Текст книги "Без родины (СИ)"

Автор книги: Виталий Малхасянц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

   В общежитии номер пять поселка Дальний, в двести семнадцатом номере, я нахожу популярный журнал, а в нем кроссворд с моими каракулями. Это сильно портит мне настроение. У меня не вызывает радости даже то, что эта комната гораздо просторнее и лучше обставлена, чем та, что я покинул.

   После того как мы заносим мои вещи, Головань неожиданно предлагает:

  – Григорий Алексеевич, а пойдемте ко мне!

  – Спасибо. Пожалуй, я откажусь. Устал, и разложиться надо.

   Тем не менее, он настаивает, мотивируя тем, что в это время суток в поселке поужинать негде, а продуктов, как он заметил, у меня нет. Мысль о том, что я могу отойти ко сну голодным, делает меня более сговорчивым.

   Доктор, бодро шагая летними туфлями по хрустящему снегу, приводит меня к многоэтажному дому. Дверь нам открывает его жена. Лицо у нее заспанное, мятое. Она говорит хриплым голосом:

   – О, как неожиданно! Обычно к нам никто не приходит. Володя не любит гостей.

   – Почему? – из желания подержать разговор, интересуюсь я.

  – Проходите, располагайтесь! Я ненадолго! – вместо ответа пространно говорит она и уходит на кухню.

   Мы проходим в гостиную. Оглядывая комнату, почти лишенную мебели, я замечаю на стене написанную маслом картину. Она талантлива, но совершенно безумна. Мое внимание к ней неприятно Голованю. Поэтому я отвожу взгляд и задаю нейтральный вопрос:

  – Жилплощадь своя или служебная?

  – Своя. Получили, как молодые специалисты. – Отвечает Головань так, будто обдумывает каждое слово.

  – Повезло...– говорю я, думая, чтобы еще спросить.

  – Повезло. – Соглашается Головань, а затем, повысив голос, интересуется, – Маш, где ты там? Поесть организуешь?

  – Обожди, приведу себя в порядок! – слышится из кухни.

  Головань просит меня снять рубашку, и, слушая мои легкие, говорит:

   – Вам непременно нужно бросать курить. А...,– он немного колеблется, потом решается сказать,– проблемы с памятью, так это потому, что у вас тяжелейшая депрессия. Вы никак не можете принять новую для вас среду, живете в прошлом. Заведите девушку, это вам поможет!

   Я краснею и не знаю, что сказать. К счастью, с подносом появляется Маша. По ней не заметно, чтобы она привела себя в порядок. Пожалуй, лишь глаза лихорадочно заблестели. Странно, от нее не пахнет, а то можно было бы подумать! Головань, присмотревшись, резко спрашивает у жены:

  – Маша, где сын?

  – Кажется, спит в своей кроватке. – Неуверенно отвечает она.

  – Сходи, посмотри! – говорит Головань

  Маша уходит, странно покачиваясь. Головань из-за поведения жены нервничает, но любезно предлагает мне:

  – Давайте покушаем!

   Но тут из соседней комнаты слышится плач проснувшегося ребенка. Володя сразу оставляет меня и убегает туда. Мне становится ясно, что я сейчас не ко времени. Не ожидая, когда хозяин вернется, я тихо покидаю квартиру.

   Мысли, навеянные событиями сегодняшнего дня, терзают меня долго. Я не могу уснуть даже тогда, когда, уже лежа под одеялом, съедаю бутерброд с деревенским творогом, который я взял у врача..

   ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ.

   Спустя неделю меня будит звонок телефона. Я открываю глаза, недовольно смотрю на симпатичный красненький аппарат, что себе установил, и, отчаянно зевая, снимаю трубку.

  – Алло.

   – Гриша, это я, Саша, привет! – голос друга едва различим на фоне уличного шума.

  – Привет... – говорю я и опять зеваю.

  – Ты чего, спишь еще?

  – Ага. А ты откуда звонишь?

  – Из таксофона на углу. Сегодня же суббота, мы договаривались ехать в ГАИ! Забыл, что ли? – возмущается Сашка.

  – Да помню, я помню!– неуверенно говорю я.

  – Мороз такой, что ухо к трубке примерзает, пока ты соображаешь! Приезжай скорее!

  – Не волнуйся, скоро буду! – говорю я, поднимаясь.

   У Сашки мы сидим на кухне и слушаем, как Лена ворчит в мой адрес:

  – Яичницу гостю дорогому! Да ты хоть одно яйцо принеси, я выставку устрою, буду его за деньги соседям показывать! Глотай манную кашу на воде и будь счастлив!

  – Лен, ты уж прости, сам не знаю, как про яичницу вырвалось! – оправдываюсь я.

  – Да ты не болтай, а ешь! Опаздываем! – говорит Сашка, стуча пальцем по стеклу наручных часов.

   Сашкина младшенькая, смешная, в длинной ночной рубашке, выходит из комнаты с плюшевым мишкой в руках. Увидев меня, просит:

   – Дядя Гриша, дай конфетку!

   – Нет у меня, милая! – вздыхаю я.

   В кухню вбегает старший, направляет на меня деревянный пистолет и спрашивает:

   – Дядя Гриша, что такое плавленый сыр? Он плавает?

  – Нет! Он желтый такой, как масло, но не тает, – объясняю я.

  – А-а, наверное, не вкусный. – Смешно машет руками малыш.

  – Да как бы тебе сказать, дружочек...

  – Гриша, перестань забивать детям голову всякой ерундой! Если хочешь поболтать, лучше скажи, почему Саша у тебя по вечерам стал засиживаться? Чем это вы там занимаетесь? Уж очень все подозрительно! – перебивает меня Лена.

   Я так удивляюсь, что перестаю кушать. А Сашка, похожий на попавшегося шулера, толкает меня под столом ногой и говорит:

  – Ну, ты, Лена, совсем! Уже и в нарды поиграть нельзя!

   Какие нарды? У меня их нет, и играть я не научился. Какой Сашка подлец! Сколько раз предупреждал, что попадется! Хорошо еще, что у меня, на его счастье, характер мягкий! Я мямлю себе под нос:

  – Да, Лена, а как нам отдыхать? Иногда хочется побросать камни вечерком! У нас все чисто, успокойся!

   Я заканчиваю говорить уже в прихожей, куда Сашка, чтобы избежать продолжения скользкого разговора, вытаскивает меня за руку. Мы быстро одеваемся и выходим на улицу, где Сашка преданно смотрит мне в глаза. Я, злобно выругавшись, отталкиваю его и иду вперед. Ведь сколько просил, если врешь, не вмешивай в свои истории!

   В Гаи я занимаю место в длиннющей очереди к окошку, а Сашка находит среди сотрудниц милиции очередную 'знакомую' и уходит с ней ' поболтать'. Через полчаса он возвращается, отзывает меня в сторону и сообщает, что спецсвязи между бывшими республиками СССР больше не существует. Подлинность наших документов подтвердить невозможно, поэтому они теперь, лишь никчемные бумажки. Я дико возмущаюсь и обещаю разнести отделение милиции вдребезги. Но Саша пытается успокоить меня тем, что можно купить новые регистрационные номера. Их продает начальник ГАИ, но к нему нужно подойти вечером. Ситуация мне ужасно не нравится. Только делать нечего, приходится соглашаться. Без машины я не смогу здесь работать, расстояния большие.

   Саша предлагает скоротать время до вечера у него. Однако я отказываюсь. Я, в отличие от Сашки, Лене врать не умею. Обязательно проболтаюсь, чего не хочется. А когда она меня 'расколет', будет ужасный скандал. Я решаю съездить в гости к дружку, с которым познакомился в больнице – Коле. Недавно возил кодироваться от пьянства к лучшему специалисту, что смог найти в Обнинске. Надо бы глянуть, как у него борьба с зеленым змием.

   Деревянная изба Коли большая, с красивыми резными наличниками. Я поднимаюсь на недостроенную веранду и стучусь. Отклика нет, только возле пустого дровяного сарая из будки выскакивает овчарка и лениво гавкает. Я толкаю дверь, она оказывается открытой. Войдя, я вижу, что Коля сидит в комнате за столом, лаская рукой бутылку с мутной жидкостью. Рядом с ним катается на трехколесном велосипеде крепыш лет пяти. Коля долго смотрит на меня воспаленными глазами. Наконец, что-то сообразив, кричит:

  – А! о! друг пришел! Проходи друг, садись!

  Я, не вступая в разговор, морщусь: выглядит Коля отвратительно. Крепыш подъезжает к отцу и спрашивает:

  – Пап, а ты с другом пить будешь?

   Коля пьяно улыбается и тянется, чтобы погладить мальчика по голове. Но теряет равновесие и падает со стула. Испугавшись отца, мальчик плачет. На шум из другой половины избы выскакивает жена Коли, Варвара. Она подхватывает крепыша на руки и кричит мне в лицо:

  – Чего заявился? Волкодава спущу с цепи, чтобы он рвал вас на куски, паразитов!

   Я пытаюсь заговорить с ней, однако она убегает к себе, на ходу шлепая орущего ребенка. Коля забирается обратно на стул и обиженно мычит:

   – Ну, жинка, ты зря! Зря!

   Я оставляю Колю и прохожу в комнату жены. Она плачет за столом с выкройками. Переминаясь с ноги на ногу, я спрашиваю:

  – Варвара, а почему он опять в запое? Вроде закодировался? Или сорвался, из-за вашего развода?

  – Вон их, возле вино – водочного, мужики всего села!– взрывается Варвара,– Кто у нас не пьет? Все пьют! Что ж, Россия спилась, бабы виноваты? Закодировали, тоже невидаль! И надо вам вмешиваться? У него желания бросить не было, лишь слова! А желания нет, только хуже бывает! А развелись... грешила я на Настю, соседку нашу, подружку мою, даже поругалась с ней! Но это я так, а бы на ком зло сорвать. Настя умная, ей от мужика деньги нужны, больше ничего. Алкашей она не подпускает. А Коля неделю плотничает, избы рубит, а две недели пьет! Я ему в пьянстве опорой не буду! Пущай пропадает, мне такой муж не нужен! – выговорившись, она отворачивается от меня с сомкнутыми губами.

   Я понимаю, что мне лучше уйти, но на Колиной половине я вижу, что вместо бутылки у него теперь в руках ружье. Заметив меня, он кричит:

  – Не подходи! Себя убью! Потом жену убью! Потом детей, что бы папку помнили!

  Я измеряю глазами расстояние и пытаюсь сообразить, что случится раньше: он выстрелит в себя, или я допрыгну до него и отберу оружие. Однако двустволка неожиданно направляется мне в грудь.

  – Не впервые играет с ружьем! – слышу я шепот Варвары за спиной, – ведь выстрелит, скаженный! Как-то стрелял в стену! Прячет ружье под половицами, в тайнике. Сколько пыталась открыть, сдать в милицию! Соседей просила помочь, да никто связываться не хочет. На все село слава драчуна. Вот если вы, заместо кодировки, ружье отобрали! Не сейчас, когда трезвый будет. Сейчас отступайте назад, я вас через окно выпущу!

  – А сами как? – спрашиваю я шепотом.

  – Запремся до утра. У меня швабра, дверь подпереть, всегда наготове! – отвечает она.

   Коля взводит курки. Посмотрев на его бешеное лицо, я поддаюсь на уговоры и делаю все, как велит Варвара. На мое предложение вызвать участкового она категорически отказывается. Утверждает, что знает, как ей поступать. У нее такой вид, что я думаю: пожалуй, мне действительно больше не стоит вмешиваться в их жизнь.

   Вернувшись в Гаи, я жду начальство, сидя на шаткой скамье в уже опустевшем коридоре. Подъезжает Сашка. Поворчав на обстоятельства, он садится рядом и углубляется в чтение самиздатовского романа ' Без родины'. Я неподвижными зрачками наблюдаю за секундной стрелкой настенных часов, и постепенно впадаю в состояние, в котором истинное течение времени не наблюдается.

   Когда порядком темнеет, появляется припорошенный снегом, румяный с мороза, подвыпивший капитан. Мы сразу проходим в его кабинет, где он, изучив наши документы, говорит рокочущим баском:

  – Ничем, молодцы, помочь не могу. Чтобы поставить ваши машины на учет, их необходимо снять с предыдущего места регистрации. А ваши земляки объявили о создании своего государства, и теперь от них ни ответа, ни привета!

  – Еще месяц тому назад можно было ездить с нашими номерами, – с возмущением говорю я, – а теперь нельзя! Нам что, вовсе от машин отказаться?

  – Да подождите отказываться. Может быть, наверху придумают выход! – задумчиво говорит капитан и приоткрывает ящик письменного стола. Сашка забрасывает туда наши талоны на водку и немного мелких купюр. Глядя на них, капитан задумчиво барабанит пальцами по столу. Убедившись, что получить с нас больше нечего, он, звонко чихнув, говорит:

  – Поставим на временный учет, пока будете ездить. Неудобно, каждые три месяца придётся продлевать. Но зато будете пользоваться своим транспортом на законных основаниях. Более помочь не могу. Сейчас пытаются поставить выходцев с востока на контроль, ограничить их перемещения. А то ведут себя, будто они вне закона! К примеру, сегодня был ужасный случай в нашем районе: зашел 'черный' в больницу, и дежурной медсестре – ножом шею резать!

   Произнеся последнюю фразу, капитан внимательно смотрит на меня. Но мне не до него: я вдруг чувствую сильную тревогу. Пространно извившись, я оставляю Сашку улаживать наш вопрос дальше, и выхожу из ГАИ, чтобы направиться в больницу.

   Врач Головань, как всегда, на дежурстве в терапевтическом отделении. Я жалуюсь ему на здоровье. Пока он делает укол, мне удается его разговорить. Так я узнаю все подробности происшествия, и мои худшие предположения подтверждаются: Насте отомстили. Ей повезло, что это произошло в больнице, а то она была бы уже мертва. Врачи оказали ей первую помощь и отвезли на операцию в хирургию Обнинска.

   Дорога в общежитие проходит в мрачных размышлениях. Я начинаю сознавать, что мои земляки неотвратимо найдут меня. И возможно, мне придется опять куда-то уехать. Но, Боже мой, куда? Оказывается, Россия большая, но и в ней спрятаться от моей войны, некуда!.

   ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ.

   Через несколько недель я ранним утром лежу на своей кровати и разглядываю огромные сосульки за окном. Невозможно описать, до чего не хочется в сильный мороз выходить наружу! Звонит телефон, я поднимаю трубку:

  – Алло!

  – Гриша, привет, я, Саша! Заскочу вечером с друзьями – кооператорами?

  – Зачем тебе в поселок тащиться? В райцентре не можете встретиться?

  – Они из Серпухова. Им быстрее и удобнее в Дальний приехать. Я хочу обсудить с ними авантюрную финансовую идею. Я думаю, тебе тоже будет интересно!

  – Да ну! Не в настроение! – зеваю я.

  – Ты можешь сделать верному другу одолжение? – настаивает Сашка.

  – Хорошо, если задержусь, ключ будет на вахте! – без желания соглашаюсь я.

  – Вот, спасибо! – говорит Сашка и дает отбой.

   Я вздыхаю и заставляю себя подняться на работу.

   Из помещения для монтеров доносятся шум и голоса. Войдя, я вижу, что вся бригада пьяна. Процесс насыщения алкоголем идет за длинным, грубо сколоченным столом, на котором стоят бутыли с самогоном, а так же тарелки с квашеной капустой и сухарями.

   Заправляет пьянкой главный инженер.

  – Почему не на объекте?– интересуюсь я у закрепленных за мною рабочих. Они беззвучно водят пустыми глазами из стороны в сторону.

  – Чего спрашиваешь? – за них говорит главный инженер, – не видишь, люди заняты? Зарплату получили! Освободятся, приедут!

  – Собирайтесь, поедем! – настаиваю я, – по дороге отойдете! А не то напишу докладную о прогуле!

   Рабочие ухмыляются мне в лицо и посматривают на руководителя. Тот для внушительности прочищает горло кашлем и произносит с чувством:

  – Знаешь что, шел бы ты отсюда!

   Кровь так бьет мне в голову, что я резким движением переворачиваю стол. Бутыли с самогоном, провожаемые взглядами присутствующих, падают на пол и разбиваются. Образовавшаяся лужа терпко пахнет сивухой. Слышится дружное 'ах!'. Самый старый из монтеров, дед с вечно трясущейся головой, от огорчения пускает слезу.

  – Что ты сделал, лихоимец? Ты хоть понимаешь, что разбил? – нервно орет главный, а потом тоном, каким отдают распоряжение, произносит, – мужики, чего смотрите, наших бьют!

   Рабочие тут же поднимаются. Сам главный, хорошо помня наши предыдущие столкновения, кулаками машет, но в драку не лезет. Предпочитает подзуживать народ издалека.

   Я получаю несколько слабых ударов, и берусь за стул, чтобы дать сдачи, однако внезапно остываю. Мне становится жаль деда: лезет первым, хотя может помереть от легкого щелчка. Оставив поле боя, я убегаю по длинному коридору в другое крыло здания, где оседаю на корточки от приступа астмы.

   В кассу мимо меня проходят почтальоны, получать пенсионные деньги. Я слышу:

  – Глянь, как налимонился! И как Юрий Петрович терпит такого алкаша? Ладно, свои пьют, нет, надо было еще и этого принять на работу! – говорит женщина с высоким голосом.

  – А он к начальнику не с пустыми руками заходил, теперь так положено! – отвечает ей другая, и так, чтобы мешала, ставит возле меня большую сумку с корреспонденцией.

   Стиснув зубы, я поднимаюсь и выхожу из здания.

   Остаток рабочего времени я провожу на объекте в отдаленном совхозе, честно трудясь вместе с двумя пожилыми монтажницами. Одна из них, расщедрившись по неизвестной причине, угощает меня стаканом парного молока и куском испечённого в русской печи хлеба.

   Возвратившись в общежитие, я узнаю, что приехал Сашка. Сообщает об этом вахтерша, которая с аппетитом что-то жует. Мне очень хочется узнать, что именно, и я некоторое время с любопытством смотрю к ней в рот. Она демонстративно отворачивается. Поднимаясь к себе, я думаю, что в России необходимо срочно принять закон, запрещающий употребление пищи в общественных местах.

   Саша открывает дверь, втаскивает меня в комнату, и, улыбаясь, как конферансье на сцене, широким жестом представляет:

  – Знакомься! Ира! Валя!

   Я смотрю на девушек и понимаю, что мне порой перед Леной стыдно так, словно она не Сашина жена, а моя. Может быть, стоит провести воспитательную беседу на повышенных тонах? Саше значение моего пристального взгляда известно хорошо. Он мгновенно соображает, куда сейчас может 'подуть ветер', и путано говорит:

  – Ну, чего ты? Пока тебя не было, познакомился с девчатами! Они приехали на вечеринку в этом общежитии, а оказалось, что в комнате, куда их пригласили, никого нет. Автобусы уже не ходят. Расположились на подоконнике в коридоре, решили обождать до утра. Я обещал отвезти их обратно, в райцентр, если расплатятся за бензин продуктами. Я с утра голодный! Не в холодной же машине мне с девчонками вечерять! Пока ужинаем, я в окно поглядывать буду! Не исключено, мои ребята, начинающие кооператоры, еще подъедут! Гололед, транспорт еле двигается, мороз минус тридцать! Успокойся, через полчаса мы исчезнем!

   В Сашкиной речи я лучше всего понимаю слова о еде. Когда я слышу о ней, нежно любимой, то у меня сразу развивается огромная терпимость к моральным устоям. Неожиданно для себя я улыбаюсь и говорю девушкам:

  – Приятно с вами познакомится! Вы очень милы!

   Они переглядываются и дружно смеются. Мне неясно, почему: я не солгал. У них симпатичные личики и хорошенькие фигурки. Но они кажутся мне слишком молодыми для нас, и я спрашиваю их, намекая на разницу в возрасте:

  – Где учитесь?

  – В техникуме, – девушки отвечают хором, как на уроке, и от этого смущаются.

   Им сразу хочется показать себя в обществе мужчин: Ира достает из кармана мятую сигарету, и, жеманно чиркнув спичкой, прикуривает. Явно кокетничая, подруги по очереди затягиваются. Нет, наверное, не мне печалится об их нравственном облике! Я спрашиваю:

  – А что, девоньки, ваши слова об ужине, не жестокая шутка? Это Саше министерство обороны регулярно пайки выдает! А мы, районные связисты, на подножном корму!

  – Да нет, что вы! – отвечает Ира,– еды много! нас пригласили, а на дверях даже записки нет, от чего заслон кайфу! Мы и провиант взяли, и у предков отпросились на ночь!

   Я понимаю, что информация о свободной ночи подана специально, но всем видом показываю, что это меня не волнует. А девушки тем временем продолжают курить, при каждой затяжке подавляя приступ кашля. Я, не выдержав, говорю им прямо:

  – Красавицы, пока вы накуритесь, такие тактичные мужчины, как мы, умрут от голода!

   Ира, она побойчей, толкает Валю локтем:

  – И правда! Ты Валь, чего? Давай, доставай!

  – А сама без рук? – огрызается Валя на подругу.

   Ира вспыхивает глазами, но от дальнейших пререканий они воздерживаются, и начинают действовать согласованно. Извлекают из хозяйственной сумки домашний хлеб, сало, лук в головках и солидную стопку остывших блинов на тарелке. Валя спрашивает меня:

  – У вас посуда есть?

   Я так увлекся созерцанием снеди, что забыл об обязанностях хозяина! Очнувшись, я развиваю бурную деятельность: достаю все имеющиеся у меня вилки, тарелки, стаканы. С чайником посылаю Сашку на кухню общежития.

   Пока друга нет, болтаю с девушками о пустом:

  – А вы приехали оттуда, откуда и Саша? – спрашивает Ира.

  – Нет, это он приехал оттуда, откуда я.

  – А правда, что у вас мешок денег?– смеется Ира

  – Даже два. С медяками. – Говорю я, звякнув в кармане мелочью.

  – Ха-ха-ха!– весело, задорно смеются они, от чего я тоже улыбаюсь. Вернувшийся с кипятком Сашка, глянув на меня, удовлетворенно произносит:

  – Ага, вижу, вы тут без меня успели найти общий язык!

  – Нет, Сашунька, будем на тебя надеяться! Тебя не дождёшься! Мы вообще хотели закрыться, чтобы одним ртом меньше стало! – хохочет Ира.

  – Я бы вам закрылся! – улыбается Саша.

   Девочки завершают хлопоты с сервировкой стола. Валя лезет в сумку и нерешительно смотрит на подругу. Ира, кивнув ей, произносит:

  – Давай, чего уж там!

  – Не побрезгуйте, сами гнали! Настояно на грибах! – говорит Валя и достает бутылку с синеватой жидкостью.

  – А мы не пьем! Да еще, чёрти что! – протестую я.

  – Гриша, это ты не пьешь! А я не откажусь! Такой самогон – местная легенда, я от многих слышал, но не пробовал! – возражает Саша, довольно потирая руки.

  – Глюки поймать не боишься? Ты же за рулем! – напоминаю я.

  – Пятьдесят грамм с хорошей закуской не повредят, их даже Гаи не унюхает!– уверяет друг.

   Далее наш разговор не продолжается: я, не выдержав, набрасываюсь на хлеб с салом. Девушки, увидев, как я глотаю куски, смеются от души. А Саша не торопится кушать, он кошачьими движениями разливает самогон по стаканам, причем девушкам до краев. После чего напористо уговаривает их выпить. Я толкаю его в бок, но Сашка отмахивается. Подруги замечают наши жесты, понимают по-своему. Ира говорит возмущенно:

  – Сашунька, а ты Грише мало налил!

  – Он не зря говорил, что не будет. Ему и столько хватит, я знаю. – Уверяет Саша.

  – Как не будет? В России такие, не живут!– с грустинкой произносит Ира.

  – Занимательная мысль, – говорю я с набитым ртом, – попробую запомнить!

  – А Гришка будет тем самым исключением, что подтверждает правило, – говорит Саша, и, дождавшись, когда девушки сделают по глотку, наливает им по второму кругу.

  – Пьем, а тост? Скажите тост! Так нечестно!– надув губки, возмущается Ира.

   Довольно выразительно глядя на ее грудь, Саша рассеяно говорит:

  – Ну, конечно. За встречу, знакомство. И за все хорошее!

   Девушки удовлетворенно кивают и вторично пьют самогон, теперь больше, и как я в обед молоко, разве что закусывая. Я косо смотрю на Сашу. Спаивает девок, гад! Намерения имеет, не иначе!

   Девушки просят сделать радиоточку громче и танцуют под Пугачеву, откровенно виляя бедрами. Меня тянет в сон, и я отдаюсь мимолетной дреме. Звук хлопнувшей двери оказывается полной неожиданностью. Я открываю глаза и вижу, что в нашей компании произошли существенные изменения: Саша и Ира покинули комнату в верхней одежде. Моему возмущению нет предела. Я бросаюсь вдогонку за сбежавшими, но Валя становится у меня на пути:

  – Не надо, она на него глаз положила!

   После короткой борьбы мне удается открыть дверь, однако в коридоре, естественно, уже никого нет. Выругавшись, я открываю окно, и в морозной ночи имею возможность наблюдать, как шустрая парочка 'на полных парах' бежит к канареечному 'Жигулю'. Даже если я сейчас прыгну со второго этажа, они все равно успеют уехать. Ну, оказался я в ситуации! Сашка, мерзавец, достанется тебе при встрече!

   Валя подносит мне стакан, я в злобном состоянии духа машинально пью. В сердцах выбросив пустой стакан в окно, я кричу:

  – Ты зачем это? Или тоже глаза положила?

  – Давно уже, – девушка обнимает меня, и, заглянув в глаза, спрашивает, – хочешь меня?

  – Нет, нет, – я отстраняюсь от нее – у меня... жена и двое детей!

  – Да?! – хлопая ресницами, излишне удивляется Валя, – разве это имеет значение?

  – Ну, знаешь, девочка, мне только тебя не хватало! Одевайся, домой отвезу! – говорю я, а сам не могу отвести взгляда от огромной полной луны. Она светит так, что пейзаж из снега и льда перед общежитием кажется мне фантастической картиной. От 'грибного' алкоголя у меня начинает кружиться голова. Я беру с козырька перед окном снег, обтираю виски и ем горстями, не чувствуя холода. Валя прижимается ко мне, говорит что-то на ухо. Я обнимаю ее, целую в висок, называю Наташей, и перестаю понимать, где и с кем нахожусь..

   ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ.

   Три дня спустя я нахожусь в кабинете Юрия Петровича. Официально – для сдачи моего ежемесячного отчета. А неофициально – он пригласил, чтобы предложить мне кресло главного инженера. Начальник делает это молча. За то время, что здесь работаю, я научился в его молчании понимать больше, чем в иной болтовне. Сейчас он просто положил передо мною бланки, которые по должности должен подписывать явно не я, и акты приемки комиссией объекта, на котором я веду монтаж. В актах уже стоит число. Если мы не успеем к этому сроку, то Юрий Петрович может поплатиться должностью. Если успеем, то в бланках за главного инженера буду расписываться я. Что ж, интересное предложение! Я говорю, что все понял и выхожу из кабинета. За те двадцать минут, что находился у шефа, он произнес лишь 'здравствуйте' и 'до свидания'. Определенно, Юрий Петрович становится для меня идеалом руководителя!

   А вот Ольга, его рыжая секретарша, никогда не молчит. Трещит без умолку, причем одновременно с теми, кто находится в приемной, и с теми, кто звонит к ней по телефону. Рассказывая подружке о свидании с мужчиной, просит, чтобы я чуть-чуть обождал, она скажет, когда вспомнит, нечто важное. В конце концов, хлопнув себя по лбу, Ольга говорит, однако совсем не на ту тему, что я мог бы предположить:

  – Слушай, тут приходил такой неприятный тип с золотыми зубами! Сказал, что твой земляк. Спрашивал, где тебя можно найти. Я ему ничего не сказала! Кажется, ему кто-то посоветовал подняться выше, поинтересоваться у Андрея...

  – Спасибо! – я обрываю Ольгу и почти бегом направляюсь в жилой отсек. Андрей дома, в коридорчике на батарее сушатся его 'боевые – походные' ботинки. Хотя мне не до смеха, я улыбаюсь, глядя, с каким вдохновением малыш Сашок, держа в руках тюбик клея 'Момент' и пачку канцелярских кнопок, смотрит на обувь отца. Отогнав мальчика, я подхожу к двери супругов и стучусь:

  – Андрей, Марфа! Меня никто не искал?

  – Как же! Приходил твой хороший знакомый. Разыскивает тебя, чтобы отдать долг. Мы дали ему твой новый адрес. Так что жди, скоро придет! – открыв дверь, отвечает Андрей.

   Марфа, прячась за мужем, в такт его словам кивает головой. В глазах у супругов светится неподдельная радость. Прекрасно ведь поняли, что за 'знакомый' и что за 'долг'! Я не хочу показывать им своего испуга и говорю с каменным лицом:

  – Спасибо, выручили! Если и в самом деле вернет, с меня презент!

   Спускаясь по лестнице, я слышу, как между супругами набирает обороты очередной скандал. Они уже не так уверенны, что их мстительность нашла правильное применение.

   Только в машине я расстаюсь с вымученной улыбкой. Только в машине мне становится по-настоящему страшно. Если от милицейского расследования удалось отвертеться, то эти не отвяжутся. У них свои методы. Что они от меня хотят? Я никого не убивал! В отместку челюсть сломать, как я 'златозубому'? Бред какой-то! Вот бы поговорить с Настей! Возможно, она сможет прояснить ситуацию! Но Настя до сих пор в больнице Обнинска в тяжелом состоянии, к ней посетителей не пускают. А не стоит ли мне рассказать об этой истории Сашке? У него везде 'знакомые', он может не только встречу с Настей устроить, но и посоветовать что-нибудь путное.

   Сашку я нахожу в районной прокуратуре. Он пытается от лица работников своего предприятия составить жалобу на затягивание строительства обещанного заводчанам жилья.

  – Денег у них нет достроить! Да я машину продам, а деньги найду! Создадим кооператив, вмиг дом закончим! Пусть только вручат ордера, кому какая квартира положена!

   Слушая речь Саши, в которую нельзя вставить и полсловечка, я решаю не делиться с ним своей бедой. История у меня пренеприятная, достаточно того, что я в нее ввязался. Друг о ней узнает, в стороне точно не останется. А ему бы сейчас свои узлы развязать!

   Я помогаю Сашке заполнить официальное обращение, и мы заходим в помещение, где несколько работниц прокуратуры в синей форме работают с бумагами и посетителями. Саша подходит к одному из столов. Я становлюсь рядом с ним, и неожиданно чувствую знакомый аромат духов. Сквозь покрытое изморозью окно льется тусклый зимний свет, вокруг казенная обстановка, а у меня кровь бурлит, когда я смотрю на девушку в погонах, что сидит перед нами. Конечно, это не Наташа, и даже не похожа, лишь духи те же, но где, где ты сейчас, единственная любовь моя? И не увижу тебя больше никогда, и сердце ноет, и душа болит!

   Саша, схватив меня за руку, вытаскивает на свежий воздух.

  – Гришка, ты как полоумный, чего опять с тобой не так? – с недоумением спрашивает он, слушая, как я читаю стихи на фарси, полные печали.

  – Эх, Саша! Домой хочу, на родину. Море хочу увидеть. И наш город, – говорю я, и, оставив друга, понуро бреду к своему 'Москвичу'.

   Вечером, когда я забываюсь сном на кровати, внезапно слышится нахальный стук в дверь. Я испуганно вскрикиваю:

  – Кто? Кто там?

  – Я!

   Женский голос кажется мне знаком. Я с недоумением спрашиваю:

  – Да кто это – я?

  – Открой, узнаешь!

   Наверное, опять работница общежития, завхоз или уборщица. Тут любят по вечерам приставать со всякой ерундой. Я недовольно говорю:

  – Завтра, завтра приходите. Я уже сплю!

   Однако гостья начинает менять ключи в замке, явно подбирая их. Потеряв сон, я быстро вскакиваю с кровати и занимаю позицию возле двери, вооружившись ножом. Замок сдается, и в комнату входит... Валентина! Я понимаю, что это она, лишь после того, как бью по ее макушке массивной ручкой ножа. Девушка падает на пол с тихим стоном. Выругавшись, я захлопываю дверь и осматриваю ее. Ничего страшного, я успел уменьшить силу удара, у нее обморок от испуга. Вот дура, кто ее звал? Сидела бы дома!

   Из сумки, что Валя обронила, выглядывает хлеб. Я смотрю, что есть еще. Сало, вареная картошка, самогон в пол-литровой банке. В газетном кулечке – забористый самосад. В России с таким набором рождаются, женятся и умирают. Я раскладываю продукты на столе и с удовольствием ем. Потом мне становится не по себе. По-скотски я себя веду: ударил девушку, затем безразлично перешагнул через нее, набросился на еду, которую она приготовила для меня же! Ну не животное ли я после этого?

   Валя приходит в себя и поднимается. Что она? Возмущена? Плачет? О нет, как бы ни так! Она улыбается мне! Говорит: