Текст книги "Без родины (СИ)"

Автор книги: Виталий Малхасянц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

  – Хозяева! – кричу я вглубь квартиры, стараясь быть громче музыки, – тут прокурора спрашивают!

   Сразу становится тише, и в прихожую входят двое: Евгения и волевой мужчина чуть старше меня. Кивнув мне, мужчина берет трубку. Представившись позвонившему, прокурор внимательно слушает, что ему говорят.

   А Евгения помогает мне повесить куртку и увлекает в комнату, где накрыт стол. При свете свечей я с огромным вниманием рассматриваю праздничную сервировку. Чего тут только нет! И настоящая водка, и торт на маргарине, и даже селедка в селедочнице! Уж про жареную картошку и сало я молчу, этого в избытке, будто на свадьбе.

   Я, ведя себя по-светски, знакомлюсь с присутствующими, которые сплошь одеты в форменные костюмы. Евгения на правах хозяйки представляет гостей. Это пять девушек и молодой парень, Павел. Возвратившийся к столу прокурор носит имя Сергей Николаевич, но сегодня вечером можно просто Сергей. Меня усаживают к нему, Евгения садится рядом со мной. Поскольку мое появление вызвало некоторую неловкость, Сергей, желая вернуть вечеринку в прежнее русло, начинает рассказывать охотничью байку, предварительно предложив мне, чтобы я чувствовал себя, как дома. Евгения выделяет мне чистую тарелку, куда кладет кусочек селедки, вкус которой я давно забыл. Я смотрю на Евгению влюбленными глазами. Она отвечает мне улыбкой, определенно считая, что селедка тут ни при чем. Какая наивность!

   Байка заканчивается, гости смеются, хлопают, разливают водку по стопкам. Просят произнести тост одну из девушек: пожелать что-нибудь приятное, Евгении на новоселье. Девушка отнекивается, уверяет, что у нее лучше получается гадание на кофейной гуще.

  – Что ж, погадай мне! На жениха! – соглашается Евгения, лукаво стрельнув глазками в сторону прокурора.

   Девушка замечает и ревниво вспыхивает лицом. Она переворачивает чашку, выливает на блюдце горячую цикориевую жижу, и, поглядев, уверенно заявляет, что жених Евгении – это я. Все присутствующие, непонятно, веселясь или в серьез, от всего сердца желают нам счастья.

   Мне хочется выступить с опровержением. Но глаза у Евгении светятся так, что я решаю не портить ей настроение. Жених так жених, доставлю приятное хозяйке! Ведь я пришел на новоселье с пустыми руками!

   Павел, глянув на Сергея, еще раз разливает водку. Прокурор, повернувшись ко мне, неожиданно говорит:

  – Григорий, скажи тост. Красивый, восточный!

  – А откуда вы знаете, что я с востока? – искренне удивляюсь я.

  – Должность у меня такая, знать. Ты языком владеешь?

   Вот любопытный! С какой целью интересуется? Майор расспрашивал, теперь этот! Они что, завербовать меня желают, для своих надобностей? А смотрит так, будто душу выворачивает! Еще немного, и поведет куда-нибудь для допроса!

  – А зачем вам, чем я владею? – недружелюбно спрашиваю я.

  – Когда по-ихнему, звучит красиво! – находится прокурор, – скажи по-ихнему!

  – Да вы не поймете! – пытаюсь отказаться я.

  – Если тост красивый, поймем! – настаивает прокурор.

   Гости дружно поддакивают. Я понимаю, что у меня нет другого выхода, кроме как согласиться. Я смотрю в изумрудные глаза Евгении, ее черные, с отливом, волосы, потом на кусочек ливерной колбасы, который держу, проколов вилкой, в руке, и вдохновляюсь:

  – Я хотел бы подарить Евгении сказочный восточный ковер-самолет, чтобы она могла летать в волшебную страну, где сбываются все желания. Но, к сожалению, у меня нет такого подарка. Поэтому я хочу просто сказать от всего сердца – всегда будь такой же красивой, как сегодня, и пусть вечно сияют счастьем твои прекрасные глаза! Ласки, нежности, любви! Тебе, и тому, кого ты выберешь в мужья!

  Удовлетворенные слушатели дружно хлопают. Павел выражает общее настроение:

  – Горько!

  – Горько! Горько! – пьяным хором орут все.

   Пожав плечами, я поворачиваюсь к Евгении. Судя по выражению ее лица, она не прочь поцеловаться. Ну, тогда, почему бы и нет? Но едва наши губы соприкасаются, вмешивается Сергей.

  – Осторожней! – говорит он, заставляя нас отстраниться, – хозяйка может задохнуться, и прокуратура лишится ценного работника!

   Евгения, встретившись взглядом с Сергеем, пытается что-то понять для себя в его своеобразных ' прокурорских' глазах. Только они непроницаемы. Окрасившись нервным румянцем, Евгения вскакивает и убегает вглубь квартиры. Гости протестуют против ее ухода, и разноголосицей требуют повторить наше 'горько', но теперь 'со счетом'. Я пожимаю плечами: с удовольствием, но не с кем!

   – В таком случае, давайте выпьем! Выпьем! – грустно вздохнув, предлагает Павел.

   Не ожидая поддержки, он берет стопку и залпом опрокидывает ее в рот. Присутствующие немедленно следуют его примеру.

  – Пожалуй, буду играть на гитаре и петь! – говорит Сергей, откашлявшись после того, как ему 'водка пошла не в то горло'.

  – И правда, Сергей Николаевич! Спойте! – просят девушки нетвердыми голосами.

   Павел снимает с гвоздя на стене старинную гитару с бантом и подает. Сергей, настраивая инструмент, просит похлопать. Мы выполняем его просьбу, и он после длинного наигрыша начинает петь. Что ж, надо отдать ему должное, блатные песни прокурор исполняет хорошо. Возможно, в нем умер бард. Слушая голос Сергея при свечах, хочется всхлипывать и пускать слезы, а это, по-моему, признак высокого искусства. Гости постепенно теряют ко мне интерес. Воспользовавшись этим, я покидаю компанию и отправляюсь на поиски Евгении.

   Она в дальней комнате. Сидит на большом диване, поджав под себя ноги, и курит, стряхивая пепел в стакан. Я ложусь на диван подальше от нее, и, глядя на огонек едва горящей свечи, спрашиваю:

  – А почему у тебя электрического света нет?

  – Бабушка проводку сожгла. А я только въехала, не успела починить.

  Мы молчим с минуту, слушая, как Сергей поет за стенкой уже романс, потом я говорю:

  – Извини, я не планировал ничего такого! Вы тут сами придумали, про жениха и невесту. И целоваться!

  – На тебя, я не обиделась, с чего ты взял? – искренне возмущается Евгения.

  – А почему убежала? – недоумеваю я.

  – Чтобы ты сюда пришел! – покраснев, говорит она.

  – Зачем? – удивляюсь я.

  – Сергей Николаевич приказал, чтобы я узнала правду! – Евгения перестает курить, и, выдерживая расстояние, неуверенно ложится рядом, – сделай мне сюрприз на день рождения, он у меня скоро! Расскажи!

  – А милый? – спрашиваю я, с печалью думая, что от Евгении сердце у меня нисколько не частит. К тому же внутренний голос подсказывает, что она просит меня рассказать о том происшествии, подробности которого я пока храню от правоохранительных органов втайне. У нее ко мне профессиональный интерес, наш диалог был заранее спланирован прокурором. А это совсем не тот уровень откровенности между нами, на который я рассчитывал, идя сюда.

  – Расскажи, милый! – говорит Евгения и придвигается ближе.

   В следующий раз, когда встречу девушку, стряхивающую пепел в стакан, нужно будет делать ноги сразу, не ждать, когда отношения дойдут до такого 'интима'! Я решаю, что ни за что не сболтну лишнего, как бы она меня не уговаривала, и спрашиваю с ехидцей:

  – А какую правду хочет услышать Сергей Николаевич? Ты хоть намекни!

  – Я сама не знаю! Все так секретно! – говорит она и делает плавный взмах головой, чтобы ее роскошные волосы разлетелись в стороны.

   Я вдыхаю аромат ее духов, и мне становится жаль, что в такой момент пуст из-за ее прокурорской суеты.

  – Как бы мне хотелось полюбить тебя! – откровенно говорю я.

  – А я, официально, люблю Сергея Николаевича! Это все знают! – говорит она, и неуверенно смеется.

  – Тогда зачем он заставляет тебя, тут со мной... не знаю даже, как это назвать!

  – Работа у нас такая. Сама выбирала, никто не заставлял. Так говорит он. А по тому, как развиваются события, у прокуратуры, возможно, не будет другого случая втереться к тебе в доверие.

  – Я простой телефонный инженер! Сергей Николаевич либо придумал в отсутствии серьезных дел фабулу, которой нет, либо путает меня с кем-то! – говорю я, и дружески обнимаю Евгению.

   После минутного молчания я неуверенно спрашиваю:

  – Выйдешь за меня замуж? Я жду повышение на работе! Не исключено, уедем в Калугу. Там Сергей Николаевич нас недостанет.

  – Сергей Николаевич тоже обещал на мне жениться, если выслужится до Калуги. В крайнем случае, если уйдет наверх без меня, выдаст замуж за Павла! Он займет место прокурора!

   Но почему у меня постоянно так? Я найду ее, свою женщину, которая назовет меня единственным? Или так и буду получать чужих дам напрокат? Я прижимаюсь к Евгении сильнее, так, чтобы почувствовать ее дыхание, и говорю:

  – Хочешь, я перескажу тебе восточную притчу?

  – Если ты без этого не можешь быть честным со мной, хочу! – отвечает она, накрывая нас легким одеялом.

  – Я родился под жарким солнцем в гористой стране, где много песчаных пустынь. Порой они раскаляются так, что сгорает все живое, остаются лишь скорпионы и верблюжья колючка. Голодные скорпионы прыгают до метра, желая ужалить, а верблюжья колючка собирается в шары и катится за тобой, словно охотится, будто желает впиться тысячами иголок в твою кожу. Но идя по безводной местности, этого не замечаешь: тебя окружает марево, в котором видишь дворцы и сады с прекрасными водоемами. Ты не можешь понять, где реальность, а где миражи, куда идти, чтобы избежать смертельной опасности, и лезешь на ближайшую гору. Руки покрываются ссадинами и колени от ушибов истекают кровью, однако все равно лезешь, потому что стремишься увидеть, как далеко – далеко над горами, в синем небе, на высоте облаков, висит вершина горного хребта, седая от снега, величественная в неповторимой красоте. И вот ты криком вопрошаешь ее, по какому пути тебе направиться, чтобы дойти наверняка, и при этом еще остаться человеком. Но когда твой вопль улетает раскатистым горным эхом на крышу мира, ты понимаешь, что пройдет много – много лет, прежде чем услышишь ответ. За это время можно узнать его на личном опыте. Отсюда возникает вопрос: ждать или идти?

  – И?.. – спрашивает, вся дрожа, Евгения, непонятно о чем.

  – Я пока не знаю. – Грустно говорю я, думая о своей жизни.

   Евгения медленно проводит ладонью по моей щеке и произносит тихо, так, что я ее еле слышу:

  – Как ты всегда красиво говоришь! За это тебя можно и полюбить ... когда-нибудь!

  – Что ж, тогда сейчас, мне лучше будет уйти! – говорю я так же, шепотом, и поднимаюсь, стараясь выглядеть твердым. Мне не хочется уходить от нее.

  – Сергею Николаевичу это не понравится. Но пожалуй, ты прав! – неожиданно соглашается Евгения. Я удивляюсь: кажется, она оставила свой шутливый тон и двусмысленность. Неужели между нами и в самом деле возможна искра?

   В гостиной работники прокуратуры горланят вместе с Сергеем Николаевичем песню из его репертуара. Когда я в темноте прихожей надеваю куртку, прокурор замечает меня. Он оставляет сотрудников допевать, а сам, подойдя ко мне, хватает за руку своими цепкими и сильными пальцами.

  – Разве у нас уходят, не попрощавшись? – резко спрашивает он.

  – Вы задерживаете меня, гражданин прокурор? – сердито спрашиваю я, и делаю попытку вырваться из его захвата. У нас происходит измерение сил, в котором я побеждаю.

  – Нет. Можете быть свободным. Пока! Но не исключено, что мы очень скоро увидимся! – многообещающе говорит Сергей Николаевич, потирая свои хрустнувшие пальцы.

   Я делаю жест, означающий, что принял его слова к сведению, и направляюсь к выходу. А он почти бегом в комнату, где осталась Евгения..

   ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ.

   Уже подойдя к общежитию, я замечаю, что на въезде в поселок стоит машина ГАИ. Я никогда ее здесь не видел. Что дорожной инспекции у нас понадобилось, тем более, так поздно? Это связанно с вечеринкой у Евгении, где прокурор за тамаду? Ведь должен кто-то доставить домой в стельку пьяного Сергея!

   Я хочу пожелать доброй ночи нашей, постоянно жующей вахтерше, однако она отсутствует на рабочем месте. Как необычно! Женщина серьезно относится к своим обязанностям. Я с недоумением прохожу мимо ее стола, но потом возвращаюсь: на столешнице, будто его случайно забыли, лежит надкусанный кусочек хлеба. Чтобы в нашем общежитии, вот так, оставили еду на самом виду? Возможно только одно объяснение: вахтерша исчезла не по своей воле. Не потому ли, что сюда мои земляки пожаловали?

   В тревоге я ищу нож за подкладкой куртки, но тут в спину упирается ствол пистолета, и слышится звук взводимого курка. От неожиданности меня прошибает холодный пот. Не передать, какое облегчение я испытываю, услышав на чистом русском языке:

   – Руки медленно за спину, и без шума по коридору до конца!

   Кто приказывает? Имеет ли он право угрожать оружием? Все выясняется быстро: это майор из районного отделения милиции. Он приводит меня в помещение, на двери которого висит перекошенная табличка 'народные дружинники'. Здесь нас ждет знакомый сержант. Милиционеры меня обыскивают, нож радует их необычайно. Майор усаживается за стол, кладет его перед собой и говорит:

  – Ну, теперь ты все расскажешь! За такой ножичек срок немалый! Откуда он у тебя?

   При каждом слове начальства сержант радостно хихикает. Морщась от его смеха, я сообщаю майору:

   – Отец с войны принес. Трофейный нож. Мы его уменьшили до разрешенных размеров, на срок не потянет. А рассказывать, так это сколько угодно! И не только вам! Кроме вас, желающих послушать, полным – полно. Но я не знаю, о чем говорить! Надеюсь, вы не оставите меня в неведении?

   Проигнорировав мой вопрос, майор говорит:

  – У нас свидетели есть, что ты угрожал ножом сотруднику милиции. Они же будут понятыми! – он зовет, и из смежной комнаты к нам выходят ... Валя и Ира! Причем в руках у Валентины тазик с моим бельем. А вот это фокус, так фокус!

   Глядя, как девушки усаживаются на стульях в углу, я квело говорю им:

  – А утверждали, что в техникуме учитесь!

  – Да, – подтверждает Ира, приветливо улыбаясь мне, как давнему знакомому, и разъясняет в лучших традициях 'черного юмора', – в юридическом.

   Я обескуражено качаю головой и любопытствую:

  – Валентина, а брат знает, какие у вас практические занятия?

  – Знает! – с вызовом говорит Валентина и показывает глазами на сержанта. Я смотрю на него и думаю: как они внешне похожи! Какой я болван, что раньше не догадался! Впрочем, сейчас надо печалиться не об этом.

  – Валентина, ты за меня замуж собралась! Почему от тюрьмы не спасаешь? – с укоризной спрашиваю я.

  – Увлеклась, с кем не бывает! Ничего, исправится! – хохотнув, как сама нечистая сила, отвечает за подругу Ира.

   Валентина молчит, опустив глаза, и перебирает пальцами бусы на шее. Становится понятно, что увлеклась она сильно. Майор неодобрительно смотрит на нее, и переводит пристальный взгляд на меня:

  – Ладо, Россланов! Хватит, вокруг да около! Свобода в обмен на правду!

  – Какую правду? – у меня от начинающейся истерики дрожит голос, – какую правду вы хотите услышать от телефонного инженера?

  – И. о. главного телефонного инженера! Подписан приказ о твоем назначении! – задрав палец вверх, майор говорит так, словно это имеет значение и придает происходящему особый смысл.

   Я намереваюсь послать его подальше, и, что для меня редкость, матом. Но едва я сочиняю витиеватую фразу, майор красноречиво моргает стоящему за моей спиной сержанту, и от милицейского удара по затылку я теряю сознание.

   По мере того, как я прихожу в себя, становится понятно, что я лежу на полу, а руки у меня скованны наручниками. Сквозь щелочку между веками я вижу прокурора и майора. Ира куда-то исчезла, а Валентина сидит там же, где и сидела, и с сочувствием смотрит на меня. Создается такое впечатление, будто она хочет броситься и облегчить мое состояние. Но если Валентина не сделала этого до сих пор, думаю я, она никогда это не сделает.

   Майор и прокурор спорят между собой. Стараясь побороть головную боль, я слушаю, о чем:

  – Сергей Николаевич, дело не ваше, его ведем мы! – говорит майор.

  – Кто – мы?– спрашивает прокурор.

  – Мы – это мы! – после столь странного утверждения майор достает удостоверение, отнюдь не милицейское.

  – Не надо! Не надо! – прокурор машет рукой так, словно разгоняет дым перед глазами, – про ваше удостоверение я все знаю, мне положено. Я не знаю, кому вы подчиняетесь, какие вам даны полномочия. Покажите приказ, командировочное удостоверение, неважно, что, но покажите!

  – Я перед каждым прокурором не обязан отчитываться! – со злобою произносит майор.

  – Да, маленькая у меня должность! За пределами района, я – никто, – говоря вкрадчиво, соглашается Сергей Николаевич, но потом его голос приобретает стальные оттенки, – однако в этом районе, я – закон! Без моего разрешения здесь комары не плодятся! И ничьи звонки не помогут, пока мое начальство имеет в этом деле интерес! Понятно?

  – Ну, хорошо! – сбавляет обороты майор, при этом его глаза остаются лисьими, – в конце концов, работаем на общий результат, и какая разница, кому достанутся лавры. Никакой! Главное, чтобы они были, эти лавры! А где они? Крутим – вертим не первый месяц, Мовлади с Удугом и у вас в прокуратуре были, и у нас в милиции! Агентов к ним подсылали, и что? А ни-че-го! Что мы выяснили? Что курьера случайно убила Панкова. Что он вез? Где оно? Ведь если это было у них, они давно уехали бы! А они Россланова ищут. Может быть, он взял? Валентина, ты нашла что-нибудь?

   Валентина отрицательно машет головой, при этом избегая смотреть в мою сторону.

  – Да, результатов нет. – Нехотя соглашается прокурор.

  – Вечно обкуренные чурки не знали, что охранять им нужно не курьера, а посылку, которую он перевозил. Побежали мстить Панковой, желая хоть как-то оправдаться перед своими. А теперь молятся, чтобы Панкова выздоровела!

  – Да, показаний медсестры нам не хватает, – признает прокурор, – возможно, все-таки Россланов взял?

  – Не знаю! Надо устроить Россланову очную ставку с чурками. Путь голубчики расскажут, как у них там все происходило. Курьер носил вещь при себе, ни на секунду не расставался. Значит, забрал кто-то из тех, кто там был на момент драки. – Уверенно говорит майор.

  – А может, в кустах валяется, обронили в кутерьме? Вы хорошо искали? Собаку, обнюхать местность, вызывали? А вдруг еще найдем по весне? – не выдержав, я поднимаю голову в надежде, что сделаю толковое предположение. Видимо, вмешиваюсь напрасно: майор и прокурор, переглянувшись, прекращают разговор, поднимаются из-за стола и выходят из помещения.

   Сразу входят сержант и Павел. С изуверскими улыбками поглядывая на меня, достают из ящика в столе веревку и на ее конце мастерят петлю. Наблюдая на их слаженными действиями, я от страха хочу заорать и разбудить все общежитие. Но тут ситуация резко меняется: стоящие в коридоре майор и прокурор, кому-то, кто только что вошел в здание, кричат, чтобы он подошел к ним и предъявил документы. В ответ слышится хлопок, похожий на выстрел из пистолета с глушителем. Павел и сержант трясущимися руками достают оружие из кобур, и, следуя за начальством, убегают куда-то.

   В помещении остаемся только Валя и я.

  – Помоги, Валя! Меня здесь покалечат или убьют! – тихо прошу я. Но она молчит. Я с кряхтением поднимаюсь, подхожу к письменному столу, где в канцелярском наборе ищу скрепку. Хочу открыть замок наручников.

  – Нет! Нет! – восклицает Валентина и сжимает спинку стула, на котором сидит, так, что у нее пальцы белеют.

   Через пару минут, не найдя скрепки, я неловко, с треском, открываю окно, заклеенное по периметру бумагой. Забравшись на подоконник, спрыгиваю с первого этажа в сугроб. Ноги уходят в снег по колено. Выпрямившись, я спрашиваю у Вали:

  – Ты со мной?

  – Нет! Нет! – опять отвечает Валентина. По ее лицу ручьем текут слезы, которые она не замечает.

   Я вздыхаю и бегу по улице из нескольких тускло освещенных многоэтажек, пока не останавливаюсь на окраине поселка, на опушке глухого леса. Шумный боковой ветер метет из темноты, заметая мои следы, а мороз обжигает щеки. Где-то в поселке слышны то ли выстрелы, то ли звуки взрыва паров бензина в глушителе автомобиля. У мусорных баков начинают громко лаять и выть бродячие собаки, давно озверевшие от голода и холода. Интересно, куда я направляюсь? Ведь пешком тут передвигаться невозможно! Неужели придется идти обратно, в общежитие? Ни за что! Постучатся к Евгении? Нет, она меня тотчас сдаст Сергею Николаевичу. А мне будет очень обидно, что это сделала именно она.

   Неожиданно я вспоминаю, что у меня есть еще один знакомый в поселке, к которому я неоднократно обращался за помощью – врач Головань. Несмотря на то, что семья у него, мягко говоря, странная, и в ночное время беспокоить их неудобно, другого выхода, похоже, нет.

   Озираясь и вздрагивая от каждого звука, я пробираюсь до дома Голованя, поднимаюсь по лестнице на его этаж и тихо скребусь в дверь. Не сразу, но врач открывает. Смотрит на меня, потом на часы, и, широко зевая, говорит:

  – Что случилось? Приступ? Не должен быть, я тебе лекарство хорошее выписал!

  – Нет, – шёпотом говорю я, вваливаясь в прихожую, – сбежал от девушки, которая мечтает выйти за меня замуж.

  – А на руках у тебя что? – удивленно спрашивает он, заметив наручники.

  – Жених девушки постарался. Ревнует, – шучу я, хотя мне не до смеха.

  – Ясно... – глубокомысленно произносит Головань, и лезет на антресоль за ножовкой.

   После того, как он освобождает меня, я узнаю от доктора, что мне несказанно повезло: его семья уехала к бабушке в деревню, и я могу провести остаток ночи в квартире. Я говорю 'спасибо' и тут же, сидя в стареньком кресле, засыпаю. Мне снятся прокурор, майор, их подручные – палачи и мои 'невесты'. Все они мечтают свести со мною счеты.

   В семь утра нас будит звонок в дверь. Головань, не открывая, спрашивает, кто беспокоит. Неизвестный нам голос задает вопрос, есть ли в квартире посторонние. Доктор смотрит в глазок, колеблется, что сказать, но потом, вняв моим отчаянным гримасам, отвечает 'нет'. Когда на лестничной площадке становится тихо, Головань спрашивает:

  – Ты расскажешь, что случилось? На любовные игры уже не похоже! Милиция ведь приходила!

   Я вынуждено откровенничаю:

  – Я попал в криминальную историю. Перед тем, как меня выгнали из больницы, я отправился на прогулку и случайно встретил медсестру Настю. Она попросила подвезти, я согласился. Но на месте выяснилось, что Настя приехала вымогать деньги у лиц восточной национальности. Они стали бить ее, я вмешался. В драке, от руки Насти, погиб один из нападавших. Потом, когда ей отомстили, и она стала недееспособной, в оперативную разработку к органам попал я. Меня хотят обвинить в преступлении, которое я не совершал: таким способом оказывают давление. Предположительно, Настя украла важную вещь, которая очень интересует следствие. Пока эту вещь не найдут, я буду на 'крючке'.

   Головань долго молчит, пытаясь понять мою ситуацию, но затем, видимо, решает не напрягать голову, и без того заполненную проблемами.

  – Что думаешь делать? Маша скоро должна вернуться, а мне в больницу пора! Я не могу тебя долго прятать! – извиняющимся тоном говорит он.

  – Даже не знаю! Когда мигрировал, по наивности думал, что моя жизнь здесь будет если не лучше, то, по крайней мере, не хуже, чем на родине. А теперь получилось так, что я устал быть русским в России. Я деморализован.

  – Запомни, Григорий Алексеевич, русские – это особая нация, мы рождаемся для преодоления трудностей и совершения подвигов! В этом смысл нашего исторического существования. – С вдохновенным выражением лица произносит доктор. – Больше чувствуй сердцем, что ты – русский! Сразу перестанешь киснуть и будешь искать выход из любой ситуации! – желая укрепить меня и показать дружеское расположение, он протягивает мне свой любимый бутерброд с творогом, и, за неимением чая, кипяток в металлической кружке.

   – Наверное, нужно попасть к Насте, и попытаться выяснить правду. Если она что-то взяла, забрать у нее и сдать в прокуратуру. Причем, с соблюдением всех формальностей. Мне кажется, что лишь так я поставлю точку в этой истории. – Немного поразмышляв и ободрившись после завтрака, говорю я.

  – Настя в реанимации Обнинска. Вход охраняется, без специального пропуска не войдешь. Но даже если ты и проскользнешь мимо охранника, то с Настей вряд ли поговоришь, она в коме. При возможности, это давно сделали бы. К ней, кто только из наших врачей, не приходил! – объясняет мне доктор.

  – А сколько она будет в таком положении? Не симулирует? – спрашиваю я.

   – Такое нельзя долго симулировать! Что касается вопроса, сколько ... может, очнется сегодня. А может, через год. С ее диагнозом, наверняка никто не скажет.

  – Но увидеть ее – единственный шанс что-либо узнать! – упавшим голосом говорю я.

  – Хорошо! – соглашается Головань, и, с участием глядя на меня, предлагает, – тогда такой план: я вызову скорую, и тебя с приступом астмы отвезу в Обнинск. Там, по моей просьбе, тебя ненадолго положат в реанимационное отделение. А дальше, действуй по обстоятельствам. Более посодействовать ничем не могу!

  – А ты не наживешь неприятностей?

  – Нет, конечно! Ты у нас лежал, история болезни сохранилась. Отчего бывает приступ астмы, науке неизвестно. Меня могут обвинить только в том, что я перестраховался и потащил тебя в Обнинск. Но ведь ты, как я слышал, теперь у нас начальство. Следовательно, лечить тебя нужно по высшему разряду! А это у нас только в Обнинске. К тому же нашему главврачу домой позарез телефон необходим, он ради него любую бумагу подмахнет! – говорит Головань, и с довольной улыбкой подходит к новенькому телефону, который я недавно ему установил.

  – Что ж! – соглашаюсь я, – вызывай скорую!

  – Ну, спасибо! – иронизирует доктор, – разрешил!

   Скорая не заставляет себя долго ждать. Я так натурально изображаю приступ, что уже и сам не знаю, показной он, или настоящий. Головань и водитель скорой помощи помогают мне спуститься по лестнице и сесть в машину. При этом я, как могу, прячу лицо от любопытных прохожих.

   Когда мы едем в Обнинск, я все жду, что нас остановит ГАИ. Но, хотя милицейские патрули по пути встречаются, на нас не обращают внимания. Мне очень хочется узнать, чем закончилась ночные события, однако прямо спросить у водителя, который на дежурстве со вчерашнего дня, и наверняка в курсе, я не решаюсь. На мое счастье, он оказывается болтливым, и сам начинает рассказывать районные новости. Слушая его, я узнаю, что под утро в колхозной гостинице обнаружены трупы 'восточных'. И что прокурор поймал шальную пулю на охоте.

   Ага, вот почему милиция приходила искать меня лишь на рассвете: им было не до моей персоны. А я подозревал, что майор хитрит, устраивает мне очередную инсценировку. Преследует цель если не мытьем, так катаньем вытащить из меня хоть что-нибудь. Однако игру хитроумного майора, похоже, нарушил случай.

   Впрочем, не важно, что произошло в действительности. Мне лучше сосредоточиться на том, что означает насильственная смерть земляков. Ни майору, ни, тем паче, прокурору, громкое преступление невыгодно. Они могут не только крупно потерять в авторитете, но и оборвать все ниточки. Определенно, убийства совершила третья сторона, и она этой ночью проявила себя в поселке загадочным стрелком. Но для чего он приходил? Убить меня? Что это даст? Или кто-то решил, что, если нельзя вернуть пропажу, тогда нужно уничтожить всех, кто ею может обладать? Действует по принципу: 'если не достанется мне, пусть не достанется никому!'. Очень даже вероятно. Но я опять исхожу из предположений и домыслов...

   В Обнинске, по требованию медперсонала, я отдаю верхнюю одежду Голованю. Затем шепотом спрашиваю у него, как мне отсюда выбраться.

  – Позвать дежурного врача и сказать ему, что я уже выздоровел?

  – На выписку уйдет много времени. Легче сбежать по пожарной лестнице. На нее можно вылезти из окна туалета, что в правом крыле здания. Мы, когда проходили здесь ординатуру, так за пивом лазали. – Говорит он.

  – Тогда, будь другом, позвони к Сашке на работу, скажи, чтобы он подъехал сюда через час. Мне этого хватит. Если ничего не выясню, значит, не судьба!

   Головань кивает головой, показывая, что все понял. Он и водитель скорой, кряхтя, тащат носилки, на которых я лежу, к грузовому лифту. Я переживаю, что они могут меня уронить, и покрикиваю на них, особенно в поворотах. В лифте, переложив меня на каталку, Головань вытирает пот со лба и язвительно говорит:

  – В следующий раз для транспортировки, ваше телефонное величество, потрудитесь вызвать монтеров!

  – Я не могу доверить им такую деликатную работу, у них организмы истощенны от бесконечного пьянства! – с искренним сожалением говорю я.

   Развеселить Голованя не удается. Наверное, к лучшему: появляется миловидная женщина, врач отделения интенсивной терапии, его сокурсница. Она слушает, насколько тяжко я болен, с сильно выраженным сомнением. Уступает Володе только потому, что он обещает зайти и осмотреть ее престарелую маму, проживающую в нашем райцентре.

   Мне выделяют железную койку в коридоре, на самом проходе. Я мысленно возмущаюсь – разве так лечат по 'высшему разряду'? Головань помогает мне занять характерную для астматика сидячую позу, и с чувством выполненного долга уходит, пожелав удачи. Докторица, которой он меня передал, вызывает медсестру. Вдвоем они шустро ставят мне капельницу. Я хочу улучшить момент и спросить, где находится Панкова, но их вызывают к действительно больному человеку.

   Коридор хорошо просматривается, по нему постоянно кто-то ходит, и я оказываюсь в тупиковой ситуации. Вот так, просто встать и пойти искать Настю, не получится. Головань у нее лично не был, лишь приблизительно сказал, где она лежит. Но разве мне позволят беспрепятственно шататься по женским палатам? Да и узнаю ли я, в коматозной больной, Настю? Разве что, кто пальцем покажет!

   Я озираюсь в надежде, что в голову придет толковая мысль, однако она не появляется. К тому же от лекарств становится томно. А учитывая, что ночь была не из легких, я вдруг понимаю, что сейчас засну, и как минимум, до вечера. И без того слабое, стремление бороться с обстоятельствами пропадает. Появляются воспоминания о Валентине, которая вкусно готовит.

   Дрема отступает, как только ко мне подходит медсестра и вытаскивает иглу из вены. Я вижу, что возле нее крутится техничка Марина. Меня с ней познакомил Коля, когда я захотел принять ванну в больнице. Встретить техничку здесь – огромное везение! Даже не верится, что такое возможно!