Текст книги "Тайра. Путешествие на Запад (СИ)"

Автор книги: Виталий Хонихоев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

– Старину Грома – говорит Тайра и берет из рук барона хрустальный кубок с темной жидкостью: – он был отличным кузнецом, хорошим учителем и… лжецом.

– Бывает – кивнул головой барон: – у меня первая жена такая была. Не кузнец, но лгунья первостатейная. От чумы сгинула. А Старина Гром от чего умер?

– А вот он его и убил – кивает Тайра на Сокраноса и тот чувствует что подавился воздухом: – ножом в печенку.

– Какие интересные свадебные обряды у вас, городских. – бормочет сержант: – барон, а может мы его – в темницу бросим, а? До выяснения…

Глава 10

Глава 10

Барон повертел в руках ключ от подземелья. Ключ как ключ, тяжелый медный, пахнущий кислым металлом, потертое с краев кольцо, темная патина там, где не касается рука и вычурная бородка.

– А я ведь сразу понял, что он не дворянин – сказал он в пространство впереди, поднимаясь по винтовой лестнице: – вот ты, вроде человек служивый, и все одно на обман повелся. Мол, значится, руки у него без мозолей, белые как снег в Столице на Рождество, а раз руками работать не умеет, то дворянин.

– Рыло у него больно сытое. – бурчит сержант где-то за спиной: – а когда и работать руками не умеет и жрет от пуза, значит кто-то из вашей дворянской знати. Кто-то, кому жратву надо тяжким трудом заслужить, али рогами обрасти на службе Императора – того сразу видно. А этот не похож ни на того, ни на другого…

Барон оборачивается и видит, как старый сержант потирает шею там, где у старых вояк вырастают «рога Императора» – мозоли от ремней легионерского шлема. Обрасти рогами на службе Императора на языке ветеранов означает – заработать себе такие вот мозоли. Первое время у новичков кожа на шее натирается до крови, бывает, что от кровавых мозолей да чирьев головы не повернуть, но шлем изволь одеть, да ремни застегнуть. Какой ты легионер без шлема? Так, шушера гражданская, цивилиан без роду да племени, бонвиван столичный какие имеют свойство на площадях да в кабаках горланить и драться.

– Да ладно тебе – хлопает его по плечу барон: – ладно тебе, дружище. Бывает. Я вот почему понял, что этот подозрительный тип – не тот, за кого он себя выдает? Потому что не знает он ни черта за моду в Столице.

– Моду? – хмурится сержант: – можно подумать ты что-то про моду в Столице знаешь, старый пердун. Ты ж в этом дранном кафтане лет десять уже почитай, как ходишь не снимая. Если бы Ганка не чинила его, так ты бы больше на свинаря был похож, какая тебе мода?

– Вот все-таки распустил я вас тут… – жалуется в пространство барон: – кто бы в Столице из челяди к своему лорду так обратился, так тут же палок по спине получил. Али вовсе в темницу Императорскую за бунт и вольнодумство. А у меня вот так – самого барона и свинарем обзывают. Совести у тебя нет.

– Так тут Граница, законы Императора если и действуют, то только в той части, что тебе не перечат. Ты тут самовольный тиран и узурпатор, навроде Принципата Легионус. Тебе и Император тут не указ. – пожимает плечами сержант: – а коли меня вздернешь, то с кем будешь горькую пить? Али похмеляться?

– Со Стефаном, например. А то и с девками, ну а что? Магда там есть толстая такая баба, ключница. Тоже выпить да побазлать не дура, а уж сожрать цельного поросенка за раз может. А что? Развели тут мужской шовинизм, понимаешь, рожи ваши скушные да кислые лицезреть. Буду как император Мариус, царство ему небесное – в окружении наяд и нимф сидеть, да накажу в одном исподнем сидеть, вон как девка у этого башибузука, ладна и справна, глядеть – так взор радуется. – отвечает барон, поднимаясь по лестнице: – эка у нее кожа гладкая, прямо сияет, так и не скажешь, что четыре дня в Лесу шарахалась.

– Тоже интересно – говорит сзади сержант: – может магикуса позовем на допрос? А ну как ведьма она какая али что… опять-таки жалко девку, ты ж их к стене приковал, так у нее руки скоро затекут. Девка-то вроде и не виновата ни в чем.

– Эх… ни черта ты в девках не соображаешь, сержант. Ежели рядом с мужиком баба, то все, что он дурного творит – она ему на ухо нашептывает. Как говаривал мой покойный батя – нож в спине – то баба в сердце. – барон выходит в длинный коридор и решительно шагает вперед, крутя в руках ключ от подземелья: – это все бесовское начало в бабах. Иной раз мужик хочет дело доброе сделать, свет порадовать, да Богу Императору хвалу вознести, а тут ему баба и говорит – а ты не делай ничего, лучше приласкай меня как следует, да непотребства всякие со мной и сестрой моей да матушкой сделай. Тьфу! Ересь какая!

– Как-то… уж больно определенно. – откликается сзади сержант: – прямо-таки с сестрой и матушкой? Матушка-то хоть ничего еще? Али как старая Мона, что на конюшне спит?

– Бывало у меня такое – хвастается барон: – вот в тридцать пятом, когда я еще в Тринадцатом Гвардейском еще служил и вот однажды ночью иду я в расположение полка…

– Да помню я эту историю, милорд, вы ее почитай лет пятнадцать как всем рассказываете. И как вы ночью аки лев себя повели и что они плакали и умоляли их всех в жены взять. И про то, что служаночка там у них была из Южных Пределов, смугленькая такая, а перси у нее ладные да гладкие, да в ладонь как раз в аккурат помещаются. – вздыхает сержант: – и что потом с утра вас жених молодой особы на дуэль вызвал, а вы ему голову с плеч смахнули своим клинком…

– Да. Были времена… эх, где мои лета юные, да чресла сильные… – барон прошел к креслу, шлепнул попавшуюся сонную дворовую девку по ляжке и скомандовал: – вина нам! И… это вот мясо собакам выбросить, нового пожарить.

– Марженка. – останавливает девку сержант: – ты это… время засеки. Через две свечи скажешь. А то у молодухи руки отвалятся не ровен час…

– Скотина ты сержант. Бунт, как есть бунт. Мятеж против своего господина – барон грузно ворочается на деревянном стуле с высокой спинкой: – совсем охамел. Вместо меня уже команды раздаешь. Может я их сгноить хочу? Сам же говоришь, нет тут на Границе закона никакого, кроме моего желания. Вот запру их в подземелье и не выпущу. И ревизор, буде приедет – ничего и не узнает.

– Ступай – говорит сержант дворовой девке и для ускорения – в свою очередь шлепает ее по ягодицам, взбодренная Марженка ойкает и исчезает в дверях.

– Ну чего ты лютуешь – тяжело опирается на стол сержант, поднимает пустой кувшин и присматривается к нему. Опускает и берет следующий, в надежде что в том еще осталось немного вина. Снова пустой.

– Я же могу как тиран. Могу – говорит барон и трясет еще один пустым кувшином: – все мы с тобой вылакали. А это, между прочим, последняя бочка лирийского была.

– Медовухи полон подвал – откликается сержант: – хорошая медовуха, я пробовал.

– Не могу я эту дрянь пить. Она ж приторная как писечка у юной школярки. – качает головой барон: – буду вино. Пока еще есть три бочки, а через месяц караван должен пройти… вот и разговеемся. Ты лучше от ответа не уходи, узурпатор, а скажи на каких таких основаниях ты себе позволяешь тут… али я не барон и Страж Западной Границы?

Барон трясет пустым кувшином и его лицо принимает самое что ни на есть грустное выражение. Вина больше нет. То есть оно есть, но в подвале. Марженка, несмотря на сильные бедра и округлые полные ягодицы – нипочем не побежит. Она будет идти. Медленно шагать. А выпить надобно прямо сейчас. Эх, распустил он их тут всех. Он строго посмотрел на сержанта. Старый вояка и усом не повел, делая вид что не замечает его взгляда.

– Ты чего взлютовался вдруг – говорит сержант: – из-за девки этой, я же вижу. Так оно тебе и не надо, подумаешь прирезал кого этот школяр, да и пес с ним. Мы ж тут на Границе всякий народ к себе принимаем и еще больше – мимо пропускаем. Это понятно, что девка справна, так ты и возьми ее в спальню себе, почто надо человека калечить? Там же как, ежели в кандалах всю ночь простоит, так руки затекут и онемеют, запаришься растирать. А если два дня, так и суставы выдернет… девка то чай не виновата ни в чем. Хочешь, чтобы сидели в подземелье – так пусть сидят, сними кандалы только. Не по-людски это.

– Ты бы мне не указывал что по-людски, а что нет! – взъярился вдруг барон: – я тебе с ходу могу Кодексы и указания процитировать как надлежит с особо опасными преступниками поступать! Никаких оснований считать, что это он один преступник, а дева – святая! Вообще может магией они владеют, чтобы знаков не сложили пальцами, али иного колдовства не сотворили… вот и кандалы. Ничего с ее руками не сделается, сниму ее через две-три свечи. И его сниму тоже. Пусть немного повисят, подумают. А там мы с тобой винишка допьем, да палача кликнем… дабы допрос учинить подобающий.

– Палача? Не было у нас палача испокон. Ты опять собираешься кожаный передник на себя напяливать?

– Вижу, что осуждаешь. Осуждаешь? Вижу. Вот ты мне скажи, как ты столько лет в Легионах Имперских и такой вот белоручка? Мы тут на Границе самим Богом Императором поставлены дабы скверну и ересь в дом наш не пустить, стоять стеной на пути и если для этого порой надо на такие вот… решатся. Думаешь оно мне надо? Думаешь я прямо хочу девку этого школяра на дыбу вздернуть, да платьишко с нее сорвать и для начала пяток плетей по коже ее гладкой да упругой вкатить, да так чтобы выгнуло ее да заголосила она наконец, да личико ее исказилось болью? Ты вот думаешь, что я прямо сладость от этого испытываю? Да нет. Мне главное, что ни она ни он – не являются угрозой для Империи, вот выясню я это и ежели нет в них ни ереси, ни заговора – то и отпущу их восвояси. Травницу попрошу вылечить, рубцы да шрамы мазью лекарственной смазать, суставы вывернутые вправить, и даже дам отлежаться тут месяц-другой, в себя прийти. А как поправятся – так и пусть идут куда глаза глядят, хоть в Западный Мо, хоть в Пустоши, хоть обратно в Лес возвращаются. Я – человек служивый.

– Кабы я тебя, баронья твоя морда, знал всего годик – так я может быть и поверил бы. – хмыкает сержант: – да только мы с тобой в этой глуши почитай лет двадцать как вместе. Слов нет, человек ты служивый и Императору верен как последний камень в основании его дворца. Но и шкуру с ладной девки кнутом спустить – тебе тоже за сладость. Просто… повод тебе нужен. Ежели так, то ты и верно не тронешь. Просто так придумывать не будешь. Но ежели повод будет, то развернешься. Все одно девке этой теперь отсюда путь только через твою постель, уж больно она ладная. Так я и говорю – ты не калечь ее, тебе ж самому потом… красота штука такая… преходящая. Пару раз кнутом да и нету красоты. Повисит сейчас денька два – и суставы плечевые вывернет, да не дай бог задохнется… али сердечко не вывезет. Ты же видел, умом она скорбна, таких жалеть надобно. Видел, да? Как она к нему поворачивается и такая «можно теперь я их всех убью?». Спокойно так, будто и впрямь может. У нас тут стража, да и мы с тобой вдвоем бывалые вояки и при оружии, а она… говорю тебе, скорбна умом. Как дите чисто.

– Ооо… – барон откинулся на спинку стула и смерил сержанта взглядом. Присвистнул. Ухмыльнулся. В зал стремительно влетела Марженка и еще одна дворовая девка, обе несли кувшины с вином из погреба. Кубки были тотчас наполнены, Марженку полапали за перси немалые и спросили, что там с жареным мясом, Марженка вяло отбивалась и объясняла что повара пришлось будить, а он ворчит спросонья и только огонь развел. Вторая девка поставила кувшины с вином и поклонилась, встала рядышком, стараясь не поднимать взгляд.

– Девчонки! – отпустил наконец Марженку барон и поднял вверх свой кубок: – Марженка! Гия! Тебя же Гия звать? Надо же имечко… в честь Благочестивой Матушки Бенедикта. Так, о чем я… ах, да. Девчонки! Вы видите этого старого пня? Да не на меня, на него смотрите! Да! Вот, и в его заскорузлую душу проникла симпатия и амурные страсти. Он у нас оказывается дамский угодник.

– Серьезно? – хлопает глазками Марженка и бросает быстрый взгляд на сержанта: – а… кто его избранница? Я бы замуж не прочь…

– Тихо ты, курица! – хлопает ладонью по столу барон: – ежели он тебе по нраву, так я вас завтра обвенчаю! Что скажешь, старый вояка? Перед лицом Императора и людей этого удела – нарекаю вас мужем и женой и можете творить прелюбодеяния!

– Не богохульствуй уже. – морщится сержант: – какой из тебя пастырь. Марженка, ты этому старому козлу на кухне передай, что ежели он мясо опять пережарит, то я ему пинков надаю. Не поленюсь, спущусь в кухню для этого.

– А кто тогда? – не унимается Марженка: – потому как ежели не я, тогда кто? Лусинья эта? Так она горбатая… да хромая. Из молодых кто? Так у них еще и не выросло ничего еще, это что же получается нашему сержанту такие нравятся? Когда совсем еще дитя? Слышала я что в городе…

– Ой, заткнись, Марженка, а то и тебя на стенку повешу – морщится барон и Марженка послушно замолкает. Видно, что ей невтерпеж, но молчит. Барон больше лает, чем кусается, но порой под горячую руку можно и выхватить.

– Ступайте. – машет рукой барон и две девки, бросая любопытные взгляды на сержанта – удаляются из зала. Барон смотрит на сержанта, пристально так смотрит.

– Ничего подобного – наконец говорит тот и отпивает вина из кубка: – лирийское? Последняя бочка ж осталась! Расщедрился ты и…

– Ты мне баки не крути – начинает барон и наклоняется вперед: – говори, ну?

– Так я и говорю – лирийское. Последняя бочка. Как ты без вина будешь? Да, остались две бочки вина из Южных Пределов и одна бочка столичного кисляка, но разве ж это вино? Уверен, что нет. Одна надежда что караван в этом месяце раньше пройдет… или можно рейд организовать в Пустоши… у них там свои рецепты. А что, давненько мы фляги с горьким пойлом не трофеили, глядишь и девок смуглых подберем… все одно скукотища. – говорит сержант.

– Уходишь от ответа? Ну, ну. Изволь отвечать прямо, когда тебя сюзерен спрашивает – никак по душе тебе эта девка, что со школяром прибыла? – барон утыкает свой толстый как сосиска палец в сержанта и тот недовольно морщит свое испещренное шрамами лицо.

– Вовсе нет. – говорит сержант и наливает себе еще вина: – вовсе нет. Так то ладная девица да бесстыжая, но нет. Это я от любопытства и гуманизма. Жалко мне ее.

– А что скажешь, коли я тебе ее отдам? – прищуривается барон: – ну, то есть сперва сам попользуюсь… раза два-три, а потом – тебе отдам? Насовсем?

– Экхех… – давится вином сержант и поднимает голову.

– Ну вот. Решено. – вздыхает барон: – вот все и решилось. Допивай вино, пойдем в подземелье, снимем твою будущую жену со стены. Только натерпишься ты с ней… помяни мое слово. Однако же я тебя удерживать не буду. Вот тебе моя баронская клятва – клянусь обвенчать вас завтра поутру при всем честном народе.

– Право первой ночи – бурчит сержант себе под нос.

– Ну что ты как ребенок, право слово! – расстраивается барон и хлопает себя по ляжкам: – ладно! Ладно! Все такие чувствительные! Все равно она тебе рога наставлять будет, она молоденькая, а ты старый хрыч! Ладно, не буду я пользовать твою жену… первое время. Пусть медовый месяц у тебя будет, сам потом и попросишь, думаешь я не вижу, какой у нее темперамент? Заездит она тебя к черту… а и пес с тобой. Сам напросился. Допивай и пошли.

– Господин сержант просили, чтобы ему сказали! – в дверь просунулась голова Марженки: – две свечи истекли!

– Ну вот. Допивай и пошли. А то у твоей девки руки затекли уже поди. – вздыхает барон: – что за ночь… то вздерни кого на стенку, то сними. Суета сует.

– Господин сержант! – кто-то бесцеремонно отталкивает Марженку и та с ойканьем освобождает дорогу. В зал врывается стражник, молодой Анжей, как положено на дежурстве – в накидке, шлеме и с алебардой.

– Господин сержант! Атака! Дальние заставы сигнал послали! Племена собрались!

– Да твою же за ногу… – бормочет барон себе под нос: – как невовремя то… много их там?

– Застава говорит, что никогда так много не видели. – докладывает стражник: – идут бесшумно, через полдня тут будут.

– Ну что… иди, командуй, сержант. – оседает в кресле барон: – двери затворяйте да оружие из арсенала доставайте. Масло кипятите, тетиву на самострелы натягивайте. А твою кралю со стены я сам сниму… коли нас самих на ту же стенку не повесят – обвенчаю вас после битвы.

– Труби тревогу! – вскакивает на ноги сержант: – детей и баб уводите в убежище! И гонца в Империю!

Глава 11

Глава 11

Барон стоял на стене и хмуро поглядывал вниз. Внизу пока было чисто, пересохший ров, который в дождливый сезон радовал водной гладью, а сейчас топорщился редкой изгородью из вкопанных кольев, чуть дальше – сухая от солнца коричневая поросль. Еще дальше, там, куда стрела из арбалета пока не достанет – собиралась Орда. Замок Западного Пограничья стоял на возвышенности и куда только доставал взгляд – колыхалась темная масса из людей, ездовых ящеров, палаток и прочего, что обычно тащит с собой Орда. Над темной массой развивались флаги и отсюда не были видны изображения на них, только сами полотнища.

– В первый раз такое вижу – ворчит за его спиной сержант: – до самого горизонта все как будто в черный цвет покрасили, а ведь там, в долине – легионов пятьдесят без малого поместились бы.

– Может они мимо пройдут – без особой надежды выдает барон: – может сезон миграции у них. Или с пути сбились…

– Ну да – хмыкает сержант: – а полотнища видел? Цвета флагов?

– Это не флаги. Это бунчуки. Или как там по-ихнему… туги, вот. – поправляет его барон, вглядываясь в темные массы, двигающиеся в долине.

– Туги? Язык Пустошей учишь? Это ты правильно, пригодится – кивает сержант: – как раз на то чтобы их проклясть на понятном им языке перед тем как они тебе кишки выпустят. Говорят, мода сейчас в Пустошах голову брить да хлебным мякишем или тестом на голове как корону формировать, а потом в эту корону – масла раскаленного да кипящего наливать. Чтобы мозги закипели… как раз будет время высказаться, пока они масла кипятят.

– Типун тебе на язык – отвечает барон: – здоровенный такой, с гноем внутри. – он опускает руку на нагретый солнцем камень стены. Солнце уже уходит за горизонт, но нагретые камни с трудом отдают тепло, воздух на стене все еще горяч, душен и они на этой богом проклятой стене вечером – словно две мушки, впаянные в янтарь. Застывшие во времени. Барон смотрит вниз, на свою руку и видит, что она подрагивает от нервного тика. Он стискивает зубы и вдыхает отвратительно теплый воздух, ожидая почувствовать в нем запах нагретого руками железа, конского пота, сернистых выделений ездовых ящеров – всего того, чем и должна махнуть эта огромная, колоссальная людская масса. Но воздух безвкусен. Он стискивает кулак. Ну и что, думает он, ну и что, бывала тут Орда уже, два раза за его бытность… бывала. Отбили. И сейчас отобьем. Где этот чертов магикус?

– Хорошо, что вечер – невпопад говорит сержант: – ночью они на приступ не полезут. Надо бы наших отправить в Столицу торговым путем… может кто и успеет дойти.

– Ночью они далеко не уйдут, только ноги собьют да устанут, а у этих – ездовые ящеры вон. – кивает барон: – догонят. Гонца выслали, возле колокола мальчишку поставили – и то дело. До почтовой станции доберется, а там перекладными за два дня в Столице будет. Или за три.

– Мы столько не продержимся. – сержант вздыхает и чешет себе лоб: – видишь бунчуки-туги с желтым окрасом? Это ихние маги. До черта их там. Им и осадных орудий не надо, они эту крепость с землей сравняют, одно нас спасает – что не успели они за день подойти, так что на приступ с утра пойдут.

– Господин барон? – на стену поднимается Магнус Ио, боевой маг крепости, старый пень с прогрессирующей глухотой и с бельмом на левом глазу. Несмотря на возраст магикус был падок на хороший алкоголь и сладости, а пока был в силах – волочился за каждой девкой в окрестностях. Токмо покинула магикуса мужская силушка почитай вот уже лет десять, как и теперь он пребывал в постоянной депрессии, пытаясь заполнить пустоту в груди алкоголем и сладостями, через что стал неимоверно тучен и одышлив. На стену подняться и то два перерыва делает да пот с лица утирает платочком.

– Вот. – кивает барон на темную массу, которая в свете уходящего солнца кажется еще более темной и тени от нее – растут к крепости, словно щупальца диковинной Твари.

– Вот – повторяет барон, брезгливо смотря на магикуса, который упирается ладонями в коленки и тяжело дышит. На стене есть уступ из камня и можно сесть, но он не решается – все стоят и сейчас садится спиной к пустошам – было бы крайне невежливо.

– Сейчас – отвечает Магнус и поворачивается лицом к западу. Смотрит. Делает несколько пассов и с кончиков его пальцев срывается вперед и вверх полупрозрачная серебряная птица. Срывается и растворяется в воздухе. Магнус закрывает глаза и прижимает кончики пальцев к вискам.

– Огонь, огонь, вода… хм, даже вода есть, удивительно. – бормочет он себе под нос: – кинетики, конечно, куда без них, а это что? Ага… – он открывает глаза и тут же грузно садится на каменный уступ у бойницы: – я сяду, господин барон, тяжковато мне в мои годы «стрелу познания» пускать.

– Да садись, садись. Что узнал-то? – спрашивает у него барон. Магикус вздыхает и трет виски ладонями.

– Сильные маги. Огонь, много огня. Категория… по Имперской классификации трое не ниже Магистра. Есть маг воды сиречь гидрокинетик, но силы небольшой, Адептус. Есть кинетики, сиречь еретики силы Гаусса, которые металлические шары ускоряют до хлопка воздухом. Опасные твари, опять-таки Адептусы. И шаманы, конечно. Их счету нет и категорий я не разберу, не на то учился. Но это не значит, что они слабые, вовсе нет.

– Ну все – вздыхает сержант: – нам конец. Магистры Огня! Теперь только выбрать – хорошо прожаренным, с корочкой, или все же с кровью? Оно конечно, прожаренный барон или там прожаренный сержант это разные блюда, все же дворянское мясо благороднее…

– Вот так ты невовремя со своей классовой борьбой – морщится барон: – ну что ты начинаешь опять? Сказал же я что дам тебе дворянство, чего ты? Вон у нас Магнус есть, у него магия тоже ого какая, недаром пузо такое отъел. На него колдунов Орды штук пять на одного потребно, по весу ежели брать…

– Шутить изволите – кисло отвечает Магнус, вставая с уступа и вглядываясь вдаль: – я так понимаю с утра на приступ пойдут? Мне надобно дела уладить в юдоли этой скорбной, письма написать, да книгу свою закончить.

– Ступай, ступай – машет рукой барон: – все одно раньше утра не понадобишься. Да не вздумай нажраться медовухи, с утра бой принимать, чтобы как огурчик был.

– Угу. – магикус удаляется, а барон снова сжимает кулак. Пальцы вроде перестали дрожать. Он опустил ладонь на рукоять меча, вынул его из ножен, ощущая приятную тяжесть и то, как удобно легла рукоять в руку – словно влитая. Отличный меч, двусторонняя заточка, длинный дол, можно и рубить и колоть, тяжелое яблоко противовеса на конце рукояти. И – заточен. В Имперских легионах мечи не точат, меч легионера точить – только портить. Металл дрянной, слишком уж твердый, такой не заточишь путем, зато прочный. Чтобы ткнуть кого-нибудь в плотном строю – за глаза, а вот для поединка не годится. Для поединка такой вот меч нужен – длинный, легкий, острый. Вот только…

Он снова вглядывается в темную массу, которая угрожающе ворочается на горизонте. Скольких он сумеет зарубить? Троих? Пятерых? Да хоть сотню – это их не остановит. Даже если каждый из бойцов его крепости сотню с собой заберет – Орда и не почувствует. Чтобы Орда почувствовала – тут надо десятки тысяч убивать и то…

– Пошли вниз – говорит ему сержант: – девку снимем. И отпустим, чего уж там. Может и успеет до Столицы дойти… если мы тут хотя бы день продержимся.

– Не продержимся тут день. – говорит барон и чувствует, как его голова словно бы становится такой легкой, что ноги начинают отрываться от нагретых камней, словно бы он улетает куда-то далеко-далеко, туда, где нет на горизонте мрачной массы кочевников. Нет всего этого. Никогда еще такая сила не стояла тут, у Западных Врат Империи. Никогда еще путь миграции Орды не упирался в тупик ущелья, в конце которого стояла его крепость. Что это значит – он знает. Завтра они возьмут его крепость, возьмут так, словно она из бумаги – прорвут эти стены и сметут их всех – и толстого Магнуса и старого вояку сержанта и небольшой гарнизон войск. Отсылать баб и детей в Столицу бессмысленно – догонят. Ежели не поубивают, то в полон угонят, а полон в Пустошах – это лучше бабе самой удавится, чем к ним в лапы попасть. В убежище в замке запереться? Так вскроют, а если не вскроют – то подожгут кизяки свои и дымом заморят. Или просто накидают в каменный коридор поленьев да поджарят всех там. Нет, толку от этого не будет, лучше уж на стенах, хоть камни в ублюдков покидать, голову одному-другому проломить… он опускает взгляд и с удивлением видит, что до сих пор сжимает в руке меч. Пытается вложить его в ножны, ловит кончиком клинка устье ножен, но рука трясется, и он не попадает. Поверх его руки ложится твердая, мозолистая лапа сержанта, он помогает вложить меч ножны. Отворачивается, делая вид, что не заметил, как трясутся у него руки.

– Смеешься? – спрашивает у него барон. Как же, у его сюзерена перед боем руки трясутся, а еще дворянин в пятом поколении, бывший гвардеец Тринадцатого Имперского.

– Не смеюсь – отвечает сержант, облокотившись на камень поверх бойницы и вглядываясь в пустоши, в темную массу людей и животных на горизонте: – чему тут смеяться. Завтра к этому времени мы все уже свои кишки проветривать будем, чему тут радоваться. Смерть она всех уравнивает, будь ты барон или сержант. Или преступник беглый.

– Точно. – говорит барон, радуясь, что есть на что отвлечься мыслями: – твоя ж девка на стене висит с этим беглым. Пошли со мной, снимем. Все равно умирать, хоть порадуешься перед смертью.

– Пошли – кивает сержант, кинув последний взгляд на Орду: – насмотрюсь я на них еще…

И они идут темными переходами замковых коридоров, уже темнеет и одинокий факел в руке у сержанта разгоняет тьму. Их шаги глухо отдаются эхом среди каменных сводов и затихают вдали, факел бросает причудливые тени на стены. Чудны дела твои, господи, думает барон, вот еще несколько часов назад все было ясно и понятно, он – барон и дворянин, сержант – служивый человек, молодая да справная девка, что умом тронулась – в хозяйстве пригодится, не пускать же ее в Пустоши, там ее живо кочевники в оборот возьмут, будет она им детей рожать от всего племени, али в Западный Мо ее продадут, еще неизвестно что хуже. А так – осталась бы в замке, поженил бы он ее на сержанте, и старый вояка рад был бы. Да и сам иногда бы к ней спаленку пробирался, и обязанностей у нее не так много было бы, все-таки жена сержанта. Там глядишь и детки пошли бы… а если от него, от барона мальчик родился бы – так и сделал бы наследником ей-богу, не поглядел бы что бастард. Потому как порода у девки хорошая, по ней видно, все на месте, только головой малость скорбна, да то ничего, пацаны умом в отца обычно. Этого, который беглый – опустил бы на все четыре стороны, пусть идет куда хочет, пропадет ведь. Если не захотел бы идти – пусть бы и оставался, на Границе каждая пара рук на счету. Тем более – писарь. Ежели зла бы не затаил, то и управляющим можно сделать – а то старая Магда в последнее время сдавать стала, опять двух бочонков мальвазии недосчиталась… но это все было ровно до того мига, пока он своими глазами не увидел эту темную, кишащую массу на горизонте. Теперь они все тут равны. Потому что завтра все умрут. Может быть не все сразу, но те, кто выживут – позавидуют мертвым. Надо бы яду раздать тем, кто себя умертвить кинжалом не сможет – думает он, да откуда у него яд. У него в замке и алхимика то нету, последний вот лет пять как свинцовой водой отравился и слег, а потом и в царствие Небесное к Богу Императору отправился.

Вот и дверь в подземелье. Барон достает ключ, и сержант наклоняется с факелом, дабы скважину замочную осветить. Гремит и лязгает замок, и они входят в подземелье, в нос ударяет смрад, становится холодно. Сперва барон не понимает, что именно не так в картине его мировоззрения. Вроде все ж нормально, вот и его подземелье, вот и два узника – девушка и беглый. Вот только они должны быть к стене кандалами пристегнуты, а они в углу сидят и о чем-то говорят между собой, и руки у беглого светятся!

– Пресвятая Дева Александра! Колдун! – дергается за спиной сержант и он слышит тихое «вшууу» – этот звук ни с чем не перепутаешь, так звучит сталь клинка, когда его из ножен извлекают.

– Добрый вечер, господин барон – говорит девушка, поднимая свой взгляд и он видит, что ее глаза – светятся в темноте, как у кошки, отражая свет факела. Беглый, что сидит рядом (а должен был висеть в кандалах!) – тут же стряхивает свет с кончиков своих пальцев, гасит огоньки и выпрямляет спину.

– Ого! – говорит барон, у него в голове стремительно мелькают мысли. Колдун! Нет, не колдун этот беглый – у него же свет на пальцах был, значит все же магикус. Вот же хитрожопый, потому и идет совсем один в Лесу и никого не боится и одна девка слабоумная у него в товарищах – потому что магикус. Наверное высокого ранга, раз уж Магнус Ио его не распознал, тот завсегда рад с коллегами по цеху поболтать… а ежели Магнус Ио его не распознал, то значит у них разница в уровнях больше чем на три ранга должна быть… это что же получается, беглый у нас – магистр первой или второй степени, али вовсе – архимаг⁈

– Ну и ну – говорит он, чувствуя, что внутри у него вспыхивает огонек надежды. Архимаг! У него в подвале! Глядишь и продержимся против Орды, все же смотрит за ним Бог Император, своим всевидящим оком! Тут главное – уговорить его. В ножки упасть, если потребно. И конечно, никто его девку трогать не будет, тут он и сам может кого хочет выбрать… даже сержанта, если на то пошло.

– А я, честно говоря, вас снимать пришел. – кряхтя присаживается на скамейку барон и поворачивается к сержанту: – убери ты эту железку заточенную, дурень, еще порежешься. Не видишь – гости у нас важные. Руки не затекли? Не хотите вина, у меня и лирийское осталось… немного совсем. Мальвазия опять-таки. Столичные «Виноградные грозди», да только его тут кисляком называем. Медовуха есть, много медовухи. Ежели господин волшебник пожелает – то и девок каких найдем. Марженка та еще штучка и бедра у нее широкие и улыбается как деньгой одарила. Не пожалеете.

– Э… – говорит беглый магикус и кидает быстрый взгляд на свою девку. Он напряжен и насторожен, а это барону не нравится. Напряженный магикус в его подземелье – это плохо.

– Да не собирался я вас инквизиции сдавать – признается он: – шуточка была. Да, дурная. Вот, думал, посидите две-три свечи и… а тут нашествие, вот мы и задержались. Понимаю, что не шутят так с гостями, ну вы уж простите дурня. Честно говоря, все равно преступление вы совершили, когда Старую Молнию убили…