Текст книги "Тарутинское сражение"

Автор книги: Виталий Бессонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

В заключении диспозиции давались указания относительно расположения артиллерии и движения отдельных частей. Батарейные и легкие артиллерийские роты, оставшиеся от 2-го, 3-го и 4-го корпусов, должны были перейти Нару возле Спасского и остаться в резерве у переправы. Конная артиллерия переправляется возле Тарутина и становится в резерве за кирасирами, отделив, при этом, две роты к кавалерийским корпусам левого фланга. Другие, принадлежащие корпусам, артиллерийские роты и обозы должны были остаться в лагере.

В диспозиции особо подчеркивалось, что полки 1-го кавалерийского корпуса с 1/2 роты конной артиллерии должны выступить в семь часов вечера к Спасскому на соединение с войсками Орлова-Денисова, перейдя Нару при Сухоносове. Всем егерским полкам, за исключением 4-го егерского, находившимся на правом и левом флангах, предписывалось к пяти часам вечера присоединиться к своим дивизиям, оставив в целости свои шалаши. Диспозиция заканчивалась указанием на то, что «огней во время марша на привале отнюдь войскам не раскладывать и даже не позволяется курить трубки»[212]212
  Глинка 2. Кн. 10. С.50; Богданович. Т.2. С.475; Кутузов. 4.2. С.7; Ахшарумов. С. 194.


[Закрыть].

Таким образом, предложенная Беннигсеном, подготовленная Толем и одобренная Кутузовым диспозиция атаки неприятельского авангарда подразумевала обход слабого левого фланга противника с одновременным нанесением мощного фронтального удара на его центр. В атаке должны были быть задействованы практически все силы русской армии. Неожиданность нападения и численное превосходство могли привести к крупной победе, результатом которой должно было стать окружение и уничтожение всего отряда Мюрата. Содержащееся в диспозиции категорическое запрещение уничтожать шалаши указывало на то, что после атаки неприятеля планировалось вернуть русские войска в Тарутинский лагерь. Так как эта позиция противоречила взглядам Беннигсена, можно предположить, что распоряжение о сохранении лагеря исходило от главнокомандующего. Следовательно, несмотря на хорошо спланированную атаку авангарда, перед русской армией ставилась ограниченная задача, связанная только с нанесением удара по оторванному от главных сил отряду противника.

Обер-офицер и бомбардир конной артиллерии, 1809–1811 гг. из книги «Историческое описание одежды и вооружения…».

Несостоявшаяся атака

Назначенное на 17 октября 1812 г. внезапное нападение на стоявший против русской армии отряд Мюрата требовало предварительной подготовки. По данным Михайловского-Данилевского, диспозиция к атаке была отправлена 16 октября вместе с повелением дежурного генерала Коновницына начальнику штаба 1-й армии Ермолову за № 153[213]213
  Михайловский-Данилевский 2. Ч.З. С.223.


[Закрыть]. Однако сохранившийся подлинный документ подписал не дежурный генерал, а исполнявший обязанности начальника штаба Беннигсен[214]214
  Кутузов. 4.2. С. 8–9.


[Закрыть]. Он сообщал Ермолову повеления Кутузова «для приведения оных в исполнение». От начальника штаба 1-й армии требовалось присоединить все егерские полки к своим дивизиям, за исключением 4-го егерского, которому предписывалось остаться в занимаемой им деревне. Вся армия должна была быть готова 16 октября в 6 часов вечера к выступлению. Для каждого корпуса были назначены квартирмейстерские офицеры и определен порядок движения артиллерии и полков 1-го кавалерийского корпуса. В заключении указывалось оставить в лагере половину музыкантов и барабанщиков, которые должны бить вечернюю и утреннюю зарю. Для разведения ночью обычного количества огней и наблюдения за сохранностью шалашей от каждого полка требовалось выделить по одному офицеру, а от роты по унтер-офицеру при трех рядовых. Все эти распоряжения в точности повторяли содержание отдельных пунктов диспозиции, дополняя их лишь сведениями о квартирмейстерских офицерах, которые должны были явиться в «надлежащее время» к корпусным командирам. Этот факт свидетельствует о том, что составление приказания происходило при участии Толя, который представил Беннигсену необходимую информацию по квартирмейстерским офицерам.

Распоряжение главнокомандующего, подписанное Беннигсеном, препровождалось к Ермолову официальным порядком через возглавляемое Коновницыным Дежурство армии. На это указывает регистрация документа в Журнале исходящих бумаг штаба главнокомандующего всеми армиями. Однако, чтобы доставить его по назначению, необходимо было получить специальное указание Кутузова. По воспоминаниям бессменного ординарца главнокомандующего корнета Глуховского кирасирского полка Е.П. Герсеванова[215]215
  Бородино. С.77.


[Закрыть], дежурившего при штабе с 16 на 17 октября, именно ему было поручено сообщить Ермолову распоряжение о начале атаки. В 5 часов вечера Кутузов позвал его к себе и «приказал сказать генералу Ермолову, чтобы армия немедленно двинулась на известную ему позицию». Квартира Ермолова находилась в селе Леташово, примерно в километре от Главной квартиры, располагавшейся в деревне Леташевке. «Идя к своей лошади, – вспоминает Герсеванов, – я встретил дежурного генерала Коновницына, который спросил меня: „куда я иду?“. Я ему объявил приказание Кутузова. Коновницын посмотрел на часы и сказал: „Уже 6-й час, ты не застанешь Ермолова у себя; он обедает сего дня у генерала Шепелева на правом фланге; ты может быть еще застанешь его там; ступай скорее к Шепелеву“»[216]216
  Герсеванов. С. 242–243.


[Закрыть].

Д.Д. Шепелев (1771–1841).

В это время Ермолов действительно находился в гостях у генерал-майора Д.Д. Шепелева. Голицын, также бывший на этом торжестве, свидетельствует, что Шепелев собрал гостей в селе Спасском[217]217
  Голицын. С.74.


[Закрыть], расположенном за правым флангом русских позиций на правом берегу реки Нары, примерно в 7 км от села Тарутино. Об этой встрече Ермолов рассказывал знаменитому партизану Д.В. Давыдову: «Генерал Шепелев дал 4 (16) числа большой обед, все присутствовавшие были очень веселы, и Николай Иванович Депрерадович пустился даже плясать»[218]218
  Давыдов. С.538. Сам Давыдов не был участником описываемых им событий, однако, сравнение сделанного им описания Тарутинского сражения и воспоминаний Ермолова позволяет утверждать, что при его написании Давыдов опирался на прямые свидетельства начальника штаба 1-й армии.


[Закрыть]. Свидетелем праздника был и состоявший при Милорадовиче поручик Глинка. В «Письмах русского офицера» он писал, что 16 октября Милорадович взял его обедать к Шепелеву, «который имел свои биваки за правым крылом армии. Обед был самый великолепный и вкусный. Казалось, что какая-нибудь волшебница лила и сыпала из неистощимого рога изобилия лучшие вина, кушанья и самые редкие плоды. Хозяин был очень ласков со всеми, и прекраснейший стол свой украшал еще более искусством угощать. Гвардейская музыка гремела». По свидетельству Глинки на обеде у Шепелева присутствовало тридцать лучших русских генералов[219]219
  Глинка 1. С.85.


[Закрыть].

Выполняя приказ Кутузова, Герсеванов поехал в Спасское, но Ермолова там уже не застал. Ему сообщили, что он отправился к шефу 1-го пешего полка Московского ополчения князю Н.С. Гагарину. Но и здесь ординарца ждала неудача. Оказалась, что начальник штаба 1-й армии уже поехал к себе на квартиру. Только по пути в Леташово Герсеванову удалось нагнать Ермолова и передать ему приказ главнокомандующего о выступлении. После этого они вместе отправились в Леташевку, в Главный штаб[220]220
  Герсеванов. С. 243–244.


[Закрыть]. Давыдов, знавший об этих событиях со слов Ермолова, писал: «Возвращаясь, в девятом часу вечера в свою деревушку, Ермолов получил через ординарца князя Кутузова, офицера кавалергардского полка (Глуховского кирасирского – В.Б.), письменное приказание собрать к следующему утру всю армию для наступления против неприятеля. Ермолов спросил ординарца, почему это приказание доставлено ему так поздно, на что он отозвался незнанием, где находился начальник главного штаба»[221]221
  Давыдов. С.538.


[Закрыть]. Следовательно, опираясь на сведения, сообщенные Давыдову Ермоловым, можно предположить, что начальник штаба 1-й армии получил распоряжение главнокомандующего спустя два часа после того, как назначенное на 6 часов вечера время готовности армии к выступлению уже истекло. Поэтому не удивительно, что выехавший из Леташевки в восьмом часу вечера Кутузов, по прибытии в Тарутино обнаружил войска неподготовленными к намеченному ночному движению[222]222
  Давыдов, со слов Ермолова, пишет, что Кутузов не выезжал 16 октября из Леташевки, но это свидетельство противоречит другим воспоминаниям участников событий и делопроизводственным документам (Давыдов. С.538).


[Закрыть].

В предписании Ермолову от 17 октября о расследовании причин позднего доставления приказа главнокомандующий писал, что по прибытии в Тарутино «к удивлению моему, узнал от корпусных там собравшихся господ начальников, что никто из них приказа даже и в 8 часов вечера не получал, кроме тех войск, к коим сам господин генерал от кавалерии барон Беннигсен прибыл и им оный объявил, как-то ко второму и четвертому корпусам; к тому же начальствующие кавалериею господа генерал-лейтенанты Уваров и князь Голицын объявили, что, не получив заранее приказания, много кавалерии послали за фуражем, что и с артиллериею было, и я, ехав в Тарутино, повстречал артиллерийских лошадей, веденных на водопой. Сии причины, к прискорбию моему, понудили отложить намерение наше атаковать сего числа неприятеля, что должно было быть произведено на рассвете, и все сие произошло от того, что приказ весьма поздно доставлен был к войскам»[223]223
  Кутузов. 4.2. С. 12.


[Закрыть]. Об отсутствии в лагере части лошадей свидетельствует и адъютант Кутузова Левенштерн, который в своих записках писал: «Атаку предположено было произвести 4-го (16) октября, но в тот момент, когда артиллерии было приказано двинуться, половина ея лошадей оказалась занятою фуражировкою в 18 верстах от лагеря. Генерал барон Левенштерн, командовавший артиллерией, сообщил это неприятное известие Кутузову, который отменил предположенное им движение»[224]224
  Левенштерн. С.115.


[Закрыть]^.

В воспоминаниях находившихся при Главной квартире Кутузова офицеров содержатся свидетельства о негодовании главнокомандующего по поводу неисполнения сделанных 16 октября приказаний. Находившийся при Коновницыне полевой генерал-аудитор 2-й армии Маевский писал, что за неготовность войск к выступлению Кутузов «жестоко разругал генерал-квартирмейстера (Толя – В.Б.)»[225]225
  Маевский. С. 156.


[Закрыть].

Штаб– и обер-офицеры свиты Е.И.В. по Квартирмейстерской части, 1808 г. из книги «Историческое описание одежды и вооружения…».

Щербинин в своих записках описывает неприятную беседу главнокомандующего с квартирмейстерскими офицерами Ф.Я. Эйхеном и П.И. Брозиным, в то время как Толь, по его словам, оставался в Леташевке. «„Кто здесь старший квартирмейстерский офицер?“ спросил Кутузов, озираясь около себя, – вспоминал Щербинин, – На свое несчастье отозвался подполковник Эйхен, начальник нашей канцелярии. Кутузов, вышед из себя, разругал этого благородного человека ужасно. Потом, увидя ехавшего на маленькой толстой лошади в зеленой фуражке и солдатской шинели какого-то краснощекого, вскричал: „Это что за каналья?“. Ехавший остановился перед Кутузовым и, побледнев, отвечал: „Квартирмейстерской части капитан Брозин, обер-квартирмейстер такого-то кавалерийского корпуса“»[226]226
  Щербинин. С. 38–39.


[Закрыть]. По свидетельству Щербинина, глубоко уязвленный обвинениями главнокомандующего Эйхен оставил армию и его место занял незаслуженно оскорбленный Брозин[227]227
  Описываемые события Щербинин относит к утру 16 октября, что противоречит свидетельствам других мемуаристов и документам. Ф.Я. Эйхен имел тогда чин полковника квартирмейстерской части. Что касается капитана квартирмейстерской части П.И. Брозина (с октября 1813 г. – флигель-адъютант), то он был квартирмейстером Гвардейской пехотной дивизии. Все эти «мелкие» неточности дают основание усомниться в достоверности событий, описанных мемуаристом спустя 50 лет после войны 1812 г. (См.: Васильев, Елисеев. С.23; Кутузов. 4.2. С.645; Российский архив. М., 1996. Вып.7. С.84, 105, 146).


[Закрыть]. В свою очередь, Голицын, который по свидетельству Герсеванова после своего возвращения от Шепелева сопровождал главнокомандующего в Тарутино[228]228
  Герсеванов. С.243.


[Закрыть], утверждал, что Кутузов, узнавший о неполучении в войсках приказа, «был в таком исступлении, в котором еще его никогда не видали. Все оборвалось на бедном Эйхене, который безвинно сделался виновником; он его разругал, велел выгнать из армии и атака была отменена»[229]229
  Голицын С.74.


[Закрыть]. Против того, что Эйхен в период Отечественной войны не покинул армию, свидетельствуют биографические данные, основанные на формулярном списке, а также использование его Кутузовым в декабре 1812 г. для выяснения причин отступления неприятельского корпуса[230]230
  Кутузов. 4.2. С.645; Русский биографический словарь. СПб., 1912. Т. Щапов-Юшневский. С.206.


[Закрыть]. Однако, учитывая личное участие Голицына в событиях 16 октября, можно предположить, что Кутузов, узнав о неготовности войск к выступлению, действительно обрушил свой гнев на Эйхена (который мог находиться в свите главнокомандующего), но никаких последствий это для него не имело.

М.И. Кутузов (1747–1813). Гравюра С. Карделли. 1810-е гг.

Сохранившиеся свидетельства штабных офицеров носят противоречивый характер и не могут быть признаны достоверными. Они позволяют лишь получить представление о разговорах, ходивших в Главной квартире, и суждениях, высказываемых по поводу поведения главнокомандующего. В целом, все они говорят о необычной вспышке гнева Кутузова. Характеризуя настроение главнокомандующего, Михайловский-Данилевский в своих записках писал: «Светлейший был во весь вечер 4 (16) октября вне себя от гнева, и что к нему боялись подойти, как в Тарутине, так равно, и по возвращении его в Леташевку[231]231
  Маевский свидетельствует, что Кутузов ночевал в крайней от Тарутинской позиции деревне и только на другой день вернулся в Леташевку. Этот факт не подтверждается другими источниками. (Маевский. С. 156).


[Закрыть], и что и я чрезмерно был рад, что он за мною не присылал»[232]232
  Михайловский-Данилевский 1. С. 164.


[Закрыть].

При этом следует отметить, что позднее получение приказа Кутузова не остановило Ермолова. По прибытии в Главную квартиру он приступил к его выполнению, разослав офицеров с письменными распоряжениями о начале движения. Вернувшись в Леташевку, Кутузов вызвал к себе Коновницына, который доложил ему о предпринятых Ермоловым шагах. Как указывает Герсеванов, у которого все эти события происходили на глазах, через полчаса главнокомандующий вновь потребовал к себе Коновницына и приказал отменить выступление войск. «Ермолов, – пишет ординарец, – потребовал себе других офицеров и опять разослал по корпусам, с приказанием остановить войска, и вскоре после того уехал в свою квартиру». Сам Герсеванов также попал под «горячую руку» Кутузова. Главнокомандующий приказал «арестовать его, нарядить суд, допросить его, и если он не был в авангарде – расстрелять его». Но, в конечном итоге, из-за отсутствия ординарцев Герсеванов был послан Коновницыным ночью на правый фланг русской позиции, к Орлову-Денисову с известием об отмене утреннего наступления. С большим трудом и риском он исполнил данное ему поручение и, вернувшись к утру в Главный штаб, получил прощение Кутузова[233]233
  Герсеванов. С. 244–250. О том, что Ермолов сделал распоряжения к атаке, пишет в своих записках и А.Б. Голицын (Голицын. С.74).


[Закрыть].

А.П. Ермолов (1772–1861). Гравюра А. Ухтомского по оригиналу В. Машкова. 1810-е гг.

Несвоевременное доставление приказания было названо главной причиной, повлиявшей на срыв намеченной на утро 17 октября атаки. В Главной квартире Кутузова вся ответственность за это была возложена исключительно на начальника штаба 1-й армии. Это также нашло отражение в воспоминаниях находившихся при штабе главнокомандующего офицеров. Так, Щербинин писал, что Ермолов был «один причиною беспорядка», и Кутузов «без всякой вспышки приказал Коновницыну объявить Ермолову волю Его Светлости, чтобы оставил армию. И по делом бы! Но Коновницын упросил Кутузова простить Ермолову»[234]234
  Щербинин. С.39, 40.


[Закрыть]. Подобное свидетельство находим и в записках Михайловского-Данилевского: «Гнев его (Кутузова – В.Б.) в особенности пал на генерала Ермолова, которого он хотел отдать под суд, но однако же после смягчился»[235]235
  Михайловский-Данилевский 1. С. 164.


[Закрыть]. Адъютант Кутузова Левенштерн отмечал: «Кутузов обвинял генерала Ермолова в том, что он не предупредил генерала Левенштерна (начальник артиллерии – В.Б.) относительно предположенного движения: в армии было известно, что генерал Ермолов праздновал в тот день у генерала Шепелева день его ангела[236]236
  По православному календарю 16 октября (4 октября по старому стилю) у Дмитрия нет именин (см.: Месяцеслов на лето от Рождества Христово 1811. СПб., 1810. С.40).


[Закрыть], что он пробыл у него слишком долго и совершенно забыл свои обязанности начальника штаба»[237]237
  Левенштерн. С. 115–116.


[Закрыть]. Маевский также указывал на то, что «1-я армия, которою управлял Ермолов, по ошибке, была вовсе не приготовлена»[238]238
  Маевский. С. 156.


[Закрыть].

Однако не все свидетели событий были столь единодушны. Например, находившийся при Милорадовиче поручик лейб-гвардии Конно-ариллерийской роты П.Х. Граббе случившееся происшествие описывал следующим образом: «Беннигсен предложил сделать на неприятеля внезапное нападение. Кутузов, сперва колебавшись, наконец дал свое согласие, и приказания разосланы были войскам выступить с вечера 4 (16), для нападения на рассвете 5 (17) октября.

Тарутинский лагерь. Дневник А.В. Чичерина.

Беннигсену поручено было привести в исполнение атаку; армия не выступила однако в назначенное время, и Кутузов, приехав из Леташевки в лагерь к назначенному часу выступления, застал войска на месте, спокойно на биваках. Приказания из главной квартиры не были еще получены. Нападение отложено до следующего дня. Странно это обстоятельство, но не одно оно указывало уже на присутствие новых страстей и побуждений, недостойных святости Отечественной войны»[239]239
  Граббе. С. 102–103.


[Закрыть].

Решение об атаке неприятельского отряда хранилось в глубокой тайне. «Осторожности, – пишет Глинка, – со стороны нашей надлежало быть весьма великой, дабы хитрый неприятель, повсюду уши и глаза имевший, не мог о предприятии сем проведать»[240]240
  Глинка 2. Кн. 10. С.45.


[Закрыть]. Беннигсен свидетельствует, что «никто в нашем лагере не знал об этом до тех пор, пока я не отправился 4 (16) октября, часу в седьмом вечера на позицию, чтобы поставить под ружье войска, которые должны были участвовать в этом деле»[241]241
  Беннигсен. № 9. С.519.


[Закрыть]. Даже находившиеся в окружении Беннигсена офицеры не знали о готовящемся нападении. Прапорщик Дурново записал в своем дневнике, что 16 октября «после полудня генерал (Беннигсен – В.Б.) послал меня вместе с бароном Армфельдом на правый фланг нашего авангарда к казачьему полковнику Сысоеву с вестью о том, что он прибудет на пост. Ожидают нападения. В течение всей ночи мы тщетно ожидали, что пойдем в цепи с нашими хозяевами-казаками. Неприятель в ста саженях. Он нас оставил в покое»[242]242
  Дурново. С.96.


[Закрыть].

Именно под предлогом готовящегося нападения со стороны противника и должно было проходить выдвижение войск на исходные позиции для атаки.

Можно предположить, что только узкий круг генералов и офицеров штаба был посвящен в предстоящий план. На это указывает то обстоятельство, что накануне намеченного сражения значительная часть русского генералитета (в том числе начальники авангарда Милорадович и 1-й кирасирской дивизии Депрерадович) вместо того, чтобы готовить к выступлению войска, беззаботно гуляла примерно до 8 часов вечера в гостях у Шепелева. О неведении генералов свидетельствует также отправление многочисленных команд за фуражом для кавалерийских и артиллерийских лошадей. Вероятно, принятые меры секретности не допускали преждевременного распространения сведений даже среди высшего командного состава.

В предписании от 17 октября Кутузов писал Ермолову: «Ваше превосходительство известны были о намерении нашем атаковать сегодня на рассвете неприятеля»[243]243
  Кутузов. 4.2. С. 12.


[Закрыть]. Это замечание позволяет предположить, что начальник штаба 1-й армии был посвящен в планы командования. Об этом же свидетельствует и Герсеванов, когда вспоминает, что Кутузов приказал ему «сказать генералу Ермолову, чтобы армия немедленно двинулась на известную ему позицию»[244]244
  Герсеванов. С.242.


[Закрыть]. В свою очередь, Щербинин пишет, что «3 (15) октября был призван в главную квартиру Ермолов, начальник штаба главной армии. Ему открыл Коновницын, что на другой день назначена атака, и что он вскоре получит диспозицию фельдмаршала для рассылки приказаний корпусным командирам. Коновницын просил Ермолова подождать полчаса, что ему самому вручится диспозиция по рассмотрении фельдмаршалом, к которому спешил Коновницын. Но Ермолов не захотел ждать, извиняясь приглашением, полученным им в тот день к обеду от Кикина»[245]245
  Щербинин. С.38.


[Закрыть].

Х.В. Фабер дю Фор. В Московском кремле, 17 октября.

Даже если считать это свидетельство заслуживающим внимания, несмотря на ошибки в хронологии и передаче фактов (события смещены на сутки назад, вместо Шепелева показан Кикин), то из него следует, что Ермолов оставил Главную квартиру, не дождавшись приказа Кутузова. Следовательно, даже зная о готовящемся наступлении на отряд Мюрата, Ермолов не мог приступить к исполнению предначертанного плана, пока главнокомандующий не даст на то своего распоряжения, которое, как мы знаем со слов Герсеванова, последовало только в 5 часов вечера, то есть – за час до того времени, когда армия должна была начать выступление из лагеря на исходные позиции.

Необходимость доставления приказов заблаговременно была обусловлена самой системой управления войсками. Согласно «Учреждению для управления большой действующей армией» начальник штаба «объявляет через дежурного генерала пароли, лозунги, отзывы, сигналы, приказы главнокомандующего, и наблюдает за точным их выполнением», при этом «он все дела свои приводит в исполнение посредством других; сам же занимается только важнейшими работами, которые должны оставаться в тайне». Соответственно, в обязанности дежурного генерала входило «отдавать войскам пароль, лозунг, отзыв, сигналы, наряды, дневные приказы и диспозиции к бою»[246]246
  ПСЗ. Т.32. № 24975. С.50, 52.


[Закрыть]. Следовательно, получив приказ главнокомандующего, Ермолов, как начальник штаба 1-й армии, должен был предписать своему дежурному генералу Кикину довести соответствующие распоряжения до сведения армии.

Однако в Тарутинском лагере определенный «Учреждением» порядок управления войсками был нарушен.

Кутузов, приняв на себя командование 1-й армией, имел свое Дежурство под руководством Коновницына, который фактически исполнял обязанности начальника штаба и осуществлял управление войсками. В период движения от Красной Пахры к Тарутино он подписывал диспозиции к переходам и, соответственно, распоряжался их доставлением[247]247
  Кутузов. 4.1. С. 308–309, 331.


[Закрыть]. Поэтому, согласно сформированной Кутузовым системе управления, повеление главнокомандующего об атаке отряда Мюрата и диспозиция к сражению должны были быть доставлены войскам через дежурного генерала Коновницына. Но, вместо этого, 16 октября понадобилось обращаться к помощи начальника штаба 1-й армии, отдалившегося уже от Главной квартиры Кутузова. В Тарутинском лагере Ермолов, по его собственным словам, «к фельдмаршалу являлся не иначе, как по его приказанию; с Коновницыным видался нередко, но чаще переписывался, отталкивая поручения его, которые я не имел обязанности исполнять»[248]248
  Ермолов. С.216.


[Закрыть]. Следовательно, в данной ситуации, поручение Ермолову подготовить войска к выступлению выглядит более чем странным. Можно предположить, что Кутузов, не разделявший желания Беннигсена открыть боевые действия, устранился от активного участия в организации атаки и сознательно не вверил решение этого вопроса своему ближайшему помощнику – Коновницыну.

Подписанное Беннигсеном приказание Ермолову не могло быть отправлено из Дежурства главнокомандующего без личного распоряжения Кутузова, который не спешил его давать. Задержав приказ до 5 часов вечера, Кутузов поставил под угрозу срыва выполнение принятой диспозиции, что в конечном итоге и произошло.

И.С. Дорохов (1762–1815).

Причина такого поведения главнокомандующего могла быть связана с тем, что 16 октября особое внимание Кутузов уделил не подготовке атаки, а выяснению положения войск противника. Самым первым документом, отправленным из штаба главнокомандующего 16 октября, было предписание Милорадовичу за № 151 с требованием прислать на лошади в Главную квартиру перебежавшего на русские аванпосты французского барабанщика, который «сообщает известия, весьма заслуживающие некоторого внимания»[249]249
  ВУА. Т. 19. С. 124.


[Закрыть]. В тот же день от Кудашева при рапорте от 15 октября был доставлен вышедший из Москвы рядовой Орденского кирасирского полка, имеющий важные сведения[250]250
  ВУА. Т. 19. С. 10.


[Закрыть]. Неизвестно, какие конкретно данные удалось узнать в Главной квартире от этих людей, но несомненно, что Кутузов в тот день старался прояснить расположение неприятельских войск, о котором он получал противоречивые сведения. Накануне, 15 октября, был прислан рапорт Дорохова от 14 числа, в котором сообщалось: «По прибытии моем в селение Ивлинское узнал я от проходящих из Воронова разных мужиков, что неприятель уже 4-й день тянется из Воронова на Можайскую дорогу к Кубенскому»[251]251
  ВУА. Т. 19. С.8.


[Закрыть]. В следующем рапорте, от 15 октября, Дорохов подтверждал сведения об отступлении неприятеля от Воронова к Москве[252]252
  ВУА. Т. 19. С. 11.


[Закрыть]. Поэтому, 16 октября в приказании Кудашеву (исходящий № 152) указывалось: «если возможно с вашей стороны, получить через поселян достоверное известие о сем движении неприятельском»[253]253
  ВУА. Т. 19. С. 124.


[Закрыть]. Однако, 16 числа в Главную квартиру поступили и другие, не подтверждавшие показания Дорохова, сведения. В рапорте командира Ахтырского гусарского полка Д.В. Васильчикова от 17 октября указывалось, что по данным, собранным от пленных и жителей, центр армии противника расположен в Вороново и окрестностях, а находящееся против русского лагеря войско – неприятельский авангард[254]254
  ВУА. Т. 19. С. 10–11.


[Закрыть]. Следовательно, с одной стороны Кутузов был извещен об отступлении неприятеля, а с другой – о концентрации его к Воронову. Именно эти противоречивые данные, надо полагать, оказали влияние на задержку в Дежурстве главнокомандующего распоряжений о подготовке к запланированной атаке. Вполне возможно, что Кутузов, не видевший в нападении на неприятельский отряд крайней необходимости, мог отложить приказ к выступлению до выяснения всех обстоятельств.

Для проверки сведений о находившихся в Воронове войсках Кутузов через Коновницына дал Фигнеру соответствующее повеление, которое не было зафиксировано в Журнале исходящих бумаг. 16 октября Фигнер сообщил: «Преступил побывать в неприятельской армии, но где проведал сколько мог и сколько полагал нужным. Армия неприятельская стоит на прежнем месте в 15 верстах от Воронова к Калуге. В Москву недавно пошел отряд, который должен будет прикрывать большой транспорт с провизией (это, возможно, то движение войск, которое зафиксировал Дорохов – В.Б.). В Москве еще и теперь находится вся гвардия. В Воронове стоят 2 пехотных полка, которые могут быть в 2 часа истреблены отрядом генерала Дорохова и моим, за истребление их ручаюсь головою, коль скоро отряд пойдет так, как я его поведу»[255]255
  ВУА. Т. 19. С. 11.


[Закрыть]. После получения этих данных главнокомандующий мог представить реальную картину положения неприятельского авангарда, который не отступал и не имел за собой в Вороново дополнительных сил. Достоверность ее основывалась не на показаниях пленных и жителей, а на сведениях, собранных легендарным партизаном Фигнером непосредственно в лагере противника.

Можно предположить, что только после доставления рапорта Фигнера был возобновлен процесс подготовки атаки неприятеля. Тогда был отдан приказ Ермолову о выполнении данного ему Беннигсеном распоряжения, зафиксированного в Журнале под № 153, и следующим, под № 154, было зарегистрировано подписанное Коновницыным предписание Дорохову. В нем указывалось, чтобы он «соединено с Фигнером действовал на Вороново, где, истребив два полка, отрезывает отступление главному неприятельскому авангарду»[256]256
  ВУА. Т. 19. С. 124.


[Закрыть]. Но необходимое на подготовку войск время было упущено, и Кутузов, лично задержавший доставление приказа, конечно, не мог не знать об этом.

Главнокомандующий, покинувший Леташевку в восьмом часу вечера, по прибытии в Тарутино обнаружил войска неготовыми к выступлению и за это обрушил свой гнев на оказавшихся рядом квартирмейстерских офицеров. Однако не все части были в одинаковом положении. Беннигсен, выехавший к армии в седьмом часу вечера, несмотря на отсутствие предварительных распоряжений Ермолова, сумел подготовить к движению 2-й и 4-й пехотные корпуса. Даже в этих условиях еще оставалась, вероятно, возможность не переносить наступление. В своих записках Голицын, принимавший непосредственное участие в событиях, пишет, что в Тарутино к главнокомандующему явились корпусные командиры «с докладом, что получив в ту же минуту приказание, они готовы выступить немедленно и объявили, что как распоряжение предшествовало несколькими часами назначению, то выступлению армии никакой остановки или перемены в распоряжениях быть не может и умоляли его дозволить им идти. Но сколько убеждения таковые ни казались основательными, однако ж ничто не могло заставить Кутузова переменить данного приказания отложить поход до другого дня»[257]257
  Голицын. С.74.


[Закрыть]. Достоверность этого факта подтверждается и в предписании Кутузова Ермолову от 17 октября, где говорилось, что по прибытии в Тарутино главнокомандующий «узнал от корпусных там собравшихся господ начальников, что никто из них приказа даже и в 8 часов вечера не получал»[258]258
  Кутузов. 4.2. С. 12.


[Закрыть]. Здесь же указывалось, что начальствующие кавалерией генералы, не получив своевременно распоряжений, направили значительную часть кавалерии за фуражом. Следовательно, можно констатировать, что не все, собравшиеся в Тарутино, генералы, как писал Голицын, высказали свою готовность «выступить немедленно». Сославшись на отсутствие посланных за фуражом для кавалерии и артиллерии людей и лошадей, Кутузов отменил движение, хотя два корпуса правого фланга были готовы выдвинуться на позиции и до рассвета имелось достаточно времени, чтобы организовать запланированное диспозицией ночное движение войск.

Беннигсен пишет, что «в девятом часу, в тот момент, когда я собирался выступить, я получил от князя Кутузова записочку, в которой он просил меня повременить выполнением этого плана; это было весьма прискорбно, тем более, что с этого момента наши намерения не могли оставаться тайною»[259]259
  Беннигсен. № 9. С.519.


[Закрыть]. Как видно, главнокомандующий достаточно быстро разобрался в Тарутино со сложившейся ситуацией и принял решение (в 8-м часу выехал, в 8 часов еще общался с корпусными командирами, а в 9-м часу уже отменил атаку). Это косвенным образом указывает на то, что Кутузов заранее предполагал ход развития событий и был готов при первой возможности отменить атаку противника, которую не считал целесообразной. Следовательно, на замечание, сделанное в воспоминаниях находившегося в составе 4-го пехотного корпуса майора 1-го егерского полка Петрова, что «не отыскано того, кто остановил ввечеру 4 (16) октября подъем полков с позиции и переход по приготовленным понтонным мостам реку Нару с правого на левый берег ниже села Тарутино»[260]260
  Петров. С. 196.


[Закрыть], можно ответить, что этим человеком был сам главнокомандующий.

Поведению Кутузова в Тарутино Голицын находит следующее объяснение: «Он (Кутузов – В.Б.) боялся возбудить деятельность Наполеона и придерживался своей мысли выиграть время, чтобы не тревожить его из Москвы. Решившись дать сражение сие, он как бы проявил согласие свое вопреки внутреннего убеждения своего: что время поражать Наполеона не настало еще»[261]261
  Голицын. С. 74–75.


[Закрыть]. Таким образом, поездка в Тарутино больше походит на предпринятую главнокомандующим публичную демонстрацию своей заинтересованности в атаке неприятеля, которую он должен был отменить вследствие неготовности войск к выступлению. При этом, необычный гнев Кутузова мог быть вызван раздраженностью тем, что его заставляют играть по «чужим правилам» и поступать вопреки своему убеждению. Следуя обстоятельствам, он был вынужден совершить бессмысленный вояж в Тарутино, и, увидев то, что ожидал – неготовые войска, выплеснул накопившиеся в нем эмоции на свое окружение.

По поводу отмены наступления Вильсон 17 октября записал в своем дневнике следующее: «Сегодня утром наши должны были атаковать неприятеля, поэтому еще с вечера я отправился на казачьи пикеты правого фланга к генералу Беннигсену. Но около полуночи он дал мне знать, что маршал (Кутузов – В.Б.) отложил атаку до завтрашнего утра, хотя войска были уже в полной готовности. Чтобы узнать, хорошо ли сидит костюм, портной примеряет его, однако генералу не пристало быть столь неумелым швецом, чтобы нуждаться в испытаниях. Надеюсь, на сей раз не придется платить слишком дорого. Если секрет не откроется, мы должны воздвигнуть еще один благодарственный алтарь Богу-хранителю России»[262]262
  Вильсон. С.75.


[Закрыть].