Текст книги "Без родины (СИ)"

Автор книги: Виталий Малхасянц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

   И теперь я вынужден раньше, чем запланировал, ехать в местные телефонные сети, искать работу. На душе у меня, как и на небе, пасмурно, и словно вот-вот пойдет дождь. Больница была хоть и призрачная, но определенность, а теперь? Что будет, что ждет меня, как устроится? С деньгами плохо, хватит всего на несколько дней, а все, что можно, я уже продал.

   Районный узел связи оказывается чистеньким, недавно отстроенным трехэтажным зданием. Поднимаясь по лестнице на второй этаж, к 'начальству', я слышу, как секретарша в приемной болтает с подругой по телефону. Когда я подхожу ближе, она заинтересованно стреляет в меня глазками, но своего занятия не прерывает. Подмигнув ей, я спрашиваю:

  – 'Сам' у себя?

  – А где ж ему быть? – отвечает девушка и так задорно смеется, что я, не выдержав, смеюсь вместе с ней.

   По-свойски помахав ей рукой, я прохожу в кабинет начальника. За большим офисным столом в кресле вижу мужчину лет пятидесяти с желтоватым, непропорциональным лицом. Он спрашивает меня, очень медленно выговаривая слова:

  – Вы по какому вопросу?

  – Здравствуйте! Я хочу оформиться на работу.

  – Если вы без прописки, то свободных мест нет.

  – Думаю, для меня найдутся! – мне терять нечего, я сажусь на стул для посетителей и выкладываю на стол свои документы.

   Начальник вначале внимательно разглядывает меня, словно хочет понять, с кем имеет дело, и только потом принимается читать мои бумаги. Обращает внимание на похвальные грамоты. Минут через пять нажимает кнопку селектора и заказывает секретарше порцию черного кофе. Помедлив, добавляет, что для двоих.

  'Ага!' – думаю я,– 'проняло его все-таки!'

   Неожиданно он откидывает в кресле и говорит:

  – Может быть, вы сами расскажете, как тут оказались и почему пришли к нам? Мне необходимо уяснить, кто вы: человек случайный, желающий закрепится возле Москвы? При удобном случае рванете в столицу? Или останетесь в нашем районе? – спрашивает он.

  – Да вроде особенно нечего рассказывать! – не очень охотно отвечаю я,– события на национальной почве происходят сейчас везде, вы сами знаете! Почему-то развитая промышленность ассоциируется с русскими. Желая вытравить 'русский дух', 'национальные революционные массы' крушат индустриальные зоны и оставляют без работы всех, невзирая на лица. Я счел, что мне лучше уехать в Россию. Я не захотел подстраиваться под обстоятельства, терять профессию, изменять свою духовную идентичность. Была раньше мечта о карьере, деньгах. А теперь я просто ищу себя. Если Россия примет меня, русского, здесь, то мне большего и не надо! Что мне еще искать?

  Я так разволновался, что стал задыхаться. Ну, не объяснишь ведь, в самом деле! Получаются так, слова!

  – Мм... – произносит начальник, делает глоток черного 'кофе' из цикория и задает вопрос, – а что вас интересует при приеме на работу? Кем будете работать? Зарплата?

  – Наверное, зарплата, которая позволила бы снять что-нибудь, или само жилье, и тогда все равно, какая зарплата! – быстро отвечаю я.

   Мне становится самому удивительно, как четко я сформулировал цель визита.

   – Понятно...– говорит начальник и достает сигареты.

   Курит он, как и соображает, медленно, и его не смущает, что я сижу и смотрю. Чувства не играют в его глазах, и мне трудно предположить, что у него в голове. Так и не притронувшись к своей чашке кофе, я, устав от паузы, принимаюсь собирать документы. Однако он говорит мне:

  – Пожалуй, зайдите после обеда!

  – Хорошо, я зайду после обеда! Но прошу вас учесть, что любая неопределенность крайне нежелательна. На данный момент я фактически живу в машине. Долго это продолжаться не может, поздняя осень, холодно.

  – Люди, между прочим, ждут месяцами, если не годами. – Безразлично произносит мой собеседник.

   На выходе я думаю, что я беседовал не с человеком, а с пустым креслом. Хотя никто и не обещал, что в России меня будут встречать с оркестром!

   Однако во второй половине дня случилось невероятное событие: меня взяли на работу. Правда, с кое – какими оговорками. Начальник вручил мне ключ и сказал, что я временно буду жить в здании районного узла связи, на третьем этаже. Кем я буду работать, он скажет после выходных, в понедельник. А пока я должен познакомиться с главным инженером, он сам меня найдет. По результатам этой встречи и будет принято решение.

   Жилой отсек оказался состоящим из двух раздельных комнат, наспех сколоченных для командированных монтажников, и отделенных от специального оборудования тонкой фанерной перегородкой. Одна комната уже занята семьей из трех человек, а моя та, что поменьше. Она выглядит так, будто в ней постоянно пьянствуют веселые компании. Казенная мебель загажена, бутылки из-под спиртного заполняют изрядную часть жизненного пространства. Сигаретный пепел поднимается с пола в воздух от малейшего движения, а окурков, как с губной помадой, так и без нее, набирается ведро.

   После генеральной уборки, в которой помогает Саша, я распаковываю принесенные из 'Москвича' картонные коробки, а друг, сидя на ободранном диване без ножек, смотрит по 'убитому' телевизору хоккей. Матч заканчивается, и Сашка, уменьшив звук, продолжает наш, с полчаса как прекратившийся, разговор:

  – Знаешь, Гриша, глаза мои видят, а не верят. Даже с поправкой на то, что ты холостяк, такую комнату здесь никак не получишь! Люди, если хочешь знать, да что там люди, меня возьми в пример! Тебе повезло!

  – Погоди, Саша, еще не известно, кем работать придется! Может быть, я откажусь!

  – Да ладно тебе, Гриша! Когда берут разнорабочим, такие условия не создают!

  – Какие условия? Туалет и на душ этажом ниже, а кухни вообще нет!

  – Не пойму я тебя! Мы с детьми, вон как мучаемся! В общую баню за десять верст ходим! Привередничаешь!

   Наш разговор прерывается: на пороге комнаты появляется коренастый мужик старше тридцати, с недружелюбным взглядом.

  – Здравствуйте! Если вы живете тут, тогда позвольте представиться, с сегодняшнего дня я ваш сосед! – говорю я как можно вежливее.

   Мужик чешет короткими и толстыми, как сардельки, пальцами, выпирающий живот и басом говорит:

  – Я ничего не понял.

  – Юрий Петрович думает принять меня на работу, и временно разрешил жить в этой комнате. Окончательное решение вопроса он отложил до понедельника. Ему нужно посоветоваться с главным инженером.

  – Странно! Ну, странно! Технических специалистов у нас хватает!– неопределенно говорит мужчина, холодно блестя глазами. Из-за его спины выглядывает женщина. Она держит за руку мальчика лет пяти. Мальчик улыбается мне, и я говорю малышу:

  – Дружочек, меня зовут дядя Гриша!

  – Сашок! – пискляво произносит он, ковыряя в носу.

  – А ты тезка с моим другом! Его зовут дядя Саша.

  На лице мужика мелькает секундное замешательство, после которого он решает представиться:

  – Андрей. Жену – Марфа.

  – Очень приятно, – говорю я.

   Хотя, если честно, это совсем не так: они продолжают стоять, бесцеремонно разглядывая меня и мои вещи. Спустя минуту Андрей, оглушительно чихнув, спрашивает:

  – Григорий, а не твоя ли машина стоит внизу, у входа?

  – Моя. Я вещи разгружал. Сейчас спущусь, переставлю.

   Но Андрея волнует не то, что моя машина мешает пешеходам. Он хмуро говорит:

  – А ведь я твой ровесник, Григорий! Но все ножками хожу. Ты откуда?

  – Из земли восточной.

  – Друга я твоего, на 'Жигулях' видел. Тоже оттуда?– интересуется Андрей.

  – Да. – За меня говорит Саша.

  – Зачем к нам припожаловали? – Недобро хмурясь, спрашивает Андрей.

   Я против воли начинаю 'заводится', и с вызовом говорю:

  – Да вот, прошел слух, здесь денег много. Да заработать их толком не могут. Ума не хватает. Решил помочь. Пару лет у вас поживу, и 'Мерседес' куплю. Не все же на 'Москвиче' ездить!

   Андрей понимает, что я смеюсь над ним. Запыхтев, он измеряет мою фигуру взглядом. Я ничего не имею против. Фигура у меня хорошая, атлетическая. Этот факт Андрея огорчает. Однако при своей коренастости он привык вести себя вызывающе. Желая показать себя хозяином положения, он снимает с головы меховую шапку, бросает в руки жене и говорит:

  – Марфа, иди к нам, жрать приготовь!

   Женщина воспринимает такое обращение как должное, уходит сама и уводит ребенка. А Андрей без разрешения проходит и располагается рядом с Сашкой на диване. Друг вспыхивает лицом и собирается сказать Андрею неприятное, но, глянув на меня, удерживается. Я же нахожусь перед дилеммой: с одной стороны, не мешало бы сразу поставить хама на место, с другой – мне в понедельник идти в отдел кадров. Скандал, пусть и небольшой, может все испортить. Доброта спасет мир? Почему бы и не попробовать?

  – Андрей, у нас есть идея обмыть новоселье. Ты как, не хочешь присоединиться? – чтобы предложение не выглядело пустыми словами, я ставлю на стол бутылку коньяка.

   Вероятно, у меня проскакивает нарочитость, или соседу нужен повод, но он, передернувшись всем телом, ревет:

  – Я не алкоголик, и ты, черный, меня так не 'купишь'!

  – Ну, во-первых, я не черный, а такой же русский, как и ты. Просто смуглый с детства. И, во-вторых, разве я сказал – алкоголик? Мы собирались выпить, и просим тебя помочь с закуской. Заодно и поучаствовать. Кстати, стаканов у меня тоже нет, так что тебя сама судьба послала!

   Андрей закидывает ногу на ногу и с небрежным видом рассматривает бутылку. Его брезгливая гримаса расстраивается, а брови взлетают от удивления. Он спрашивает:

  – И сколько стоит такой коньяк?

  – Не знаю. Мне его подарил старик-коллекционер, когда я ему помогал с отъездом. Сказал, что это нектар дружбы и любви. По-моему, пришло время проверить, правда ли это.

   Андрей потирает подбородок. Заметно, что он заинтригован. После внутренней борьбы, отразившейся на его лице, я слышу:

  – Хорошо, раз жить соседями, так уж и быть. Пойду, гляну, что у нас в холодильнике!– он встает и уходит.

  – Гриша, я тебя таким благоразумным еще не видел! На кой ляд он нам нужен? – с возмущением произносит Саша.

  Я прикрываю дверь и сажусь на стул, потирая виски. Потом говорю устало:

  – Видишь ли, Саша, за весьма короткий срок я убедился: насилие вызывает только насилие. Война, хочешь ты этого или нет, заставляет искать мир, мир с самим собой и окружающими. Вот этот Андрей такой, а по каким критериям можно судить, что я лучше него?

   Я чувствую, что задыхаюсь, и останавливаюсь. Кажется, при всем моем красноречии, я впервые не могу ясно выразить, что меня волнует. Тогда как же я собираюсь жить по принципу, который не осознаю, и, возможно, никогда не пойму до конца?

   Дверь распахивается, в комнату входит Андрей с подносом. На нем мы видим стаканы, нарезанный ломтиками хлеб и кусок сала. При виде еды мне хочется, по русскому обычаю, троекратно расцеловать Андрея. Я почти с умилением смотрю, как он ставит поднос на стол и садится на прежнее место. Дружелюбия в его взгляде не появилось, похоже, Андрей сам изумляется, как это он пошел на поводу у такой дурной компании. Я быстро разливаю коньяк по стаканам, и, будучи виновником торжества, говорю тост:

  – Я хочу пустить на этой земле корни. Пусть они не будут корнями зла!

  Пьем не торопясь, смакуя. Андрей, проглотив последнюю каплю, выражает общее мнение:

  – Хо – ороший коньяк!

   Правда, он закусывает его салом, что похоже на вкусовое извращение. Сашка, борясь с клокочущим в горле смехом, ставит пустой стакан на стол, говорит:

  – Ну, парни, извините, а мне до своей бабы пора. Я завтра заскочу. Прошу вас, не напивайтесь до тумана в глазах. Без меня! – после чего пожимает нам руки и уходит.

   Я остаюсь с Андреем. Он, почесывая живот, спрашивает, как ни странно, уже вполне спокойно:

  – А чем ты тут думаешь, кроме работы, заняться? Может, торговлей? У восточных, это принято. Или землю возьмешь, дом будешь строить? Квартиру на нашем предприятии и за тыщу лет не дадут!

  – Да так, пока без направлений. Прожил день, и ладно. Вот, с тобой подружусь, еще с кем-нибудь. Возможно, на душе веселее станет. Тогда планы и появятся! – говорю я, вяло кушая краюшку хлеба.

  – А я, в общем-то, такой же, как и ты, – зевнув, говорит Андрей,– только не беженец, а беглец. Спасаюсь от радиации. Сколько моему сынку лет? Думаешь, пять? Нет, я скажу тебе – семь. В школу надо отдавать, а он не растет совсем. Мы недалеко от Чернобыля жили... а, не буду про это, давай еще по чуть – чуть, а?

  – Давай! – охотно соглашаюсь я.

   Оказывается, и с такими, как Андрей, можно найти общий язык, стоит только постараться. Чего многие как раз не хотят делать! Я собираюсь предложить тост за всеобщее человеческое братство, когда в комнату проникает Марфа. Она, кося глазами на бутылку, визгливо говорит:

  – Сами пьют, а меня не зовут! Бесстыдники!

   – Нашла о чем горевать! Присоединяйся! – приглашаю я.

   Однако Андрей реагирует совсем по-другому. Он кричит на жену так, что стаканы на подносе звенят:

  – Марфа, пошла к себе!

   Марфа (видимо, сказывается длительный опыт супружества) кричит на мужа не менее яростно:

  – Сам пошел!

   Лицо Андрея краснеет, и становится ясно, что будет скандал. Я чувствую себя крайне неудобно. А Марфа, вначале показав, что она не из пугливых, затем демонстрирует, что она и не из стеснительных: берет стакан, сама наливает изрядную дозу спиртного и тут же выпивает.

  – Эх, хороша горилка! – говорит она.

   Вытерев губы тыльной стороной ладони, садится на диван возле мужа. От принесенного с собою сала откусывает кусок и с чавканьем жует. Побагровевший Андрей поворачивается к жене всем корпусом, подносит к ее носу кулак и шипит:

  – Выпила? Довольна? А теперь иди в нашу комнату, я тебе сказал!

  – Ты чего командуешь? кулак? Я не батрачка! Я познакомиться желаю! Бабы говорят, восточные мужики денежные, не то, что ты, нищий дурак!

   Андрей, более не выдержав, хватает жену за волосы. Но стычка между мужем и женой в потасовку не переходит: неожиданно в комнату входит мужчина лет пятидесяти, похожий на цыгана с достатком. По глазам мужчины видно, что он пьян. Впрочем, это никак не отражается на его голосе, когда он говорит:

  – Андрей, почему тут? Немедленно убирайся отсюда со своей компанией!

   Андрей сразу забывает про жену, вскакивает, и голосом, срывающимся от гнева, произносит:

  – Тебе Юрий Петрович сколько раз говорил, чтобы ты сюда не являлся? А если я тебе рожу разобью?

   В коридоре слышится женский смех. Мужик, оглянувшись, затем с усмешкой говорит Андрею:

  – С моими связями, кто такой Юрий Петрович? Тьфу. А что касается тебя, так только дернись! Завтра уволю, работяга паршивый!

   Андрей поднимается, зачем-то рвет у себя на груди рубашку так, что все пуговицы летят, и в исступлении кричит:

  – Кого уволят завтра, мы еще посмотрим, а тебя, гниль поганая, уже сегодня в гроб положат!

   Я со вздохом встаю. Определенно, у мужиков давнишние претензии, и они не обойдутся без моего участия. У меня талант 'влипнуть' в историю! Серьезная драка – это вам не несколько затрещин жене, как намечалось в программе вечера до этого.

   А Марфа тем временем картинно плюет под ноги мужику, а затем, вставши рядом с мужем, кричит:

  – Ты опять сюда сучку привел, старый хрен? Сколько можно? У нас ребенок за стенкой!

  – Марфа, убирайся! – говорят ей мужик и Андрей одновременно.

   Однако Марфа оказывается дамой не из робкого десятка, и первой переходит в наступление: пытается залепить оплеуху мужику. Он грубо и сильно отталкивает ее, и тогда Андрей, правда, немного сдерживая удар, демонстрирует неплохой хук справа. Мужик не остается в долгу: оттолкнув вторично подбежавшую Марфу, он хлестко бьёт Андрею под дых. Андрей, охнув, ослабевает в коленях.

   Через секунду Марфа вызывает возмущение воздуха невероятным по силе и высоте звука визгом, а мужчины стоят, сцепившись мертвой хваткой. Но мне совсем не нужно, чтобы эта драка продолжалась, и я просовываю между мужиками руки. Хотя они по плечо мне, разорвать их стоит больших усилий! Андрей горизонтально падает на диван, а его противник через дверной проем вылетает в коридор. Я быстро захлопываю дверь и закрываю на задвижку. Андрей, поднимаясь, неуверенно говорит:

  – Пусти, пусти его!

  – Ни за что. – Говорю я и спрашиваю, – кстати, а кто это?

  Дверь за моей спиной ходит от ударов ходуном, в коридоре слышен женский голос и неразборчивая ругань мужика.

  – Наш главный инженер. В эту комнату он, как выпьет, баб таскает. А пьет он каждые выходные, – говорит Андрей, и, судя по лицу, злорадствует, видя, как мне неприятно такое известие.

   Пока я думаю, как лучше выкрутиться из этой ситуации, стук неожиданно прекращается. Я слышу за дверью незнакомый мужской голос:

  – Что здесь происходит?

   Я понимаю, что ситуация изменилась, появилось новое действующее лицо. Кто бы это мог быть? Я отпираю дверь и выглядываю. В коридорчике стоит лейтенант милиции. Он вонзает в меня взгляд и спрашивает:

  – Может быть, вы скажете, что здесь происходит?

  – Культурно отдыхаем, – отвечаю я, думая обернуть все шуткой.

  – Тогда почему государственное имущество ломаете? – интересуется милиционер.

  – Ломаем? – я пожимаю плечами, – еще ничего не сломали, лейтенант!

   Милиционер проходит в комнату, неторопливо осматривается, упирает в меня испачканный чернилами палец и говорит:

  – Кто есть кто, всех знаю, кроме вас!

  – Россланов Григорий Алексеевич, временно вселен сюда начальником этой организации.

  – Так..., – произносит лейтенант и погружается в раздумье.

   Откуда он взялся? Наверное, проходил мимо, и его позвал ночной сторож. На все здание было слышно, как мы шумели.

  – Лейтенант, все в порядке, все свои! Андрей, еще увидимся!– вдруг говорит главный инженер, берет свою женщину под руку, и они уходят. Лейтенант их не задерживает. Внимание милиционера целиком сосредоточенно на мне. Он спрашивает:

  – Чья машина стоит у входа? Ваша?

  – Моя! – немного помедлив, неохотно отвечаю я.

  – Вам придется пройти со мной. – Монотонно, как автоответчик, говорит лейтенант.

  – Зачем? – возмущаюсь я.

  – Там узнаете!– тем же голосом говорит лейтенант.

   Андрей завязывает порванную рубашку узлом на голом пузе, словно это у него самый что ни на есть обычный способ носки рубах, и обнимает Марфу за плечи. Едва ли не воркуя, говорит ей:

  – Посидели в гостях, а теперь пойдем. У нас там ребенок заперт! – и супруги тоже уходят.

   Я думаю, что это подло: они устроили между собой скандал, подрались, а потом, будто и не было ничего, разбежались. Никак не ожидал, что окажусь крайним в подобной ситуации.

  – Лейтенант, пойми, я тут вообще ни при чем! Я с ними познакомился час тому назад! У них счеты, а я буду козлом отпущения?

  – Об этом мы поговорим в отделении! – говорит милиционер и делает мне приглашающий к выходу жест рукой.

  – Да никуда я не пойду! И так устал. Составляйте протокол здесь! Они куролесят, а я по отделениям шатайся?

  – Не пойдешь, вызову наряд, поведем. Но учти, тогда хуже будет!

  Я чувствую такой гнев, какой давно уже не испытывал, но, стиснув зубы, подчиняюсь..

   ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ.

   Лейтенант заставляет меня поехать не в участковый пункт, а районное отделение милиции. Я недоумеваю, зачем тащится так далеко, но ничего не спрашиваю. Едва мы останавливаемся перед совсем еще свежим (краской пахнет) одноэтажным заданием, на его крыльцо выходит худощавый майор. Его лицо невзрачно, форма поношена, однако в нем есть нечто неуловимое, что позволяет предположить, что он не так прост, как выглядит. Лейтенант подводит меня к нему, вытягивается в струнку до хруста в костях и докладывает:

  – Доставил, товарищ командир!

   Майор прощупывает меня цепким взглядом, от которого по коже бегут мурашки. Говорит лейтенанту:

  – Пока отдохните, оперуполномоченный ! – А затем, обращаясь ко мне, – а ты, родной, пойдем!

   От многозначительных глаз майора пульс у меня становится чаще. Не похоже, что будет разбор банального происшествия с выпивкой и дракой. Я иду с майором в камеру, где он предлагают мне сесть на перемотанную изолентой скособоченную табуретку. Сам становится напротив и говорит:

  – Ну, рассказывай!

  – О чем? – удивленно спрашиваю я.

   Молоденький сержант, сопровождавший нас от дежурной части, заливается в смехе высоким фальцетом. Это звучит на редкость неприятно. Видимо, майор считает также: стиснув зубы, он смотрит на подчиненного так, что заставляет его поперхнуться. Я говорю майору:

   – Вы задавайте наводящие вопросы, я пойму, чем могу быть полезен.

   Майор неожиданно обращается ко мне, коверкая слова, на языке востока:

  – Как зовут?

  – Григорий Россланов. – Отвечаю я, и, изумленный, задаю вопрос, – А вы знаете язык?

  – Выучил немного, когда послали к вам порядок восстанавливать! – отвечает он.

  – Что же не восстановили? Сделай вы это, я, русский, сейчас не жаловался бы на злой рок!

  – Хороший вопрос. Жаль, вопросами стрелять нельзя. – Усмехнувшись, говорит майор.

  – Стрельбой только кладбищенский порядок устанавливается! – решительно выражаю я свое мнение.

  – Григорий, с русскими теперь нигде не церемонятся. И нам нужно вести себя так, чтобы нас не просто зауважали, а вновь на коленях перед нами ползали!

  – Неужели вы всерьез считаете, что в этом и есть смысл существования русского человека на земле? Внушать страх другим народам? – интересуюсь я.

  – И страх внушать, и доминировать во всем! Быть победителем – это историческая миссия русской нации!

   Я собираюсь возразить ему, но майор обрывает меня энергичным жестом, и, перейдя на русский язык, говорит:

  – Вернемся к нашему делу. В местной колхозной гостинице обнаружили двоих ваших земляков, а так же труп, от которого они открещиваются. Эта парочка давно была у нас на учете, и, насколько мы знаем, убийство – не их стезя! Что же случилось? Разве не загадка? Что вы можете сообщить по этому вопросу?

   Я высказываюсь так, что бы в моем голосе звучала 'железная' твердость:

  – Ваша загадка не имеет ко мне никакого отношения.

   Майор грустно вздыхает и неохотно кивает сержанту за моей спиной. Я не успеваю сообразить, к чему это он, как получаю сильный удар по затылку. Табуретка подо мной разваливается, и я падаю на пол. Сержант валится на меня сверху. Стиснув зубы, я пытаюсь подняться, однако получаю в лицо струю из баллончика со слезоточивым газом. 'Будет приступ, задохнусь навечно!' – с ужасом думаю я, и теряю сознание.

   Неизвестно, сколько проходит времени до того, как я открываю глаза в обычной комнате для допросов. Я лежу на стульях у окна. Рукав рубашки у меня поднят, на сгибе локтя видны следы от уколов. Ага, скорую помощь вызывали! Я медленно сажусь. Голова раскалывается, в легких такое чувство, будто их доверху засыпали песком. Кто-то заглядывает в глазок двери, и вскоре появляется майор с магнитофоном. Он вставит его на стол передо мной и холодно спрашивает:

   – Сообщите ваше имя, фамилию, место рождения!

  Делая перерывы на дыхание, я скрипучим голосом сообщаю все требуемые данные.

  – Вы вчера встречались вне больницы с Панковой Настей? – спрашивает резко, будто гвоздь забивает.

  – Встречался. – Я решаю не отпираться без необходимости.

  – Ваша встреча с Панковой была обусловлена заранее, или произошла случайно? – майор взглядом ищет на моем лице признаки смятения.

  – Случайно. – Твердо говорю я.

  – Как вы объясните факт, что водитель грузовика видел вашу машину возле колхозной гостиницы и узнал Панкову, когда она махала ему рукой? – майор выкладывает козырь и ждет, что я скажу.

   Я думаю, что это серьезно, есть свидетель, меня могут посадить в тюрьму, и надолго. Но потом решаю, что ни за что не сдамся сам. Если они не 'расколют' Настю, то у майора точно глухарь. Мои земляки не имеют обычая рассказывать властям о происшествиях в своей среде. Скорей всего, мне нужно бояться не майора, а их. Они наверняка будут искать возможности отомстить. И уж точно не при помощи милиции и суда.

  – На обочине, в кустах, моя машина стояла, не скрываю. Но время с Настей проводил так интенсивно, что по сторонам не смотрел. Больше я вам ничего не скажу. Хоть еще раз меня убивайте! – я выделяю последние слова и начинаю с такими хрипами дышать, что самому становится страшно. Майор хмурится. Заметно, что ему очень хочется поработать 'как следует'. Однако случившийся приступ, который мог оказаться смертельным для меня, вызывает у него опаску.

   Меня держат в милиции еще час. Я молчу, как рыба, и в результате выхожу на свободу с подпиской о невыезде. Добравшись до комнаты в узле связи уже под утро, я, как был в верхней одежде, падаю на диван и замираю, уткнувшись носом в вонючую обивку.

  Неправда, что мужчины не плачут. Просто у них слезы не текут..

   ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ.

   Прошел месяц. Сегодня пятница, я опять лежу на том же диване. Конечно, с той, первой пятницы, много чего случилось, но все как-то пролетело мимо моей души и памяти. Я почти сразу втянулся в рабочий режим, и один за другим потекли серые дни под мрачным осенним небом.

   Помню, как Юрий Петрович спросил меня, когда я пришел к нему утром в понедельник:

  – Какие события тут были, молодой человек, за выходные дни?

  – Ваш главный инженер приходил ко мне два раза. – С хмурым лицом сообщил я.

  – Как прошли встречи? – поинтересовался Юрий Петрович.

  – Выбросил я вашего главного инженера. Первый раз за дверь комнаты, второй – из здания.

  – Он угрожал? – с непонятной мне интонацией задал вопрос собеседник.

  – Да когда он вылетал из здания, я бы не сказал, что очень. И как вы теперь будете советоваться с ним по поводу моего трудоустройства? – с искренним недоумением спросил я.

  – Главный инженер взял больничный на неделю. Получилось даже лучше, чем я рассчитывал, – улыбнулся Юрий Петрович, – так что вы приняты, идите, работайте!

  – А куда? – еще не веря в свое счастье, спросил я.

  – Возьмите в цеху монтеров потрезвее, поезжайте в поселок Дальний монтировать новое оборудование.

  – Задание ясно, а потрезвее – это как?

  – Да свалится с телефонного столба, или не свалится. – Опять улыбнулся Юрий Петрович.

   Так начались мои трудовые будни. Я очень надеялся, что обычный рабочий ритм, от которого я почти отвык, скажется положительно на моей психике. Наверное, это так и случилось, а я просто не заметил

   Но сегодня вдруг выпал первый снег. Много. Кому как, а мне диковинка. Прикрыл черную наготу природы, стало красиво. К тому же тучи поднялись. Нет, остались такими же серыми, как и были, но перестали давить на меня. Это хорошо: можно думать и не забывать!

   К примеру, о еде! Я хотел купить продуктов, сложить в своей комнате и потреблять по мере надобности. Но оказалось, что для этого нужны талоны. Их в поселковом совете мне выдали, только я все равно ничего купить не могу. Во всех магазинах, что в округе, продукты или еще не привезли, или они уже кончились. Мои талоны, так же, как и заработанные деньги, почти бесполезны.

   Хорошо еще, что в районной столовой пока кормят всех желающих. Меню изо дня в день состоит из одной строчки: вырмышель (запомнил в точности по буквам!). В отличие от традиционной вермишели, это блюдо имеет цвет сырой резины, и у него нет вкуса. Зато вприкуску можно сколько угодно пожирать глазами девушек в прозрачных белых халатах всегда модного покроя 'нечаянный стриптиз'. Девушки меня уже хорошо знают. Едва я вхожу в столовую, кричат точь – в – точь, как электромонтеры в цеху:

  – А-а, наш черный пришел!

   К 'черному' я уже привык, и не обижаюсь. Кушать-то хочется!

   Из соседней комнаты доносятся звуки, сообщающие, что Андрей вернулся из очередной краткосрочной командировки. Сразу между супругами затевается привычная ссора. Я не хочу ее слушать, и отправляюсь в душевую.

   Вернувшись, я обнаруживаю, что на моем диванчике сидят, пуская кольца дыма, двое: Саша и... врач Головань! После того, как мы здороваемся, Сашка объясняет неожиданный визит:

  – Еду с работы, вижу, доктор на остановке ловит попутную машину. Задержался у больного, а последний автобус ушел. Подобрал его, он живет там же, куда ты переезжаешь. Чем ему на улице мерзнуть, пусть посидит в тепле, подождет, пока ты соберёшься. Благо, у тебя вещей мало. Поедешь, заодно и подвезешь человека!

   Я долго вытираю влажные волосы полотенцем, а затем, старательно скрывая смущение, спрашиваю у Сашки шутливым тоном:

  – Так – таки переезжаю?

  – Опять двадцать пять! – многозначительно глянув на врача, Сашка тактично принимается напоминать мне, – поселок Дальний, первое общежитие, комната двести семнадцать. Сам мне рассказывал, что ключ у начальства уже получил! И как рад, что сегодня у тебя в этой халупе последний день!

   Наверно, я выгляжу жалко. Сашка так уверенно рассказывает мои планы, что я теряюсь и не знаю, как себя вести. Рассеяно побродив по комнате, я будто невзначай залезаю в карман куртки. Мои пальцы находят и извлекают на свет ключ с выцарапанным номером 'двести семнадцать'. Однако! Тут я замечаю, что Головань смотрит на меня, как в больнице при обходе, и взрываюсь:

  – Саша, ты доктора притащил, чтобы он занялся моим беспамятством?

  – Успокойтесь, я к вам попал случайно! Я терапевт и лечу только обычные болезни! Так что собирайтесь, время позднее! – немного раздраженно говорит Головань и бросает взгляд на часы. А Сашка краснеет и отводит глаза. Надо же, думает, что я схожу с ума. Но даже если это так, то все равно хочется оттянуть момент официальной регистрации моего безумия.

   Я пакую вещи весьма беспорядочно. Саша помогает мне, вдохновенно рассказывая про очередную не то 'козочку', не то 'кошечку'. Его рассказ заканчивается одновременно с моими сборами. Я быстро одеваюсь, друзья берут по чемодану, и мы идем к моему 'Москвичу'. Пока я грею двигатель, Саша спрашивает:

  – Проводить тебя до общежития, или сам доберешься?

  – Не надо. Если что, Головань наверняка знает дорогу, покажет. Ты поезжай к себе, а то бабка в избу не пустит! – говорю я.

  – Какая бабка? Мы, как две недели, сняли однокомнатную квартиру в пятиэтажном доме! Ты же нам ее и нашел! – удивляется Сашка.

  – Да? На счет бабки, я так, ну, Лену так назвал. К слову. В общем, потом поговорим, видишь, Головань заждался! Пока! – я, избегая смотреть Сашке в глаза, несу чушь, пытаясь как-то выкрутиться.

   Уже двигаясь по трассе, я спрашиваю у Голованя:

  – А бывает, что из памяти месяц жизни вываливается?

  – В России у мужиков порой полжизни 'вываливается', и все ничего!

  – Я не из подобного контингента. – Недовольно говорю я.

   В ответ Головань таинственно улыбается в полутьме салона. Оставшийся путь мы молчим, лишь он иногда ненавязчиво напоминает мне направление.