Текст книги "Митридат"

Автор книги: Виталий Гладкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 35 страниц)

ГЛАВА 6

Авл Порций Туберон лежал на узкой, неудобной скамье, служившей ему спальным ложем. Несмотря на подстеленные шкуры, кажется, барсучьи, его сухорёбрые бока никак не могли найти покоя, и римский агент, в душе проклиная судьбу, ворочался, пытаясь устроиться поудобней. Похоже, безрадостно думал он, ему так и суждено быть вечным скитальцем по воле всемогущего Сената на этом опостылевшем до печёночных колик варварском Востоке. В свой последний приезд в Рим он пытался заручиться поддержкой старого приятеля, Марка Эмилия Скавра, чтобы наконец отойти от дел и уединиться в небольшом поместье на берегу Тибра и предаться житейским усладам, коих он был лишён уже многие годы. В подвалах его белокаменной виллы хранились сокровища, привезённые с Пергамской войны – большей частью награбленные, но кое-что и заработанное на купеческом поприще, – и потому приближающаяся старость в сытости и довольствии прельщала Авла Порция гораздо больше, нежели нынешнее высокое положение в Понте, связанное с большим риском и постоянными путешествиями; от них уже начали поскрипывать кости и побаливать сердце.

Однако, ни Скавр, которого прочили в консулы, ни энная сумма золотом, всученная кому надо, ему не помогли – Сенат наотрез отказал в отставке. Мало того, ему ещё пришлось выслушать и весьма нелестные мнения на свой счёт от нескольких сенаторов, старых маразматиков, пытавшихся научить его уму-разуму – как нужно вести дела на этом, богами проклятом, Востоке. Внешне невозмутимый, но в глубине души взбешённый, он стоически выдержал пытку нравоучениями, и только дома дал волю гневу, собственноручно избив дубиной нерадивого раба, чего прежде никогда с ним не случалось.

Римский агент мысленно открыл шкатулку с секретным замком, где он обычно хранил самые ценные документы и наставления Сената. Там, в водонепроницаемом футляре, покоился кусок пергамента с привешенной на шнуре электровой печатью. Подобные документы выдавались Сенатом весьма редко и только ввиду чрезвычайных обстоятельств. Написанные киноварью строки подтверждали неограниченную власть Авла Порция Туберона в восточных провинциях и варварских государствах, пока ещё не подвластных квиритам.

Тщеславная, высокомерная ухмылка покривила тонкие губы римлянина: разве не является этот архиважный документ признанием его несомненных заслуг перед Сенатом и народом? И разве может брюзжание выживших из ума старцев, коих уже не грела и утеплённая сенаторская тога, поколебать доверие к нему истинных владык Рима, направляющих тяжёлую поступь легионов по тропам, проторённым такими, как он, незаметными и непритязательными первопроходцами?

Постепенно успокоившись и изгнав дурные мысли, Авл Порций начал размышлять над тем, что привело его на Боспор. Конечно же, послание Сената по поводу известного бунтовщика и клятвопреступника Рутилия, состряпанное им собственноручно, было всего лишь необходимым прикрытием, хоть в какой-то мере объясняющим его вояж. Другое и главное дело, торчащее уже столько лет как заноза, заставило римлянина взойти на борт триеры, любезно предоставленной ему навархом Понта, чтобы отправиться в Таврику, где, по донесениям лазутчиков, жили малограмотные варваризованные греки и дикие номады, чьи обычаи не ушли далеко от обычаев звероподобных гептакометов. Другое, и имя ему было – Митридат Дионис, наследник престола Понтийского царства.

Стараниями Оронта след Митридата был обнаружен в Нимфее. Каким образом царевич попал туда, это так и осталось загадкой. Заместителю начальника царского следствия удалось найти и лохага, командовавшего охраной на судне купца Евтиха и запомнившего двух странных пассажиров, скрывавших под одеждами воинское облачение. Они пользовались особым покровительством Евтиха, что и не преминул подметить не в меру любопытный и хитрый лохаг – его мать была киликийкой из древнего разбойничьего рода, а в жилых отца, рыночного надсмотрщика, текла персидская кровь. Эти воспоминания обошлись Оронту в немалую сумму, мало того, он едва ноги унёс подобру-поздорову от дружков лохага, польстившихся на кошелёк одного из самых доверенных подручных Авла Порция; но это все были мелочи, недостойные внимания. Выяснилось, наконец, главное – Митридат скрывается в Таврике. Но где именно? Судно нимфейского купца причалило в Пантикапее, и оттуда римский агент решил начать поиски заклятого врага Рима, ибо в Понте назревала великая смута, и имя Митридата Диониса служило ей путеводной звездой. Только голова беглого царевича, водружённая на агоре Синопы, могла заткнуть рот римским недоброжелателям Авла Порция и остудить пыл персидской знати, бряцающей оружием в понтийских провинциях…

Мысли римского агента оборвал стук в дверь опочивальни, служившей ему одновременно и кабинетом. Авла Порция приютил один из пантикапейских пританов[299]299
  Притан – председатель городского совета.


[Закрыть] – общественные здания, пусть и богато обставленные, но всё же по своей сути ночлежки, римлянин терпеть не мог. В них в любое время года царил запах плесени и чужого пота, перебить который не могли ни душистые смолы в курильницах, ни ароматные, долголетней выдержки, вина.

– Ты заставляешь себя ждать, – недовольно молвил Туберон, обращаясь к появившемуся на пороге человеку в удобной для путешествия одежде варваров: узкие кожаные штаны, заправленные в невысокие сапожки, кафтан с меховым подбоем и короткий грубошёрстный плащ.

– Дела… – независимо бросил вошедший и, не дожидаясь приглашения, уселся на дубовый дифр.

Трудно было признать в совершенно неприметном с виду мужчине, в своих одеяниях смахивавшего на одного из небогатых, но пронырливых купцов неизвестно какого роду-племени, заполнивших эти окраины Ойкумены, заместителя начальника следствия Понтийского царства, всемогущего, вездесущего и жестокого Оронта. Прожитые годы наложили на его лицо частую сеть морщин, настолько мелких, что казалось, будто тёмную, выдубленную ветрами странствий кожу поцарапали воробьиные лапки. Нос ещё больше загнулся к верхней губе, и оттого профиль Оронта был воплощением уныния и покорности, что нередко вводило в заблуждение его самых проницательных противников. И только внимательный и опытный физиономист мог заметить, как под шелушащейся личиной трепещут тонкие жилки, выдающие злобную страстность натуры, а бегающие, всегда опущенные глаза временами проясняются, и тогда в них распахивается бездна Тартара, наполненная непостижимыми для обычного человека ужасами.

– Что нового? – с нетерпением поинтересовался Туберон у своего подручного, расслабленно откинувшегося на спинку дифра и прикрывшего веки.

– Всё то же… – негромко ответил Оронт, не меняя позы. – Я устал шляться по харчевням и поить вином здешних прожигателей жизни. Никто ничего не видел и не знает. Что, впрочем, и не мудрено: днём они отсыпаются после ночных попоек, а вечерами торопятся залить похмельный огонь в желудке. Поэтому смотреть по сторонам им недосуг да и незачем, – он злобно оскалил крупные зубы. – Такие же твари, как и у нас в Понте.

– А как насчёт акрополя?

– Туда может проскользнуть разве что уж. Охрана состоит в основном из варваров, а с ними разговор короток: чуть что не так, сразу достают стрелы из колчанов. Дикари…

– Нужно завести знакомство с кем-либо из придворных, – хмуро посоветовал разочарованный Авл Порций.

– Ты уже забыл, как тебя принимал Перисад? – насмешливо посмотрел на него Оронт. – Увы, мой господин, здесь не Понт, и римляне в Таврике не в чести.

Нет, Туберон не забыл; он обладал удивительно мстительной натурой. Тот, кто когда-либо обидел Авла Порция – вольно или невольно, не имело значения, – мог заказывать себе эпитафию; Туберон никогда, никому и ничего не прощал, и, держа такие случаи в уголках своей незаурядной памяти, время от времени доставлял себе огромное удовольствие, отправляя того или иного обидчика в Эреб. Можно только представить, как удивился бы несчастный, узнав, что причиной его безвременной, иногда страшной кончины послужило всего лишь неосмотрительно оброненное слово или фраза, оскорбившие внешне невозмутимого и предупредительного римлянина. Впрочем, кое-кому сподобилось узнать, но слишком поздно – когда раскалённые клещи палача уже рвали живое тело.

Перисад встретил Авла Порция даже не прохладно, а с полнейшим безразличием, несмотря на внушительные верительные грамоты римского агента. Едва скользнув взглядом по постной физиономии Туберона, он, не читая, сунул пергаментные свитки в руки придворного логографа и, буркнув нечто приличествующее моменту, исчез во внутренних покоях дворца, даже не пригласив римлянина, согласно обычаям, отобедать вместе. Правда, затем Авла Порция всё же угостили отменной, поистине царской трапезой, но обида уже терзала душу и сердце Туберона, и превосходно приготовленные яства казалось были приправлены горькой полынью.

Нет, Авл Порций Туберон не забыл и не собирался забывать…

– Но мне удалось отыскать гопломаха Таруласа, – между тем продолжал перс, наливая вино из кратера изящной черпалкой-киафом.

– Рутилий здесь, в Пантикапее?! – вздрогнул от такой неожиданной новости римский агент.

– И да и нет… – Оронт покривил невидимую Туберону половину лица в презрительной ухмылке.

Он был не менее мстителен, чем римлянин, но искать ускользнувшую жертву годами считал пустой тратой времени и сил, благо под рукой всегда находился кто-нибудь, на ком можно было выместить скопившуюся злобу. Только за Митридатом Оронт полез бы и в Тартар, но этот поиск был его работой, за которую ему хорошо платили, а свои служебные обязанности заместитель начальника царского следствия привык выполнять с примерным прилежанием.

– Объяснись, – изменившимся голосом резко приказал Туберон.

– Он теперь лохаг аспургиан. Как по здешним меркам – немалая шишка.

– Мы потребуем выдать его именем Сената! И посмотрим, осмелился ли царь Перисад воспротивиться пожеланиям Рима.

– Так то оно так… – перс уже не сдерживал насмешливой улыбки. – Да вот одна беда – в случае с Рутилием у нас руки коротки.

– Что ты хочешь этим сказать?

– А то, что сейчас он выполняет высочайшее повеление владыки Боспора и находится в таких местах, откуда его не выцарапает даже ваш великий Юпитер.

– Не богохульствуй, Оронт, – с нескрываемой угрозой сказал побледневший от ярости Авл Порций. – Ибо уши богов всегда открыты, и возмездие нечестивцу никогда не заставляет себя долго ждать.

Под гневным взглядом римского агента перс смешался, опустил голову и заёрзал на сидении дифра. Ему было наплевать на всех чужеземных богов, но ссориться с Тубероном было куда опаснее, нежели поцеловать ядовитую змею, как это делают египетские танцовщицы.

– Рутилий два дня назад выехал в степи собирать пополнение для варварской хилии, – елейным голосом сообщил он Туберону, состроив подобострастную мину.

– Два дня назад? – переспросил римлянин и задумался.

Оронт сидел, стараясь не шевелиться, и незаметно наблюдал за выражением лица хозяина. Спустя какое-то время бледность отхлынула, и кожа Авла Порция приобрела свой обычный желтовато-коричневый оттенок.

– Значит, его предупредили… – чуть слышно молвил римский агент. – И вес этого предателя и отступника в Пантикапее гораздо больше, чем можно было предположить: за такой короткий срок получить царский указ и исчезнуть… Нет, я прав – у Рутилия есть покровитель, пользующийся большим влиянием на царя. А это очень опасно для нас, Оронт.

– Пока слежки за собой я не замечал.

– Присмотрись получше. Здесь варварская страна, а эти номады и полугреки очень хитры. И уж ни в коей мере в перечень их доблестей не входит любовь к Риму. К тому же, насколько мне стало известно, здесь немало переселенцев из Пергама, бежавших на Боспор после поражения Аристоника. А это вдвойне опасно. Нужно усилить нашу охрану.

– Но у меня есть и хорошие новости, господин, – решив, что настало и его время, осмелел Оронт.

– Если они такие, как до сих пор, то можешь оставить их при себе, – в сердцах бросил Туберон и одним махом осушил фиал.

– С какой стороны посмотреть… Я всё-таки надеюсь, что моё сообщение будь небезынтересным.

– Ладно, выкладывай.

– Мне сообщили, что отыскался Макробий.

– Да ну?! – удивился Авл Порций. – И где же он притаился?

– Недалеко отсюда. В Херсонесе.

– По-прежнему ворочает крупными делами?

– Отнюдь. Здесь он стал рыночным трапезитом, живёт скромно, тихо, ни с кем не общается.

– Ах, старая паршивая обезьяна, – с видимым удовольствием потёр руки римлянин. – Я перерыл весь Понт в поисках его, Фракию и Элладу, а он, оказывается, был под боком. Доставь его в Пантикапей под любым предлогом. Мне нужно с ним встретиться. Он может оказаться нам весьма полезным. Я никогда не поверю, что Макробий стал отшельником. У него ума хватит на двоих, а уж глаза и уши открыты всегда и везде. Этот горбатый урод – кладезь сведений, за которые он всегда платит, не скупясь. Найди мне его. Даю тебе пять дней.

– Это не так просто, как кажется, – осмелился возразить Оронт. – Сейчас Херсонес на осадном положении. Войти за его стены ещё можно, но возвратиться… К тому же теперь у Макробия, несмотря на его нынешний, весьма скудный, достаток, охрана под стать какому-либо стратегу, как рассказывал мой агент: около десятка вооружённых до зубов каллатийцев, преданных Макробию, словно цепные псы.

– Значит, денежек у него по-прежнему куры не клюют… – невнимательно прислушиваясь к словам Оронта, со сладострастным удовлетворением пробормотал Туберон. – Иди и доставь его в Пантикапей через пять дней, – поднимаясь на ноги, с металлом в голосе непререкаемо отчеканил римлянин. – На расходы не скупись, здесь золото тоже в чести, – и добавил тихо, про себя: – Макробий мне всё оплатит… Поторапливайся!

Оронт, кипя от возмущения, молча поклонился и вышел. Легко сказать – доставь! Провалиться в Тартар всем этим римлянам вместе с Тубероном! Он надеялся хотя бы в Пантикапее немного отдохнуть, поесть человеческой пищи и отоспаться. Увы, опять торопливые сборы, дорога, полная опасностей, еда, на которую не взглянешь без содроганий, ночлеги в походном облачении, когда сон больше похож на предутренний кошмар, ломота в пояснице и ожидание новых кровавых рубцов на теле и так испещрённом старыми шрамами…

На улицы столицы Боспора уже опустился сырой промозглый вечер. Оронт ступал с настороженностью рыси, вышедшей на ночную охоту. Но даже его изощрённый слух не мог уловить звуки шагов двух человек, сопровождавших перса от дома, где остановился Туберон.

Заместитель начальника царского следствия Понта выехал из города ранним утром. Оронта сопровождал небольшой отряд на неказистых с виду, но очень выносливых скифских лошадях. Воины охраны были под стать их хозяину: неприхотливые, молчаливые и жестокие, как оголодавшие звери. Прекрасные следопыты, опытные скалолазы, они сопровождали Оронта во всех его предприятиях. Он мог надеяться на них, как на себя.

Чуть позже, показав ещё не сменившейся ночной страже пропуск – тамгу самого Перисада – за городские валы выехал ещё один отряд, возглавляемый миксэллином, бывшим в услужении у красавицы Ксено. Едва под копытами коней зашелестела высокая степная трава, как, повинуясь выразительному жесту начальника, они рассыпались веером, охватывая скачущего впереди Оронта невидимой дугой. Среди подчинённых миксэллина были только номады, дети диких степных просторов, скифы-кочевники, нанявшиеся к Перисаду после того, как сарматы изгнали их племена с берегов Данаприса. Равнина была их стихией, где они чувствовали себя, как рыба в воде, и только с высоты птичьего полёта проницательный наблюдатель мог заметить тёмные точки, бесшумно скользящие среди разнотравья, замершего в ожидании зимнего ненастья.

Но пустынное небо клубилось серыми тучами, а всё ещё сонные птицы не торопились оставить нагретые за ночь гнездовья, чтобы окунуть крылья в мелкие капли, рождённой туманом росы.

ГЛАВА 7

Наместник Хрисалиск приласкал полусонную, уставшую от ночной оргии, гетеру-меотку и начал одеваться. Смуглая, крепко сбитая девушка с пышными бёдрами облегчённо вздохнула и тут же зарылась в ворох меховых одеял. Несмотря на годы, Хрисалиск обладал завидным здоровьем и в вопросах плотских утех был как племенной жеребец. В свои нечастые наезды в Пантикапей он не оставлял без внимания ни одной новой жрицы свободной любви и, нужно признаться, пользовался среди этой части населения столицы Боспора весьма благосклонным расположением и взаимностью – Хрисалиск был щедр, неутомим в ласках и неистощим на выдумки, чего так не хватало постоянным посетителям притонов, где подвизались пантикапейские блудницы, – грубым, неотёсанным полуварварам из царских хилий и женатым сластолюбцам, торопящимся предстать перед своими половинами.

Над морем уже плыл огненный солнечный диск, когда наместник покинул покои и направился в сторону агоры. Погода стояла морозная, но безветренная, и алмазная пыль утреннего инея придавала голым деревьям сказочный вид. Над крышами домов поднимались столбы оранжевого дыма, а колонны храмов акрополя, казалось, поддерживали голубовато-дымчатое стекло небосвода.

Однако красоты этого зимнего утра ни в коей мере не способствовали улучшению настроения Хрисалиска. Он был хмур, задумчив и невнимателен. Его смуглое широкое лицо кривила постная мина, а в узких чёрных глазах временами вспыхивали искорки рвущейся наружу злобы.

Наместник шёл на пир по случаю прибытия посольства союза сарматов. Сарматы прибыли вчера, пополудни, огласив улицы столицы Боспорского царства хриплым рёвом труб и уханьем больших боевых тимпанов. Они были вовсе не похожи на союзников Перисада аспургиан и даже на воинов сарматского племени роксолан, недавно ставших под знамёна нового скифского царя Палака. Все, как на побор, рослые, широкоплечие, с длинными вислыми усами, непрошенные гости Пантикапея с высоты звероподобных жеребцов бесстрастно взирали на волнующихся горожан, испуганно жавшихся к стенам домов, чтобы пропустить гремящую доспехами кавалькаду. Они казались выходцами из иного мира – тёмного, пугающего дикостью, безжалостного и кровожадного.

Но особенно поразили зевак лошади посольской свиты. Закованные в чешуйчатую броню от холки и до копыт они напоминали мифических драконов, тем более, что над шлемами воинов разевали страшные пасти сшитые из разноцветных лоскутов военные знаки – вымпелы, прикреплённые к древкам копий. У широких, окованных железом поясов грозных воителей висели длинные, свыше двух локтей, мечи и кривые ножи, некоторые имели в своём снаряжении боевые топоры с массивными обухами, а около десятка стрелков, видимо слуг, были вооружены дротиками и небольшими луками из бычьих рогов. Позади отряда неторопливо вышагивали тяжелогружёные мулы, сопровождаемые погонщиками; всё их вооружение состояло из увесистых палиц, окованных шипами, и волосяных арканов.

Прибытие сарматских послов (среди них были в основном представители аланов и языгов, племён, кочевавших на столь большом удалении от Таврики, что о них никто ничего толком не знал), смутило и не на шутку встревожило царя Перисада и его советников. Что привело этих чужеземцев в Пантикапей, какие новые заботы и волнения вскоре добавятся к уже имеющимся?

Ответить на эти нелёгкие вопросы мог только большой царский приём, торжественный церемониал, которого удостаивались лишь избранные: чужеземные правители, цари номадов, или, в крайнем случае, главы жреческих коллегий Эллады. Похоже, царь Перисад решил перестраховаться, так как среди прибывших были воины знатных родов, но отнюдь не царских, что успел выяснить пронырливый евнух Амфитион. Однако он же, посоветовавшись с купцами, водившими караваны за Борисфен, доложил повелителю Боспора, что у кочевых сарматов в гораздо большей чести воины, отличившиеся на поле брани, нежели отпрыски царских фамилий, и что, конечно же, послами могли быть только лучшие из лучших.

Оставим за бортом нашего повествования описание большого царского приёма в столице Боспорского царства, ибо все подобные церемониалы, как в те далёкие времена, так и ныне похожи друг на друга, словно две капли воды: слащавое словоблудие, невыносимая скука, вымученные улыбки, нередко маскирующие злобный оскал, – неизменная принадлежность выработанных ещё в ту пору дипломатических правил и условностей, – богатые, нарядные одежды приглашённых на это действо, старательно скрывающие отсутствие лишнего ума и, конечно же, роскошная обстановка помещения для приёмов, где выставляется, будто в музее, всё самое ценное, что только можно найти в кладовых государства. Скажем лишь, что царь Перисад был на высоте, несмотря на ночную бессонницу, а блистательная Ксено поразила невежественных варваров в самое сердце, заставив их на некоторое время потерять врождённую суровость и приобретённую в победоносных битвах надменность.

Перенесёмся сразу на пиршество, вылившееся царской казне в немалую сумму. Золота и серебра было истрачено столько, что на эти деньги можно было кормить пантикапейский полунищий демос до самой весны… но, как и во все времена, на какие только жертвы не пойдёшь ради высших государственных интересов, почти всегда идущих вразрез с чаяниями простолюдинов.

– …И однако же, любезный Хрисалиск, мне они нравятся, – разглагольствовал наварх Панталеон, указывая перстом на сарматских послов. – Если бы мы могли иметь таких гребцов на наших триерах… м-да, – он глубокомысленно покачал головой. – Скифы и меоты мелковаты для этого дела. Конечно, выносливости у них достаточно, но силёнок, – увы… – наварх осушил чашу и продолжил: – Кроме того, наши гребцы обленились вконец. Скоты! Иногда, знаете ли, бунтуют, требуют добавить еды и вина. Наглецы. Ну, ничего, я до них скоро доберусь. Кого в кандалы, а некоторых – на корм рыбам…

– Не кажется ли нашему храброму наварху, что он несколько расслабился и предался бесплодным мечтаниям? – с ехидной ухмылкой поинтересовался жрец Стратий, обменявшись быстрыми понимающими взглядами с Гаттионом. – Нам бы решить свои внутренние дела, а уж после этого попытаться всучить вёсла этим совершенно диким номадам. Я не оговорился – именно попытаться. Мне почему-то кажется, что добиться их согласия быть прикованными к банке триеры будет весьма нелегко и даже небезопасно.

– Несомненно, – хмуро подтвердил Хрисалиск. – Это тот самый случай, когда позарившись на шерсть чужих баранов сам вернёшься стриженым. Вы бы лучше обратили внимание, как они смотрели на убранство дворца. По-моему, кое-кто из них – а может и все – уже мысленно примеряет обновки, сшитые из царского балдахина.

– Про то – пусть его… – брезгливо покривился желчный Гаттион. – Как по мне, так этот никчёмный кусок ткани я бы давно отдал на штаны варварам. Вместе с дублёной кожей его хозяина, чтобы обтянуть ею горит.

– Тиш-ше! – испуганно пропищал агораном Исиад, примкнувший к заговорщикам совсем недавно, а потому дрожавший, как осиновый лист. – Мы здесь не одни.

– Га-га-га! – раскатисто загромыхал Панталеон. – Ну ты насмешил. Да об этом говорят не только во дворце, но и на улицах. С таким царём нам остаётся только пряжу прясть, да ставить сети на рыбу в ясный тихий день. Ладно бы по девкам шастал, мы к этим подвигам давно привыкли, так он ещё и с варварами якшается, ржавый якорь ему под ребро. Вы себе можете представить: будущий царь – какой-то паршивый гиппотоксот, наёмник… тьху, дерьмо собачье! – отвёл душу наварх в солёной ругани.

– Поостерегись, Панталеон… – вдруг раздался тихий, но твёрдый голос евнуха Амфитиона, до сих молчаливо наблюдавшего за окружающими. – И ты, Гаттион тоже. Негоже плевать в руку дающего. Все мы здесь кормимся из одного корыта, а пойло туда льёт Перисад. Своим возвышением вы обязаны только ему и никому другому. Будем справедливы: да, он слаб, не способен управлять царством, да, он кладезь пороков. Да – трижды да! – его нужно заменить кем-то другим, воистину достойным царской тиары. Но он – муж царской крови и заслуживает иной участи, нежели той, что можно предположить, исходя из вашего злословия.

– Что я слышу? Ты ли это, драгоценный мой Амфитион? – искренне изумился наварх. – Ведь не далее, как в том месяце ты нам внушал, что по нашему венценосному уже соскучился Харон, ждёт не дождётся заполучить полагающуюся ему плату за труды.

– А я и не отрекаюсь от своих слов. Более того – готов содействовать этому, насколько хватит моих сил и возможностей. Для того мы и собираемся, чтобы кое-что изменить в нашем государственном устройстве.

– Так что же тогда? – продолжал недоумевать Панталеон.

– Ум мой слаб и несовершенен, – ханжески опустил глаза евнух. – Но мне не хотелось бы испытывать муки ущербной совести, когда на троне Боспора воссияет новый властелин, ибо то, над чем мы сейчас изгаляемся, будет принадлежать ему. И я вовсе не уверен, что наши упражнения в низкой словесности не дойдут до его ушей.

– Куда ты клонишь, Амфитион? – резко спросил Гаттион; будучи не меньшим хитрецом и притворщиком, нежели евнух, спирарх встревожился – среди собравшихся заговорщиков этот холощёный пройдоха находился ближе всех к подножью царского трона, а потому его необычные речи могли означать и некие новые веяния, угрожающие их замыслам.

– А клоню я к тому, что не стоит торопиться, – прямо ответил евнух. – Есть много иных, более надёжных и внешне благопристойных способов помочь Боспорскому царству обрести утраченную силу и величие.

– Мы об этом думали и не раз, – Стратий саркастически ухмыльнулся. – Да толку… Получается, что опять начинаем толочь воду в ступе.

– Да, не возражаю, но времена меняются. Появились новые обстоятельства, позволяющие нам и приличия соблюсти и немалую выгоду заиметь, – евнух свысока посмотрел на поражённых его словами приятелей.

– Ты имеешь ввиду римского посланника? – нахмурился Хрисалиск, недолюбливающий квиритов.

– Нет, – отрезал Амфитион. – Рим – это, конечно, сила и мощь, но он далеко, и что ему до нашей, забытой богами, Таврики, погрязшей в нищете и варварстве. Даже если и сможем договориться с Сенатом, проку от этой сделки будет мало. Эти жадные и вечно голодные выкормыши капитолийской волчицы готовы оттяпать по самый локоть и руку дающего.

– Говори, наконец, что надумал, не томи, – с мольбой в голосе сказал Исиад; глаза агоранома готовы были выскочить из орбит от испуга – ему казалось, что все присутствующие на пиру смотрят в их сторону и прислушиваются к разговору.

Однако его страхи были совершенно беспочвенны. Пирующие уже дошли до такого состояния, когда и слова соседа воспринимались с трудом, а уж тем более никому не было дела до наших чопорных – за исключением, пожалуй, Панталеона, известного выпивохи и сквернослова, – радетелей за общее благо. Раскатистый смех изрядно поднагрузившихся на дармовщину придворных, визг и болтовня гетер, рычанье комнатных собачек, грызущихся из-за объедков, чересчур громкая игра музыкантов, под шумок успевших неоднократно попробовать дорогие и хмельные царские вина, – вся эта вакханалия звуков отделяла заговорщиков от других сотрапезников невидимым пологом надёжней самого толстого войлока.

– В Понте восстание, – на этот раз Амфитион говорил совсем тихо, но с нажимом.

– Вот это новость! – Панталеон от неожиданности поперхнулся вином и закашлялся.

– Нечто подобное я слышу уже на протяжении двух-трёх последних лет, – холодно прокомментировал евнуха недоверчивый Гаттион. – Кое-кому не терпится, судя по всему, выдать желаемое за действительное. Но нам от этого ни холодно, ни жарко.

– Погоди, – перебил его Стратий, пронзительно глядя на снисходительно ухмыляющегося евнуха. – Это только слухи, или?.. – спросил он Амфитиона.

– Или, – отрезал тот с раздражением. – Я не рыночный меняла, чтобы от безделья выдумывать разные небылицы. Конечно, сие известие предназначалось не для моих ушей, но, как вы знаете, для меня во дворце не существует тайн. В понтийских провинциях идёт настоящая резня: изгоняют стратегов Лаодики, топят в реках стражников, жгут на кострах сборщиков налогов, распинают на столбах римлян. Смута докатилась уже и до Синопы, но там сильный гарнизон и царские хилии, а потому бунтовщики на приступ идти не решаются. Все ждут подкрепления – наёмников с Крита. И того, кто должен их возглавить – царевича Митридата.

– Митридата? – удивился Панталеон. – Насколько мне известно, его уже нет в живых.

– Ложь, – глаза евнуха сверкали от с трудом сдерживаемого возбуждения, как уголья. – Хитроумная уловка, придуманная им самим.

– И где же тогда этот быстроногий и неуловимый понтийский Улисс? – насмешливо поинтересовался наместник Хрисалиск. – Где этот лев, которого никак не могут найти охотники?

– Твоя ирония, достойнейший Хрисалиск, по меньшей мере неуместна, – с осуждением посмотрел на него Амфитион. – А что касается Митридата, так он здесь, вы его видели почти каждый день, но не узнали, несмотря на ваши великие умы и проницательность, присущую государственным мужам.

– Что?! – вскричали едва не в один голос Панталеон и Хрисалиск. – Он здесь, в Пантикапее?!

– В своём ли ты уме, Амфитион? – на этот раз спокойствие и выдержка изменили и Гаттиону, воспринявшему слова евнуха, как личное оскорбление – бывший начальник царского следствия мнил себя всеведущим.

– В своём, – зло огрызнулся евнух и тут же мысленно поклялся припомнить спирарху в удобный момент его непочтительность – Амфитион, втайне страдающий из-за своей мужской неполноценности, был злопамятен и мстителен, как порождение Ехидны. – И это лишний раз доказывает, что будущий царь Понта – великий мудрец и притворщик, несмотря на молодые годы. А эти качества, согласитесь, не менее нужны повелителю, нежели умение владеть оружием.

– Где сейчас Митридат, и кто он? – жрец Стратий, сразу поверивший сообщению евнуха, был напряжён, как туго натянутая тетива.

– Я уже говорил вам – здесь, вместе с нами, в этой пиршественной зале, – в голосе евнуха звучало мстительное торжество. – Это вон тот молодой богатырь. До сих пор мы его знали под именем Диониса и как родственника всеми уважаемого нимфейского купца Евтиха.

Заговорщики словно по команде повернули головы и вперили взоры в несколько грубоватый мужественный профиль юноши с волосами цвета старой меди; он в это время беседовал со скифским царевичем Савмаком. Почти единодушный вздох, похожий на всхлип, вырвался из лёгких всей компании (за исключением евнуха, наслаждающегося впечатлением от своих речей) – Митридата узнали. Теперь им стало понятным поведение юноши и манера держаться – немногословная, уверенная речь, надменный, слегка прищуренный взгляд, упругая, быстрая походка вождя, впереди которого не имеет права идти никто, знание языков и незаурядная образованность, не свойственная в такой мере той среде, где якобы воспитывался лжеплемянник купца Евтиха. Кроме того, Митридат был похож на своего отца, а Митридата V Эвергета в лицо знали почти все заговорщики, исключая Гаттиона, бывшего моложе остальных.