Текст книги "Без родины (СИ)"

Автор книги: Виталий Малхасянц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

  – Зайдешь вон в ту дверь, будет открыто. Машину поставь метров пятьдесят дальше, – говорит она и выскальзывает наружу.

   Дверь и правда оказывается открытой. Услышав мои шаги, в прихожей появляется Наташа. Она уже успела переодеться в эффектное вечернее платье, красиво облегающее ее фигуру. Я возле нее смотрюсь, как ржавый гвоздь, по ошибке вбитый в центр полированного стола.

   Хозяйка делает приглашающий жест и направляется вглубь квартиры. Я сбрасываю обувь и иду за ней, источая запах несвежих носков. Наташа показывает мне гостиную, две спальни, кабинет, библиотеку, кухню. Роскошь, царящая здесь, так действует на меня, что я спрашиваю слегка осипшим голосом:

  – И ты... живешь тут?

  – Нет, это квартира отчима для деловых встреч и именитых гостей, – высказывание получается у Наташи даже небрежнее, чем бы ей хотелось. Будто она сказала:

  'это все ерунда, вот там, где я живу, там действительно!..'

  – А вдруг... сюда придут?– помявшись, спрашиваю я.

  Наташа, чего я не мог в ней предположить, густо краснеет и отвечает:

  – Не переживай, мой, так называемый муж, вместе с отчимом уехал в район, встречаться с чабанами по важному политическому делу. Ключ мне отчим сам отдал. А мой, так называемый, не знает о существовании этой квартиры.

  – А ты как узнала?

  – Как-то с отчимом случился сердечный приступ. Постоянный врач на звонки не отвечал. А вызывать сюда посторонних – сам понимаешь! Он позвонил ко мне, я приехала и сделала уколы.

   Слушая Наташу, я постоянно чувствую фальшь, присутствующую в наших словах. Словно мы, хорошенько не выучив, играем чужие роли. Не найдясь, как продолжить разговор, я медленно прохожу в ванную. Включаю свет, и, присвистнув от изумления, говорю:

  – Да тут у вас бассейн! Вы тут что, командные заплывы устраиваете?

  – Ты почти угадал, – отвечает Наташа голосом, лишенным эмоций.

  – Ну, тогда. – Говорю я, зачем-то шмыгнув носом, – выкупаться здесь точно можно. И еще – я кушать хочу.

  Наташа, по-прежнему оставаясь бесстрастной, интересуется:

  – Напитки, закуски? есть все, что угодно!

  – Супа хочу. Горячего. – Сообщаю я, решительно скидываю рубашку и кладу руку на сияющий позолотой смеситель.

   Наташа смотрит на меня пристально, и непонятная искра мелькает в ее глазах. Я не понимаю ее и думаю – вероятно, жалеет, что затеяла эту историю. Чтобы она вернулась к реальности, я спрашиваю ее:

  – Наталья, так как, будет суп, или нет?

  Наташа, вздрогнув, произносит с туманной полуулыбкой:

  – Отчим всегда говорил, что его самое горячее желание – это посмотреть на человека, который меня обуздает. Сделай милость, вышли ему свой портрет. Иду готовить, мой господин!

   Ванна наполняется, и в боковых зеркалах отражается моя довольная физиономия, окруженная миллиардом разноцветных пузырьков. Наташа подкатывает сервировочный столик с едой, какой я никогда не видел, и, пожелав приятного аппетита, уходит, избегая смотреть на меня. Это получается настолько грустно, что мне становится жаль ее.

   Я одеваюсь, запах сигаретного дыма приводит меня на кухню. Наташа курит, стряхивая пепел в кофейную чашку. Она прячет лежащие на столе детские фотографии в сумочку и говорит глухо:

  – Напрасно я это затеяла. Ты не такой, да и я не такая! Строю из себя!

   Я говорю, обаятельно улыбаясь:

   – Знаешь, Наташа!..

  – Знаю, – перебивает она меня,– если хочешь, можешь идти. И извини меня, за этот... назовем его так, розыгрыш.

  – Да нет, ты меня не так поняла. У меня есть идея!

  – От идей мир не становится ясней. Ха! Рифмовать – твое влияние. Ступай, мне неловко!

  – Да ты сперва послушай! Я считаю, что везде необходимо вдохновение, даже при обычном общении. А вдохновение – вольная птица! Она никогда не залетит в такой вертеп. Но я знаю место, где можно встретиться с ней и даже взять на память оброненное ею перо!

  Наташа поворачивается ко мне, ее глаза немного светлеют, и она говорит:

  – Ты, Гриша, я знаю, сухарь заговоришь, пряником покажется!

  – Ох, Наташа, ты забыла розы, те, что я подарил, в моей машине, и точно также, будто забыла где-то душу! Поедем, поедем смотреть закат на море! – с надеждой на согласие прошу я.

  – Миллион раз смотрела. – Неуверенно произносит она.

  – Смотрела, но я убежден, не видела всю красоту заката! А я тебе покажу бухту, где он действительно прекрасен!

  Наташа раздумывает, а затем, хитро глянув на меня, говорит:

  – Уговорил, поедем. Но при условии: выполним мой каприз. Сделаем это не на твоей, а на моей машине. Мне в ней удобнее!

   – А разве у тебя есть машина? – удивляюсь я.

  – Ха! Спрашиваешь! Иди в гостиную, там, возле книжного шкафа, дверь в гараж. Прогрей пока двигатель, я приберусь и подойду.

  – Что ж, твои желания для меня – закон!

   В гараже я обнаруживаю обычный 'Запорожец'. Немного разочарованный (я ожидал большего), сажусь в машину и запускаю двигатель. Меня ожидает сюрприз: вместо привычного 'Запиковского' грохота слышится еле уловимое шипение. Какой иностранной фирмы силовая установка, можно только гадать.

   Я думаю, не забраться ли мне в моторный отсек, чтобы исследовать этот инженерный феномен, когда подходит Наташа. У нее в руках сумка и букет роз. Я галантно открываю дверцу. Разместившись на переднем сидении, она говорит:

  – В твоей машине лежат розы, что я купила для тебя. А те, что подарил ты, вот они. Мои, кстати, значительно лучше. Мог бы быть внимательнее!

  От смущения я краснею и засыпаю ее вопросами:

  – А как открыть твой гараж? А документы на машину где? А права, на всякий случай, ты взяла?

   Наташа, усмехнувшись, легким движением забрасывает цветы на заднее сидение и молча нажимает кнопку на передней панели машины. Тут же дверь гаража, дрогнув, уходит в сторону. Наташа говорит, чтобы я насчет ее прав не беспокоился – к этой машине, с проверкой, никто близко подойти не посмеет. Я недовольно хмурюсь: как у них в городе все 'схвачено'!

   Едва путь освобождается, я жму на газ. Но вместо плавного хода колеса машины крутятся 'с дымком', как у гоночного болида. Нас буквально выбрасывает на узкую улицу, где стена дома, что напротив, угрожающе несется навстречу. Я резко выкручиваю руль, и после крутого, почти самолетного виража, мы остаемся живы чудом. Наташа громко смеется, а я зло кричу на нее:

  – Ты чего не предупредила? Мы едва не разбились!

  – Ты сильный и должен был справиться! Ты настоящий мужчина! – говорит она и целует меня в щеку.

   Вспышка злости сразу проходит. Я думаю, что этак она скоро сделает меня совсем ручным.

   До конца не разобравшись с управлением, на перекрестке я вынужденно останавливаюсь между полосами, на сплошной разграничительной линии. Перекресток регулируется передвижным патрулем ГАИ. Старший наряда, лейтенант, поворачивается к нам и буравит 'Запорожец' взглядом. У меня возникает чувство, что все, приехали.

   Наташа что-то говорит о внешности лейтенанта и показывает ему оттопыренный средний палец. Я думаю, ничего, сейчас заберут нас в каталажку, будет ей, где и с кем посмеяться. Но лейтенант, изучив наши регистрационные номера, направляется к верно стоящей машине и отчитывает водителя за не пристёгнутый ремень безопасности. Второй милиционер, в звании сержанта, жезлом показывает нам разрешенное направление движения, а затем наклоняется и принимается изучать приспущенное колесо красного милицейского 'Москвича'. Глядя на поведение милиционеров, я моргаю так часто, что чаще уже невозможно.

   Однако водители стоящих сзади машин сигналят, и Наташа толкает меня локтем:

  – Ты чего, Гриша? Шевели поршнями, людей задерживаешь!

   Я трогаюсь, и опять неудачно: едва не сбиваю с ног лейтенанта, он едва успевает отскочить. Я с испугом смотрю в зеркало заднего обзора, цел ли милиционер, и вижу, как рассвирепевший лейтенант орет на своего растерявшегося напарника.

  – Ой, сейчас плохо будет! Ой, довел до колик! Ты чего творишь на дороге, ведь завтра их начальник будет звонить отчиму, извинятся за неуклюжесть починенных! – хохочет Наташа.

   Довелось же мне увидеть такое! Может быть, сон снится? Я незаметно щиплю себя, а затем бросаю на Наташу очень выразительный взгляд. А она продолжает смеяться:

  – Я серьезно! Думаешь, они на перекрестке торчат, за порядком следить? В общем-то, да, за порядком, но только для кого он, этот порядок?

   Я отворачиваюсь от девушки и сплевываю в окно. Образ жизни городских нуворишей всегда казался мне отвратительным. Я для них, получается, простак простаком!

   Впереди круговое движение. Справа движется грузовик. Пропуская его, я останавливаюсь, уже вполне сносно справляясь с управлением. Наташа говорит с насмешкой:

  – Ух, какой грамотный! Правила движения знаешь! И что самое интересное, мало того, что знаешь, так еще и выполняешь их!

   У меня внутри все вскипает. Прелесть хочет дешевого кайфа – она его получит! Закусив губу, я вдавливаю акселератор до упора. Очередной патруль ГАИ я прохожу со скоростью молнии и по полосе встречного движения. Но инспектора сидят в своей машине тихо, как мыши, когда рядом кошка.

   Следующий перекресток. На светофоре красный. Я не останавливаюсь. Водителю из района, на шикарно отделанной 'семерке', словно шило в зад воткнули. Чабан сразу включает музыкальный сигнал и бросается в погоню за нами. Я его красиво подрезал, он теперь обязательно должен меня догнать и узнать имя. Это ему нужно, как пулемет зайцам, но таков местный 'кодекс чести'. Был в городе, а с городскими не погонялся? В родном ауле уважать перестанут!

   На следующем перекрестке я проскакиваю на желтый сигнал. 'Семерка' уже идет на красный, и подрезает вишневую 'девятку'. Эта машина тут же срывается за нами, завывая во всю мощь своих клаксонов. Происходит завязка шаблонной истории: иногда по городу гоняется до десятка машин, перекликающихся 'оригинальными' музыкальными фразами. Главное удовольствие этих музык состоит в том, что они издаются контрабандными устройствами, и порой стоят половину машины, на которой установлены. Гонки обычно кончаются тем, что кто-то в кого-то врезается. Тогда, оказав помощь неудачникам и обменявшись впечатлениями, участники разъезжаются. Иногда дракой, но это редко.

   Следующий патруль мы проходим уже в четыре машины, оглушая милиционеров страшной звуковой какофонией. 'Гаишники' сидят в престижной 'Волге'. Не простые милиционеры, имеют право на разбирательство с 'денежными' мира сего. Они пристраиваются за последней легковушкой нашей пестрой колонны и едут не торопясь – ждут, когда нарушения накопятся, чтобы сорвать куш крупнее.

   Я никогда не гонялся, не уважаю, и сейчас сожалею о своей вспышке. Мне хочется выйти из игры. Я резко сворачиваю между двумя пятиэтажками и направляюсь в сквозной двор. Это оказывается плохой идеей: здесь полно народу, а все машины на дикой скорости вваливаются за мной. Мелькают испуганные лица детей, визжат женщины, с хрустом ломаются скамейки. 'Гаишники' включают мигалку. К счастью, обходится без серьезных происшествий.

   Юркий 'Запорожец', одолев извилистую улочку, выскакивает на окружную. Я льщу себя надеждой, что сумел удрать. Но вскоре становится понятно, что от преследователей оторваться не удалось: вся колонна быстро догоняет меня. Особенно старается водитель 'девятки' – после двора он с помятым крылом и выбитой фарой. Теперь точно должен догнать! Родственники спросят, с кем гонялся, а он не знает. Значит, не догнал, денег за 'жестянку' и моральный ущерб не получил. К тому же 'Запорожец'! Позор до конца дней!

   Наташа, которая вначале смеялась, потом смеялась и плакала одновременно, теперь уже страдает от нервных колик. Они у нее прерываются ради редких фраз типа:

  – Ну, что ты пялишься, морда! Зря пытаешься, фиг тебе! И не получится никогда, ха!

   Мне ее настроение непонятно, я неодобрительно молчу. К тому же внимание поглощено трассой: стрелка спидометра достигает цифры 'сто двадцать'. На такой скорости легкий 'запорожец' бросает по дороге, как пылинку в ураганном ветре. Пальцы на руле леденеют: ощущение такое, что сейчас улетим, причем сразу в могилу. Я скриплю зубами. До Наташи, наконец, доходит, что я недоволен участием в гонке. Она говорит мне:

  – Ладно, милый, перестань! Я очень тебя прошу! Ну, я боюсь. Послушай, мне страшно! Меня уже давно так не пугали! Успокойся, милый, умоляю! Я все поняла, пожалуйста, прости! Прости!

  – Да я не прочь сбросить обороты. Но те, сзади, тогда остановят нас и зададут вопросы. А у меня, как назло, нет подходящих ответов!

  – Не будут задавать вопросов, клянусь, не будут! Пойми, мы же не виноваты, что у нас город такой! Если разобьёмся, он лучше не станет!

  – Что мне до города, в тебе что-нибудь изменится? Или нет?

   Наташа собирается пустить слезу. Не исключено, что от испуга: 'Запорожец', вильнув на бугорке, едва не переворачивается. Я вынужденно снижаю скорость. Преследователям кажется, что это я сделал из-за неожиданного препятствия, и они тоже сбавляют обороты. Но затем, разобравшись, берут нашу машину в 'клещи'. Милицейская 'Волга' обгоняет и становится во главе процессии.

   У всех сладостный миг, кроме меня. Еще бы: трали-вали минимум на час, а в кармане ни копейки денег. Очень отягощает ситуацию чужая жена и не моя машина. Хорошо, если дело кончится объяснениями в отделении милиции и временным лишением прав. Правда, можно помять физиономии водителям из числа чабанов. Тогда утешением мне будет популярность, о происшествии в городе будут говорить. Но со мною Наташа, а ей огласка ни к чему. К тому же никто не хамит, даже кулака не показывают!

   Мы едем уже накатом, однако ни милиция, ни 'гонщики' нетерпения не проявляют. Оказывают уважение ко мне, 'побежденному'! Давить на психику, насильно останавливать меня сейчас – дурной тон по 'местным правилам дорожного движения'.

   И тут Наташа вновь меня удивляет: она производит манипуляции с кнопками на приборной панели 'Запорожца', и наша машина, до этого не издававшая звуков, с такой силой исполняет отрывки из национальных мелодий-символов, что под нами, кажется, дорожные плиты трескаются.

   Лично я на какое-то время лишаюсь слуха, а у наших спутников, после некоторого замешательства, будто глаза открываются. Сотрудники 'Гаи' сразу начинают расталкивать машины, освобождая нам путь. Впрочем, те и так тормозят. Исключение составляет белая 'семерка', что первой бросилась в погоню за нами. Водителю городские обычаи в новинку. Он явно не понимает, почему все шло так хорошо, было, о чем поведать друзьям в далеком селе, и вдруг так плохо кончилось: милицейская 'Волга' идет на таран и прямо-таки выбрасывает 'семерку' в кювет. Остальные водители грустно выходят из машин: думают о расставании с деньгами. Да и ладно бы, заплатить, но ведь мы, их победа, которая была так близка, издевательски уходит из-под носа! И ничего не поделаешь!

   Наташа, улыбнувшись, кладет руку мне на плечо и говорит:

  – Видишь, Гриша? А ты переживал! Чего молчишь?

   Я не отвечаю ей. У меня мокрые от пота брюки, рубашка, даже стельки кроссовок. Кроме того, руки трясутся, а в горле пересохло до 'песочного скрипа'. Наташа, присмотревшись к моему лицу, говорит умоляюще:

  – Перестань обижаться, очень прошу. Знаешь, встречи с тобой все необыкновенные, как и ты. А теперь такое чувство – прикажешь, я открою дверцу и выпрыгну из машины навстречу асфальту. Милый мой, хороший, не сердись! С тобой я узнала, что такое настоящая мужская любовь, мужской характер и мужская выдержка. Любимый, не надо, пожалуйста! – она, прильнув, нежно целует меня.

   Я сдаюсь и говорю ей:

  – Да я не обижаюсь. Так, немного растерялся от ваших, 'байских' привычек.

  – Не говори так обо мне! Тебе это отравило вечер, а мне – жизнь. Ты же знаешь город и правила! Если я захочу измениться, клан этого не допустит, пусть даже и ценой моей жизни. Я у них – ширма, реклама, а в замужестве – разменная монета. Нет, отчим меня искренне любит, но... – Наташа опять едва ли не плачет. Мне становится жаль ее.

  – Ладно, – говорю я, – забудем хотя бы на время обо всем! Воды случайно у тебя в машине нет?

  – Есть! – отвечает Наташа и протягивает мне бутылку. От того, что мир восстановлен, на ее лице сияет счастливая улыбка. А я думаю, что ехать с девушкой по вечернему шоссе и предаваться нудным размышлениям – это ведь не в моих правилах. Этим надо заниматься дома, когда нечего делать.

   Я сворачиваю на дорожный серпантин, ведущий к морю, обнимаю девушку и ласково целую ее в теплый висок. Она кладет мне голову на плечо и с горечью рассказывает о накопившихся обидах. Я выражаю участие возгласами. Так мы доезжаем до последнего поворота, и я останавливаюсь: нашим глазам открывается необычайной красоты бухта. Вода в ней, почти всегда спокойная, имеет уникальный оттенок. Отражаясь в этой воде, солнце на закате играет красками так, что, кажется, прекраснее нет ничего в целом мире. По зеркальной морской глади убегает в бесконечную даль поблескивающий алый шлейф, пурпурные цвета на горизонте играют, обрамляя направляющийся в другие края яркий желтый диск. Мы смотрим на эту картину, как завороженные.

   Вдруг Наташа протягивает мне фотографию малыша и поправляет зеркало заднего вида так, что бы я мог видеть отражение своего лица. Я не сразу, но понимаю, что она хочет этим сказать, и крепко, почти до боли, сжимаю ее в своих объятиях..

   ГЛАВА ДЕВЯТАЯ.

   Как неохота возвращаться к действительности из чудесного сна! Однако в больничном коридоре, не стесняясь в выражениях, громко спорят о преимуществах и недостатках колхозной системы сельского хозяйства.

   Я поневоле открываю глаза и вижу Сашку. Он зашел после работы, сидит на краешке Колиной кровати. Заметив, что я проснулся, протягивает мне булочку и стаканчик с чаем из термоса.

   Еда вызывает у меня прилив здоровой бодрости, и я спрашиваю у друга, где можно устроиться на работу. Сашка, почесав затылок, говорит:

  – Наш райцентр – ужасная глухомань, не рекомендую. Может, съездишь в Обнинск? Хотя город переполнен беженцами, и без постоянной прописки в нем делать нечего, холостяка, не исключено, возьмут по лимиту и койку в общежитии дадут!

   Я наливаю еще немного прозрачного цветочного чаю и после раздумья говорю:

  – Нет, пожалуй, я затоскую в Обнинске. Это далеко, а кроме тебя, у меня нет никого. Давай так: я оформлюсь здесь, акклиматизируюсь, привыкну к местному менталитету. А там видно будет!

  – Ну, если ты не против обосноваться в нашем захудалом районе, – Саша очень рад и не скрывает этого, – тогда советую обратить внимание на такую контору, как районный телефонный узел, или РТС. Я наводил справки, там нужны специалисты твоего профиля!

   От такой информации уже хочется что-то делать. Мне сразу кажется, что я слишком долго болею. Поэтому, допив чай, я говорю другу:

  – Поедем к тебе, я заберу 'Москвич', вернусь, оставлю его во дворе больницы. А завтра незаметно уйду отсюда, и направлюсь в этот, твой РТС. Вечером придешь, будет известно, берут ли меня. Тогда обсудим ситуацию предметно!

   Сашка мимикой выражает сомнение в том, что я смогу сидеть за рулем. Но я с такой решимостью смотрю на него, что он соглашается.

   Когда Сашка везет меня, нас обгоняет рокер на 'Яве'. У рокера за спиной подруга в коротенькой юбочке. Как ей только не холодно? Мысль о красавице, мерзнущей осенью на мотоцикле, волнует меня, пока я не начинаю разглядывать красивые поля и островки хвойного леса по краям дороги.

   Там, где я родился, лишь песчаные барханы, а из привычной растительности – верблюжья колючка. Я думаю, что на обратном пути обязательно прокачусь, посмотрю ландшафт. Возможно, почувствую российскую глубинку. Есть в ней что-то такое, что придаст моей жизни новый смысл? А то, грустно! Я собираюсь впасть в меланхолию, но меня отвлекает Сашка, который, как известно, долго молчать не умеет:

  – Хочу рассказать, Гриша, как я познакомился с симпатичной командированной!

  – Ох, Саша, и где свербит у тебя, что при всех твоих тяготах, ты флиртом занимаешься?

  – А что прикажешь? Сидеть в избе и слушать Лену? Ее бесконечное нытье, какой я неприспособленный к реальной жизни неудачник? Я так, взаправду сломаюсь! Впрочем, не будем, лучше я о приключении расскажу!

   Сашка умеет увлечь своими любовными похождениями, и в нашем возрасте подобные истории всегда слушаются хорошо. Но на самом интересном месте он прерывает повествование: резко затормозив, сообщает, что мы приехали. Я осматриваюсь. Маленькая деревенька. Вдоль посыпанной гравием дороги тянутся двадцать изб. Та, возле которой мы остановились, самая крупная, однако ушла в землю и покрыта белыми пятнами плесени.

   Половина, что Саша снимает, освещается едва тлеющий лампочкой под потолком. Но и этого нещедрого освещения достаточно, чтобы разглядеть всю трагедию живущей здесь семьи. Возле деревянных ящиков, заменяющих мебель, дети играют сломанным грузовиком, катая его по щелястому полу. Лена за шатким столом привычно сидит так, чтобы поймать вечернее солнце, с трудом проникающее через мутное оконное стекло. Она пытается наложить заплаты на дырявые простыни. Лоб у нее нахмурен, губы сжаты. Но моему появлению искренне радуется:

  – Ой, Гриша, выздоровел! Как хорошо! Оказывается, и в этом паршивом существовании бывают перемены к лучшему! Молодчина! Ну, проходи, рассказывай, как тебе удалось?

  – Здравствуй, Лена! – как можно шире улыбаюсь я, – Нечего рассказывать! Точно подметила: выздоровел, а не вылечили. Медперсонал относится ко мне странно. Подозревает, что я скорее злостный симулянт, чем их пациент.

   У нас завязывается дружеский разговор. Через некоторое время Саша, деланно потирая руки, предлагает приготовить ужин по-быстрому. Я отказываюсь.

  – Ты нас огорчаешь! – говорит Саша.

   Только мне кажется, что не очень, исходя из того, как Лена повела бровями. Подумала, что, к счастью, ей не нужно идти во двор, растапливать печь.

   Дети наконец замечают мое присутствие, оставляют игрушку и подбегают ко мне. Я присаживаюсь на корточки и обнимаю их. Они ' мучают' меня за волосы, спрашивают, почему я так долго не приходил. Супруги с умилением смотрят на нас, Лена украдкой вытирает слезы. Мы все во власти воспоминаний.

   На обратном пути я останавливаюсь на одном из перекрестков, возле голосующей девушки. Присмотревшись, я вижу, что это подруга рокера. Я узнаю в ней Настю, процедурную медсестру из больницы. Но что она делает здесь, вдали от населенных пунктов, в столь поздний час? Мотоцикл сломался? Я опускаю стекло на дверце автомобиля и говорю:

  – Добрый вечер, Настя!

  – Григорий?! Как вы тут очутились? Вы должны тихо и смирно лежать под одеялом в отделении! – удивляется медсестра.

  – Так получилось! – я делаю неопределенный жест рукой.

  Настя безразлично кивает головой, смотрит вдаль дороги, а затем спрашивает:

  – Подвезешь меня до работы?

  – А почему нет? Садись! Но ведь ты уже сменилась! Забыла чего?

  – Да не забыла! Я сутки дежурю: отгул зарабатываю. А сейчас отпросилась, мне тут нужно, кое – куда. Договорилась со знакомым, чтобы съездить с ним на мотоцикле. Но мотоцикл нас подвел!

   Рассказывая, Настя открывает дверцу и усаживается на переднее сидение автомобиля. При этом она совершает много ненужных, откровенных движений телом. Оглядевшись в салоне, говорит томным голосом:

  – А чехлы у тебя классные!

   Сама того не подозревая, она задела в моей душе струнку. Чехлы преподнесла мне Наташа на день рождения. Причем весьма оригинальным способом: подхожу, открываю машину, а они, батюшки – светы, надеты! Да, Наташа! Она знает, что и как дарить! Я вздыхаю.

   Настя мои чувства толкует по-своему. Обворожительно улыбаясь, она подвигается ко мне так близко, что, кажется, ближе уже невозможно, и голосом, переходящим в жаркий шепот, говорит:

  – Послушай, южный, а может, ты меня отвезешь? Знай, в долгу не останусь!

   Ее декольте, словно само собой, становится глубже. Сколько раз я давал себе слово в таких случаях быть тверже, не попадаться на эти 'женские штучки'! Но вместо категоричного отказа я неуверенно спрашиваю:

  – А тебе как, далеко?

  – Не очень. Пару километров.

  – Ну... хорошо, я все равно хотел прокатиться! – нехотя соглашаюсь я.

   Настя тут же лениво отодвигается. Считает, что теперь я никуда не денусь. Мысленно укоряя себя за податливость, я разгоняю машину до скорости ветра в штормовом море. От этого получаю такое удовольствие, что, забывшись, в полный голос исполняю песню собственного сочинения на фарси. В результате не сразу понимаю, почему Настя кричит мне в ухо:

  – Приехали! Приехали! Тормози!

   Оставляя на мокрой траве обочины след от колес, я останавливаюсь в придорожных кустах, за которыми в наступивших сумерках угадывается длинное одноэтажное здание. Настя высовывается из окошка 'Москвича', и машет рукой водителю грузовика, недовольному нашим маневром, чтобы он ехал дальше. Затем она шипит в мой адрес:

  – Спасибо с поклоном, что хоть здесь затормозил! Что ж, обожди, я ненадолго!

  – А что это? – спрашиваю я, сквозь кусты разглядывая здание, похожее на барак.

  – Колхозная гостиница для шабашников! – отвечает медсестра.

   Она выходит из машины, и, цокая каблуками, идет по бетонке к недалекому съезду. Я провожаю ее взглядом, а затем, зевнув от скуки, пытаюсь настроить радио. Но тишину вдруг нарушает автомобильный сигнал такой длительности, что я решаю пробраться к гостинице напрямую, через заросли, и посмотреть, что происходит.

   Настя находится на стоянке, возле единственной машины, марки 'Волга'. Просунув руку в открытое окошко, она изо всех сил давит на кнопку клаксона. У меня сердце сжимается: на 'Волге' такие же, как и у меня, автомобильные номера. Надо же, земляки! Хорошо, что я сюда не заехал! У меня совсем нет желания с кем – либо общаться, а тем более, по восточному, словоохотливому обычаю.

   Гостиничная дверь на пружине хлопает, и с крыльца, освещенного яркой, но криво вкрученной лампочкой, спускается мужчина с темным лицом. Он идет к Насте не спеша, обнажив в улыбке зубы, которые, от первого до последнего, все золотые. На ходу он ругает женщину непонятными ей словами. Настя хмурится, чувствует, как ее 'приветствуют'. Она перестает сигналить и говорит грубо:

  – Привет, кучерявый! Иш, как челюстями рассверкался! Ты не лыбся, лучше скажи, деньги где?

  – Зачем тебе? Баба без денег, не пропадет!– говорит кучерявый на русском, и сально усмехается.

  – Ты, скотина, паразит, деньги гони! Я что, зря под вами ночь на казенной койке провела? Обещали ведь: за спец лечение, хорошо заплатим!

  – Паг – паг – паг! – загибая пальцы, говорит мужчина,– самогонку пили? фрукты, овощи кушали? Расчет, дорогая! – подойдя, он пытается схватить женщину за грудь.

   Настя отпрыгивает и достает из сумочки охотничий нож. Действует она уверенно, но недостаточно быстро. Мужчина с презрительной усмешкой перехватывает ее руку и выворачивает в локтевом суставе. Пальцы у Насти разжимаются, нож падает, звякнув на камне. А 'кучерявый' бросает Настю на капот автомобиля, лицом в металл. Настя извивается, пытается вырваться, громко кричит.

   На шум из гостиницы выходят еще двое. Они идут, на ходу обмениваясь короткими, рублеными фразами. Тот, что повыше, с глазами садиста, кладет мускулистые пальцы на шею Насти и с силой давит. Девушка постепенно затихает. 'Кучерявый' отпускает ее, и она медленно сползает на землю по полированному боку 'Волги'.

   Третий персонаж, с волевым лицом, покрытым холеной щетиной, постарше, чем остальные, низкий, в плечах по-спортивному широкий, наклоняется, переворачивает Настю на спину и разрывает на ней кофточку. Внимательно рассматривает ее, даже проверяет, целы ли зубы. Ничего не понимаю! На рядовое изнасилование не похоже! Загадка разрешается быстро: из их разговора я понимаю, что стал невольным свидетелем того, как обделывают дела современные работорговцы.

   Садист достает из багажника машины аптечку. Похоже, Насте сделают укол опиума, и она очнется уже в лагере боевиков. Там, в какой-нибудь землянке, умрет, когда станет никому ненужной.

   Я никак не могу определиться, вмешиваться мне, или нет. Стараясь не тревожить ветки кустов, тихонько возвращаюсь к своей машине. Ну, в самом деле, женщины такого сорта добровольно выбирают себе жизненный путь! Поеду, сообщу милиционерам, пусть примут меры! Я сажусь за руль 'Москвича', но вдруг думаю: а они успеют принять, эти меры, до того, как Настю увезут отсюда?

   Не в силах подавить противный голос совести, я заставляю себя вернуться обратно. Здесь я вижу следующую картину: 'кучерявый' пытается совершить с еще пока бесчувственной Настей половой акт, а двое других мужчин копаются в 'Волге'. С руганью выясняют между собой, куда могли подеваться шприцы. Определенно, Насте повезло: во-первых, я тут оказался, во-вторых, похитители редкостные ротозеи!

   С 'кучерявым' мне удаётся справиться легко: я отправляю его в глубокий нокдаун одним ударом. Зато широкоплечий принимает характерную для национальной борьбы стойку, которая сообщает, что у меня серьезный соперник. Долгого поединка я не выдержу: свистящее дыхание выдает меня с головой. Широкоплечий это понимает. Он зло щерится, делает резкое движение, цепко хватает меня, и всего через минуту активного сопротивления я лежу под ним. Позвоночник у меня трещит, я паникую, что сейчас он мне его сломает, как ... хватка ослабевает. Это очнувшаяся Настя нашла свой нож и порезала им шею борца. По его дорогому пиджаку течет ручеек крови.

   Я отбрасываю от себя широкоплечего и поднимаюсь. Однако времени, чтобы прийти в себя, нет: после скрипа гостиничной двери на крыльце появляется 'садист' с пистолетом в руке. Пока мы дрались, бегал за оружием. Он молодой, и от волнения беспрерывно подкашливает, как туберкулезник. Поэтому первый выстрел отправляет высоко, в небо.

   Как глупо! Уехать, оставить родину, но все-таки получить ТУ САМУЮ ПУЛЮ. Как будто в городе меня не мог такой же пристрелить! Или от судьбы не уйдешь?

   Находясь в отчаянии, я забираю нож у Насти и бросаю в стрелка. Не глядя, попал ли, я толкаю женщину к дороге, и мы бежим через кусты к моему 'Москвичу'. За спиной вновь слышен пистолет, возле уха шелестят сбитые свинцом листья.

   К счастью, мы успеваем уехать до третьего выстрела..

   ГЛАВА ДЕСЯТАЯ.

   Почти до самого райцентра мы молчим, и это странное молчание: так молчат сообщники, когда думают об одном и том же, и как бы ожидают, кто первый додумается до чего-нибудь толкового.

  – И зачем, зачем ты туда поехала? – тишину первым нарушаю я.