Текст книги "Ликвидатор"

Автор книги: Виталий Гладкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 23 страниц)

Киллер

Казалось, что вся деревня сошла с ума. Утреннюю тишину наполнили крики, стенания, злобный лай сторожевых псов, кудахтанье кур и тревожный, рвущий душу рокот барабана. Приподнявшись на локте, я увидел, что полуодетый деревенский дурачок с выпученными от страха глазами колотит по своей реликвии изо всех сил, однако, несмотря ни на что, выдерживает определенный ритм.

Но не он привлек мое внимание, а нечто иное, непонятное и непривычное для мирного облика деревни.

Какие-то люди в шароварах и широких кушаках, с ног до головы увешанные оружием, заполнили крохотную площадь, гортанно ругаясь на неизвестном мне языке. По крайней мере, он здорово отличался от того, которому обучал меня шафрановый старец.

Один из них, с перекошенной от злобы бородатой рожей, грубо отпихнул толстяка барабанщика, а когда тот попытался продолжить свое занятие, выхватил кривую саблю и полоснул его по рукам. Вместо того чтобы заорать от боли, дурачок безумно оскалился и запрыгал по площади, как кочет, кровеня редкие кустики чахлой травы и пытающихся его успокоить старух; только они одни и остались невозмутимы среди этого бедлама, здраво рассудив, что уж им-то бояться точно нечего.

– Кто это? – спросил я у внучки старейшины, пытавшейся спрятаться за древесным стволом возле моего больничного ложа.

– Г-г… Г-гуркхи… – пролепетала она, едва не теряя сознание от страха.

– Гуркхи?[13]13
  Гуркхи – группа племен, населяющих центр и юго-запад Непала.


[Закрыть] – переспросил я. – Разбойники? – Покопавшись в своем скудном словарном запасе, я наконец нашел нужное определение.

– Разбойники… – подтвердила она, дрожа как осиновый лист.

Я вспомнил, что старый жрец что-то говорил о них, но тогда у меня не было ни желаний, ни душевных сил прислушиваться к его болтовне. Гуркхи… Что им здесь нужно?

Тем временем события развивались по какому-то кошмарному сценарию. Разбойники-гуркхи, собрав в кучу всех женщин и стариков – мужчины ушли на охоту с первыми проблесками утренней зари, – принялись набивать в свои мешки нехитрый домашний скарб деревенских жителей, а также ловить и запихивать в сплетенные из веток клетки всю живность, какая только попадалась им на глаза.

Старейшина было попытался воспротивиться этому наглому грабежу, но вожак разбойников, жилистый крючконосый детина, заросший пегой бородищей по самые буркалы, не говоря ни слова отвесил ему такую затрещину, что старец кубарем покатился по площади и надолго затих, видимо потеряв сознание.

Затаившаяся за деревом девочка, несмотря на страх следившая за происходящими событиями, коротко охнула и, чтобы не заплакать навзрыд, до крови закусила костяшки пальцев.

Наконец вожак, единственный не принимавший участия в грабеже, заметил и меня. Вперясь в меня желтыми ястребиными глазами, он что-то коротко приказал, и два разбойника, беспрекословно бросив наполнять тряпьем свои мешки-хурджины, немедленно пошли к дереву.

– Ты кто? – спросил один из них, от удивления выпучив глаза.

Он спросил на своем языке, но я понял. И ничего не сказал в ответ, только посмотрел на гуркхов долгим нехорошим взглядом.

В этот момент, совершенно неожиданно для меня, мое безразличие вдруг взбурлило, и черная злоба на негодяев, посмевших нарушить спокойный мирный уклад приютившей меня деревни, начала растекаться по жилам, пробудив к жизни дремавшие мышцы и еще кое-что, сродни безумству, очень мне не понравившееся.

Они еще что-то говорили, один даже пнул меня загнутым кверху носком сапога, но я отрешенно глядел в небо, стараясь сообразить, ЧТО ворвалось в мой внутренний мирок, до сих пор мрачный и тихий, как вход в преисподнюю.

Это НЕЧТО, словно разбуженный дракон, потягивалось, зевало, обнажая чудовищные клыки, ворочалось, больно царапая когтями опустошенную душу, и яд его дыхания постепенно проникал в кровь, отравляя ее ненавистью.

Я неожиданно ощутил нестерпимую жажду – жажду убийства.

Тем временем, отчаявшись добиться от меня ответа, гуркхи обратили внимание на трепещущую девочку – она конечно же никак не могла укрыться за одиноким деревом. Разбойник помоложе, с побитым оспой лицом, торжествующе заржав, схватил ее за одежду и подтащил к моему ложу. Внучка старейшины упиралась, как могла, но не кричала, а лишь тоненько скулила, словно брошенный хозяином щенок.

Старший тоже рассмеялся и что-то сказал, показывая на мою постель. Молодой гуркх сначала вроде бы как остолбенел, а затем по его лошадиному лицу пробежала волна похоти.

Он резким движением разорвал сверху донизу ветхую одежонку девчушки и повалил ее рядом со мной, нимало не стесняясь моего присутствия; наверное, он решил, что я доходяга, а потому достоин внимания не больше, чем бревно.

От ужаса девочка потеряла голос; повернув голову набок, она смотрела на меня огромными черными глазами без зрачков, и в их глубине светилась взрослая боль поруганной женщины.

Насильник, дыша, как загнанная лошадь, со звериным рыком впился темными, как пиявки, губами в ее маленькую, еще не вполне сформировавшуюся грудь, а она все смотрела, смотрела, смотрела на меня… и мне казалось, что ее немой крик вот-вот порвет мои перепонки.

Не знаю, как это получилось, но я ударил лежащего на девочке ублюдка. Только раз ударил… куда? – не успел заметить… и он вдруг затих, а из его оскаленного рта побежала тонкая струйка крови.

Все это случилось помимо моей воли, будто руку направлял другой человек, притаившийся где-то внутри. Я даже не поднялся, просто взмахнул рукой… и все было кончено.

Странно, но я почему-то удивился и даже попытался проанализировать случившееся. Но мне не дали времени.

Старший из этих двух разбойников поначалу просто остолбенел. По-моему, он даже не заметил момент удара, так молниеносно я его нанес.

Но когда пришедшая в себя девочка выползла из-под насильника и бросилась в окружавшие деревушку заросли, а напарник так и остался лежать на земле, не подавая признаков жизни, бородач с удивленным возгласом присел на корточки и перевернул его на спину.

Увиденное настолько поразило его, что он от неожиданности дернулся и, не удержав равновесия, упал. Что-то бессмысленно бормоча, разбойник, не отрывая глаз от оскаленного в предсмертной гримасе лица младшего товарища, проелозил на заднем месте почти метр, пока наконец не поднялся на ноги.

И тут он заметил мой взгляд. Заметил – и мгновенно все понял.

Не знаю, из каких потаенных глубин моей ущербной памяти всплыло изречение, что глаза – зеркало души. И то, что увидел разбойник в этом "зеркале", наверное, сказало ему больше, чем если бы мне устроили допрос с пристрастием.

Не думаю, что на такую проницательность способен человек цивилизованный. Но промышляющий разбоем гуркх, обитавший подобно дикому зверю в горах и лесных зарослях, был гораздо ближе к природе, чем городской житель. Потому он больше доверял инстинктам, нежели многословной болтовне.

И сейчас его поистине животная реакция на увиденное подсказала совершенно точно и определенно – перед тобой враг, повинный в смерти товарища.

Взревев раненым тигром, он выхватил длинный кривой кинжал и бросился на меня, горя желанием пригвоздить чужестранца к земле – око за око, зуб за зуб, истина, впитанная с молоком матери.

Конечно, он мог позвать других, чтобы позабавиться всласть с убийцей напарника, но жажда мести и древний обычай затмили голос разума.

Гуркх ударил…

Какая сила подняла мое тело навстречу летящему мне в грудь клинку, я так и не понял. Еще час назад я лежал, будто замшелый камень, и даже справлял нужду – а для этого нужно было встать и пройти метров двадцать – только тогда, когда становилось совсем невмоготу. Все мои жизненные ритмы были замедлены, вялы и по-старчески бесстрастны.

Что меня всколыхнуло, заставило почувствовать мышцы, мгновенно наполнившиеся нерастраченной за долгое лежание энергией, и вскочить на ноги, что обострило до предела реакцию, если совсем недавно я ленился даже прихлопнуть назойливую муху?

Возможно, я и нашел бы ответ на эти вопросы, но сейчас было недосуг – нож гуркха был на расстоянии не более десяти сантиметров от моего сердца…

Он умер, так и не поняв, что произошло. Каким-то непостижимым образом его рука оказалась зажата словно тисками, острый как бритва нож, царапнув мою грудь, вдруг резко изменил траекторию и в следующее мгновение уже торчал в груди хозяина.

Я смотрел в стекленеющие глаза разбойника и, казалось, впитывал мрак его души, высасывал его жизненные силы. В этот миг я был вампиром, кровожадным чудовищем, сладострастно наблюдающим за агонией очередной жертвы.

То неведомое, страшное, столько дней и ночей таившееся где-то в подсознании, всплыло на поверхность, разбухло, как чайный гриб в свежем питательном растворе, и теперь я был готов бить, крушить, рвать на куски любого, ставшего на пути.

На мгновение мне стало так страшно, что я едва не потерял сознание. Но только на мгновение. Едва пронзенный кинжалом гуркх свалился у моих ног, как я снова стал бесстрастным, хладнокровным убийцей, трезво оценивающим свои способности и возможности.

И только сейчас я сообразил, что вокруг воцарилась непривычная тишина. Я посмотрел на жителей деревни и окружавших их разбойников и злобно, как растревоженный после долгой зимней спячки медведь, оскалил зубы.

Но если деревенские застыли от изумления – таким они меня еще не видели, – то разбойники остолбенели по иной причине. Они мгновенно сообразили, что двое их товарищей мертвы, но только не могли понять, как все это произошло.

Наверное, гуркхи – по крайней мере некоторые – видели момент удара кинжалом, но как он оказался в груди товарища – это было выше их понимания.

Впрочем, столбняк был недолгим. Завыв на разные голоса, они стаей бросились ко мне, на бегу вытаскивая кто саблю, кто нож, а кое-кто размахивая увесистой боевой дубинкой, окованной стальными шипами.

У них было и огнестрельное оружие, несколько старинных винтовок с тяжелыми резными прикладами, однако жажда отправить меня в ад своими руками омрачила их разум.

Но предводитель разбойников не зря многие годы управлял своим буйным отребьем. Пожалуй, только он и остался достаточно уравновешенным и хладнокровным среди ревущей стаи гуркхов.

Его зычный голос перекрыл вопли подручных, и разбойники, приученные к беспрекословному повиновению сызмальства, остановили свой бег так резко, будто между мною и ними неожиданно выросла стена.

И лишь один, наиболее резвый, то ли не услышал в приступе ярости голос вожака, то ли не счел нужным выполнить приказ. Он подбежал ко мне и со свирепым торжеством на бородатой физиономии замахнулся старинным, изрядно источенным клинком, намереваясь располовинить меня до пояса.

Трижды дурак! Ему бы попристальней взглянуть мне в глаза, прежде чем махать своей железкой…

Я стремительно шагнул к нему навстречу, левой рукой придержал на замахе его правицу с саблей, а правой ударом "тигровой лапы" вырвал горло. Разбойник, будто во сне, сделал несколько медленных шажков вперед, как бы обходя меня, но я уже не смотрел на него.

Я глухо рассмеялся и швырнул кровоточащий кусок под ноги вожаку гуркхов.

Тишина снова упала на деревню, как молот, обернутый тряпьем, на голову болтуна. Разбойники, сами кровожадные и беспощадные звери, вскормленные сырым мясом и вспоенные кровью невинных и беспомощных жертв, были буквально сражены наповал увиденным.

Даже вожак, человек тертый и бывалый, казалось, проглотил палку – стоял вытаращив на меня глаза, будто перед ним вдруг выросло из-под земли привидение. Мы смотрели друг на друга не отрываясь, не мигая и даже не замечая капелек пота, которые, попадая на глазные яблоки, жгли их, как соляная кислота…

Он появился из ниоткуда. А может, я просто был чересчур увлечен поединком взглядами.

Старик среднего роста – по крайней мере, он тогда показался мне человеком весьма преклонных лет и соответствующих его возрасту сил – неторопливо, с достоинством, прошествовал на середину площади, опираясь на отполированную ладонями клюку, и, мельком посмотрев в мою сторону, что-то спросил у старейшины, совершенно игнорируя вожака разбойников.

Шафрановый старец при виде незнакомца едва не бухнулся на колени, но тот остановил его порыв коротким жестом.

Выслушав сбивчивый рассказ моего врачевателя, старик задумчиво огладил седую бороду (судя по всему, ее никогда не касались ножницы), сумрачно глянул на потупившегося вожака гуркхов и сказал несколько фраз, прозвучавших как шорканье напильника по полотну старой заржавевшей пилы.

Дальнейшее было и вовсе невероятным – разбойники побросали награбленное, подняли на руки мертвецов и, униженно кланяясь седобородому, стоявшему словно истукан, исчезли среди лесных зарослей, окружавших деревню.

Я был настолько поражен увиденным, что когда старик подошел ко мне и спросил на языке, на котором я разговаривал и мыслил, кто я такой и какая нелегкая занесла меня в эти края, то сознание покинуло меня.

Последним, что мне запомнилось, прежде чем туманная пелена скрыла от меня и деревню, и старика, и ясное небо над головой, была его сухая смуглая рука, метнувшаяся со скоростью атакующей змеи, чтобы поддержать мое уже безвольное тело.

Волкодав

Этот вечер был похож на предыдущие как две капли воды. То есть такой же тоскливый, тягучий, наполненный воспоминаниями из иной жизни, оставшейся за колючкой, как и череда других.

А вечеров прошло уже ни много, ни мало – тридцать восемь. Каждый день в зоне словно зарубка на прикладе винтовки снайпера – память о еще одной человеческой жизни, разменянной на горячий свинец. И пока я не приблизился к начальной фазе операции ни на йоту.

– …Ох, и бабец был! – Жорик, сидя на соседней шконке, пускал слюни, вспоминая свои былые амурные приключения. – Жошка – во! – Он показал руками нечто похожее на винную бочку. – Йохерный бабай, что было, век свободы не видать…

– Эт точно… – Я ехидно осклабился. – Свободы ты и впрямь не увидишь еще лет десять.

– Ты! – неожиданно взвился как ужаленный размечтавшийся было Жорик. – Да я те сейчас… – вскипятился он не на шутку; но тут же и остыл. – Ты че в душу плюешь?

– Ну, извини… – я, посмеиваясь, потянулся до хруста в костях. – Вот так всегда…

– Что – всегда?

– Скажешь человеку правду в глаза – и сразу врагом становишься.

– А на хрен мне такая правда! Ты лучше свой срок считай. Лампасник[14]14
  Лампасник – военный (жарг.)


[Закрыть] коцаный…

С виду я благодушествовал. Ваньку валял. А в душе были Содом с Гоморрой. Это если по-научному. А по-простому – дерьмокипение.

Зачем было цеплять без нужды Жорика? Он притворялся, как и я. Только я знал это, а Жорик мог только догадываться.

В досье, которое я вызубрил наизусть, он занимал отнюдь не последнее место среди ближайшего окружения Мухи. Так же как и в воровской иерархии зоны.

Интересно, с чего бы ему изображать передо мной мелкого пакостника, имеющего не одну ходку, но тем не менее так и оставшегося на положении шестерки?

Бди, Волкодав, бди… Иногда в нашей профессии ничегонеделанье гораздо лучше лихорадочной суеты. Бди и жди…

Как оказалось, мои жданки уже закончились. И именно этим, таким похожим на другие, вечером.

Все началось с того, что, отваливая в свой угол, Жорик подмигнул жующему Мухе – тот, как всегда, жрал сырокопченую колбасу, черную икру, белый хлеб и запивал дорогим виски. Похоже, что и новому начальству было слабо что-либо изменить в устоявшихся традициях зоны, построенной еще в сталинские времена.

Я, конечно, уловил мимолетный контакт Жорика и Мухи, но не придал ему никакого значения. А зря.

Слон подошел ко мне, как обычно, напыженный от мнимой значительности своей глыбастой фигуры. Слон – это такая скотинка под два метра ростом – почти с меня, – но весом с бульдозер.

От его дебильной рожи за версту несло недоделанностью: всегда слезящиеся поросячьи глазки, угристый нос бульбой, будто поеденные молью редкие волосы неопределенного цвета и густо испещренные вечными подростковыми прыщами щеки, хотя ему уже стукнуло двадцать четыре годочка.

Он верховодил "отморозками", а "вышку" не получил только потому, что косил под дурика. Комиссия и поверила, и не поверила в его шизанутость – мнения разделились, – но в зону всетаки воткнули: оставлять на свободе такого монстра не решились даже наши насквозь продажные и трусливые законникигуманисты. В том, что он запросто сбежит из психбольницы, не сомневался никто из имевших счастье лицезреть эту ублюдочную тварь.

– Гы… – Он смотрел на меня без выражения, будто на пустое место. – Гы…

– Тебе чего, дружище? – спросил я мирно, во избежание нежелательного конфликта.

Конечно, я уже знал, что Слон всеми правдами и неправдами пытается подлезть под крылышко "деловых", чтобы в будущем короноваться на вора в законе. В отличие от прежних, забубенных времен почетное воровское звание теперь мог получить любой мордоворот с пудовыми кулачищами, а еще лучше с полной мошной: всеобщая продажность, как раковая опухоль, поразила не только страну, но и ее специфические образования.

Но до сих пор Муха, пахан зоны, не жаловал ни Слона, ни его корешей, как те ни пытались шестерить. И до сегодняшнего дня Слон сидел тихо, лишь изредка вымещая свою тупую злобу на мужиках.

– Ты это, того… – Он запнулся, выискивая в своей квадратной башке нужные слова. – Че на разводе меня толкнул?

Вот тебе новость! Слон наконец добрался и до меня, чтобы почесать кулаки. Что он нарывается, было и дураку ясно – в бараке стало тихо как в гробу. Понятное дело, все ждали очередного развлечения.

До этого вечера никто даже не делал попыток испытать мои возможности – все знали, что я бывший афганец, диверсант-спецназовец, а потому охочих проверить мою армейскую выучку не находилось.

Ко всему прочему, Бог меня не обидел ни ростом, ни физическими данными, что сомневающиеся могли подсмотреть в бане. Так с каких это делов Слон сорвался с цепи?

И тут я обратил внимание на Муху. Он перестал жевать и сидел хищно согнувшись и всверливая в меня свои зенки.

Ага, вон оно что… Решил проверить, на что годен Гренадер… Ну, я тебе устрою концерт… Если бы ты только знал, как долго я ждал этого момента.

Благодаря ГРУ все концы Мухи, нужные для побега, были обрублены, и теперь он метался в поисках выхода из нелегкой для него ситуации. По моей наводке из колонии убрали почти всех, кому он доверял, и Муха просто обязан был подыскать им равноценную замену.

Впрочем, это были мои предположения. И еще одна мыслишка вдруг мелькнула в голове: а что, если я уже засвечен и Муха знает, кто я?

Но я тут же отмел ее, чтобы не засорять мозги перед маленьким мордобойчиком.

– Слон, вали отседа, пока цел, – с ленцой ответил я, даже не изменив позы – лежал, закинув ногу за ногу, и почесывал подмышку.

– Че?! – Слон опешил – с ним так нагло не обращались, наверное, еще со школьной скамьи. – Ну ты и… наглая морда. Вставай! Поговорим.

– О чем можно говорить с недоразвитым? – деланно удивился я и подмигнул взбешенному бандиту. – Я ведь не логопед, чтобы исправлять дефекты твоей речи. Катись отсюда, тундра не огороженная. – Ты отвечаешь за свои слова?

Слон пытался сохранить достоинство, провякав общепринятую во всех зонах фразу, предшествующую или драке, или примирению, если противник вдруг извинится.

Хотя я не думал, что он жаждет мирной концовки нашего базара. Задание нужно выполнять, Муха зря не просит…

– Конечно отвечаю, дурик…

Слон, выставив вперед свои внушительные грабли, ринулся вперед с явным намерением придушить меня, как клопа.

Ах, мальчик, мальчик… И почему тебя ни один умный дяденька не просветил, что, когда бьет специалист своего дела, это очень больно? Смертельно больно. И что спецназовец моей комплекции – это тебе не запуганные обыватели-бизнесмены, из которых ты выбивал денежки на пропитание.

Я не стал особо мудрить. Мне красота приемов сейчас была по барабану. Я просто обхватил шею Слона разведенными бедрами в "ножницы" и, придерживая его голову жестким захватом, чтобы не проскользнуть, сделал резкий поворот на девяносто градусов.

Конечно же, я рассчитал абсолютно верно: нижняя часть его массивного туловища застряла в проходе между шконками, а верхняя, взятая в клещи моими ногами, стала напоминать мокрое белье, выкручиваемое прачкой.

Развернись я на больший угол, Слон уже возглавил бы стадо подобных ему слоников на небесах, а так только что-то хрустнуло и толстый дебил обмяк, потеряв сознание.

– Уберите эту падаль, – тихо, но внушительно приказал я опешившим подручным Слона – они уже подтягивались к моей койке.

Я встал, освобождая пространство для эвакуации незадачливого дуболома. И не только – мне почему-то не понравилось выражение лиц близстоящих "отморозков", особенно у дружка Слона, которого кликали Чавела.

Он и впрямь своим смуглым лицом смахивал на цыгана, но был высок и широкоплеч, что не свойственно вечным бродягам, ныне крепко осевшим в домах-дворцах, в основной своей массе построенных на деньги, вырученные от продажи наркотиков и водки.

Ну конечно, как же Чавеле оставить в беде такого чудного кореша, будущего пахана… Заточка как бы сама прыгнула из рукава в ладонь, и Чавела со змеиной грацией, какую нельзя было ожидать от его несколько грузноватой фигуры, ударил, целясь мне в живот, почти без замаха.

Нет, не понимаю я нынешнюю молодежь. "Чему их учит семья и школа?" – так или похоже пел наш великий бард Володя Высоцкий.

Правильно вопрос ставил. Уж если избрал своей профессией смерть, то, будь добр, прилежно изучи все к ней прилагающееся. А вот Чавела решил, что можно шпарить по шпаргалке. Чудак…

Я не сломал ему кисть, хотя мог бы. Я лишь бережно вытащил из онемевшего кулака Чавелы заточку, распрямил ладонь, подтащил фальшивого "цыгана" к тумбочке и пришпилил его руку к деревянной крышке, будто неразумную бабочку, нечаянно угодившую в сачок горе-натуралиста.

Ну и, ясное дело, он потерял сознание. Да-а, хлипкий народец нынче пошел…

Куда, братва? Налетай, Волкодав ко всему готов. Именно Волкодав, а не какойто вшивый Гренадер, спекулянт и сука, торгующая страной оптом и в розницу.

Что, кишка тонка? То-то…

А ты, Муха по фамилии Вараксин? Смотри, смотри, для тебя старался. Немного бравады, чуток техники и солидная доза жестокости. Компост. Все для тебя, чухонец хренов.

Чтобы ты уцепился за меня, как глупая щука за блесну. И прошу тебя – побыстрей. Мне ваша тюряга во где сидит… от горла до пупа.

И вам, дорогой полковник Кончак, наше "ку-ку" с кисточкой. Чтоб вам кур никогда более не топтать. Надели вы на свободного зверя Волкодава ошейник, и теперь он вместо свежатины помои жрет.

Экая вы сволочь, господин полковник… Все, все, успокоился!

И все равно вы, товарищ Кончак, с-сукин сын…