Текст книги "Митридат"

Автор книги: Виталий Гладкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 35 страниц)

ГЛАВА 10

Мы оставили ристалище, когда над гипподромом подобно горному обвалу громыхнула первая сшибка поединщиков. Некоторое время из-за пыли, поднятой копытами коней, зрители не могли толком разобрать, чей верх. На вскоре бойцы, как было согласовано ранее, разбились на пары и разъехались в стороны, и взору пантикапейцев предстала такая ожесточённая и яростная рубка, которую просто трудно описать обычными словами. Звериный рёв, вырывающийся из глотки Варгадака, грохот железа о щиты, неистовое ржание и визг ошалевших жеребцов – весь этот ужасающий ураган звуков обрушился на затаивших дыхание зрителей с таким напором, что некоторые степенные матроны и слабонервные девицы даже потеряли сознание. Впрочем, если честно, то ненадолго – нюхательная соль и подогретое вино с пряностями возвратили их к действительности настолько быстро, что эту извинительную слабость успели заметить лишь слуги; отцам же и попечителям добропорядочных семейств, как вы, надеюсь, понимаете, было не до этого – их глаза приковала арена.

Варгадак бил по щиту Митридата булавой, как кузнец молотом по наковальне – методично и неустанно. Понтийский царевич только морщился от сильных сотрясений и изредка отвечал молниеносными выпадами акинака, целясь в солнечное сплетение противника. Он, конечно, знал, что колющим ударом пронзить защитное облачение языга невозможно; но упорный юноша преследовал несколько иную цель, помня уговор с Савмаком – ему нужно было сбить дыхание неуёмного богатыря. Варгадак только крякал, когда остриё клинка царевича высекало искры из его брони, но защититься нужным образом не желал, надеясь на свою бычью силу и железные мышцы.

У Ардабевриса дела обстояли похуже. Подхлёстываемый сознанием того, что за ним наблюдают глаза любимой, юноша неистово рубился двумя акинаками, что само по себе ставило в тупик даже такого столь искушённого воина, как алан – «двурукие» бойцы всегда были редкостью среди воинов и скифских и сарматских племён. Таких искусных удальцов могла остановить лишь калёная стрела, но, увы, лук Ардабевриса спокойно лежал у ног его оруженосца вместе с колчаном. Меч алана был длиннее акинаков Савмака, но это обстоятельство никак не отражалось на течении поединка: юноша носился на саврасом вокруг Ардабевриса словно сверкающий вихрь, а сармат едва успевал поворачивать своего коня и отмахиваться от острых железных жал, казалось, порождаемых жёлтой пылью гипподрома в невероятных количествах и со всех сторон.

Но вот вконец освирепевший Варгадак, которому надоело считать весьма болезненные синяки под рёбрами, поднял коня на дыбы и обрушил на Митридата удар такой силы, что великолепный щит знаменитых эллинских мастеров рассыпался, будто его изготовили из деревянных дощечек. Воодушевлённый многообещающим выпадом, языг торжествующе захохотал, считая противника совершенно беззащитным перед его устрашающей булавою. Потрясая ею над головой, он вскричал:

– Ну теперь держись, щенок! Не бойся, я постараюсь сохранить твой череп в целости. Мне из него сделают отменную чашу для вина. Ха-ха-ха!

Швырнув на землю остатки изуродованного щита, Митридат хладнокровно перебросил акинак в левую руку, а правой достал из петли у пояса кистень. С нескрываемым презрением наблюдая за приготовлениями юноши, Варгадак стегнул своего жеребца, широкогрудого тяжеловеса, и с волчьим воем, всполошившим лошадей у коновязи, ринулся на Митридата с явным намерением покончить с ним одним ударом.

Молниеносный замах понтийского царевича застал языга врасплох; в какое-то мгновение Варгадаку показалось, что щит стал раз в десять тяжелее, и он едва не выронил его под копыта жалобно заржавшего жеребца – второй удар железным шаром кистеня пришёлся в бронзовый налобник коня. Чудом сохранив равновесие, сармат поторопился отвернуть в сторону и какое-то время, ошеломлённый и удивлённый, вяло изображал готовность продолжить поединок, понуканиями и уговорами стараясь успокоить бедное животное, которое никак не могло оправиться от столь жестокого и страшного по силе удара.

Наконец повезло и Ардабеврису: отражая очередной наскок Савмака, ему удалось копьевидным умбоном щита ранить юношу, не защищённого ничем, кроме двух акинаков, в правое предплечье. Царевич продолжал сражаться, как ни в чём не бывало, словно не чувствуя боли, но обильно кровоточащая рана всё-таки вскоре заставила его бросить один из акинаков в ножны и достать притороченный к спине щит. Теперь противники поменялись ролями: Ардабеврис нападал, а юный скиф защищался, стараясь разными уловками ослабить рубящие удары сармата, отдающие пронзительной болью в напряжённых мышцах. Но это ему плохо удавалось: бывалый воин, участник многих сражений, Ардабеврис усиливал натиск. Так разъярённый тигр, от которого ускользнула раненая добыча, мчится по запаху крови убегающей жертвы, не выбирая дороги, напролом, желая только одного – догнать и погрузить клыки в живую трепещущую плоть.

Теперь проявились все достоинства длинного сарматского меча перед акинаком, больше пригодным для схватки в пешем строю. Проклиная обильный пот, разъедающий глаза, Ардабеврис, тем не менее, не давал себе передышки, рубился, словно одержимый, пытаясь измотать раненого юношу. Щит Савмака лохматился исполосованной кожей, пластины панциря погнулись, и только пододетая под него кольчуга всё ещё предохраняла покрытое синяками и ссадинами тело царевича от последнего, разящего выпада. Чувствуя, как вместе с кровью из раны уходят силы, Савмак в неистовом порыве налетел на уже предвкушающего победу алана, и каким-то немыслимым образом сумел найти замаскированные застёжки панциря противника и воткнуть в едва заметную щель клинок акинака.

Однако это ранение подействовало на Ардабевриса как комариный укус на медведя: меч, скользнув по рёбрам, всего лишь порезал кожу. Вызывающе захохотав, сармат макнул пальцы в кровь и, сняв шлем, облизал их, злобно скалясь и рыча, будто волк.

Силы оставляли юношу. Словно в тумане он увидел, как Ардабеврис не торопясь вложил меч в ножны и взял в руки топор. Перекинув щит за спину, алан деловито поплевал в ладони, как дровосек перед началом работы, повертел оружием над головой, приноравливаясь, и поднял в галоп нетерпеливо храпящего жеребца. У коня сармата тоже были свои счёты с саврасым Савмака – каменной твёрдости копыта недавнего дикаря не раз и не два испытали на прочность его чешуйчатое облачение.

Уже не надеясь ни на что, юноша со стоицизмом истинного варвара закрылся щитом и отрешённо затянул севшим голосом древнюю воинскую песнь. Лишь саврасый, не догадываясь о состоянии хозяина, слегка присел на задние ноги, готовясь достойно встретить неистового в злобе жеребца. Глаза саврасого метали огонь, а мягкие бархатистые губы растянулись в свирепом оскале, обнажая крепкие зубы, готовые рвать, кусать, дробить всё, что угодно.

И удар не заставил себя долго ждать. Топор с хрустом прогрыз в щите брешь и застрял; но это обстоятельство, весьма неприятное для Ардабевриса, будь юноша при силе, и в полном здравии, теперь никак не повлияло на участь Савмака – теряя сознание, царевич выпустил из слабеющей руки акинак и рухнул на землю, едва не завалив сармата, из-за чего тому пришлось выпустить рукоять грозного оружия. Едва избежав увечья от копыт саврасого, алан отъехал на безопасное расстояние и, потрясая руками, три раза прокричал победный клич сарматов. Ответом ему была гробовая тишина гипподрома, прерываемая лишь бряцанием оружия двух других поединщиков, всё ещё выясняющих отношения.

– Собаки! – прохрипел раздосадованный алан на сарматском языке. – Даже враги приветствуют победителя, если бой был честный и на равных. Тьху! – сплюнул он, смахивая ладонью обильный пот с разгорячённого лица. – И эти люди считают нас варварами… – Ардабеврис посмотрел на поверженного Савмака. – Жаль, что я не могу добить тебя, скифский перевёртыш. Ну да ладно, отыграюсь на другом, – с этими словами он одел шлем и, понукая коня, бросился на подмогу Варгадаку.

Митридат, краем глаза увидев распростёртого на земле Савмака (к нему уже спешили его товарищи-гиппотоксоты, чтобы унести юношу подальше от копыт лошадей сражающихся), только крякнул удручённо – такого исхода он не ожидал. Пора было прекращать игру в кошки-мышки, затеянную им с порядком уставшим Варгадаком. Словно проснувшись, Митридат зычным голосом прокричал боевой клич понтийских гоплитов и с остервенением, будто в него вселились все чудища аида, накинулся на языга. Ошарашенный таким натиском Варгадак попытался прикрыться остатками щита, но беспощадный кистень уже вгрызался шипами в его шлем. Последнее, что увидел сарматский воин, перед тем, как погрузиться в беспамятство, были бешённые глаза Митридата и пламенеющее предзакатное небо, почему-то вращающееся, будто колесо быстро мчащейся повозки.

Ардабеврис опоздал с помощью на какое-то мгновение. В запале он так и не успел заметить, каким оружием был сражён его товарищ, а потому поначалу просто опешил, этим самым предоставив Митридату возможность занять хорошую оборонительную позицию. Пока сарматы вытаскивали едва не волоком тяжеленного Варгадака за пределы ристалища, алан оценивающим взглядом окинул внушительную фигуру нового соперника. И тут же пожалел, что так неосмотрительно оставил топор в щите Савмака – победитель Варгадака, отменного, неустрашимого бойца, был, конечно же, незаурядным воином.

Заметив нерешительность Ардабевриса и поняв её причину, понтийский царевич с пренебрежительной улыбкой бросил кистень на землю, оставив только меч и кинжал, как и у противника. Правда у Митридата уже не было щита, но, похоже, это мало волновало богатыря, несмотря на взорвавшихся криками зрителей, поначалу бурно приветствовавших его победу, а теперь не менее яростно оравших, советуя поднять щит.

– Какое им дело до того, помру я или выживу? – с горечью в голосе спросил у самого себя Митридат. – О, боги, до чего жалки эти людишки! Их ведь волнует не то, что может пролиться моя кровь, и оборвётся ещё одна жизненная нить, а всего лишь престиж Пантикапея и возможность подольше наслаждаться смертоубийством. Но я постараюсь некоторых разочаровать…

Приободрившийся Ардабеврис, только теперь заметивший, что у Митридата нет щита, тронул поводья и, понукая коня зычными воплями, поскакал на юношу, размахивая мечом. Однако, в его с виду яростном стремлении смять и повергнуть противника проницательный наблюдатель мог бы заметить некоторую скованность и опаску. Даже жеребец алана, свирепый вороной аргамак, почувствовав настроение хозяина, бежал не так ходко, больше повинуясь узде, нежели выработанной годами тренировок привычке побыстрее сблизиться с конём противника, чтобы пустить в ход копыта и зубы, не обращая внимания на раны и боль в чутких ушах от грохота и лязга оружия над головой.

Митридат взял с места в карьер несколько позже Ардабевриса, но он, похоже, не очень и спешил. Его конь был похож на жеребца Варгадака – такой же мощный широкогрудый полукровка, сын вольных степных просторов, – но изящные стройные ноги скакуна указывали на редкую прыть. Этого игреневого красавца присмотрел для Митридата на торжище сам Савмак. Он же его и объездил. К сожалению, конь оказался слишком мирным, его невозможно было заставить наносить увечья себе подобным, но этот недостаток (с точки зрения воина) с лихвой окупался невероятной способностью жеребца чувствовать малейшие движения ног наездника, которыми обычно управляли конём во время боя. Даже Савмак дивился этому – временами казалось, что игреневый понимает мысли Митридата и даже опережает его желания.

Алан увидел порхающую в воздухе металлическую рыбину чересчур поздно. Он даже не заметил, когда Митридат достал из ножен паразонион, а мощный кистевой бросок ему показался просто отвлекающим внимание жестом. Всё, что успел сделать сармат, так это подставить щит, жалобно задребезжавший, когда хорошо калёное широкое лезвие ножа вонзилось в него едва не по рукоять, пробив насквозь. На какое-то мгновение Ардабеврис потерял противника из виду – в это время Митридат, держась за ремни седла-потника, по-скифски сполз на лошадиный бок; этому приёму его научил Савмак. А когда опешивший сармат поторопился опустить щит, могучая рука понтийского царевича, обхватив за талию, смела его с крупа вороного скакуна.

Дальнейшее показалось Ардабеврису дурным сном: ловким движением обезоружив его, юноша поднял алана над головой и под восхищенный рёв зрителей сделал круг по гипподрому. Затем, подъехав к скамье, где сидел уже несколько повеселевший царь Перисад, он мощным броском вогнал полуобезумевшего от бессильной ярости и стыда Ардабевриса едва не по самые плечи в рыхлую по краям песчаную подсыпку ристалища. Алан потерял сознание, что и спасло его от новых душевных мук, в особенности когда полномочного посла союза сарматов выкапывали из земли, словно созревшую репу.

Отсалютовав мечом, Митридат поторопился к Савмаку, лежащему на толстой войлочной кошме неподалёку от коновязи, кстати, по соседству с Варгадаком. Но, приблизившись, широко улыбнулся и отвернул в сторону – похоже, в его помощи и участии юный скиф уже не нуждался. Над ним хлопотали две женщины; одна из них была Анея, а вторую, несмотря на её длинный плащ с капюшоном, скрывающим лицо, Митридат мог бы узнать по грациозной осанке на любом расстоянии: прекрасная Ксено, стоя на коленях, поила пришедшего в себя Савмака подогретым вином, с нескрываемой тревогой поглядывая на повязку, сквозь которую проступала кровь.

Мудро рассудив, что теперь не худо бы и перекусить, Митридат, приветственно помахав рукой беснующимся от восторга пантикапейцам, слез с коня, которого верный Гордий тут же укутал попоной, словно новорождённого младенца, снял шлем и неторопливо зашагал в ближайшую харчевню.

«О, Юпитер и все боги олимпийские! Неужели?!» – так шептал поражённый Авл Порций Туберон, когда богатырь-поединщик в персидских одеждах поверг Ардабевриса. Однако, вовсе не блистательный финал кровавого игрища поразил римского агента до глубины души – Туберон узнал в сложенном словно Геркулес воине понтийского царевича. Будучи не в состоянии поверить в такую невероятную удачу, Авл Порций даже не осмелился подобраться к юноше поближе, боясь спугнуть до сих пор ускользавшую от него жертву.

– Это он, он, клянусь Анубисом и Гекатой! – шипел рядом, как змея, которой прищемили хвост, Оронт.

Перс был вне себя от обуревавшей его дикой злобы – ведь ему уже приходилось видеть этого юношу. И он его не узнал. Он, лучшая из лучших ищеек Понта! Аид и Тартар!!! Уязвлённый Оронт мысленно поклялся, что он лично отправит юного царевича к Харону. Представив, как под его ножом захрустят шейные позвонки Митридата, заместитель начальника следствия с такой силой сжал кулаки, что ногтями поранил кожу.

– Иди за ним, – приказал Туберон, не отрывающий взгляда от удаляющегося царевича. – И если ты его упустишь и в этот раз, я по капле выцежу всю твою кровь, а затем брошу в яму со змеями. Иди!

– Ну уж нет… – прорычал Оронт, облизывая кровоточащую ладонь. – Теперь уже точно – или я, или он…

Перс поторопился смешаться с толпой, оживлённо обсуждающей перипетии поединка.

Авл Порций, немного успокоившись, подумал: «Да, прав был Марк Эмилий Скавр, трижды прав… Нужно было задушить волчонка ещё в логове. Теперь у него выросли клыки, да какие, – вспомнил он, что сделал Митридат с Ардабеврисом. – Опоздали… И если нам не удастся совершить задуманное здесь, на Боспоре, то царевич возвратился в Понт и сядет на трон. Помешать ему будет невозможно. И тогда Риму придётся готовиться к большой войне – Митридат никогда не простит нам содеяного с его отцом. Подкупить, обмануть, улестить – все эти способы не годятся. Он хитёр, очень хитёр, и не по годам мудр. Столько лет скрываться и где – под носом у наших ищеек. О, боги, как я хочу сейчас оказаться на своей вилле! Чтобы больше никогда не видеть ни вонючих варваров, ни греческих кастратов, способных лишь предаваться усладам, противных истинному квириту. Я уже стар… Всё надоело, опостылело…»

Вечер упал на Пантикапей внезапно и принёс с собой мокрый снег. Но шум на улицах столицы Боспора не стихал до полуночи. Везде горели факелы, а в казармах разожгли костры; над ними румянились бычьи туши – все праздновали славную победу пантикапейских воинов над сарматами на ристалище, хотя, строго говоря, Митридат имел к городу весьма отдалённое отношение и не служил в царской хилии. Но народ должен иметь хоть какую-нибудь отдушину в той нелёгкой борьбе за выживание, которая длилась уже не один год, – мудро рассудили старейшины; они и уговорили Перисада открыть по такому нечаянному и радостному случаю закрома и винные подвалы.

Город гулял, а главный виновник торжества Митридат Дионис крепко спал, охраняемый верным Гордием. И ему снилась Синопа.

ГЛАВА 11

Весна пришла ранняя и пронеслась над Таврикой как стриж в голубом небе – стремительно и незаметно для глаз. Море нагрелось быстро и порадовало рыбаков богатыми уловами. Засолочные ванны уже были полны, а косяки продолжали идти на нерест в Меотиду через Боспор Киммерийский так густо, что мореплавателям казалось, будто их суда скользят не по ласковым бирюзовым волнам, а по лоснящимся от жира рыбьим спинкам.

Савмак уже выздоровел, его рана затянулась, и теперь он скучал в полном одиночестве, если не считать компании старого морского волка, сторожившего «Алкион». Но тот был трезвым настолько редко, что юноша уже и забыл когда. А потому, слушая бессвязную болтовню пирата и греясь на солнышке, Савмак мечтал о встрече с друзьями, Таруласом, Руфусом и Пилумном, которых до сих пор носила нелёгкая где-то там, за серебрящейся лентой пролива.

Единственным его утешением была Ксено. Но их тайные встречи случались так редко, а время летело так быстро, что иногда они казались влюблённому юноше весенним сном.

Несколько раз он посещал и моления почитателей Гелиоса. Ему, варвару до мозга костей, пусть и немало повидавшему на своём, ещё коротком, веку, не очень верилось в прекрасное общество, где не будет ни рабов ни господ, о чём страстно вещал жрец Гелианакс. Но старый бунтовщик и заговорщик был с ним терпелив, ласков и настойчив. Он понимал, что душа юноши пока в смятении, и его главной задачей было не торопясь, исподволь, направить мысли и поступки Савмака в нужное гелиополитам русло. Гелианакс очень надеялся на юного царевича, наследника боспорского престола. Будучи великим провидцем, жрец бога солнца предрекал Савмаку незаурядное будущее. И в том далёком далёке он хотел быть рядом с юношей, осенённым золотой короной Гелиоса.

После победы на ристалище Митридат, неожиданно для всех, исчез, затаился, что вызвало разные кривотолки среди почтенных граждан Пантикапея. Конечно же, он никому не мог рассказать о зарезанных Гордием двух персидских соглядатаях, следивших за царевичем денно и нощно. А потому, укрывшись в одной из усадеб царя Перисада, как посоветовал ему осторожный Гордий, он с нетерпением ждал новых вестей из Понта, даже не помышляя о своей любимой охотничьей забаве.

И вот долгожданный гонец прибыл. Он постучался в прочные ворота усадьбы-крепости ранним утром, и пока царские слуги выясняли у его попутчиков, кто, зачем и почему, гонец с неподдельным интересом рассматривал каменные стены убежища Митридата, мысленно прикидывая, как их можно одолеть с наименьшими потерями.

Его встретил Гордий, предусмотрительно приказав спрятавшейся охране, состоящей из миксэллинов, в случае чего спускать тетивы луков без малейшего промедления.

– Кого я вижу! – не без некоторой иронии улыбнулся гонец при виде настороженного Гордия. – Верный слуга своего великого хозяина. Будь добр, прикажи им опустить луки, а не то мои орлы могут неправильно истолковать такое горячее гостеприимство, – он небрежно указал на хозяйские постройки, где таились стрелки.

Гонец был смугл, белозуб и порывист в движениях. Под его богатым и пёстрым восточным плащом Гордий заметил панцирь и набор всевозможного оружия – кривой нож, метательный топорик, два меча и кистень. Спутники гонца – их было около десятка – при последних словах своего господина с удивительным проворством и слаженностью окружили его полукольцом и закрыли щитами.

– Стоп, стоп! – властно вскинул он правицу. – Здесь друзья. Не так ли, Гордий?

Теперь и оруженосец Митридата узнал прибывшего. Натянуто улыбнувшись, он любезно пропустил гонца вперёд, в комнаты, а его охране строго приказал:

– Ждите здесь. Пока готовится еда, утолите жажду… – он подал знак, и из глубины двора к воинам просеменила немолодая женщина с бурдюком и чашей в руках.

Переглянувшись, они недовольно заворчали и вознамерились последовать за господином, но тут раздался и его звонкий голос:

– Выполнять! И накормите коней…

При виде улыбающегося гонца Митридат порывисто вскочил и поспешил навстречу:

– Селевк?! Какими судьбами?

– О, мой господин, долго рассказывать…

– Я рад тебя видеть, Селевк, – с неподдельной искренностью обнял его Митридат. – Присаживайся.

– Благодарю, мой господин, – растроганно ответил Селевк, но приглашением не воспользовался. – Прошу простить меня, но вначале дело, а уж потом… – он сверкнул белозубой улыбкой. – Я ведь полномочный посланник, – с этими словами пират достал из кожаного мешочка пергаментный свиток и с глубоким поклоном протянул его царевичу.

Митридат дрожащими руками нетерпеливо сорвал печати и углубился в чтение. Закончив, он некоторое время стоял, закрыв глаза. Свершилось… О, боги, свершилось! Пришло его время…

– Не знаю, как и благодарить тебя, мой Селевк, за эти новости, – справившись с волнением, ласково обратился Митридат к пирату. – А теперь садись и рассказывай. Вина! – приказал он притаившемуся за дверью Гордию.

– Провинции уже очищены и от римлян и от сторонников царицы. Синопа в осаде – прибыли наконец и наёмники с Крита. Все ждут тебя, басилевс, – снова поклонился Селевк.

– Я всегда буду помнить, кто мне принёс такие добрые вести, – поднимая наполненную Гордием чашу, величаво сказал Митридат Дионис. – За тебя, мой друг.

– И за тебя, мой повелитель.

Они выпили не спеша, в благоговейной тишине. Обычно хмурое тёмное лицо Гордия, стоящего позади Митридата, озарила торжествующая улыбка: его господин – басилевс!

– Однако, мой повелитель, я должен сказать, что мне уже заплачено за роль гонца, – лукавые искорки сверкнули в глазах пирата, как летний звездопад. – И неплохо.

– Ты неисправим, Селевк, – рассмеялся Митридат.

– Уж такое у меня ремесло, – развёл руками пират. – Иначе мои люди не поняли бы своего предводителя – чересчур много опасностей у берегов Таврики, а у них дома семьи, и их нужно кормить.

– Понимаю, – серьёзно ответил Митридат. – И даю слово, что в Понте я заплачу им вдвое больше. Гордий! Собираться!

– Но, господин, завтрак…

– В аид всю жратву! Подкрепимся в Пантикапее. И – в путь!

– Мой миопарон ждёт тебя в гавани, – Селевк налил себе ещё одну чашу. – А эскадра поджидает в открытом море. Мне, знаешь ли, не хотелось дразнить без нужды боспорского наварха, у которого есть ко мне, скажем так, кое-какие претензии…

Селевк и Митридат посмотрели друг другу в глаза и заразительно рассмеялись.

Сборы оказались более долгими, чем хотелось юноше, и небольшая кавалькада всадников покинула гостеприимную усадьбу перед обедом. Степь уже покрылась изумрудной зеленью, а над головами сияло по-весеннему яркое, умытое росой солнце. Голубоватая туманная дымка всё ещё витала над яругами, но горизонт был чист и прозрачен…

Заросшая колючим кустарником балка подходила к дороге почти вплотную. И только человек, хорошо знакомый со скифской равниной, мог догадываться, что неглубокая с виду ложбина, где вроде и зайцу негде спрятаться, на самом деле представляла собой весьма обширный провал в земле со склонами где круче, а где положе, зализанными беспощадным временем.

Балка полнилась людьми. Правда, неопытный глаз вряд ли мог заметить их, настолько тщательно они замаскировались.

Это были разбойники Фата. Переждав зиму в Пантикапее, кровожадный убийца и грабитель вновь собрал своих присных и отправился на бандитский промысел. Обычно он избегал появляться вблизи столицы Боспора, но некое обстоятельство, сулившее ему немалую выгоду, заставило Фата привести своих разбойников в эту балку и терпеливо ждать несколько дней. И этим, как считал главарь разбойников, счастливым случаем был Оронт; с ним Фат познакомился в Пантикапее и однажды перс выручил его, выкупив у ночной стражи за немалые деньги. Как ни странно, но некое подобие благодарности не было чуждо огрубевшей в разбоях душе Фата.

Оронт лежал среди сухостоя, уже опушённого снизу нарождающейся зеленью, как на иголках: его следопыт наконец дал знак, что Митридат покинул своё убежище и направляется к западне, загодя устроенной персом. Оронт умел ждать – это свойство характера являлось неотъемлемой частью его должности, а уж в том, что касалось сыска, равных ему было мало. Если раньше охоту на Митридата он воспринимал всего лишь как очередное служебное задание, то теперь, после стольких неудач, особенно последней, когда кто-то отправил его лучших подручных в мир иной, Оронт стал считать эту охоту делом сугубо личным.

Гордию была не по душе поспешность, с которой его господин отправился в Пантикапей. Он не верил никому, а в особенности большому хитрецу пирату Селевку. Потому Гордий, втайне от Митридата, приказал лохагу миксэллинов незаметно окружить юношу таким образом, чтобы перекрыть все стороны, откуда только можно было ожидать предательского нападения.

Балка не понравилась Гордию сразу, как только он её увидел. Уж больно тихо было среди казалось уснувших зарослей. Почему-то исчезла степная живность, сновавшая на протяжении всего пути по дороге, а хлопотавшие над постройкой гнёзд птицы, которых в этих местах весной водилось видимо-невидимо, летали где угодно, только не над очень привлекательным с их точки зрения местом, каким являлись хорошо защищённые от степных хищников и сильных ветров колючие кустарники.

Оруженосец Митридата подстегнул коня и, как бы невзначай, закрыл юношу своим телом со стороны балки, а затем выразительно посмотрел на скачущего неподалёку лохага. Тот понял сразу, и, не мешкая, подал условный сигнал миксэллинам, и до этого внимательным и настороженным. Пираты, ехавшие позади, опасности не чуяли, но непривычная обстановка степных просторов, столь отличная от знакомого им с детства моря, держала их в постоянном напряжении.

Оронт, заметив манёвр Гордия, злобно выругался. Он ни в коей мере не предполагал, что оруженосец мог заметить засаду, но теперь его лучшим стрелкам было весьма сложно попасть в прикрытого слугой царевича. Однако всё равно нужно было начинать, и Оронт подал условный знак Фату…

Дождь стрел и дикий вой со стороны балки не застал врасплох опытных воинов охраны. Не зная количества разбойников, они не рискнули ответить, а, закрыв щитами Митридата, стали нахлёстывать коней, чтобы побыстрее оставить опасное место. Потери были только среди пиратов – двое из них навсегда остались на скифской равнине, на что Селевк ответил стоном, перешедшим в вопль ненависти. Но Оронт предусмотрел и такой поворот событий. Когда всем уже казалось, что опасность позади, навстречу им, горяча нагайками мохноногих полудикарей, выметнулась лава, ощетинившаяся дротиками. Дорога на Пантикапей была закрыта.

Гордий в отчаянии оглянулся – и до скрежета стиснул зубы. Позади, там, где балка упиралась в дорогу, из кустарников, проклиная рвущие одежду колючки, хлынули неистово орущие разбойники. Митридата окружили по всем канонам воинского искусства.

Однако будущий басилевс Понта остался на удивление спокойным и уравновешенным. Казалось, что его даже забавляли беснующиеся бандиты, спешившие побыстрее схлестнуться врукопашную. Неторопливо надев шлем, он подал команду, и миксэллины, отменные стрелки, ещё не растерявшие вошедших в кровь и плоть вековых навыков, стали опорожнять колчаны с такой невероятной быстротой, что нападавшие, многие из которых уже успели ощутить точность прицела пантикапейских воинов на своей шкуре, опешили, и стали поворачивать коней вспять. Но тут раздался зычный голос Фата – а бандиты боялись своего главаря больше любой, даже смертельной опасности, – и они вновь ринулись на окружённых путников.

Закипела сеча. Не столь искушённые, как их противники, в подобных сражениях, где воинское мастерство имеет очень большое значение, разбойники пытались взять не умением, а количеством. Но и гоплиты, и пираты сражались стойко, и каждый из них в бою стоил по меньшей мере двух-трёх бандитов.

Самая жестокая рубка завязалась возле Митридата, Селевка и Гордия, образовавших тесный круг. Кистень юноши крушил щиты и шлемы разбойников, кривые мечи Селевка порхали как молнии, а топор слуги валил на землю подручных Фата вместе с лошадьми.

Но, несмотря на стойкость и великолепную воинскую выучку, перевес в схватке постепенно клонился на сторону бандитов. Уже пали почти все миксэллины, из пиратов осталось на ногах не более четверых, а разбойничья свора, невзирая на страшные потери, всё кружила и кружила возле предполагаемой добычи, словно оголодавшее воронье.

В запале битвы никто из сражающихся не заметил, как из глубины степи к месту схватки мчали всадники такого дикого облика, что казались исчадиями аида. Их воинское облачение было грубым и неказистым с виду – кожаные шлемы, панцири из роговых чешуек, деревянные щиты, для большей прочности окованные срезами лошадиных копыт, и вместо мечей дубины, утыканные острыми осколками кремня. Единственным оружием, достойным особого внимания и уважения, были у этих дикарей длинные копья с толстыми древками, широкие железные наконечники которых выглядели устрашающе. Впереди этой орды скакали, судя по одежде, три эллинских гоплита; двое из них поражали богатырской статью.

Это были наши друзья – Тарулас, Пилумн и Руфус. Набрав, наконец, нужное количество волонтёров среди племенного объединения аспургиан, они возвращались в Пантикапей. Переводчик и проводник, тоже аспургианин-ветеран, прослуживший на Боспоре лет десять, подсказал наиболее удобное место для переправы почти в месте слияния Боспора Киммерийского с Меотидой, где плотные залежи намытого песка образовали мелководные косы, в которых не застревали копыта коней. Оттуда, конечно, было дальше до столицы, но ленивому Пилумну до смерти не хотелось болтаться в воде пролива; он предпочитал надёжную земную твердь, тем более, что степь изобиловала дичью, а голос желудка наш бродяга считал самым веским и разумным доводом в пользу своего каприза.