Текст книги "Митридат"

Автор книги: Виталий Гладкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 35 страниц)

ГЛАВА 9

А как поживает наш общий знакомый, достопочтенный Авл Порций Туберон? Чересчур бурные и волнующие события, случившиеся по прибытию сарматского посольства в Пантикапей, как-то заслонили от нашего взора деяния римского агента, конечно же, вовсе не собиравшегося всё это время пребывать в неге и бездействии, наслаждаясь чистым морским воздухом и видом на безмятежный Понт Евксинский, сонно ворочающий нескончаемые водные валы. Поэтому оставим ненадолго звенящее доспехами ристалище, и перенесёмся в одно из тех мрачных и небезопасных для простого гражданина Пантикапея мест неподалёку от гавани, где нашёл себе пристанище осторожный и предусмотрительный Оронт.

Комната поражала запущенностью и пустотой. Только под одной из глинобитных стен на охапке сена валялись барсучьи шкуры и замызганная кожаная подушка – судя по всему, спальное ложе заместителя начальника следствия Понтийского царства. Авл Порций, мрачный и задумчивый, сидел на колченогом дифре с поломанной спинкой; напротив него на деревянном чурбаке примостился Оронт, при свете коптилки просматривающий какие-то записи. В комнате витал стойкий запах пропитанной лошадиным потом сбруи и человеческих нечистот. Похоже, что римский агент и его подручный кого-то ждали.

Наконец скособоченная дверь скрипнула, отворилась, и на пороге появились подчинённые Оронта – два перса с отталкивающей внешностью садистов и палачей. Они поддерживали под руки Макробия, помертвевшего от страха. Ночью его вытащили из тёплой постели и, закутав в попону, доставили в Пантикапей. После бешеной скачки купец едва не отдал богу душу, и только горячая купель и чаша подогретого вина с пряностями помогли ему вернуться в состояние, граничащее с безумием. Он что-то бормотал, брызгая слюной, и таращил помертвевшие глаза на огонёк масляного светильника.

– Так-так-так… – с удовлетворением протянул Туберон. – А вот и мы. С прибытием, Макробий! Давненько не виделись.

Однако его обращение осталось безответным – Макробий только вздрогнул и закатил глаза под лоб.

– Принесите жаровню с углями! – резко приказал Оронт персам. – Мы его сейчас немного подогреем, чтобы пришёл в себя, – с гнусной улыбкой обратился он к Туберону.

– Не торопись, – с осуждением посмотрел на него Авл Порций. – Это всегда успеется. Надеюсь, что мы договоримся без твоих штучек. Лучше пусть подадут ему вина, да хорошего, покрепче. И какую-нибудь скамью.

Пожелания римского агента были исполнены немедленно. И вскоре наш бедный купец, которому едва не силком влили в горло чашу крепкого хиосского вина, мог самостоятельно сидеть на обгаженной голубиным помётом скамье со спинкой, невесть где отысканной пронырливым живодёрами Оронта. Жаровню тоже внесли, и теперь в комнате стало гораздо уютней и теплей от жарких, посверкивающих расплавленным золотом, древесных углей.

– Оклемался? – с неприятной усмешкой спросил Туберон, наблюдая, как лицо Макробия постепенно приобретает свой обычный пергаментно-желтоватый цвет.

– Ты?! – воскликнул купец и в невольном страхе замахал руками, будто отгоняя страшное видение.

– А то кто же? Успокойся, Макробий, ты среди друзей.

При этих словах Туберона лицо Оронта покривила злобная ухмылка. Многозначительно глядя на Макробия, он достал из перемётной сумы железные щипцы и сунул их в пылающие угли.

Не отводя взгляд от змеиных глаз Оронта, купец с трудом выговорил:

– Что… т-тебе… н-нужно?

– Вот так бы сразу, – благодушно отхлебнул Авл Порций глоток вина из чаши. – Мне сегодня недосуг тут тары-бары с тобой разводить, нужно спешить на воинскую потеху – она обещает быть весьма интересной. У меня к тебе несколько вопросов. Возможно, и не весьма приятных для твоей персоны, но, увы, дорогой мой Макробий, служба. И хочу напомнить, что ты, как и твой покорный слуга, – он церемонно поклонился, – граждане Рима. А это, знаешь ли, обязывает кое к чему.

– Говори, я слушаю, – собрав всё своё мужество, горбун пронзительно посмотрел на постную физиономию бывшего приятеля.

– Не встречался ли тебе где-нибудь в Таврике царевич Митридат? Это главный вопрос, и подумай хорошенько, прежде чем ответить, – с угрозой произнёс помрачневший Туберон.

– Нет, – коротко выпалил Макробий, смело выдержав испытующий взгляд Авла Порция.

– Верю, – с разочарованием сказал римский агент.– Очень похоже на правду. Ладно, второй вопрос: а не знаешь ли ты, где сейчас находится наш общий знакомый Рутилий?

По тому, как Авл Порций и Оронт обменялись молниеносными взглядами, всё ещё не утративший остроту ума и проницательности из-за вышеназванных перипетий Макробий понял, что им всё уже известно, и они просто испытывают его. Мысленно испросив у богов прощения за невольное предательство своих освободителей, он ответил почти без запинки:

– Знаю.

– Ну-ну, говори, я весь внимание.

– Когда ты меня предал пиратам-киликийцам, Рутилий помог мне обрести свободу, – с вызовом ответил купец.

– Кто старое помянет… – поморщился Туберон – для него эти воспоминания были как соль на открытую рану. – Обстоятельства, мой дорогой Макробий, иногда бывают выше всяческих благородных соображений. А как бы ты поступил на моём месте?

– Не знаю… – нахмурился Макробий, в глубине души сознавая правоту соотечественника.

– То-то и оно… Ладно, это всё детский лепет. Где Рутилий?

– В Пантикапее. По крайней мере был год назад. Я ссудил его деньгами и… – купец едва не проговорился, что он ещё и помог устроиться беглому бунтовщику на службу к царю Перисаду.

– Что – и? – взгляд римского агента, казалось, готов был пробуравить Макробия насквозь.

– И подарил воинское снаряжение, – отважно соврал Макробий, стараясь не выдать себя ни единым движением.

– Благодетель, – криво ухмыльнулся молчавший до сих пор Оронт.

– Опять-таки – обстоятельства, – назидательно изрёк Туберон, довольный покладистостью обычно строптивого купца.

Только теперь он до конца поверил Макробию – сведения, добытые Оронтом, полностью совпадали с признаниями купца. К счастью для горбуна, перс так и не раскопал, кто дал рекомендации Рутилию, Пилумну, Руфусу и Савмаку для поступления в царские хилии.

– И последнее, – на лице Туберона появилось слащавое выражение. – Ты тут заикнулся о деньгах, что ссудил этому клятвопреступнику Рутилию…

– Своему освободителю, – с вызовом перебил его Макробий.

– Не придирайся к словам. Смысл и так понятен. Так вот, дорогой мой Макробий, мы, знаешь ли, понесли некоторые затраты ради нашей знаменательной и долгожданной встречи. А поскольку ты, как истинный гражданин всемогущего Рима, обязан помогать соотечественникам в этих варварских краях и словом и делом, поэтому не грех тебе наши затраты – весьма солидные! – возместить. Не так ли?

Макробий уже давно понял, к чему они в конце концов придут, а потому лихорадочно пытался найти выход из западни, устроенной ему сладкоголосым «приятелем» с волчьим оскалом. Но, увы, даже его незаурядный практичный ум, изощрённый в разных коммерческих махинациях, был беспомощен против грубой силы и жестокости этих двух негодяев.

– К сожалению, мои дела сейчас в упадке, – сделал скорбную мину ростовщик. – Да и что можно иметь в этих нищих, полупустынных краях, где войны не прекращаются ни на один день?

– Не прибедняйся, старый скупердяй! – весело подмигнул ему Туберон, ожидавший нечто подобное – уж он-то достаточно хорошо знал невероятную прижимистость и жадность ростовщика. – На охрану тебе хватало, и с лихвой. Кстати, должен сказать, что теперь твои расходы сократятся – нанятые тобой каллатийцы уже больше не станут просить прибавки к жалованию, разве что оттуда… – он показал пальцем вниз.

Оронт злобно расхохотался. Не разжимая губ, засмеялись и персы, до сих пор безмолвными тенями таившиеся в тёмных углах комнаты.

– Сколько ты хочешь? – с отчаянностью обречённого прошепелявил горбун.

– Двадцать талантов серебром, – с грубой прямотой ответил Туберон – ему уже начал надоедать этот театр. – И как можно быстрее.

– В своём ли ты уме?! – поражённый в самое сердце, воскликнул Макробий. – Такой суммы я не видывал уже лет пять.

– А вот это уже твои заботы, – сказал Авл Порций, вставая. – Мне пора. Я оставлю тебя, чтобы не было скучно, вот с этими милыми созданиями, – смеясь, он ткнул пальцем в сторону низколобых подручных Оронта с неподвижными глазами хладнокровных убийц. – Когда они с тобой побеседуют, ты найдёшь и тридцать талантов. Но я не жаден, в отличие от тебя, а потому больше мне не требуется. Я уже говорил – всего лишь возместить убытки, не более. Так что думай, и побыстрее. Когда я вернусь, твои послания к собратьям по ремеслу, у которых ты держишь деньги, должны лежать на этом дифре. Письменные принадлежности тебе доставят в один момент. Пока, Макробий, – и, посмеиваясь, Туберон вместе с Оронтом вышли вон.

Помертвевший Макробий в каком-то оцепенении наблюдал за вяловато-размеренными движениями палачей. Негромко болтая о чём-то своём, они деловито подбросили углей в жаровню, затем достали ремни, чтобы привязать его к скамье, попутно поспорив о качестве местной кожи, не шедшей ни в какое сравнение с понтийской…

Всецело поглощённый ужасным созерцанием приготовлений к пытке, ростовщик, как и палачи, не заметил медленно отворяющейся двери. И только когда в комнате сверкнули акинаки, и раздались чуть слышные предсмертные хрипы персов, он увидел, что логово Оронта заполнили какие-то люди, безмолвные и безголовые. Впрочем, когда прошёл первый испуг, Макробий понял, что головы пришельцев скрыты под толстыми стёгаными шлемами-башлыками с прорезами для глаз, с нашитыми поверх прочной ткани металлическими чешуйками.

Один из них, видимо, предводитель, что-то коротко приказал на незнакомом Макробию языке и, сняв шлем, подошёл к ростовщику. На него глянули пронзительные чёрные глаза уже немолодго мужчины; лицо его было исполосовано шрамами.

– Не бойся, Макробий, мы пришли, чтобы освободить тебя.

– К-кто… в-вы? – пролепетал, заикаясь больше обычного, горбун.

– Просто друзья, – широко улыбнулся мужчина. – В своё время узнаешь. А теперь поторопись. Нам нужно покинуть это осиное гнездо как можно быстрее. Помогите ему, – заметив, что ростовщика не держат ноги, позвал он безмолвных воинов, обыскивающих пристанище Оронта и убитых палачей.

Будь на месте Макробия скифский царевич или Рутилий, они сразу бы узнали в предводителе Гелианакса, жреца бога Гелиоса. Но нашего бедного горбуна в этот момент мало интересовала персона незнакомца. Его мучил единственный вопрос: а не попал ли он из огня да в полымя? Видят боги, двадцать талантов серебром он бы ещё наскрёб, а вот сколько запросят эти?

Накинув на плечи Макробия тёплый плащ и напялив на голову шлем-башлык, воины едва не на руках потащили ростовщика по грязным извилистым закоулкам в только им известном направлении. Уже у выхода из этого зловонного лабиринта Макробий споткнулся о тело мёртвого перса, одного из его похитителей. Неподалёку, выпучив остекленевшие глаза в небесную синь, лежал ещё один бандит. И у того и у другого горло было захлёстнуто тонкой волосяной удавкой…

Туберон и Оронт подоспели на ристалище как раз вовремя: звонко загремели малые тимпаны, загудели рога, затем к ним тонкими голосками подключились флейты, и на арену, образованную тесно сгрудившимися пантикапейцами, выехали поединщики. От ристалища зрителей отделяла только тонкая цепь скифских гиппотоксотов, присевших на корточки, чтобы не мешать сидящим сзади счастливчикам созерцать невиданное доселе кровавое действо.

Распорядителем поединка царь назначил пантикапейского хилиарха, убелённого сединами ветерана, водившего фаланги боспорских гоплитов ещё на меотов и колхов. Выехав на середину гипподрома, хилиарх зычным голосом объявил:

– Слушайте все! По соглашению сражающиеся будут драться боевым оружием, которое каждый из них выбирает по своему усмотрению. За исключением дротиков и луков: их не должно быть вовсё, чтобы не поразить зрителей. Если поверженный воин запросит у противника пощады, поединок прекращается, – услышав, как среди сарматов раздались недовольные возгласы, он повысил голос: – Так решил сам царь, да будет век его долог и счастлив! А ежели кто из поединщиков решится нарушить это условие, то он умрёт немедля, – с этими словами хилиарх подал знак, и окружившие арену гиппотоксоты достали луки и стрелы. – Проверьте ещё раз снаряжение, и пусть боги решают ваши судьбы.

– Гром небесный и всеочищающий огонь! – сквозь зубы злобно выругался Ардабеврис. – Эти трусливые эллины всегда найдут лазейку, чтобы избежать гибели. Но, клянусь Священной Пантерой, такой возможности я этому сосунку не дам.

– А я своему – тем более, – выпятил внушительную грудь Варгадак, сжимая в правице огромную булаву, окованную острыми металлическими шипами.

– Умён, ах, умён царь Перисад, – в восхищении сказал Митридат. – Вот пример будущему правителю, достойный подражания.

– Значит, если тебя противник заставит нюхать пыль гипподрома, ты будешь уповать на царскую милость? – насмешливо поинтересовался Савмак.

– Ну ты сказал… – с неожиданным раздражением ответил ему понтийский царевич; но, посмотрев на хитрую улыбку скифа, рассмеялся: – Ладно, сдаюсь. Подловил ты меня, как мальчишку. Конечно же, нет. Если только боги не смутят мой разум.

– А сарматы – и подавно. Ты, как и царь, их просто не знаешь. Любой из сарматских воинов быстрее перережет себе глотку, чем сдастся на милость победителя. Иначе он опозорит весь свой род до пятого колена. Что гораздо страшнее любого увечья, уж не говоря о смерти, считающейся у них высшей наградой воину в этой жизни. Если он погиб на поле брани или в поединке, то ему обеспечено нескончаемое блаженство в заоблачных высях, у подножья трона прародителя сарматов.

– У вас тоже так?

– Почти, – просто ответил юный скиф и, нагнувшись к уху саврасого, стал что-то тихо нашёптывать, считая тему разговора исчерпанной.

– Да-а, – протянул озадаченный Митридат. – Пожалуй, нашим намерениям сбыться и впрямь не суждено. Ладно, – пожал он плечами, – чему быть – тому не миновать, – и с юношеской беззаботностью стал насвистывать легкомысленный мотив, недавно услышанный от Эрота.

Наконец хилиарх, пошептавшись со своими помощниками, двумя военачальниками рангом пониже, подал знак, и над ристалищем раздался хриплый рёв военных рогов. Сгоравшие от нетерпения сарматы подняли лошадей на дыбы и помчали навстречу противникам. По условию поединка, им же и предложеном, если кто-либо из сражающихся будет повержен, то второй должен драться с двумя. Похоже, Ардабеврис очень надеялся на Варгадака, до сих пор непобедимого в единоборствах…

Поединщики схлестнулись почти в центре импровизированной арены. Раздался напоминающий грозовой раскат грохот, куда вплелись боевые кличи сражающихся, и закипела отчаянная рубка.

Волнующее, грозное и одновременно прекрасное зрелище предстало перед глазами пантикапейцев; многие из них до сих пор не видели поле брани даже издали. Закованные в сверкающую на солнце броню, в ярких, разноцветных плащах, поединщики казались ошеломлённым зрителям восставшими из праха гомеровскими героями, дерущимися под стенами Трои.

Однако, уважаемый читатель, пока у нас ещё есть немного времени, присмотримся повнимательней к воинскому облачению поединщиков, что представляет несомненный интерес не только для историка, но и для человека мало знакомого с той легендарной эпохой.

Особенно поражали воображение пантикапейцев сарматы. И воины и их лошади, с ног до головы закованные в металлическую чешую, были похожи на неведомых чудищ морских глубин, согласно древним преданиям иногда выходящих на сушу, чтобы собрать дань для своего повелителя Левиафана. Голову и шею Ардабевриса прикрывал металлический шлем с прорезями для глаз, украшенный лошадиным хвостом. Круглый, как котёл, шлем Варгадака венчала широко раскрытая волчья пасть с позолоченными клыками. Такая же морда была вычеканена на бляхе, прибитой в центре огромного щита, обтянутого несколькими слоями толстенной кожи. Кроме булавы, у Варгадака были, как и у его товарища, длинный прямой меч и кинжал с хищным кривым клинком и костяной рукоятью. Воинское облачение Ардабевриса дополнял боевой топор и небольшой круглый щит с острым копьевидным умбоном[300]300
  Умбон – срединная железная бляха конической или копьевидной формы на щите.


[Закрыть] в центре – весьма опасное оружие в единоборствах. На его плечах красовался чёрный короткий плащ, богато расшитый золотой нитью; внушительные рамена Варгадака прикрывала уже знакомая нам волчья шкура.

Митридат сегодня блистал. Долгие скитания приучили его к скрытности и привычке маскироваться под скромной недорогой одеждой пусть и не простолюдина, но и не настолько богатого и знатного господина, чтобы на него можно было обратить особое внимание. Но два дня назад из Понта кружным путём через Фракию прибыл гонец, сообщивший о восстании. Там ждали лишь наёмников с Крита, возглавляемых теперь его другом детства Дорилеем, так как Дорилай Тактик не выдержал долгой разлуки с родиной и скончался от какой-то неведомой болезни, похожей на лихорадку. Потому понтийский царевич, уже не сдерживая радостно-мстительного настроения в предвкушении скорого возвращения из небытия и близящейся расправы с врагами, оделся, как и подобает персидскому вельможе.

Великолепный панцирь с золотой насечкой эллинской работы (теперь бы мы называли его кирасой), подчёркивал внушительные мышцы, вызолоченный шлем с плоским верхом, чем-то напоминающий царскую китару, выгодно оттенял длинные вьющиеся волосы цвета старой меди; на бронзовых поножах таращила безумные глаза вычеканенная Горгона с волосами из змей. У боевого пояса с приклёпанными железными пластинами висели персидский меч-акинак в дорогих ножнах и широкий короткий кинжал, эллинский паразонион, с лезвием в виде бычьего языка. Кроме этого у Митридата был овальный греческий щит с двумя отверстиями по краям, чтобы при отражении удара можно было высмотреть уязвимое место противника, и короткая ухватистая палка с цепью, к концу которой крепился массивный железный шар с шипами, своего рода кистень, оружие арменийцев, с виду простое и не вызывающее уважения, но в бою раскалывающее шлемы словно перезрелые орехи. Алый плащ с нашитыми на нём золотыми бляшками больше походил на палудамент полководца, нежели на одежду отпрыска купеческой семьи, каким знали Митридата в Пантикапее, что вызвало среди местной знати недоумение, граничащее с негодованием – по их понятиям он был одет явно не по чину.

Облачение Савмака по сравнению с остальными участниками поединка особо не впечатляло. Конечно, пластинчатый эллинский панцирь, и железный скифский шлем, по форме напоминающий обычный войлочный колпак, но сверху украшенный литым изображением головы сокола, и два акинака в дорогих ножнах, окованных золотыми пластинами, стоили немало. А если к этому перечню добавить голубой плащ с золотой фибулой, парчовые шаровары и скифский щит в виде полумесяца с приклёпанным в центре изображением Священного Оленя, чеканенным из золотого листа, то наряд Савмака стоил не дешевле облачения понтийского царевича. Но он по понятиям пантикапейцев считался «своим», а значит и разговоров о нём было поменьше, несмотря на его прошлые заслуги и нынешний высокий сан преемника Перисада. Мало того, среди зрителей находились и те, кто страстно желали увидеть неожиданно возвысившегося варвара на погребальной колеснице. Единственным ценным имуществом у Савмака, с точки зрения весьма искушённых знатоков конного дела, был его саврасый полукровка, пусть уже и укрощённый, но не потерявший устрашающе-дикого облика гривастый жеребец. Впрочем, так думал и сам юноша. Ко всему этому можно ещё добавить непритязательное с виду оружие: тяжёлый бронзовый клевец, или чекан, с навершием в виде головы Священного Орла, древнего тотема скифского царского рода, скорее служивший признаком высокого сана юноши, нежели орудием для настоящего поединка. Савмаку вручил его после похорон отца глава скифских старейшин, тем самым подтвердив право юноши на царский титул в случае смерти братьев.

И уж вовсе никто не мог видеть спрятанный под железной бронёй и холщовой рубахой золотой оберег на прочном кожаном гайтане, – лучезарную голову бога Гелиоса. Эта литая бляшка была для царевича дороже всего на свете, так как к ней прикасалась рука Ксено. Правда, с того памятного пира, послужившего причиной нынешнего ристалища, он больше не видел красавицу, но разыскавшая его в уединённой бухточке Анея наговорила ему столько любезностей и ласковых слов по поручению своей госпожи, что у бедного юноши от счастья закружилась голова.

Потому Савмак, казавшийся столь сдержанным с виду, в глубине души рвался в бой с неистовым стремлением молодого сокола, впервые попавшего на большую охоту. Юноша знал, что где-то среди зрителей сидит и его возлюбленная…