их одной крестьянке.

– Зыкинские стишки, – ляпнул хиляк, который, скорее всего, шестерил на местного авторитета.

– Некогда сейчас говорить о поэзии! – заорал я, перекрикивая снова загудевший зал. – Производство такой коробочки с наклеенной этикеткой, и восемью фигурками оловянных солдатиков внутри, стоит 50 копеек. За смену каждому реально собрать 20 таких коробочек.

– И нам выплатят по 10 рублей за смену? – выкрикнул с первого ряда какой-то очкарик, наверное, местный отличник.

– Молодец! – обрадовался я. – И чтобы работа не помешала вашему образованию, мне в экспериментальный цех требуется три бригады по 30 человек каждая. Смену после уроков отработал, два дня отдыхаешь и учишь уроки. Я думаю, что 100 рублей в месяц лишними не будут.

– А вы не обманите? – спросил очкарик, когда зал ещё сильнее загудел.

– Всё что будет прописано в договоре, всё будет с точностью выполнено! – закричал я. – Задавайте вопросы, а то мне ещё нужно успеть к художнику.

– А вы женаты? – раздалось от компании девчонок.

– Женат на американке, – кивнул я, – но это отношения к солдатикам не имеет.

– А если сделать за смену больше? – опять спросил очкарик.

– Форма оплаты сдельная, – махнул я рукой. – Что это такое, поинтересуйтесь у бухгалтеров.

– А девочек вы тоже берёте? – спросили девчонки.

– Беру в цех всех кроме бездельников, тунеядцев, алкоголиков и учеников первого курса, – сказал я, а сам подумал, что взял бы и первый курс, но многие «старшики» у детишек заработанные деньги начнут отжимать, и разгребать десятки подобных конфликтов времени просто не будет.

– А бригадир в цех не нужен, за отдельную плату? – криво усмехнулся местный авторитет.

– Паразиты мне не нужны! – рявкнул я. – А если кто-то думает, что силой или угрозами сможет отнимать часть зарплаты у честных трудяг, то сразу хочу огорчить: сначала поймаю, затем поломаю. Ещё вопросы?

– И кондитеров в цех возьмёте? – пискнула какая-то толстенькая девушка, наверное, большой специалист по пирожкам.

– Кондитеров возьму в первую очередь, – хохотнул я. – Выпечка тортов и отливка солдатиков – это практически одно и то же. Всё! – гаркнул я, когда зал снова зашумел невнятной какофонией разномастных голосов. – Завтра после учёбы всех желающих буду ждать в рабочей одежде на проходной завода!

– Мы сразу же начнём отливать солдатиков⁈ – докричался до меня местный отличник.

– Почти! Я познакомлю вас с особенностями производства и распределю по бригадам, – сказал я вслух, а про себя добавил, что завтра вы мне ещё разгребёте весь хлам из бывшего складского помещения, где будет наш экспериментальный цех.

* * *

– Голова просто гудит, – пожаловался я молоденькой учительнице английского, когда вместо художника, с которым надо было порешать вопрос по этикетке для солдатиков, забежал на часок домой.

У Виктории тоже выдался один свободный час посреди занятий в школе, поэтому мы и договорились провести это время с пользой для души и особенно для тела. Тем более старик Харитоныч сегодня допоздна застрял на заводе, ведь я лично для него выбил в заводоуправлении нормальную светлую художественную мастерскую. И сегодня, наконец-то, я и Вика остались наедине.

«Помнится, на советском телевидении прозвучала такая фраза, что в СССР секса нет. Так вот, в СССР для секса было всё, кроме подходящего места и времени из-за удручающего квартирного вопроса, который испортил не только москвичей, но жителей других городов», – подумал я, скидывая пальто и снимая пиджак, при этом успевая на тридцать секунд слиться в поцелуе со своей очаровательной подругой и посмотреть на наручные часы.

– У меня осталось всего пятьдесят минут, – выдохнула она, тоже отбросив в сторону пальто и сняв сапоги. – Как тебе твои новые работнички из ПТУ? Не появилась ещё желания кого-нибудь задушить?

– Мы ещё посмотрим, кто кого, – хмыкнул я, избавившись от рубашки, майки и расстегнув брюки. – А ваша директриса со мной даже и разговаривать не стала. Как только услышала, что я хочу старшеклассникам дать подзаработать, так сразу пригрозила горкомом КПСС.

– Мегера, – захихикала Вика, сняв через голову платье.

Затем мы опять слились в поцелуе, выбросив из головы производственные вопросы и думы о выполнении очередного пятилетнего плана, я по солдатикам, Виктория по успеваемости. Так же на задний план улетели и мысли о том, хорошо ли я поступаю или нет. И лишь где-то в глубине души, я получил чуть заметный укол совести.

– Хочу как в прошлый раз, – мурлыкнула девушка.

Однако я чуть присел, приподнял свою подругу на руки и прижал спиной к стене.

– Ой, – ойкнула она, прикусив нижнюю губу, когда наши тела резко соединились в единое целое.

– Некогда как в прошлый раз, – прорычал я, – мне ещё к художнику бежать.

– А ещё куда? – очень часто и глубоко задышала моя подруга.

– Потом на репетицию.

– А куда ещё?

– Потом на тренировку, – выдохнул я, – могу рассказать расписание вплоть до Нового года. Хочешь?

– Даааа, – простонала Вика, – только заткнись.

И на какое-то время в доме старика Харитоныча были слышны лишь стоны и всхлипы. Но лишь стоило мне закрыть глаза, чтобы погрузиться в чувственное восприятие пьянящей действительности, как вдруг перед моим внутренним взором вспыхнула картинка из будущего. Это был рок концерт на большом стадионе, где горела огромная чаша олимпийского огня. Я моментально догадался, что это Лужники. А затем я увидел бегающих по сцене волосатиков, услышал очень запоминающийся характерный гитарный риф и рассмотрел смазливого солиста с химзавивкой на голове, и понял, что это «Бон Джови». И если мне не изменяет память, то этот концерт состоялся перед самым развалом СССР, где-то в 1989 году или в 1990.

И тут я увидел саму Вику. У меня было полное ощущение, что я смотрю какую-то телетрансляцию, и видеокамера, закреплённая на кране, пролетела над головами ликующей толпы и остановилась над Викторией. Она прыгала и обнимала своего собственного мужа, того лысоватого мужчину из самого первого видения. Они вместе что-то восторженно кричали или подпевали, наблюдая на сцене концерт, который стал возможен только после крушения «железного занавеса».

«Как причудливо судьба тасует колоду, – подумал я. – Народ беззаботно ликует, а через год рухнет СССР и настанут совсем невесёлые лихие 90-е». И вдруг откуда-то пришло понимание, что Вика с мужем переехали в Москву. Значит, муж получил повышение, а молодой любовник был отправлен в отставку.

– Даааа! – выкрикнула Виктория, обмякнув в моих руках.

– Бон Джови, – пробормотал я.

– Что? – пролепетала она.

– Ты можешь такое представить, что через 15 лет сюда в СССР приедут все звёзды мировой западной эстрады? – выдохнул я.

– Этого никогда не будет, – улыбаясь блаженной улыбкой, произнесла моя подруга, когда я поставил её обратно на пол. – Ты всё как маленький играешь в предсказателя, хи-хи. Успокойся, ты не Вольф Мессинг. Наша коммунистическая партия никаких западных звёзд сюда просто не допустит. Это же ясно, как божий день!

«Да уж, – ухмыльнулся я. – Да Вольф Мессинг по сравнению со мной невинный ребёнок. Такие подробности будущего, которые известны мне, Мессингу даже и не снились. И ещё несколько таких бурных и жарких свиданий, то я чьё-то будущее буду знать в деталях».

– Ой, а ты разве не всё? – захихикал девушка, опустив глаза вниз.

– Понимаешь, голова не тем занята, – сказал я, немного смутившись. – Придётся о себе подумать после выполнения пятилетнего плана по стойким оловянным солдатикам.

– Так и быть, – хитро посмотрела на меня Виктория, – с одним стойким солдатиком я сейчас разберусь.

* * *

«Ни минуты покоя, ни секунды покоя», – напевал я про себя, когда стремительно вышагивал по коридору заводоуправления в кабинет нашего заводского художника. Странно всё-таки устроен человек, достаточно получить банальную сексуальную разрядку, и сразу рождается множество новых и свежих идей, что буквально кружится голова. Кстати, когда молодая учительница замечательного английского языка довела меня до кондиции, я мгновенно отбросил мысль об упаковочных этикетках.

«Нафига мне связываться ещё и с типографией? – вдруг осенило меня в тот самый кульминационный момент. – Это же дополнительные расходы и хлопоты. Этикетки надо напечатать, разрезать, а ещё и наклеить. Значит, нужен будет и сам клей. А потом всё это сделают неопытные руки обычных пэтэушников криво и с подтёками. Получится убого и несолидно. Проще всего заказать большую квадратную печать. Одним движением шлёп всю необходимую информацию на упаковку и готово. Просто и гениально».

– Ни минуты покоя, ни секунды покоя, – запел я, войдя в кабинет художника. – Привет, Константиныч, как поживают современные передвижники? В какую сторону теперь они передвигают искусство? В реализм или в кубизм и в психоделику?

– Я вас, Иван, жду уже битых полчаса, – обиженно произнёс сухощавый мужчина, который чем-то смутно усиками и испанской бородкой напоминал киношного Арамиса в исполнении актёра Старыгина, только к сорока годам заметно высохшего, как сухофрукт.

– Покорнейше прошу простить, – я сделал мушкетёрский реверанс. – Встречался со студентами ПТУ, так одна преподавательница не хотела отпускать, пока не выудила из меня всю интересующую её информацию. Разве я мог оставить приятного во всех отношениях педагога неудовлетворённой?

– Ладно, – проворчал Константиныч, – я тут кое-что уже набросал.

Художник показал мне несколько эскизов, которые напомнили мне чем-то Гжель и Хохлому. И я даже не с первого раза разглядел саму надпись, которая гласила, что это набор оловянных солдатиков. Константиныч заметил недоумение на моём лице и тут же выложил ещё один набросок, где без всякой художественной росписи трафаретными буквами было написано: «Набор солдатиков».

– Это уже ближе к теме, – кивнул я на простой и графичный эскиз. – Я вот что подумал, дорогой мой друг Константиныч, нужно изготовить большую квадратную печать и ставить на упаковку четкий тёмно-синий оттиск. Дёшево и сердито.

Затем я выразительно прокашлялся и выложил на стол купюру номиналом в 25 рублей. Художник не менее выразительно два раза кашлянул, покосился на запертую дверь и спрятал презент во внутренний карман пиджака.

– С вами можно иметь дело, – прохрипел 40-летний, помятый сложной творческой жизнью Арамис. – Сделаю я печать. Какое будет информационное наполнение?

– Значит так, – задумался я, моментально вспомнив жаркие вдохновляющие поцелуи Виктории. – Верхняя надпись такая: «Набор фигурок». Вторая строка крупными буквами: «ЧИНГАЧГУК». Третья строка: «Сделано: „Машзавод“ г. Александровск». И последняя строчка: «Цена 4 ₽». Хотя нет. Слово «цена» напишем, а сумму проставлять не будем. Пусть этим займётся сам магазин.

– Это ещё почему? – проскрипел художник.

– По законам рынка, чем сильнее спрос, тем выше цена на товар, – криво усмехнулся я. – И вот ещё что. В слове «ЧИНГАЧГУК» центральную букву «А» нужно изобразить как индейца, стреляющего из лука. Тем же макаром делаем печать и для набора фигурок ковбоев. Только большими буквами напишем слово: «ШЕРИФ».

– И центральную букву «Р» нужно изобразить в виде фигурки ковбоя? – догадался заводской художник.

– Точно, ковбой одной рукой поправляет шляпу, – кивнул я. – И последнее, эти две печати нужны ко 2-му января следующего 1975 года. Извини, но директор требует начать продажи уже в январе. Вопросы?

– Выпьешь? – спросил меня стремительно стареющий Арамис, вытащив ящика стола маленькую чекушку водки.

– Некогда, – захохотал я, – на том свете напьёмся, Константиныч! Я улетел.

«Что ж, два важных дела на сегодня сделано, – подумал я, выскочив из кабинета художника. – Со студентами ПТУ переговорил, печати для этикеток заказал. Завтра разгребём хлам из цеха, и нужно будет в старом неухоженном помещении покрасить стены, побелить потолок, а пол ошкурить и покрыть олифой. Следовательно, пора навестить бригаду наших заводских строителей. Думаю, что к Новому году они от денежной халтурки не откажутся».

– Иван! – вдруг выкрикнул Толь Толич, показавшись в другом конце коридора. – Пожди! – махнул он рукой и побежал мне навстречу. – Я тебя везде ищу! Ты где пропадаешь?

– Что ж я у художника-то не задержался? – пробубнил я себе под нос и, улыбнувшись, сказал, – Толь Толич, работа у меня такая. Ни секунды покоя, ни минуты покоя, что же это такое? Производство само себя не организует. Сейчас самая хлопотная пора.

– Хлопотная-расхлопотная, – заворчал старший тренер. – Ты почему мне ничего не сказал? Почему я от посторонних людей узнаю, что тебе выезжать с ночёвкой из города нельзя? У нас так-то в сезоне два дальних выезда: Соликамск и Красновишерск.

– Значит, поедете без меня, – пробурчал я и пошагал к строителям, цех которых находился на территории завода. – В чём проблема?

– Что значит поедем без тебя? – опешил тренер и, схватившись за голову, посеменил по коридору рядом, – ты же наше всё, я так этого не оставлю! – ещё сильнее завёлся он. – Ты вообще соображаешь, о чём говоришь⁈

– А вы как хотели? – крякнул я. – Свесить ножки и смотреть, как я буду в одиночку тащить команду в финальный турнир? Сыграете на двух выездах без моей волшебной самозабивающей клюшки, не переломитесь. Чему всегда учил старший тренер Тарасов А. В.?

– Чему? – переспросил Толь Толич.

– Хоккей – игра коллективная, и без коллектива никакая звезда команду не вытащит, – сказал я, подняв указательный палец вверх, и вышел на улицу, куда из-за декабрьского мороза тренер без шапки и в одном тоненьком пиджачке уже не побежал.

Однако, высунувшись из дверей заводоуправления Толич Толич ещё с минуту кричал, что этот вопрос он так просто не оставит, что с этой животрепещущей проблемой дойдёт до первого секретаря местного горкома, товарища Мазеина. «И вообще, – надрывался он, – участковый – нормальный мужик! С ним можно договориться! Для командного бюджета накрыть стол в ресторане теперь не проблема».

«Проблема не в столе и не в участковом, – думал я, топая по заснеженной дороге с колдобинами от следов трактора. – Проблема в том, что при моём примерном поведении, которое не даст даже малейшей зацепки, чтоб увеличился срок высылки, в следующем сезоне я буду играть в Высшей лиге. Высшая лига – вот главная цель, а чемпионат области – это всего-навсего тренировка».

* * *

Репетиция новогоднего представления агитбригады «Фреза» на сцене городского дворца культуры шла уже целый час. И всё это время я сидел в зрительном зале и, периодически засыпая, клевал головой. По задумке Киры Нестеровой мой дедморозовский выход предполагался в самом финале концерта. Я должен был, пародируя престарелого Ельцина, поздравить всех с наступающим праздником, показать фокус с шайбами и, вызвав Снегурочку на сцену, спеть вместе со всей агитбригадой и залом финальную песню: «В лесу родилась ёлочка, а рядом с нею пень». И хоть такой режиссёрский ход выглядел довольно-таки уныло, я не возражал.

– Как тебе мой новый парик? – хихикнула Наташа Сусанина, усевшись рядом.

– Пакля белая, – поморщился я. – У тебя же свои природные волосы растут до середины спины. Зачем тебе это недоразумение?

Я снял с головы девушки синтетический парик с косой, и вдруг меня осенила одна замечательная идея.

– А я думала, что ты на меня даже и не смотришь, – игриво проворковала Сусанина, которая сегодня каждую свободную минуту крутилась вокруг моей мощной хоккейной фигуры.

– Пффф, – выдохнул я. – А ты знаешь, что вчера на завод прибегал твой ревнивый жених из горкома КПСС?

– Да? – наигранно удивилась девушка.

– Да, – прошипел я. – Потребовал от меня держаться подальше и пообещал большие неприятности.

– А ты? – захихикала Сусанина.

– Предложил ему написать совместное письмо товарищу Брежневу о том, что современные девушки совсем отбились от рук, – хохотнул я. – Не хотят выходить замуж за членов партии, насмехаются над честными сотрудниками горкомов и райкомов и нагло флиртуют с беспартийными аморальными личностями.

– И что из этого следует? – Наташа прикрыла рот рукой, чтобы своим громким хохотом не помешать репетиции.

– Из этого вытекает сразу несколько конкретных предложений, – с серьёзным видом кивнул я. – Провести симпозиум обманутых женихов-коммунистов, широко осветить сие событие в прессе и снять художественный фильм, в котором легкомысленная и симпатичная девушка, прочитав в библиотеке «Капитал», бросает известного хоккеиста и уходит жить к простому инструктору горкома.

– И что мой так называемый жених? – затряслась от тихого смеха Сусанина.

– А он оказался не так уж и глуп, – мстительно улыбнулся я. – Сразу сообразил, что если такое идиотское письмо появится на свет и ляжет на стол председателя областного комитета партии, то про карьерный рост можно смело забыть.

– Я смотрю тут кому-то неинтересно, что происходит на подмостках нашей сцены⁈ – крикнула на нас Кира Нестерова, которая в данный момент сама была на сцене и разбирала с актёрами какую-то миниатюру. – Кто-то хочет пулей вылететь из самодеятельности, так⁈