Текст книги "Робот и бабочка"

Автор книги: Витауте Жилинскайте

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

БЕГЛЯНКИ ИЗ АКВАРИУМА

Забурлила вода, пошла кругами – в аквариум бросили большую раковину, настоящую морскую красавицу, многоцветную, рогатую, колючую. Пока она опускалась на дно, две маленькие аквариумные рыбки, Ките и Пите, забились в уголок, не зная, что и думать, боясь и плавничком шевельнуть.

Когда вода успокоилась, раковина огляделась по сторонам и недовольно буркнула:

– Вот, значит, куда я угодила… В стеклянный ящик. Фу!

Рыбки не отозвались – они еще не очухались от пережитого страха.

– До чего дожила! – разворчалась рогатая красавица. – Тоже мне жилплощадь: в этом ящике и повернуться-то негде.

– Это не ящик, – расхрабрившись, пискнула Ките.

– Это аквариум, – добавила Пите.

– Аквариум? Какой еще аквариум? Ерунда! Фу! – совсем расстроилась раковина. – Ну и загнали же меня в дыру.

– Не огорчайся, – попыталась утешить ее Ките. – Тебе у нас понравится. Погляди, сколько тут на дне красивых гладких камушков, какие высокие водоросли, а ночью…

– А ночью, – перебила ее Пите, – зеленая лампочка светится.

– Фу-фу-фу! – презрительно запыхтела раковина. – Подумаешь, камушки!… Лампочка светится, подумаешь, какое дело!… Водоросли!… Фу! – Все было ей тут не по душе.

– Кроме того, у нас на дне есть… – начала Ките.

– Еще у нас есть, – перебила ее Пите, – блестящая денежка. Если хочешь, можешь считать ее своей.

– Да, да, пусть она будет твоей, – охотно согласилась Ките. Рогатую гостью тронула доброта маленьких хозяек.

– Ладно уж, спасибо, – смягчившись, поблагодарила она. – Только зачем оно мне нужно, это ваше, с позволения сказать, сокровище? Там, где я жила раньше, любые драгоценности валялись, жемчужин можно было сколько угодно набрать, золотыми монетами все дно усыпано, никто на них и внимания-то не обращает…

Рыбки разинули рты от удивления.

– Неужели есть на свете такой аквариум?

– Аквариум? Ха-ха! – рассмеялась ракушка. – Это не аквариум, это океан.

– Океан, – в один голос повторили рыбки. – Океан…

Слово «океан» звучало для них так торжественно и было исполнено такой великой тайны, что они взволнованно на все лады повторяли и повторяли его, пока наконец Ките не спросила:

– А далеко он, этот ваш океан?

– А как он выглядит? – не выдержала Пите.

– Неужели вы никогда не слыхали про океан? – ужаснулась раковина. – Ну и темнота! Ну и попала же я, фу-фу!

– Так нам же никто ничего не рассказывал, – жалобно оправдывалась Ките.

– Ведь мы и родились-то в аквариуме, – вздохнула Пите.

– Будь добра, расскажи, – дружно попросили обе.

Рогатой многоцветной раковине лень было и языком шевельнуть, но чем еще заняться в этом тесном стеклянном ящике, который называется аквариумом? И к тому же рыбки оказались такими приветливыми и внимательными, что, вздохнув, она начала свое повествование.

– Океан… По океану можно плыть всю жизнь, но до конца так и не доплывешь. Воды его глубоки и таинственны, в самый ясный день на дно не проникает ни единого солнечного лучика. Наверху, на волнах, качаются чайки и корабли. И не знают они, какие скалы на дне возвышаются, какие деревья там ветвятся, какие коралловые лабиринты понастроены, какие там лужайки, густой травой и цветами заросшие… А рыбы, рыбы!… Огромные, как эта комната, и крошечные, меньше вашей чешуйки. Есть и летающие, и светящиеся, и поющие. Даже в пасти хищной акулы шныряет маленькая, похожая на вас, рыбка и подбирает между страшных зубов крошки пищи, будто щеточкой их чистит, и акула этих рыбок не трогает, они – ее лучшие друзья.

Рассказала раковина и про большой старинный корабль, который потонул целых две тысячи лет назад. Любопытная рыба-пила, желая узнать, что у него внутри, распилила его своим носом-пилой. Оказалось, он был нагружен кувшинами с вином – амфорами, и – вы только представьте себе! – один шалопай осьминог, прихватив щупальцем камень, открыл горлышко у амфоры, высосал содержимое и так налакался, что перепутал все свои многочисленные ноги, они сплелись в клубок и до сих пор, небось, не распутались. Будет знать, как пьянствовать, ха-ха!…

У Ките и Пите, жадно слушавших рассказы океанской жительницы, чуть глаза на лоб не вылезали, а рты вообще не закрывались. Ну и ну… Им казалось, что они и сами живут теперь в необычайном, необъятном, полном чудес мире по имени океан. Они даже забыли съесть брошенные им крошки; только слушали да нетерпеливо спрашивали:

– А дальше?… А что еще было?…

И раковина продолжала свои рассказы – что же оставалось ей делать в этой скучной, захолустной дыре по имени аквариум?

– В один прекрасный день, – говорила она, – к нам на дно океана нырнул человек с аквалангом. К поясу у него была подвешена большая корзина. А дна в этом месте, надо вам сказать, просто видно не было от всевозможных раковин – бери любую. Но этот человек разыскивал самую большую и редкую и поэтому ухватил меня! – Раковина самодовольно, усмехнулась. – Так попала я сначала в корзину, а потом в корабельную каюту. Приглянулась самому капитану, и он оставил меня у себя. Ну, я постаралась, и плаванье в тот раз оказалось особенно удачным. Капитан понял, что я приношу ему счастье, что я – счастливый талисман. С тех пор он всегда берет меня с собой в дальние рейсы, а во время бури, чтобы все хорошо кончилось, привязывает к мачте. Так и получается: я рассекаю высочайшие волны и вывожу корабль из всех опасностей!

– Так почему же… – начала было Ките, но Пите снова опередила ее:

– Почему же тебя бросили в аквариум?

– Потому что, лежа на полке, я пересыхаю, – объяснила раковина. – Время от времени мне необходимо отмокать, чтобы прийти в себя перед новым плаваньем в Атлантический океан.

– В Атлантический океан! – повторили в один голос рыбки. И Ките громко вздохнула:

– Какая же ты счастливая…

– Да, я счастливая, – не стала спорить раковина. – Почему бы мне не быть счастливой, если я приношу счастье другим?

И, утомленная долгой беседой, она сладко уснула – ей и вправду совсем нечего было делать в этом скучном, тесном стеклянном ящике.

А рыбки не могли уснуть. Взбудораженные удивительными историями, о которых поведала гостья, они забились в свой уголок за водорослями и потихоньку шептались.

– Я бы все на свете отдала, – говорила Ките, – чтобы хоть разочек нырнуть в океанскую глубину.

– Пусть, – вздыхала Пите, – пусть меня рыба-пила перепилит, только бы поплавать по трюмам затонувшего корабля…

– Или по таинственным коралловым лабиринтам…

– Где сверкают оранжевые морские звезды…

– А может, – замечталась Ките, – может, и я подружилась бы со страшной акулой, стала бы вытаскивать у нее из зубов крошки…

– А я помогла бы тому бедняге осьминогу разобраться с ногами…

– Неужели мы никогда-никогда не увидим океана?

– Лучше уж было бы не слышать о нем, – всхлипнула Пите.

– Да, – глотая слезы, дрожащим голосом произнесла Ките, – ведь до сих пор мы с тобой были так счастливы…

– И думали, что аквариум – самое лучшее место в мире…

– И что наша монетка – величайшее сокровище…

– А теперь стало тесно и скучно…

– Как в тюрьме… Куда ни поплывешь, всюду натыкаешься на стеклянную стену…

– Тс-с-с! – предупредила Ките.

Рыбки прислушались: раковина сквозь сон что-то бессвязно бормотала:

– Уже… уже… к мачте… крепче вяжите… Спасибо. Фу-фу. Привет, рыба-пила! Что теперь пилишь?… Представляете – в тесный стеклянный ящик… Эй, ну-ка, и мне амфору с вином!… Да здравствует Океан…

Потом она повернулась на другой бок и утихла, а рыбки зашептались дальше:

– Наверно, ее скоро снова возьмут в океан.

– О, если бы она могла и нас прихватить!

– А как? Нет, это невозможно.

– Знаешь, – Пите от восторга закружилась на месте, – знаешь, что я придумала?

– Что?

– Я придумала, как нам попасть в океан!

– Ну так скорей говори! – перебила ее Ките.

– Видишь, внутри у раковины пусто. А разве это не прекрасное убежище для нас? Попасть в него можно через вот ту дырку. Залезем, спрячемся и дождемся, когда раковина снова отправится в плаванье…

– Ну, дождемся, и что?

– А то, что капитан во время бури привяжет свой счастливый талисман к мачте, и когда раковину захлестнет волна, мы выскочим из нее и – бульк! – в океан!

– Вот это да!

Сказано – сделано! Рыбки подплыли к спящей гостье и шмыгнули внутрь, в глубокий, темный, сужающийся, полный странного гула и воды коридор. Успели они как раз вовремя: вскоре капитан вытащил раковину из аквариума и отнес на корабль, в свою каюту.

Берег остался позади – корабль отправился в дальнее плавание. Через неделю он уже бороздил волны Атлантического океана.

И вот однажды ночью разразилась сильная буря. Корабль швыряло, как щепку, и капитан привязал свой талисман к мачте. Высоченные волны захлестывали палубу, красавица-раковина гордо встречала и рассекала своими рожками их пенные гребни. Соленая вода проникла внутрь ее лабиринта, добралась до самых его отдаленных уголков и, выливаясь обратно, вынесла оттуда высохших глупышек – Ките и Пите.

И все-таки они попали в Океан!

БЕССЛАВНАЯ ПОБЕДА

Склоны огромного оврага (на самом-то деле – небольшой промоины, размытой вешними водами) до отказа забиты множеством букашек – черных, рыжих, золотых, серебристых, пестрых. Взобравшись на камень, жук-усач во всеуслышание объявляет:

– Прыжок в высоту выполнит щелкун красноногий!

Шумит, гудит овражек – не просто овражек, а букашечный стадион, и жук-усач не просто жук, а главный судья соревнований по прыжкам в высоту – одному из самых популярных среди насекомых видов спорта. В центре стадиона – два высоких прямых стебелька ржи, а между ними натянута паутинка. Через нее-то и прыгают. Поначалу состязалось больше сотни прыгунов, но многим не удалось взять высоту, и они выбыли, остались лишь самые прыгучие: щелкун, скакун, цикада, блоха и зеленый кузнечик.

– Итак, прыгает щелкун, – повторяет судья. – Паутинка установлена на высоте двухсот шагов сороконожки.

Щелкун подходит к стебелькам и – что бы вы думали! – укладывается под ними на спину. Лежит неподвижно, задрав вверх всю шестерку своих красных ножек.

– Щелк-щелк-щелк, – пощелкивают на склонах овражка щелкуны-болельщики, подбадривая своего представителя, конечно, они надеются, что он станет чемпионом.

А щелкун красноногий по-прежнему лежит на спинке и вдруг, словно подброшенный невидимой рукой, взмывает в воздух – вверх ногами! Из всех жуков одни только щелкуны умеют прыгать таким способом. Взлетел, перевернулся в воздухе, и, к несчастью, при этом задел одной из ножек за паутинку, она рвется, и спортсмен падает на взрыхленный песочек. Не удалось! С досады он лупит ту несчастную ногу, которая задела паутинку, всеми остальными ножками и кричит:

– Это ты виновата!… Из-за тебя оборвалось!… У, неуклюжая! Не прощу!… – Стадион смеется над щелкуном, бьющим собственную ногу, а тем временем подоспевшие пауки уже сплели новую паутинку, сороконожка отмерила нужную высоту, муравьи привязали нить между стебельками, жук-могильщик взрыхлил песочек – чтобы прыгунам было мягко падать. Судья усач объявляет:

– Щелкун высоты не взял. Приготовиться скакуну!

Длинноногий большеглазый жук-скакун все время до этого момента массировал лапки, разминался, готовился к прыжку. Теперь он входит в сектор, останавливается, притрагивается к висящему на животе амулету. Этот амулет – коготок колибри – должен принести ему удачу.

– Вперед, в чемпионы! – кричат со всех сторон болельщики-скакуны.

Жук-скакун еще раз дотрагивается до амулета, шепчет заклинание, которое, по его мнению, тоже должно помочь. Заклинание звучит так: гюр-гюр, люр-люр. Потом он поплевывает на лапки, разбегается, вот-вот прыгнет, но… Но вдруг останавливается под самой паутинкой. Наверное, плохо разбежался. Возвращается назад, снова поглаживает амулет, снова бормочет свое «люр-люр, гюр-гюр», снова разбегается, сейчас взовьется вверх! Но опять останавливается. От волнения и надежды его большие глаза еще больше расширяются, зеленый животик вздрагивает, а передние лапки продолжают гладить амулет, который должен принести счастье. Еще одна попытка: снова разбегается, снова останавливается и снова не может прыгнуть…

– Это еще что за новости? – удивляется даже судья усач, много лет посвятивший спорту.

– Скакунишка-трусишка! – вопят зрители.

– Прыгай наконец, не позорь нас! – доносится оттуда, где сидят болельщики-скакуны.

– Теперь уж точно прыгну! – клянется жук-скакун, в последний раз трогает свой счастливый амулет, бормочет заклинание, разбегается и – чтоб тебя! – снова в страхе замирает под паутинкой.

Когда он разбегается уже в пятидесятый раз и в пятидесятый раз испуганно останавливается и не прыгает, судья усач теряет всякое терпение и топает лапкой:

– Хватит. Уходи с площадки! Засчитываю тебе поражение.

Под хохот всего стадиона потемневший от стыда трусишка-скакунишка отходит в сторону, срывает с себя амулет, в сердцах швыряет его на землю. И тогда – подумать только! – одним могучим прыжком перемахивает через весь овражек и скрывается на лугу.

– Чтоб ему провалиться! – гудят от досады все скакуны-болельщики. – Когда не надо, прыгает до самого неба!

А судья уже объявляет:

– Приготовиться цикаде!

И вот цикада взлетает вверх, вот она уже у самой паутинки, но, увы, тоже задевает ее, и тонкая ниточка обрывается. Цикада шлепается на песок и от обиды, что не удалось стать чемпионкой, жалобно трясет лапками и трещит:

– Прросто безобрразие… Позоррр…

Пауки тут же сплели и передали муравьям новую паутинку, сороконожка отмерила нужную высоту, жуки-могильщики взрыхлили песок, а цикада все еще валяется вверх лапками на песочке и трещит:

– Позорр, позорр…

– Прошу покинуть сектор для прыжков. Вы мешаете другим спортсменам! – строго говорит ей судья усач.

– Позоррр, – возмущается цикада.

– Эй, ты, не смогла перепрыгнуть – не мешай другим, – стыдит ее группа сестриц цикад, устроившихся на откосе овражка.

– Позоррр… – тянет свое цикада.

– Очистить площадку! – приказывает судья.

Подлетают слепни, укладывают рыдающую цикаду на сухой листик и волокут прочь, как мешок мякины.

– Приготовиться блохе! – объявляет судья.

Крохотная, с маковую росинку, блоха подбегает к стебелькам ржи с высоко натянутой паутинкой. Где уж такой мелюзге перепрыгнуть! Однако блоха приседает и, словно на пружинке, взмывает вверх и перелетает через нить, ничуточки ее не задев. Вот это да!

Над стадионом воцаряется мертвая тишина – от неожиданности все затаили дыхание. И подумать-то нельзя было, что кроха покорит этакую высотищу. Первыми приходят в себя болельщики-блохи.

– Ии-и-и-и! – визжат они своими пискливыми голосками и от радости все вместе подскакивают вверх. – Ии-и-и-и!… Ура, малышка!

– Мо-ло-дец! – соглашается стадион.

Блоха поднимается с песка. Да уж, всем нос утерла! Ее хоботок задирается, от гордости. Что ни говорите, а теперь ясно, кто прыгает выше всех. Теперь все должны ее на руках носить и всячески ублажать – ведь она чемпионка!

Однако слишком рано радуется блоха: соревнования еще не-окончились, ведь не прыгал зеленый кузнечик. Вспомнив об этом, блоха бледнеет: хоть бы ему не повезло! Так хочется остаться первой, непревзойденной.

И когда зеленый кузнечик встает, готовясь к прыжку, блоха тихонько колдует:

– Бу-бу-бу, бе-бе-бе, ногу бы сломать тебе! А судья усач объявляет:

– Прыгает зеленый кузнечик.

Если сказать правду, никто не сомневается, что чемпионом станет кузнечик: его прыжок так великолепен, так высок, так легок, а ноги у него такие длинные… Спортсмен глубоко вдыхает воздух, подбирает фалды своего зеленого фрака, чтобы не мешали, разбегается, отталкивается и, как полевой ветер, высоко проносится над паутинкой… Но что это? Ай-яй-яй – фалда выскользнула из лапки, задела нить и оборвала ее… Поражение!

– Ой! – кричат от отчаяния болельщики-кузнечики.

– Ура-а-а! – пищит счастливая блоха. – Я – чемпионка!

А кузнечик поднимается с песка, отряхивается и, хоть неудача огорчила его, вежливо благодарит судью соревнований, пауков, сороконожку, муравьев и жуков-могильщиков за внимание и труд. Потом подходит к блохе и сердечно поздравляет ее с чемпионским званием. Но зазнайка-блоха делает вид, что не замечает дружески протянутой лапки – ишь возгордилась!

Тогда кузнечик, улыбнувшись всему стадиону, всем болельщикам, преспокойно вытаскивает свою скрипочку. И, покидая сектор для прыжков, начинает наигрывать на ней и запевает:

К чему рыдать и слезы лить?

Закрутим бодро усик!

Лишь тот способен победить,

Кто проиграть не трусит!

Песенка его так весела и задорна, что весь стадион, все болельщики, даже сам судья усач, даже блошиная ватага подхватывают:

Лишь тот способен победить,

Кто проиграть не трусит!

Блоха вынуждена немножко опустить свой хоботок и посмотреть, что происходит. А происходят странные вещи: покинув чванливую чемпионку, все, приплясывая и весело припевая, направляются следом за пиликающим на скрипочке кузнечиком. Стоит блоха на пустом стадионе, ждет, когда вернутся хотя бы блохи, начнут ее прославлять, хвалить, поднимут и отнесут домой, но никого нет. Только издалека, с края лужайки доносит ветерок все ту же песенку:

Лишь тот способен победить,

Кто проиграть не трусит!

– Чтоб всех вас ветром раздуло! – шипит чемпионка, в одиночестве упрыгивая с пустого стадиона. – Чтоб у вас у всех ноги подвернулись!…

Но ее проклятия не достигают цели, и не перестает звучать веселый припев:

Лишь тот способен победить,

Кто проиграть не трусит!

ПЕРВЫЙ ПОЛЕТ

Ауримас впервые летит на самолете. Дрожащими от волнения пальцами берет он леденец, который на подносе протянула улыбающаяся стюардесса; на фантике нарисован золотой самолетик. Сунув леденец в рот, мальчик прижимается лбом к круглому окошечку, стекло толстенное, его, наверно, и камнем не пробьешь. Внизу видны маленькие, бегущие назад домики, квадраты полей, паутинки железнодорожных путей; по рельсам как раз катится паровозик – крошечный, меньше игрушечного. Но вот внизу уже ничего не видно, самолет ныряет в тучу, и Ауримасу становится страшно.

– Мама, – спрашивает он, – а самолет не может заблудиться в облаках?

Но не успела еще мама успокоить его, как самолет выныривает из густого серого тумана, и они уже летят по залитому солнцем бескрайнему простору. Теперь мальчику кажется, что облака внизу – вовсе не облака, а снежные поля, из которых там и сям выступают ледяные торосы, и на них вот-вот может появиться семейка белых медведей. А вдали, до самого горизонта, запорошенные снегом равнины, и если бы, мечтает Ауримас, если бы к хвосту самолета можно было привязать санки и сесть на них – то понесешься по этой равнине быстрее ветра, даже в ушах засвистит!… Невиданно широкий и чистый мир открывается перед удивленными глазами малыша, мир золотистого холода, повисший над планетой Землей, которой и не видать за толстым слоем облаков. От восторга Ауримас даже проглатывает леденец.

– Мама! – кричит он. – Теперь я уже знаю!

– И я тоже знаю, – понимающе улыбается мама. – Когда вырастешь, будешь летчиком, да?

– Конечно, – кивает головой мальчик, щеки его горят от волнения. – Конечно, буду летчиком, и мой самолет потащит вслед за собой санки – сто санок! – а на них будет сидеть тысяча мальчиков и девочек, и знаешь, куда мой самолет повезет их?

– Уж не в Африку ли? – смеется мама.

– И откуда только ты все знаешь? – удивляется Ауримас. – Да, я прокачу их в Африку, чтобы они увидели настоящих крокодилов и настоящих львов.

– А разве в зоопарке живут не настоящие львы и крокодилы? – спрашивает мама.

– Конечно, не настоящие, – с видом знатока заявляет Ауримас. – Ведь они же в клетках. А в Африке бегают на свободе, значит, настоящие!

Мальчик не видит, что люди, сидящие рядом с ними, слушают и улыбаются. Он уже снова прижался носом к окошечку и думает о чем-то своем.

– Мама, – через некоторое время спрашивает он, – а птицы могут летать на такой высоте?

– Могут, – отвечает мама, – только не все…

Когда по утрам стало подмораживать и однажды трава на берегу даже побелела от инея, старый селезень закрякал, подавая уткам знак, что пора готовить крылья в дорогу. И вскоре поднялась в небо целая стая диких уток, а с ними и молодой утенок, которого ждало первое путешествие в невиданные теплые страны, в Африку.

В том году весна была поздней, утенок появился на свет, когда дело уже шло к лету, и крылья у него окрепли еще недостаточно. Мать-утка опасалась, что он не выдержит далекого пути. Однако зима обещала быть суровой, оставаться зимовать здесь, на родном болоте, никак нельзя, это означало бы верную гибель. Значит, хочешь не хочешь, а надо было отправляться в дорогу.

И вот, едва взошло солнце, длинная вереница уток поднялась в синее небо. Впереди опытный вожак селезень, а позади всех юный утенок, потому что в конце вереницы легче: ты летишь как бы в коридоре, сделанном для тебя передовыми, которым приходится рассекать воздух. Поэтому задний может даже поспать в полете, маши себе крыльями и спи – воздушный поток все равно будет нести тебя вслед за вереницей…

Выше и выше поднимается утиная стая, а мать-утка все оборачивается назад – волнуется, как там дела у ее сыночка.

– Мама, каким маленьким кажется сверху наше огромное болото! удивленно кричит он. – Меньше лужицы!

– Не верти головой, – запрещает мама. – Устанешь, а силы надо беречь, дорога в Африку долгая.

– Мама, а кто это летит внизу, такой курчавый, как барашек?

– Это облачко, – объясняет мама. – Ты лучше помолчи, больше сил сбережешь.

– Так мы над облаками! – гордо и радостно попискивает утенок.

Но есть облака и над ними – высоко-высоко, и как же славно, когда в просветы меж ними проглядывают золотые лучи солнца…

Через некоторое время вожак селезень, которому приходится труднее всех, устает и перебирается в конец вереницы, чтобы отдохнуть. Но он занимает место перед утенком, и тот снова остается последним.

– А скоро уже будет море? – нетерпеливо спрашивает утенок у вожака. Но вожак не откликается, он уже спит, едва помахивая крыльями – его несет воздушный поток.

«Когда я вырасту, – думает утенок, – когда стану крепким селезнем с могучими крыльями, то поднимусь над самыми высокими облаками, чтобы увидеть весь мир. Мама рассказывала, что в вышине белым-бело, что там всегда зимний холод, от которого мы бежим, и живут там звезды, указывающие нам путь. Мама говорила: звезды – это глаза уток-великанш, они смотрят на нас сверху, следят, чтобы мы не заблудились и не погибли. А облака, говорила мама, это пух уток-великанш, а дождь, говорила, это их слезы, они плачут, увидев, как гибнут от усталости, голода и охотничьей дроби пестрые утки, земные их сестры, говорила мама…»

И хотя мама запретила утенку вертеть головой, он все время глядел то в одну, то в другую сторону, всему дивился, все жадно старался рассмотреть. Так увидел он вдруг точку, приближающуюся к ним из далекой дали.

«Кто бы это мог быть? Орел, а может, коршун?» – раздумывал утенок, но спросить у старших не решился, а то снова станут ругать, что он вертит головой и понапрасну растрачивает силы.

Самолет немного сбросил высоту, сейчас он летел под перистыми облаками. Внизу снова зазеленели лоскутки лугов, зажелтели и закраснели рощицы осеннего леса. Ауримас не мог отлепить нос от окошечка. Голова у него кружилась от обилия впечатлений. «Вот, значит, какое оно, небо, какая земля и какой самолет», – думал он, а вслух сказал:

– Когда я вернусь домой…

– Знаю, знаю, – снова улыбнулась мама, – когда вернешься домой, сделаешь себе самолет и земной шар.

– Да! И к самолету привяжу санки из пустых спичечных коробков, а в санках будут сидеть сто веселых мальчиков, я вылеплю их из пластилина, и они…

Закончить Ауримас не успел.

Вожак, уже снова летевший впереди вереницы, с тревогой прислушивался. На стаю накатывался странный, грозный гул, от которого все вокруг дрожало. Повернув головы, утки увидели мчащуюся на них огромную железную птицу. Она летела с такой скоростью, что утки не успели ни сообразить, в чем дело, ни нырнуть в сторону. За окном кабины было видно побледневшее лицо пилота, его плотно сжатые губы: сидевший рядом с ним бортмеханик что-то кричал в ларингофон, видимо, сообщая на землю о приближающейся беде, миновать которую невозможно. Через мгновение самолетные турбины, как пасти дракона, принялись заглатывать уток, не успевших даже крякнуть. Три турбины одна за другой захлебнулись и заглохли, продолжала работать только четвертая. Самолет сразу потерял скорость, нос его уставился в землю, крылья накренились, и он стал падать…

В пассажирском салоне начался переполох. Только маленький Ауримас ничего не понимал. Мама, ни слова не говоря, крепко прижала его к себе.

– Мам, – весело спросил мальчик, – смотри, как быстро мы спускаемся! Внизу аэродром, да?

– Аэродром… – прошептала мама побелевшими губами, умоляя судьбу, чтобы она не дала погибнуть ее единственному сыну, который еще так мало успел порадоваться жизни.

Тянулись долгие секунды – самые страшные для тех, кто летел в самолете, секунды, которых им никогда еще не доводилось переживать. Катастрофа казалась неминуемой, но опытный пилот не растерялся, не выпустил из рук штурвала, он до последнего старался, пусть и на одной турбине, замедлить падение и плавно опуститься. И это ему удалось! С ревом и грохотом выровнялась огромная серебристая птица, приподняла нос и не упала – приземлилась на большой поляне. Самолет тяжело стукнулся о землю, трясясь, побежал по ней, но не разбился, жизнь пассажиров была спасена.

Вскоре открыли аварийные двери, и пассажиры, едва держась на ногах, выбрались на зеленую травку. В стороне паслось стадо коров.

Ауримас выскочил одним из первых.

– Разве это не аэродром? – воскликнул он разочарованно.

Но луг был таким широким и зеленым, что вскоре мальчик повеселел и уже бегал, гоняясь за синей стрекозой. Вдруг он удивленно остановился: перед ним на траве лежал утенок с поломанными крыльями.

Мальчик склонился над мертвой птицей, и его сердце сжалось от сострадания.

«Наверно, это сделал ястреб, – подумал он. – Хищный, злой ястреб!» Потом, забыв о несчастном утенке, Ауримас снова бегал около самолета. А по небу уже летела другая утиная стая, и путь ей указывала большая и одинокая вечерняя звезда…