Текст книги "Без родины (СИ)"

Автор книги: Виталий Малхасянц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

   Костя на заднем сидении бережно поддерживает голову тихо стонущей сестры, старательно смягчая тряску. У них разница в возрасте составляет час, при этом чувствуют друг друга почти телепатически. Устраивая Карину удобнее, он находит ружье. Капитан сборной нашего института по многоборью, Костя с такой жуткой улыбкой проводит пальцами по прикладу, что я сразу понимаю, какое у него сейчас страшное состояние души.

   В зеркале заднего обзора я замечаю, что из микрорайона в погоню за нами выскочило несколько машин. 'Волга', 'Жигули', потом 'КАМАЗ'. Жалко, что наш 'УАЗ' не годится для шоссейных гонок. Преследователи догоняют, аж плакать хочется, до чего быстро.

  – Жаль, стрелять нечем! – цедит сквозь зубы Костя, оглядываясь назад.

   Сожалея о том, что мне приходится это делать, я открываю бардачок и бросаю ему коробки с патронами. Костины глаза вспыхивают: его мечта о возмездии сбылась.

  – Костик, стреляй по колесам, нам главное, что бы они остановились! – кричу я.

   Костя, не ответив, быстро заряжает ружье и прицеливается. До 'Волги' всего метров тридцать. Удивительно, но в этой машине нет никого, кроме водителя – так боевики торопились в погоню. Движется она быстро, шоссе в этом месте широкое, и, если Костя не попадет, нас сейчас обойдут. Попади, Костя!

   Выстрелы из двустволки звучат почти слитно, лобовое стекло 'Волги' разлетается, и легковушка начинает кувыркаться по асфальту, как в голливудском боевике. Едущие за 'Волгой', 'Жигули' не успевают отвернуть, и в результате обе машины, сцепившись, слетают в кювет. Мы переводим дух, но ненадолго: 'КамАЗ' нагоняет медленно, но уверенно. Из его кузова несколько человек стреляют из пистолетов, и, если расстояние сократится, пули скоро начнут до нас долетать.

   Мы достигаем места, где окружная становится значительно хуже и резко сужается. Слева и справа от шоссе появляются заросли камышей, уходящие вдаль. Это лето замучило зноем, и, обычно зеленые, камыши сейчас желтые: болотистая местность почти пересохла.

   Неожиданно впереди виден полосатый шлагбаум, а возле него два БТРа и курящие на броне автоматчики. Надо же, военные перенесли пост! А я думал, он будет километров через десять. Я едва не плачу: впереди по курсу на нас нацеливают пушку, а за спиной и так палят без перерыва. Куда деваться?

   Громко вскрикнув, я от отчаяния резко выкручиваю руль, и 'УАЗ', ударившись колесами о камни на обочине, улетает с трассы. Мы парим в воздухе, мне кажется, вечность. Наш полет заканчивается жесточайшим приземлением на чавкающую почву. Несмотря на сильнейший удар, я управление не теряю, а двигатель, жалобно покряхтев, продолжает тащить нас дальше, сквозь высокий камыш, который, расступаясь перед движущейся машиной, противно скребет по днищу и металлическим бортам.

   Как-то уже был похожий прыжок, но демонстрировал его Эльдар, и гораздо ближе к городу. На том отрезке кольцевой, куда я не доехал из-за перенесенного поста военных. Мы возвращались с загородного пляжа на этом же 'Уазе' (тогда он был еще без надписей), и попали под комендантский час. Тем летом его то вводили, то отменяли, и не было никакой возможности уследить за процессом. За нами погналась машина 'ГАИ', и Эльдар, недолго думая, свернул в заросли камышей. А в них, как известно, в трех метрах слона потеряешь. Самое главное здесь, как он тогда объяснил – это не сбиться с направления на ту, возвышающуюся над местностью, скалу. Там находится въезд в город под названием 'Волчьи ворота'. Войска, конечно, держат трассу и там, но там объезд поста, опять же, от Эльдара, я знаю!

   А стрельба на окружной нарастает: скорострельная пушка БТР выпускает несколько снарядов. Я криво усмехаюсь, представив лица боевиков, когда они увидели, что те, за кем они гнались, исчезли, а перед ними мотопехота. Впрочем, это я зря, чужому горю радоваться – своего счастья не видать. Эх, Эльдар, Эльдар, какие и я теперь оставляю следы!.

   ГЛАВА ШЕСТАЯ.

  – Гриша, Гриша, да очнись же ты!

   Мои веки, дрогнув, приподнимаются, и я вижу Сашу. Это он кричит мне в ухо. Саша, Саша, причем тут Саша? И еще медсестра, она пытается попасть иглой в вену на моей руке. Жалуется:

  – Ничего не получается, какой сложный больной!

   Сашка, покраснев от напряжения, кричит так, что, кажется, стены дрожат:

  – Гриша, это Россия, ты в больнице!

  Я, в конце концов, все понимаю и сразу расслабляюсь.

  – Очнулся, слава Господу! – говорит медсестра и с размаху втыкает в меня иглу так, что я издаю стон уже не от сновидений.

   Минут через пять медицинская кутерьма успокаивается, и Саша рассказывает:

  – ... лицо каменное, тело холодное, негнущееся. Я трясу за плечи, а от тебя будто электрический разряд! У меня даже волосы на голове дыбом поднялись. Медсестру позвал, а что делать с тобой, не знаем. Ладно, ничего, мне раньше тоже всякое снилось. Теперь стало спокойней в душе. И с тобою, пройдет.

  – У тебя, – говорю я флегматично Сашке,– жена и дети. Есть, в чьем обществе забыться. И уехал ты, в городе относительно тихо было, события только начинались. Впрочем, не будем об этом, лучше помоги сесть!

   Сашка выполняет мою просьбу, садится рядом на кровать. Указывая на сумку возле моей тумбочки, произносит:

  – Из твоих вещей принес кой-чего.

  Я киваю головой. Мы молчим немного, потом я с дружеской приязнью спрашиваю:

  – Как у тебя на работе?

  Сашка часто моргает, морщит лоб. Начинает неохотно, но затем, рассказывая, оживляется:

  – Да, понимаешь, сложно. Ты ведь нашу историю толком не знаешь! Представь себе захирелый военный заводик, скорее цех, от случая к случаю получающий некрупные заказы. Волею случая мимо едет известный академик. В его машине происходит серьезная поломка. Пока машину чинят, академик отправляется прогуляться по окрестностям, и экспромтом договаривается с местным жителем о покупке земельного участка под дачу. Естественно, он тут же собирается строиться, и, разумеется, так, чтобы дача была ничуть не хуже, чем у других советских академиков. А если строиться – надо приезжать. Делать это удобнее в рабочее время и за государственный счет. В общем, завод неожиданно получает субсидии и стройматериалы в неограниченном количестве, в результате чего бурно развивается. Не секрет, что часть ресурсов уходит на возводимую солдатами дачу академика. Но это другая история. А по существу, своих кадров здесь нет, жилья никакого, поэтому принимают на работу специалистов из числа беженцев. А мы уже сами устраиваемся, по углам у местного населения. На такое кроме нас, горемык, вряд ли кто согласился бы, да еще за мизерную зарплату. В утешение нам, строят рядом с заводом жилой дом. Ради того, что бы получить в нем квартиру, мы все терпим. Но внезапно академик умирает! Гром и молнии! Расширение производства накрывается, заказ еле тянем, возведение жилья затормозилось. А-а! – Сашка, махнув рукой, замолкает.

   Определенно, другу приходится не сладко. К тому же я приехал, и за мной ухаживать надо! Сейчас он сидит, понурившись. Я кладу руку ему на плечо и тепло говорю:

  – Саша, родной, ты, пожалуй, иди домой. Мне уже гораздо лучше! Лена там одна с детьми. Завтра забежишь, после работы. Буду тебя ждать. И пожалуйста, не возражай, ты сам выглядишь, словно вот-вот свалишься. Если это произойдет с единственным кормильцем, меня совесть заест. Иди, иди домой! Тебе не стоит проводить ночи в больнице!

  – Да ничего, сдюжу, я привык к перегрузкам! – Сашка храбрится, но по нему чувствуется, что к семье он хочет. Нерешительно проводит ладонью по небритой щеке. Я строю знакомую с детства физиономию. Она действует безотказно, и Саша, рассмеявшись, встает. 'Как хорошо, что мы снова вместе' – читает он в моем, а я в его взгляде. Улыбаясь, друг уходит.

   Из процедурной выходит медсестра и направляется ко мне. Она красивая, пухленькая, на носу задорные веснушки. Вспомнив, что эта медсестра никак не могла сделать укол, я, не удержавшись, с иронией спрашиваю:

  – Вы как, иглу хорошо заточили?

  – Нет. Другую достала. Специально для вас. – Говорит она и показывает шприц с такой иглой, что у меня возникает желание написать завещание. Я говорю ей об этом шутливым тоном, но она смотрит сурово, пожалуй, даже неприязненно. Мне приходится отвернуться к и терпеливо перенести ее манипуляции с моими венами.

   Дождавшись, когда она уйдет, я лезу в сумку, что принес Сашка, нахожу зеркальце и смотрюсь в него. Я не узнаю себя! Лицо и волосы в пыльных разводах от многочисленных дорог. Я толком не приводил себя в порядок с тех пор, как выехал из города. Неудивительно, что хорошенькие девушки относятся ко мне плохо.

   Неожиданно мой сосед Коля кашляет. Определенно, хочет привлечь к себе внимание. Я совсем забыл про него: он тихо лежал на своей кровати и будто дремал. А на деле дожидался, соседушка, обещанного. Но давать деньги просто так не в моих правилах. Я, подумав, спрашиваю:

  – Послушай, Коля, а можешь тут ванну организовать?

  – Ванну? Зачем? – искренне удивляется Коля.

  – Помыться хочется! – вздохнув, разъясняю я очевидное.

  – Ну-у... разве что хочется... а деньги-то? Как насчет денег? – считает нужным напомнить он.

  – Будут, не сомневайся! – уверяю я.

   Коля поднимается и исчезает с важным видом, словно получивший специальное задание секретный агент. Возвращается с худенькой миловидной девушкой в синем халате. Они садятся на его кровать. Коля так, чтобы не было заметно другим больным, рукой активно исследует девушку в районе коленей. Она нервничает из-за этого. Мне тоже это неприятно. Хмурясь из-за Коли, я резко спрашивают у девушки:

  – Помыться организуешь?

  – Ну, это, ванну надо. Это, вычистить, она грязная, – по речи заметно, что девушке трудно связывать слова в предложения.

   Я решаю ободрить ее, переменяюсь и спрашиваю с улыбкой:

  – Отлично! Что с меня?

  – Ну, это, Коля сказал, что принесет. Это...– девушка, смутившись, опускает взгляд в пол.

   Однако я понимаю, что она имеет в виду. Достаю из сумки кошелек, и Коля получает новенькую ассигнацию. Он, просияв, сразу забывает про девушку, поднимается и идет к выходу. Девушка, пробормотав мне что-то извинительное, тоже вскакивает, и, догнав Колю, виснет у него на руке. Они начинают живо шептаться о чем-то на ходу. Мне остается надеяться, что деньги я отдал не напрасно.

   Не знаю, сколько проходит времени, пока я моюсь, но когда я вновь укладываюсь на свою койку, вся больница уже спит. Я чувствую себя превосходно. Однако настроение портится при появлении Коли, от которого непереносимо воняет сивухой. Он наклоняется ко мне и произносит свистящим шепотом:

  – Гриша, есть классный план! После полуночи идем на третий этаж. Там ремонт, палаты пустые, никого нет. Техничка и медсестра освободятся, и сразу к нам. Посидим с ними, выпьем, поговорим!

  Я отстраняю от себя ребром ладони его потное лицо и задаю уточняющий вопрос:

  – Посидим, выпьем, а дальше что?

  – Разбегаемся по палатам, ты– с техничкой, я– с медсестрой, и... о чем договоримся! – произносит Коля с гримасой героя сальных анекдотов.

  – А девушки знают о твоих намерениях?– недовольно спрашиваю я.

  – Нет еще. А чего им? Хочешь, сейчас скажу! – с пьяной уверенностью говорит Коля.

  – А я, тебе зачем? Неужели один не справишься? – ерничаю я.

  Коля тушуется и говорит смущенно, слегка заикаясь:

  – Ну, село у нас маленькое. Мы местные. Они меня, как облупленного знают. И жену мою. Я, как мужик, им неинтересен.

  – А я здесь причем?– спрашиваю я, широко зевая.

  Коля начинает с жаром втолковывать мне:

  – Гришка, я уверен, они согласятся, если ты пойдешь! Приезжий, холостой, при деньгах. Бабы таких, обожают!

  Как же, при деньгах! Знал бы он! У меня возникает желание подковырнуть Колю:

  – А ежели им нужен я, тогда почему ты решаешь, кто из девушек достанется мне? Я, может быть, сразу с обеими желаю завести отношения!

   Коля порядком оскорбляется. Он выпрямляется на кровати и возмущенно произносит едва ли не в полный голос:

  – Это ты зря! Очень даже напрасно!

   Как же, как же! Ведь он местный, ему и решать. Какое я имею право ставить условия?

  Мой город, этот деревенский парень затронул, сам того не зная, мою боль! Впрочем, оно того не стоит! Вздохнув, я говорю Коле примирительно:

  – Ладно, успокойся, я пошутил. Здоровье мое, на данный момент, заниматься флиртом не позволяет. Живу мечтою не о женщинах, а о свежем воздухе. Ты уж, Коля, сам как-нибудь справляйся. Я, извини, спать хочу!

   Не слушая Колю, который разворачивает пылкую агитацию и при помощи народных выражений рисует одну картину соблазнительнее другой, я закрываю глаза и мгновенно засыпаю..

   ГЛАВА СЕДЬМАЯ.

   Наша инженерная бригада занималась тогда монтажом оборудования в большом здании, недалеко от городского 'Белого дома'. Я отправился в старый аппаратный зал за схемой. Как вошел, сразу увидел, что среди женщин, коих тут порядочно, находится незнакомая девушка. Разговаривает с начальницей этого коллектива. Бывает же такое: среди множества ты, испытывая сильное волнение, замечаешь только одну, сам того не сознавая, отчего это так.

   Порывшись в пыльном шкафу с документаций, я уходить не спешу. А чтобы причину моей задержки любительницы острых словечек не определили, спрашиваю, конкретно ни к кому не обращаясь – нет ли у кого сигарет? Услышав, девушка бросила на меня этакий оценивающий взгляд, а затем подошла к подоконнику, где лежала ее сумочка. Там, у окна, я разглядел незнакомку лучше.

   Полукровка. Возраст – лет двадцать, не больше. Худющая, высокая, ноги длинные, тонкие, грудь плоская. Волосы черные, стрижка под 'мальчика'. Лицо очень живое, подвижное, глаза взрывоопасные, губы мечтательные. Однако одета дорого и безвкусно. Если кто спросил, какой у нее стиль в одежде – я сказал бы, 'денежный'. Мне такие, никогда не нравились. Она не из тех, кому я обычно назначаю свидание.

   Девушка заметила мои взгляды, улыбнулась, достала из сумочки пачку сигарет 'Мальборо' (по тем временам в городе роскошь неслыханная!), провела взглядом по моим старым, залатанным джинсам, и бросила сигареты на стол прямо передо мной.

  – Возьми, страдалец! Можешь оставить, на память о нашей встрече! – сказала она и совершила такой пренебрежительно – кокетливый жест рукой, что весь женский коллектив заржал, как добрый табун лошадей.

   Стушевавшись, я машинально взял сигареты. Держа их в вытянутой руке, как ядовитую змею, отправился обратно, в бригаду. Дымящие 'Примой' за четырнадцать копеек, мужики от 'Мальборо' оживились:

  – Народ, греби сюда, Гриша 'Чужборой' угощает! Не иначе, крупное наследство получил!

   Я раздаю сигареты, выбрасываю так быстро опустевшую пачку в мусорную корзину, и спрашиваю у мужиков:

  – Ребята, ну – ка, втолкуйте мне, кто это такая, шикарно одетая мадам, в старой аппаратной сейчас лясы точит?

   Мужики, занятые своими делами, отвечают мне лишь неопределенными возгласами. Но я до крайности заинтригован и считаю, что столь важный вопрос оставить без ответа нельзя. Я подхожу к Мусе, нашему бригадиру, который уже успел разложить на столе принесенную мною схему. Муса, лицом от рождения черный, как негр, рассеяно отвечает мне:

  – Да, ну... эта девушка – каленый орешек. Приемная дочь известного в городе человека. Если тронешь... короче, чем тронешь, то и отрежут!

   Я фыркаю, прикуриваю дорогую сигарету от паяльника (со спичками в городе опять случились перебои), и, махнув рукой, говорю:

  – Да ну вас! Не бригада, а сборище городских трепачей!

   Наш многоопытный бригадир, умеющий ждать (когда прикуриваешь от паяльника, у сигареты бывает неприятный вкус) зажигает свою сигарету, используя мой огонек. И только после этого, устроившись удобнее в глубоком кресле, говорит:

  – Не, Гриш, я абсолютно серьезно. Карманов (начальник нашего управления), когда видит эту, как ты изволил выразиться, 'мадам', обязательно подходит к ней, здоровается (старый маразматик, кажется, не помнит в лицо собственную секретаршу). Спрашивает, как дела, просит папе привет передать.

   Уже начиная подозревать, что мне не 'травят', я все-таки интересуюсь:

  – Бригадир, а почему я ее до сих пор не видел?

   Вздохнув с начальственной озабоченностью, Муса по-отечески грозит мне пальцем:

  – А ее вообще редко видно. Она, то на больничном листке, то за свой счет, а то просто так не приходит на работу. Ей все равно в табеле часы ставят.

  – А к ней пытался кто-нибудь ... подрулить? – слегка покраснев, спрашиваю я.

  – Гриша, говорю же, не забивай себе голову! – бригадир огорченно цокает языком,– Илья (инженер из другого подразделения) как-то ее в ресторан сводил. Знаешь, где сейчас Илья?

   Я пожимаю плечами. Илью я давно не видел. Бригадир кричит в дальний конец зала, адресуясь к стоящему на высокой стремянке полному Диме:

  – Скажи Грише, где сейчас Илья?

  Дима, оторвав взгляд от проводов, недовольно бубнит:

  – Где, где! Какой месяц монтирует телефонную станцию в горном ауле. Не знаю, сколько у него на самом деле работы, но точно могу сказать, что он еще долго там будет находиться!

  Занимающийся специальными измерениями, наш штатный насмешник Яша отвлекается от установки датчиков и громко произносит:

  – Так что, Гриша, даже не думай приладить свой дешевый табачок в дорогую табакерку! – после чего с наслаждением затягивается ' Мальборо'. Но дым кажется ему противным, и он его нарочито откашливает, кривляясь и охая. Мужики смеются так, что обычно спокойный, Дима роняет очки с носа на пол.

   Если бы не этот разговор и подначка Яши! Разумеется, я и не подумал бы предпринять какие – либо действия. А тут нет, будто кто протрубил 'атаку'. Я незаметно покинул здание и побежал к цветочному ларьку, покупать у старика Садыха самые лучшие цветы.

   Нежный аромат заставляет всегда болтающих женщин умолкнуть и с открытыми ртами смотреть на алые розы, словно пылающие огнем здесь, в тусклом свете от грязных окон и на фоне блеклых стен.

   Я подхожу к девушке, протягиваю цветы, и, чувствуя себя, как альпинист, зависший над пропастью без страховки, говорю:

   – Это не за сигареты. Это по велению сердца. Прими их от меня, девушка, пленившая мою душу, девушка-сон, девушка-мечта, и будь счастлива!

   Моя рука с букетом повисает в воздухе, незнакомка морщит носик. Заметно, как ядовитая фраза вызревает на ее губах. Но тут... наши глаза встречаются, и мой взгляд пробивается до ее сердца. И на мгновение мы будто остаемся наедине, слушая только наше дыхание. И вот ее рука, дрогнув против ее воли, поднимается! Я отдаю цветы, разворачиваюсь и ухожу, а за моей спиной женская армия хором стонет от получившейся сцены.

   Спустя две недели я прихожу в ночную: в это время суток лучше всего испытывать надежность новых систем. Естественно, первым делом отправляюсь в диспетчерскую. Отметиться и узнать, с кем придется работать. Увидев, кто сидит за главным пультом, я от неожиданности говорю грубовато:

  – А ты чего тут? Ты же в ночь не ходишь!

  Насмешливо посмотрев на меня, она, удивительно хорошо улыбнувшись, говорит:

  – Здравствуйте!

  – Здравствуйте! – отвечаю я и с неудовольствием думаю, что незнакомка опять заставила меня покраснеть.

   А девушка между тем продолжает улыбаться и разглядывает меня, будто впервые увидела. Видимо, ей все во мне нравится, и она решает продолжить наш разговор:

  – Я посмотрела по графику, когда ты работаешь, и поменялась сменами. Чтобы мы вместе оказались, – ее слова звучат так естественно, что даже при желании нельзя найти в них определенный намек.

  – А как тебя зовут? – спрашиваю я.

  – Наташа. А тебя Гриша?

  – Для кого как. – Холодная фраза вырывается у меня от того, что я чувствую досаду. Действительно, почему эта девушка вызывает у меня робость? Я что, женщин не видел, что ли? Да и настроение, с которым я дарил ей цветы, меня давно покинуло!

   К тому же она выглядит сегодня не как предмет для воздыханий, а как манекен на выставке драгоценностей: золотые кольца на пальцах, множество цепочек на шее, сережки, массивная брошь. Бриллианты сверкают, хоть глаза закрывай!

   У меня возникает желание провести черту между нами. Отдалить ее от себя, и тем самым вернуть себе 'мужское превосходство'. Я говорю сухо:

  – Сегодня ты мне не нравишься.

  Девушка, удивившись, красиво изгибает бровь. Это заставляет меня залюбоваться ею, и я добавляю уже мягче:

  – Сам не знаю, почему. Ты похожа на заводную механическую птичку в золотой клетке.

   От этого сравнения Наташа вздрагивает всем телом, ее глаза становятся печальными, и она с грустью говорит:

  – Ах, Гриша, ты даже не подозреваешь, как прав! Ладно, иди, крути свои ручки-рубильники, закончишь, жду чай пить!

   Я послушно поворачиваюсь к ней спиной и в самом деле отправляюсь работать, думая о том, что мои розы, наверное, уже давно завяли. Если, конечно, она их сразу не выбросила. А еще я думаю о том, что так бывает – посмотришь на женщину, и внезапно происходит любовное затмение. А как всякое затмение, такое и случается редко, и проходит быстро.

   К сожалению, в работе я забываюсь. Когда бросаю взгляд на часы, то от отчаяния за голову хватаюсь: как я мог пропустить назначенное мне свидание? Это надо быть полным идиотом, в моем возрасте не пойти к женщине, тем более, если она сама позвала!

   Я застаю девушку за столом, на котором стоят две хрустальные рюмочки, бутылка коньяка и немного закуски. Золото Наташа с себя сняла, переоделась в синий рабочий халат. Курит длинную сигарету, стряхивая пепел в консервную банку, полную окурков.

   Свет в комнатку отдыха проникает через открытую мною дверь, но даже в полутьме я вижу, какие крупные слезы на ее щеках. Чувствуя стыд, я сажусь рядом с ней на деревянную скамью и говорю:

  – Наташа, прости меня!

   К сожалению, все раскаяние, что я испытываю, мой голос не передает. Наташа с вызовом спрашивает:

  – Что ж ты оставил свои ручки-рубильники? – и отворачивается от меня.

   Я вижу, что огонек ее сигареты, когда она затягивается, не дрожит. Гордая, и характер твердый. Эх, пролетело мое счастьице! В наступившей тишине слышится лишь мое прерывистое дыхание.

   Как вымолить у девушки прощение? В душевной маете я чиркаю спичкой и зажигаю свечу, стоящую на спичечном коробке. Разгораясь, огонек свечи колеблется, и своим изменчивым светом создает интимную атмосферу для общения. Я смотрю на Наташу, вдыхаю запах ее волос, и словно выпиваю дурману, у меня кружится голова.

   Находясь под воздействием новых для меня чувств, я думаю одновременно на двух языках: родном, русском, и на языке детства-фарси. Это параллельное мышление позволяет мне изъясниться в необыкновенной, смешанной речевой форме, которая на слух звучит необычайно красиво, а по содержанию представляет собой любовную лирику.

   Я говорю всего минут пять. Но Наташа перестает плакать и поворачивается ко мне. Глядя расширившимися, словно в гипнотическом трансе, зрачками, она произносит:

  – Только не убеждай, что сам сочинил. Где-то слышала уже.

  Я достаю из кармана мятую сигарету без фильтра и прикуриваю от свечи. Выпустив облако едкого дыма, с апломбом замечаю:

  – Конечно, не берусь утверждать, что не плагиат. Но при общении с прекрасным полом главное – это не то, что говоришь, а то, как говоришь!

   Наташа, выслушав эту ерунду, насмешливо качает головой, а затем, подвинув ко мне пачку 'фирменных' сигарет, просит:

  – Мне тоже прикури!

  – Кажется, ты и так достаточно выкурила, – говорю я, легонько щелкнув пальцами по ее 'пепельнице', и предлагаю, – давай попробуем напиток из твоей бутылочки!

  – Пробуй, я не хочу. Что-то я вообще ничего не хочу. Дура я, наверное!

   Повертев в руках, я ставлю бутылку на прежнее место. Какая она дура? У меня от дур такого сердечного волнения, какое я сейчас испытываю, не бывает!

  – Почему ты носишь столько золота?– спрашиваю я, и тут же откровенно признаюсь себе, что задал вопрос совершенно напрасно, он совсем не подходит к моменту. Однако Наташа находит его вполне нормальным и отвечает:

  – Ха, подарок к свадьбе. Скоро замуж выхожу. Мой будущий муж толстый, глупый, противный и разъезжает на доставшемся ему по наследству номенклатурном автомобиле. Завтра возвращается из командировки в район. Мрак.

  – М – да... а ты о нем ничего, ласково так! – говорю я, затягиваясь сигаретой.

  – Он другого, не заслуживает! – резко произносит Наташа.

   Заметно, что мыслью она уносится куда-то. Устанавливается неловкая тишина, в которой слышна отдаленная работа оборудования. Через несколько минут я поднимаюсь, скидываю рубашку (она мокрая от пота) и иду к двери в диспетчерскую. Мне показалось, что сработала сигнализация аварийного режима. А если откровенно, я пошел, чтобы пауза не была такой мучительной: ни общих знакомых, ни точек соприкосновения по интересам.

   В дверном проеме я, бросив взгляд на центральное табло, констатирую, что с оборудованием все порядке, и у меня вдруг возникает желание закрыть эту дверь, отгородится от мира приборов, будто они мешают, или даже, с любопытством подглядывают за нами. Я поворачиваюсь к Наташе, чтобы спросить у нее разрешения, и вижу, что она смотрит на меня, на мой обнажённый торс, хорошо освещенный электрическим светом из зала, каким-то особенным взглядом. Я неожиданно чувствую, что ей в эту минуту хочется ощущения близости красивого мужского тела. И от ее влечения ко мне, меня самого тянет к ней до помутнения рассудка.

   Завершение этой истории я помню так: солнечным утром мы сидим в моей машине около какого-то правительственного учреждения, куда я ее подвез, и никак не можем расстаться. Я беспрерывно говорю, как ее люблю. Наташа в ответ тяжко вздыхает, и, глядя в небо, говорит:

  – Сегодня приезжает мой, так называемый! Ох, Гриша, очень жаль, что наша ночь не может перейти в наш день! – после чего резко открывает дверцу машины и идет от меня, как уходят от любимого, как пытаются уйти навсегда. Я провожаю ее взглядом в смятении. Что оставила мне эта птичка в золотой клетке, открыть которую можно только золотым ключиком, мне не по карману? Похоже, сердечную боль и страсть, что мне без нее никогда не утолить..

   ГЛАВА ВОСЬМАЯ.

  Я поднимаю трубку рабочего телефона и слышу:

  – Ха, ну и как живешь?

  Фамильярный, надо отметить, вопросик. Не могу сообразить, что за женщина его задает.

  – Плохо! – отвечаю я.

  – Неправда! Я тебя часто вижу, выглядишь отлично!

   Узнал! Это Наташа. Та ночь, год воспоминаний о ней! Возможно ли? Позвонила спустя столько времени! Почему-то я представлял, что стоит ее услышать или увидеть, со мною обязательно что-то произойдет. Ничего подобного, даже легкого волнения нет.

  – Всю правду обо мне может знать только одна – единственная! – говорю я.

  – Ну и как же зовут эту единственную? – спрашивает она игриво.

  – Наташей. Но она вышла замуж за противного, родила сына и живет семейной жизнью! – тяжко вздыхаю я.

  – Ха, надо же, счастье какое! Узнал миленок! – говорит она с томными нотками.

  – Х-м! Наташа, а ... как ты мой новый рабочий телефон раздобыла? – я хотел спросить, зачем она звонит, но так и не осмелился.

  – Это все, что тебя интересует? – задает она двусмысленный вопрос.

  – Я тебя не совсем понимаю. Ты – женщина загадка! – говорю я неопределенно, боясь попасть впросак.

  – Так отгадки нужно искать в тысяче и одной ночи! А у нас тысячи пока не было, милый! – смеется она.

   Это получается у нее так жизнерадостно, что я, не выдержав, поневоле включаюсь в ее игру и задаю вопрос в той же тональности:

  – А почему ты думаешь, что я о них не мечтаю?

  – Ха! В таком случае, помнишь, где клуб филателистов? – спрашивает она.

  – Разумеется.

  – Тогда в полседьмого. И не опаздывай! Чао! – кричит она, перекрывая шум проезжающего трамвая.

   Происходит разъединение, и я недовольно бросаю трубку на место. Надо же, 'чао!'. Вот ведь, какая умная! Устроила себе любовь до востребования! А у меня, может быть, меланхолия. И с утра зуб болит. В общем, нет никаких желаний к ней, хоть убей! Да и дома воды в кране. Не бегать же по друзьям: братцы, дайте помыться, женщина пригласила! А по времени, я даже до клуба не успеваю! Работа заканчивается в шесть, пока туда-сюда, уже будет полседьмого. Никуда не поеду. Мало ли кому, что хочется!

   Остаток дня проходит в сомнениях. Я то еду, то не еду. Когда сажусь в машину, так и не знаю, на что решится. А вокруг бурлит жизнь центрального проспекта города, гуляют разодетые франты, обольстительные девушки. Очень хорошенькая особа проходит мимо меня в толпе, и чем-то напоминает Наташу. Сразу воспоминания обрушиваются лавиной, я думаю – ладно, поеду, встречу и отвезу домой, посмотрю еще разок. Может быть, пойму, почему я тогда на нее 'запал'.

   Я доезжаю до перекрестка и попадаю в пробку. Это оказывается весьма кстати: я замечаю цветочный ларек, и понимаю, что чуть не допустил непростительную ошибку. Как и в день нашей встречи, я покупаю три самые красивые розы, торопясь и переплачивая. Пробка, однако, держится долго, и я все-таки с опозданием подъезжаю к клубу филателистов. Он находится на тихой улице, где много декоративных кустов и деревьев с густой кроной. Остановившись в их тени, я осматриваюсь. Что-то никого не видно. Неужели девушка не дождалась меня?

   По улочке легким ветерком проносится прохлада наступающего вечера. Вздохнув, я собираюсь уехать, но тут сзади, с проспекта, появляется такси. Моргнув фарами, машина останавливается вровень с моим 'Москвичом'.

   Через секунду, слегка обомлев, я смотрю, как такси уезжает, а Наташа, хлопнув дверцей, садится рядом со мной. Да у нее все отработанно в мелочах! Интересно, с кем она шлифовала технику подобных встреч? Вряд ли ради моей персоны изучала конспирацию!

   Я целую ее, поднявшуюся за цветами, руку, и говорю:

  – Приветствую тебя, Наташа!

  – Ха, как приятно!– говорит она, хотя я прекрасно вижу, что это не соответствует истине. Лично я испытываю разочарование от встречи, и, по-моему, Наташа тоже.

   Улыбается натянуто, избегает моих глаз, рассматривает букет. Из женских прелестей ее козырь – грациозность, однако в машине и при таком освещении он не действует. Да и лицо у нее изменилось: стало холодным и официальным.

  – Поедем. – Говорит она и показывает направление рукой. Я не интересуюсь, куда. По мне, так лучше я – к себе домой. У меня там суп в холодильнике стоит.

   Через несколько кварталов, возле старинного дома оригинальной архитектуры, знаменитого тем, что арок, башен, навесных переходов, в нем больше, чем где – либо в городе, Наташа пальцами сжимает мое плечо. Я останавливаюсь.