Текст книги "Анечка-Невеличка и Соломенный Губерт"

Автор книги: Витезлав Незвал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

Что же тогда разглядывали люди, если в небе не было ничего, а всего вот столько, всего столечко неба? Сказать по правде, люди вовсе и не глядели в небо – они глядели вверх, но не в небо. На что они, спрашивается, тогда глядели?

То, на что они глядели, было прекрасно и находилось высоко, но всё-таки не было небом, хотя и было прекрасно, как небо, даже прекрасней, в тысячу раз прекрасней. Находилось оно высоко, почти в небе, и было словно прекрасная картина, висящая на круглой прекрасной башне. А над ним, только гораздо выше, была вроде бы подвешена, хотя вовсе и не подвешена и всё-таки словно бы подвешена, большая золотая клетка.

Оттого, что люди, стоявшие тут, глядели вверх, стала глядеть вместе со всеми и Анечка. А пока Анечка-Невеличка глядела вместе со всеми вверх на прекрасную клетку, находившуюся высоко и вроде бы подвешенную, хотя вовсе и не подвешенную и все-таки словно бы подвешенную, сверху послышалось: б л ям! б л ям! б л ям! И звон этот был прекрасен – блям! блям! блям! – и прозвонило двенадцать раз: блям! блям! блям!

А когда прозвонило двенадцать раз – блям! блям! блям! – клетка, большая золотая клетка, вроде бы подвешенная, хотя вовсе и не подвешенная и всё-таки словно бы подвешенная, отворилась, и в ней появилась такая красота, что Анечка даже позабыла положить на тротуарную плитку пятачок, но так, чтобы Соломенный Губерт не видел, на какую.

В клетке появилась кукла – большая, как святые в соборе. Она немного постояла и, когда все на неё нагляделись, куда-то ушла. Едва она ушла, появилась другая кукла, тоже большая, как святые в соборе; она тоже немного постояла и тоже куда-то ушла, когда все на неё нагляделись. Едва она ушла, появились ещё и третья, и четвёртая, потом пятая и шестая куклы. Но когда, постояв немного, они ушли, появились восьмая и девятая, затем – следующие, и, наконец, двенадцатая кукла, тоже большая, как святые в соборе; она тоже немного постояла и тоже куда-то ушла.

А потом, когда она тоже немного постояла и тоже куда-то ушла, высоко, очень высоко на прекрасной башне, в окошечке прекрасной клетки, которая была вроде бы подвешена, хоть вовсе и не подвешена и всё-таки словно бы подвешена, появилось нечто страшное. И оно было прекрасным, хотя и страшным. То, что появилось – страшное, хотя и прекрасное, – было Смертью, и Смерть эта звонила в колокольчик, а потом кланялась, и это было страшно, хотя и прекрасно. Позвонит в колокольчик, а потом кланяется.

Когда Смерть вдоволь назвонилась и накланялась и дверка, словно бы её захлопнул ветер, затворилась, а Смерть, которая сколько звонила, столько и кланялась, исчезла за этой дверкой, наверху, над большой золотой клеткой, прокричал петух.

И хотя дверка затворилась, а Смерть исчезла и прокричал петух, люди, стоявшие внизу, всё ещё глядели вверх, словно бы ожидая, когда дверка снова отворится. Анечка-Невеличка тоже глядела вверх вместе со всеми на прекрасную золотую клетку, которая была вроде бы подвешена, хотя вовсе и не подвешена, и всё-таки словно бы подвешена.

Потом все стали о чём-то перешёптываться и смеяться, но так как прекрасная дверка золотой клетки больше не отворилась, разошлись кто куда, однако по дороге останавливались и снова глядели и только потом расходились поодиночке – кто туда, кто сюда, а кто ещё куда-то; или вместе – эти туда, а те сюда.

А так как всё, что произошло, было удивительно и прекрасно, Анечка-Невеличка поглядела ещё раз вверх, потом ещё раз вниз, потом снова вверх, а потом опять вниз.

Тут она вспомнила предупреждение Соломенного Губерта и удивилась, что он оказался прав: Смерть действительно была недалеко, и Анечка увидела её собственными глазами. Затем она вспомнила, что надо пробежать ещё вот столечко и положить на какую-нибудь плитку пятачок, но так, чтобы Соломенный Губерт не видел, на какую.

Она пробежала ещё вот столько, всего вот столечко, а когда вбежала под высокий свод, положила пятак на одну из плиток и поглядела в сторону высокого столба, видел Соломенный Губерт или не видел.

Но сколько Анечка ни смотрела, Соломенного Губерта нигде не было, и она не знала, подглядывает он или не подглядывает. Тогда она повернулась в сторону длинного коридора под высоким чёрным сводом и увидела большое-большое, вернее сказать, огромное окно, за которым оказалось нечто столь удивительное, что Анечка-Невеличка забыла и про пятак, и про Соломенного Губерта, а только глядела да глядела, раздумывая, что бы это – столь удивительное – могло быть за большим-большим, вернее сказать, огромным окном.

Что же там было?

Глава седьмая, в которой Анечка-Невеличка видит за большим-большим, вернее сказать, огромным окном нечто удивительное

БЫЛО ОНО СТЕКЛЯННЫМ, СЛОВНО зеркало, за которым что-то происходит. Словно бы зеркало и словно бы не зеркало, хотя и было стеклянным. Было оно словно рама, но огромная, большая рама, за которой преспокойно могли поместиться комната, кухня, амбар и ещё комната. И за огромной этой, вернее сказать, очень большой рамой стояли стеклянные одноногие кругляки– точь-в-точь высокие грибы! – а возле каждого сидели чёрные, будто собравшиеся на похороны, мужчины в чёрных костюмах и белые, будто собравшиеся на свадьбу, дамы в белых платьях.

На головах у белых дам были красные, голубые и золотые шляпы, такие большие, что дамам невозможно было заглянуть в глаза. Чёрным мужчинам в чёрных костюмах тоже невозможно было заглянуть в глаза, потому что перед глазами держали они огромные, вернее сказать, очень большие страницы и, как на похоронах – ну просто совсем как на похоронах! – пели по нотам. Что они пели? Что же они пели? Анечке показалось, что поют они вот что:

Прорасти, душа, из мрака, Как

горошина из праха; Будешь ты

весной в стручках, Стережёт

их дед в очках, Он приятель

живодёра; Упаси нас

от раздора! Аминь!

Или, может быть, пели они вот что:

Чёрная стена во ржи,

Нам дорогу укажи,

Чтобы в поле не пропасть нам,

Чтоб в болото не попасть нам,

Где могилки у реки

И блуждают огоньки.

Могли они петь ещё и вот что:

Ой могила, ты могила,

Впрямь ли жизнь в тебе уныла?

Есть ли в речках твоих раки?

Есть ли в поднебесье птахи?

Много ли в полях зайчишек,

Бьют ли серых из ружьишек?

Иль в картошки целится,

Кто в тебе поселится?

Пели мужчины ещё что-то очень грустное и при этом – совсем немножко, просто чуточку – отхлёбывали из маленьких белых напёрстков, по виду просто игрушечных. Отхлебнув глоток, они разглаживали усы, а потом прикладывали к лицу большие красивые полосатые платки и плакали.

У белых дам в белых платьях и в красных, голубых и золотых шляпах, таких больших, что дамам невозможно было заглянуть в глаза, были огромные, вернее сказать, очень большие рты, словно бы дамы держали в них розы. И когда дамы что-то шептали, казалось, что розы раскачивает ветер. Дамы шептали и слушали пение чёрных мужчин в чёрных костюмах, а те, по всей вероятности, пели вот что:

Роза, роза, ночь настала.

Дней минувших не вернёшь.

Ты почти уже увяла И до

святок пропадёшь.

И начнут тебя метели

Снегом белым засыпать.

Роза, роза, неужели

Не воскреснешь ты опять!

Дамы слушали и молчали; а пока они молчали, между стеклянных одноногих кругляков расхаживали три чёрных господина в чёрном – высокий, средний и невысокий, просто совсем низенький; они не присаживались ни на минутку, а только расхаживали и кланялись, да ещё носили на руке большие белые башни и не переставая кланялись. Не переставая кланяться, они зажигали спички и светили белым дамам в белых платьях и больших шляпах в глаза, и вдруг оказывалось, что в глаза можно заглянуть. Глаза у дам были большие, словно у кошек, только больше, намного больше! А три чёрных господина в чёрном – высокий, средний и невысокий, просто совсем низенький, – которые всё время кланялись и носили белые башни, и зажигали спички, и светили белым дамам в белых платьях и в больших шляпах в глаза, эти три господина не пели, а постоянно что-то приговаривали.

Что же они приговаривали? Приговаривали они, вероятно, вот что:

Отыскали в буераке

Замечательную кадь. Все,

какие есть, собаки стали

прыгать и скакать!

Что же, что же в той кадушке?

Там заморская княжна —

Не богаче побирушки,

Но прекрасна и нежна!

Тут пришёл колдун-пустынник

И упрятал кадь в подкоп;

Прилетел с ним дрозд-рябинник,

А потом настал потоп.

Или, может быть, приговаривали они вот что:

Перед самым алтарём

Примостился хитрый гном;

Что-то шепчет и бормочет,

Свечи гасит, ножик точит

Коротышка-бормотун.

Этот гном и есть колдун!

Могли они приговаривать ещё и вот что:

Чёрный мак в саду цветёт,

Марья замуж не идёт,

Всё мотает пряжу, пряжу:

Не просите – не уважу,

Замуж, мол, успею!

Что нам делать с нею?

Что же это была за огромная, вернее сказать, очень большая рама, за которой стояли стеклянные одноногие кругляки – точь-в-точь высокие грибы? Что же это были за чёрные мужчины в чёрных костюмах, белые дамы в белых платьях и в больших шляпах и три чёрных господина в чёрном – высокий, средний и невысокий, просто совсем низенький, – причём было всё это словно бы зеркало и словно бы не зеркало, а всё-таки зеркало, за которым что-то происходит?

Внезапно, откуда ни возьмись, появился рядом с Анечкой-Невеличкой Соломенный Губерт, и она спросила, что же это такое – словно бы зеркало и словно бы не зеркало, а всё-таки зеркало, за которым что-то происходит?

Соломенный Губерт поглядел, куда показывала Анечка, и сказал:

– ТАМТАМ ТАМБАР!

Глава восьмая, в которой Анечка-Невеличка не может столковаться с Соломенным Губертом по поводу разных слов

– АМБАР? – УДИВИЛАСЬ АНЕЧКА.

– ТАМТАМ ТАМБАР! – повторил Соломенный Губерт.

Вы не так сказали: надо – ТАМАМ ТАМБАР! ТАМТАМ ТАМБАР! – упрямо повторил Соломенный Губерт.

– Тогда «амбар» не получается! И разве там амбар?

– Там бар!

– Тамбаров у нас в деревне нету, одни амбары.

– Что вы про какой-то амбар заладили? Там – обыкновенный бар! – рассердился Соломенный Губерт, показывая туда, где было словно бы зеркало и словно бы не зеркало, а всё-таки зеркало.

– А у нас говорят «амбар»!

– Бар!

– Бар так бар! А телеги и кони где же?

– Откуда тут коням взяться? – удивился Соломенный Губерт.

– У нас возле бара-амбара всегда телеги и кони есть.

– Неужто за столиками сидят?

– Что вы! Иногда стоят, а иногда лежат.

– А заказывают кофе с молоком или мороженое?

– Мороженое? А что это?

– Такая вещь замороженная.

– Нос, что ли? – предположила Анечка.

– Да нет! Такая замороженная вещь, которую едят.

– Снег, значит! Верно! Лошади иногда едят снег.

– Мороженое – замороженное и сладкое!

– Значит, не снег…

– Заказывают они мороженое или не заказывают?

– А зачем?

– Чтоб съесть!

– Да они овёс едят.

– Из тарелки или из чашки?

– Овёс насыпают в мешочек.

– Я себе тоже закажу когда-нибудь!

– Овёс? – удивилась Анечка.

– Кофе с молоком в мешочек!

– В мешочке кофе только в зёрнах бывает.

– Зёрна я не пью. А конь не разобьёт зеркало?

– Какое зеркало?

– Ну в раздевалке.

– А разве в амбаре…

– В баре!!!

– …есть раздевалка?

– Конечно! Кто пудрится, кто шляпу нахлобучивает, кто меха поправляет! – объяснил Соломенный Губерт.

– А у нас говорят «мехи»!

– Какие такие «мехи»!

– Для огня! В кузнице!

– Что ещё за «вкусница»?

– Кузница! Где кузнец!

– Понятно! Лужайка, значит, с кузнечиком?

– Не лужайка и не кузнечик, а кузнец!

– Что ещё за кузнец такой? Ну-ка расскажите!

И Анечка-Невеличка стала рассказывать Соломенному Губерту про кузнеца.

Глава девятая, в которой Анечка-Невеличка рассказывает Соломенному Губерту про кузнеца

Кузнец – это большой чёрный человек, который встает вместе с солнцем и съедает большую тарелку похлёбки. Все люди не сильные, а кузнец – сильный. Возьмётся за телегу, подставит под неё спину, приподымает и снимет колесо.

Только начало светать, и в небе ещё заря, а кузнец уже стоит возле большой чёрной дыры, похожей на чёрную карету, бросает туда горстями уголь и качает мехи. Да при этом ещё курит трубку. Курит и подкачивает. Отовсюду прилетает воздух и раздувает искры. Искры эти вовсе не похожи на голубые звёзды за туманом, а похожи на цветы, засыпанные золой.

Вдруг в окошке взлетает пламя. Кузнец затянется своей трубкой, а из чёрной дыры, возле которой он качает мехи, выскакивает большой огонь. И тут в кузне настаёт утро.

Потом кузнец наденет чёрный кожаный фартук, схватит клещами железо, опустит в огонь и подкачает мехи. Возле его сапога пробегает крыса. Кузнец и не замечает. Он глядит на железо, которое желтеет, желтеет и вдруг делается красным, как огонь. Даже не разберёшь, где огонь, а где железо.

Тогда кузнец перестаёт качать мехи, вытягивает клещами железный огонь, и тот сыплется на "землю, словно цветы. Возле кадушки бегает крыса, и глаза у неё тоже красные. Вот кузнец опускает железный огонь в кадушку с водой – в кадушке как зашипит! – и крыса убегает. И кошка убегает. А птицы улетают.

Потом кузнец кладет железо на наковальню и колотит по нему кувалдой. Искры летят большущие, как мяч. И маленькие искорки отскакивают в стену. Кузнец колотит кувалдой и молчит. Иногда, правда, поёт. Только его не слышно. А поёт он вот что:

Шёл на плаху, был не весел,

Буйну голову повесил.

«Зажигайте тридцать свечек.

Тридцать я сгубил овечек.

Скоро с жизнью я расстанусь —

Чёрным воронам достанусь,

Да медведям с упырями,

Да ежам с нетопырями…»

Он со всеми распрощался

И на ёлке закачался.

Вороньё над ним маячит,

Да никто по нём не плачет.

Курицы кудахчут и бегают по огороду. Кузнец колотит кувалдой и поёт. Мимо телега проехала. Кто-то входит в кузню. Кузнец не слышит. Колотит и поёт. Человек стоит в кузне, а кузнец его не замечает. У кузнеца только искры и дым перед глазами. Человек здоровается. Потом ещё здоровается. Тут кузнец его слышит. Потом видит его, перестаёт колотить и выходит из кузницы. А там стоит телега, а на телеге лежит плуг. Он снимает плуг, взваливает на спину и несёт.

Потом коней подковывает.

Потом возвращается, опять заходит в кузницу, качает мехи и дымит. И кошка возвращается, хотя, того и гляди, снова убежит. А кузнец качает мехи и поёт. Поёт он теперь вот какую песню:

«Ой на горке вырос цветик,

Ты его понюхай, светик!»

«Мне твой цветик не в понюшку,

Сена дам коням в кормушку!»

«Сена ты им не стели —

Наши кони не пришли.

Ты их в городе ищи,

На базаре посвищи;

Возле мельничной стены

Кони съели белены.

Возле мельничной ограды

Ели сало конокрады.

Их разбойные ножи

Перерезали гужи.

А ножам, брат, не перечь —

Поучись коней стеречь…»

И тут наступает полдень. Кузнец бросает железо и нянчит двоих детей. Хотя он и чёрный, дети его не боятся. А кузнец качает их на руках и поёт: Повезли её в грозу На немазаном возу.

В землю закопали,

Надпись написали:

В королевском замке

Взяли муху в мамки.

С королевского стола

Муха ела и пила.

Каши не доела —

В супе околела.

Повезли её в грозу

На немазаном возу.

В землю закопали,

Надпись написали:

В королевском замке

Взяли муху в мамки…

Кузнец нянчит детей и поёт дальше. Потом поест похлёбки и снова поёт. А в конце споёт так:

В землю закопали,

Горько зарыдали.

И тут песня кончается.

Вдруг гром как загремит! Это кузнец опять идёт в кузню. А дети глядят, как он качает мехи и как в окошке взлетает пламя. Поглядят-поглядят и убегают.

Зимой, когда снег, кузнец набирает его в кадушку и опускает туда железный огонь. В кадушке как зашипит! Но никто и не шевельнётся. А снег идёт. Кузнец закрывает дверь и греет руки в чёрной дыре. Кузнец чёрный-пречёрный, но печная труба ещё чернее.

Вечером он идёт из корчмы и опять распевает:

Ой да что за палец —

Всё болит, докучный!

Ой да что за танец,

Если парень скучный?

Олариа-ола! Если скучный будешь,

Разболится палец —

Танцы позабудешь!

Потом кузнец уснёт и спит. Спит до самого утра. Вот что такое кузнец.

Глава десятая, в которой Анечка-Невеличка и Соломенный Губерт, оставаясь в Тут, внезапно окажутся в Гдетотам

РАССКАЗЫВАЯ ПРО КУЗНЕЦА, Анечка-Невеличка шла всё время за Соломенным Губертом по длинному коридору под высоким чёрным сводом. Когда длинный коридор кончился и не стало свода, они очутились у дома, который оказался таким большим, что просто конца ему не было.

Был он весь из стекла, и в нём было всё. Прямо сразу, за бесконечным стеклянным окном, стояли дамы, с виду словно бы куклы; стояли они толпой, глядели и не моргали. Было удивительно, что они стояли, глядели и не моргали, однако это было так. Каждая странно поднимала вверх руки, причём все они не шевелились, а только стояли, глядели и не моргали.

Соломенный Губерт несколько раз махнул рукой, словно хотел поймать муху, и Анечке интересно было, моргнут дамы или не моргнут. Но дамы не моргали, а всё время глядели и стояли со странно поднятыми вверх руками.

Одна из них, тоже со странно поднятыми вверх руками, поднимала их как-то по-особенному. Она словно бы манила пальцем, приглашая куда-то, за бесконечное стеклянное окно, мимо остальных дам, которые стояли, глядели и не моргали. У дамы этой, которая словно бы манила пальцем, приглашая куда-то, рот был приоткрыт, и она, казалось, говорила вот что:

Заходите к нам с колядкой,

Только дверь заприте,

Ведьму вредную украдкой

В дом не приведите.

А не то она с берёзок

Наломает вскоре

Гибких прутьев,

чёрных розог

Неслухам на горе.

Или, может быть, говорила она вот что:

Не ходи на сеновал,

Там гончар заночевал;

Всех, кто ел хозяйкин мёд,

Он в котомке унесёт!

Могла она говорить ещё и вот что:

Ну-ка, те и эти,

Все за мною, дети!

В рощу за плотину

Собирать малину

Или рвать полынь-траву,

Или лютики во рву,

Или маргаритки

Около калитки;

Золотой дракон живёт,

Он дворец нам отопрёт!

Этот, эта, тот и та,

Отворяйте ворота!

Анечка-Невеличка с радостью пошла бы за дамой, странно поднимавшей вверх руки и словно бы манившей пальцем, приглашая куда-то, и Соломенный Губерт тоже с радостью бы пошёл, но в бесконечном стеклянном окне нигде не было стеклянных дверей, которые бы отворились. Как же могла Анечка-Невеличка пойти куда-то и куда мог пойти Соломенный Губерт, если в бесконечном стеклянном окне нигде не было стеклянных дверей, которые бы отворились?

А как там было красиво, в бесконечном стеклянном окне! Там было всё. Были там кровати, великолепные и прекрасные, были там стулья, были там столы, было там всё на свете. Ещё там был конь, и барабан, и поезд. И было там ещё много всего: были там кавалеры, дамы, дети и деревья, было всё. Да! Там было всё!

Пока Анечка-Невеличка удивлялась, что там есть всё на свете, и пока огорчалась, что в бесконечном стеклянном окне нигде нету стеклянных дверей, которые бы отворились, она вдруг заметила, что где-то вдали, позади дам со странно поднятыми вверх руками, дальше кроватей, великолепных и прекрасных, даже намного дальше стульев – чуть ли не в самом конце мира, где было всё, ну просто всё! – стоит она сама, а с ней Соломенный Губерт, что там стоят они оба и глядят оттуда на самих себя, стоящих перед бесконечным стеклянным окном.

Да-да! Были они там, чуть ли не в самом конце мира, где есть всё, и в то же время здесь, перед бесконечным стеклянным окном, где не было стеклянных дверей, которые бы отворились.

Были они тут, и были они где-то там. Одновременно Тут и Гдетотам. Было это странно, но тем не менее было это именно так.

Глава одиннадцатая, в которой Анечка-Невеличка и Соломенный Губерт рассуждают по поводу «Тут» и «Гдетотам»

– ОТ МЫ И ТУТ И ГДЕ-ТО ТАМ, – сказала Анечка-Невеличка.

– Очень рад! – заметил Соломенный Губерт.

– Чему? – удивилась Анечка. – Я вот не знаю, рада я или не рада. Даже страшно немножко. А вы правда рады?

– А то нет!

– Почему?

– Потому что я потерял шляпу в Тут, а в Гдетотам не терял.

– Но в Гдетотам на вас тоже нету шляпы. Разве не видите?

– А если в Гдетотам я её просто дома забыл?

– А так бывает?

– Конечно! Я ведь её не терял в Гдетотам!

– Откуда вы знаете?

– В Гдетотам я ведь не гулял по набережной!

– Неужто вы помните, что было в Гдетотам?

– В Тут я, конечно, не могу этого помнить.

– А разве можно помнить где-нибудь ещё, если не в Тут?

– А вот можно!

– А как?

– А вот очень просто!

– Ну где?

– Где? А вот в Гдетотам!

– Значит, и я буду помнить в Гдетотам, что было со мной в Гдетотам.

– Ни в коем случае! Вы забывчивая!

– Вовсе я не забывчивая!

– Вы не забывчивая в Тут! А в Гдетотам?

– Раз я не забывчивая в Тут, с чего мне быть забывчивой в Гдетотам?

– Всякое случается!

– Откуда вы знаете?

– Оттуда!

– Оттуда? Вы разве бывали уже в Гдетотам?

– Ого-го! Сколько раз!

– Расскажете?

– Много будете знать, скоро состаритесь!

– Ну и пусть состарюсь! Хоть большая вырасту! Расскажите скорее про Гдетотам!

И Соломенный Губерт стал рассказывать, как он бывал в Гдетотам.

Глава двенадцатая, в которой Соломенный Губерт рассказывает как он бывал в ГДЕТОТАМ

– Стоит мне уснуть, и я попадаю в Гдетотам. В большой такой сад. А на деревьях растут бутылки с малиновым сиропом. Сорвал и пей!

Ух, до чего холодный! Даже допить невозможно. Приходится выплеснуть остатки в красивый такой ручей; а в ручье плавают яркие фонарики!

Срываю ещё бутылку – и эта холодненькая! Что не выпил, выливаю. Только не в ручей, а в колодец.

А в колодце сидит дракон. Он как заорёт: «Я твоя жажда!» А я срываю бутылки, отпиваю немного и остатки – в колодец! Дракон только пасть разевает. А я сорвал последнюю бутылку, отпил и, что осталось, – опять в колодец. Тут дракон захлопывает пасть, и кончено!

Потом я попадаю в сад, где сплошь растут ученические перья. Сорвёшь одно, макнёшь: большой чёрный пруд и пишешь на стене:

или

Соломенный Губерт заслужил самописку

Тут я – хватъ какую-то метлу и давай трясти её! Потрясу-потрясу, а в метле – самописка!

Ещё бывает, бегаю от окошка к окошку и гляжу, как ребята пишут в школе контрольную по арифметике. А у меня с собой рогатка. Я – раз! – и цифрой прямо в собственную тетрадку, которая на парте моей лежит. А потом – ещё одной цифрой, а потом – пятью сразу. И контрольная готова!

Ещё бывает, льва поймаю. Сижу на большом ящике, а лев идёт по своим делам. А я кинул в ящик рогалик и жду. А лев приглядывается. Потом прыг в ящик! И готово! Поймали! А я на пятке повернусь, и ящик поехал. Едем по мосту. А люди выходят с флагами и кричат: «Ура! Он поймал льва!»

И мне вручают главный приз.

Я, когда сплю, всегда попадаю в Гдетотам.

Вот оказался я в физкультурном зале. И никого там больше нету, кроме сотни тапочек, которые гоняются за мной. Я – раз! – и на потолок. А тапочки бегут по стенам и тоже на потолок. А с потолка падают, как тараканы, и всмятку разбиваются. После этого где уж им ловить меня!

Потом я попадаю в погреб. А там два разбойника прячутся. У них с собой корзина, а в корзине узел с сокровищами. И никак они не могут развязать узел на узле. Развязывают, развязывают – никак не развяжут. И всё время друг друга по башке лупят. Как даст один другому, так из стенки кирпич вываливается! А когда в стенке дыра получилась, я убежал и позвал пожарников. Пожарники трубили и поливали погреб из шланга. Весь-весь залили. Тут узел и выплыл. Я его развязал, а в нём – осиное гнездо!

Однажды прихожу в чулан; а там целая куча яиц. Разбиваю одно, из него выскакивает солдат и – раз! – в окошко. Второе разбиваю – тоже солдат и тоже в окошко. И в третьем солдат. Я все яйца разбил, и в каждом было по солдату. А в последнем оказался конь.

Сел я на коня и приказал солдатам строиться. Солдаты построились и запели:

На высокой ели,

Атъ-два!

На высокой ели

Воры порох ели,

Атъ-два!

Атъ-два!

Были эти воры,

Атъ-два!

Были эти воры

Страшные обжоры,

Атъ-два! Атъ-два!

А когда объелись,

Атъ-два!

А когда объелись,

Дрынъ! – и разлетелись.

Атъ-два!

Атъ-два!

Потом я скомандовал: «Разойдись!» – и солдаты пошли по домам.

Ещё бывает – стою на полу, а надо мной гиря от ходиков. Я хвать за неё – и вверх! Колесики крутятся, часы стучат, а я лечу. Выше! Ещё выше! Вдруг гиря трах-тарарах обо что-то, и я – вниз! Падаю, падаю, падаю… Потом как закричу и проснусь.

Стоит мне уснуть, я всегда попадаю в Гдетотам. А когда просыпаюсь, снова оказываюсь в Тут.

Глава тринадцатая, в которой Анечка-Невеличка и Соломенный Губерт, находясь в Тут, решают, что очутились в Гдетотам

– Я ТОЖЕ, КОГДА СПЛЮ, ПОПАДАЮ в Гдетотам, – сказала Анечка. – Но сейчас-то я не сплю, а в Гдетотам очутилась.

Она глядела не отрываясь в самый конец мира за бесконечным стеклянным окном и видела там себя и Соломенного Губерта, и было это наяву – ведь она ясно видела и себя, и Соломенного Губерта.

– А я в Гдетотам плавать умею! – сказал Соломенный Губерт и прищёлкнул пальцами. Прищёлкнул пальцами он и в Тут, и в Гдетотам.

– Прыгну в реку и выловлю шляпу! – продолжал он уверенно.

– А если шляпа утонула?

– На дне найду.

– А если её Рыба-Кит проглотила?

– Проткну Рыбу-Кит гарпуном!

– А вдруг шляпа размокла?

– Высохнет!

– А если высохнет и ничего не останется?

– Тогда я тоже стану невидимкой.

– Как это?

– А вот как! – сказал Соломенный Губерт и отпрыгнул на одной ножке от бесконечного стеклянного окна.

– А я вас вижу! – сказала Анечка-Невеличка.

– Вы меня видите в Тут! А в Гдетотам видите?

Анечка поглядела в бесконечное стеклянное окно.

– Нет, в Гдетотам не вижу.

– А сейчас? – спросил Соломенный Губерт и шагнул к бесконечному стеклянному окну.

– Сейчас вижу.

– И в Тут, и в Гдетотам? – Да.

– Значит, Соломенную Шляпу я найду.

– Но тогда придётся стать невидимкой в Тут!

– Попытаюсь!

– Как? – спросила Анечка-Невеличка.

– Очень просто! – ответил Соломенный Губерт.

– Как – просто?

– А так! Мы забудем, что мы в Тут, и представим, что мы в Гдетотам.

– Но ведь в Тут мы всё-таки останемся!

– Лично меня уже в Тут нету. Лично я нахожусь в Гдетотам.

Анечка-Невеличка поглядела в самый конец мира за бесконечным стеклянным окном и снова увидела себя и Соломенного Губерта, который сказал:

– Я нахожусь в Гдетотам, видите? Я только в Гдетотам, и больше нигде меня нету.

Анечке вдруг показалось, что голос Соломенного Губерта приходит из далёкого далека, почти с самого конца мира за бесконечным стеклянным окном.

«Ой, он уже в Гдетотам, и больше нигде его нету!» – подумала Анечка. Но тут она услыхала его голос так близко, словно бы Соломенный Губерт стоял рядом. И тогда ей показалось, что и она тоже в Гдетотам и что больше нигде её нету.

ДЕЙСТВИТЕЛЬНО БЫЛА ОНА В ГДЕТОТАМ,

И БОЛЬШЕ НИГДЕ ЕЁ НЕ БЫЛО.

И БЫЛ С НЕЙ В ГДЕТОТАМ СОЛОМЕННЫЙ ГУБЕРТ

Глава четырнадцатая, в которой Анечка-невеличка и Соломенный Губерт не могут сделать ни шагу

ДАЙТЕ МНЕ, ПОЖАЛУЙСТА, руку. – сказал Соломенный Губерт, стоя у большого шкафа и раскачиваясь, точно паяц на ниточках.

Анечка попыталась протянуть руку, но это почему-то не получилось, и она сказала:

– У меня почему-то не получается. Вы лучше подойдите ко мне!

– Или вы ко мне!

Анечка попыталась сделать и это, но и это не получилось: ноги её не отрывались от земли. Тогда Анечка потянулась рукой к руке Губерта, но тут же потеряла равновесие и тоже закачалась, точно паяц на ниточках.

– Вы что это вытворяете? – крикнул Соломенный Губерт.

– Руку вам протягиваю!

– Да вы всё время качаетесь!

– И вы тоже!

– Вы что, хоть на минутку остановиться не можете? У меня же голова закружится! – резко сказал Соломенный Губерт и зажмурился.

Анечка расставила руки и, удержав равновесие, перестала качаться. Зато Соломенный Губерт с зажмуренными глазами раскачивался и раскачивался, точно паяц на ниточках.

– Немедленно остановитесь! – закричал он.

– А я остановилась. Откройте глаза и увидите. Вы руки расставьте и тоже остановитесь! – посоветовала Анечка.

Соломенный Губерт открыл глаза, расставил руки и сразу же перестал раскачиваться.

– Что это?! Ой! – крикнула вдруг Анечка-Невеличка. – Видите?!

– Вижу! – ответил Соломенный Губерт.

То, что они увидели, хоть и было удивительно, но было на самом деле. Откуда ни возьмись, появились два сапожка и преспокойно стали расхаживать. Таких сапожков Анечка никогда не видела. Были они до колена, не выше, а расхаживали как ни в чём не бывало.

Потом, откуда ни возьмись, появилась вторая пара сапожков, за ней – ещё несколько пар, и тоже стали расхаживать как ни в чём не бывало, хотя были тоже до колена, не выше.

– Бегают, как цыплята! – шепнула Анечка.

– Как страшилы бегают! – сказал Соломенный Губерт.

– Тише! – испугалась Анечка. – Вы их обидите, и они могут на нас напасть…

– Я бы этого им не советовал!

– Я бы тоже. Я бы им советовала бегать, как цыплята.

– А что толку, если они будут бегать, как цыплята?

– Я их позову, и они, может быть, подбегут! – сказала Анечка и позвала: – Цып-цып-цып, цыплятки! Не бойтесь! Цып-цып, идите сюда!

Сапожки сразу же подошли близко-близко. Стоило протянуть руку, и можно было их поймать. Анечка потянулась было, но покачнулась, точно паяц на ниточках, и чуть не стукнулась головой об пол. Однако она успела схватить в каждую руку по сапожку, вернее сказать, не схватить, а просунуть в один сапожок одну руку, а в другой – другую.

И тут случилась поразительная вещь: Анечка побежала на руках, словно руки её превратились в ноги!

Соломенный Губерт вздрогнул и сразу же закачался, точно паяц на ниточках. И хотя качаться было очень неприятно, он бы предпочёл стоять и качаться, чем видеть, как Анечка-Невеличка бегает на руках, словно на ногах.

– Остановитесь! – крикнул он, когда Анечка пробегала мимо.

– Не получается! – на бегу ответила она.

Вдруг какой-то громкий голос, словно бы где-то заговорило радио, только громче, намного громче, приказал:

– Выключить ток!

Что-то щёлкнуло, и все сапожки – до колена, не выше – остановились. Вместе с остальными остановились сапожки, которые были на Анечкиных руках, и она во весь рост шлёпнулась на пол, причём сапожки сразу же соскочили с её рук.

– Не плачьте! – крикнул Соломенный Губерт. – Надо действовать.

– Я не плачу.

– Но и не действуете!

– Как же мне действовать? Встать, может быть?

– Этого я бы не советовал!

– Почему?

– Потому что у вас ноги опять прилипнут к земле.

– Что же делать?

– Обуйте сапожки, как положено.

– Значит, правый на правую ногу?

– Верно. А левый – на левую!

Анечка-Невеличка так и сделала.

– Теперь встаньте! – посоветовал Соломенный Губерт, раскачиваясь, точно паяц на ниточках.

Анечка-Невеличка встала на ноги, а встав, так обрадовалась, что даже подпрыгнула. Когда она подпрыгнула, ей показалось, что она легче перышка. Опустилась она тоже легче перышка, а опустившись, опять подпрыгнула и опять опустилась. Внезапно где-то заиграла музыка, и оказалось, что Анечка, прыгавшая и опускавшаяся легче перышка, танцует.

Тогда она принялась ещё и напевать и запела вот что:

Ты неси меня, перо,

В облачное серебро.

Выше крыш и чердачков,

Выше лёгких паучков.