Текст книги "Шлюхи"

Автор книги: Виталий Амутных

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

– Большое спасибо! – остановил ее Нинкин. – Что ж, будем надеяться, что пгезидент не так далеко, и он вас услышит. Спасибо. И вот наконец пегвая пгемия. Алла Медная! Аплодисменты, господа!

Звукооператор включил бурные аплодисменты, – Алла, гордо вздернув подбородок, шагнула к микрофону.

– Прежде всего хочу высказать всю благодарность коллегам, выступавшим передо мной, – Алла Медная отпустила куда-то в сторону леденящую кровь улыбку. – Целиком и полностью поддерживаю и разделяю их чаяния. Я тоже скажу слово, которое вроде бы и не принадлежит мне. Это слово народное. «Надеюсь, что я выражаю умонастроение немалой части гуманитарной интеллигенции, которая поддержала вас, Президент, на референдуме, но сегодня испытывает беспокойство. Мы ждем от вас в первую очередь решительности. Ради русской демократии сейчас нужно проявить волю. К свободе надо дойти усилием. Сила не противоречит демократии. Не нужно бояться социального взрыва. Если бы этот взрыв был реален, он давно бы уже случился! Действуйте!» Давно пора нанести упреждающий удар по тем подонкам из «объединенной оппозиции». Действуйте, Президент!

Вот как сказала Алла! Вторая и третья Премии только губы закусили, поскольку не посмели призвать гаранта конституции к радикальным поступкам, не рискнули. Милкин и Нинкин все прыгали вокруг нее, называли и так, и эдак, и гордостью российской словесности, и золотым пером, а тут и раздача призов началась. Третьей премии дали махровый банный халат и фен. Вторая – получила миксер, пылесос, набор кухонных ножей и фотоаппарат. Аллу же удостоили целого вороха подобных мелочей, четырехдневной путевки в Мексику и еще просили постоять возле изумрудного «понтиака», который ей якобы тоже был подарен.

– Но это еще не все! – взвизгнул радостно Нинкин. – Наши победительницы даже и не подозгевают, какой ждет их сегодня сюгпгиз. Это будет сюгпгизом и для телезгителей! Пгизнаюсь, это было сюгпгизом и для нас. Это…

Перед камерой появился Президент. Дамы завизжали от пронзившего их восторга. Включили самые буйные рукоплескания, переходящие в неистовое ликование. Оператор дал лицо лидера крупным планом: глаза сощурены в щелочки, губы искривлены – лицо улыбалось. Открылся рот, и лицо заговорило:

– Жаль, что мы редко общаемся. Вы, творческая интеллигенция, чего-то хотите от государственности, и государственность, в свою очередь, заинтересована в каких-то ваших способностях. Давайте же обмениваться услугами. Вы тут меня призывали к действию. Но и сами действуйте активнее. Я не оставлю вас без внимания. Я даже хочу первым сделать шаг навстречу и пригласить вас в свою загородную резиденцию, где сегодня я даю бал.

– Вот это сюгпгиз! – завопил Нинкин.

– Вот это подагок! – горланил Милкин.

– Быть пгиглашенными на бал к самому пгезиденту! – драл глотку Нинкин.

– Согласитесь, догогие телезгители, такой пассаж потгясает. Это сенсация! – надсаживался Милкин.

Выбежали веселые полуголые девушки обоего пола да такую пляску затеяли – только пыль столбом! За ними появились дети, дети дарили Президенту и победительницам конкурса букеты гвоздик в целлофане. Потом повалили разные знаменитости с поздравлениями. Закончилось шоу тем, что Алла Медная села за руль, как бы уже своего собственного «понтиака», справа расположился Президент, сзади – премии, вторая и третья, и заваленная цветами машина тронулась с места – надо думать, из телестудии в загородную резиденцию, на бал.

– Вот так шабаш! – хмыкнул Никита.

– Шабаш, говоришь? Занятно, занятно… – отозвался Учитель. – Ну ведьмы, допустим, наличествуют. А кто же будет на сем торжестве председателем? Этот, что ли? Нет, на такую роль он не потянет. Не ему быть в челе празднества.

– А ведьмы-то эти, что за птицы? Алла… Как? Медная?

– Ведьмы как ведьмы. Самые, что ни на есть заурядные фурии. Преданные своему рогатому хозяину просто… дотла, телом и всеми потрохами, всем, что у них есть.

– Что же, они в беспамятстве находятся?

– Нет, но биологический инстинкт самосохранения подсказывает: сытость лучше, чем голод; тепло лучше, чем холод. А созидание, в отличие от разрушения, всегда требует изрядных усилий и зачастую не сулит скорых или жирных выгод. Как только не пытались травить меня эти дамы. Не сами, понятно, вымысливали цель, но и рук им никто не ломал, принуждая. «Известный черносотенный писатель», «воинствующая бездарь», каковой свойственны «эстетическая глухота», «эстетическая слепота» и опять же «эстетическая хромота», «бесноватый проповедник русской национальной исключительности» – это все они.

– Во курвы! – не удержался Никита.

– Нет-нет, не говори так. Это очень, поверь мне, очень несчастные женщины. Конечно, они вобрали в себя все пороки нынешней интеллигенции: трусость, жадность, разболтанность, развращенность, продажность… Но ведь они женщины… Подумай, каково им жить со всеми этими наградами.

– Им действительно не стоит жить. Иначе они перезаразят последних дюжих людей. Самым разумным было бы в отношении их поступить, как поступал со всякого рода шлюхами суровый воевода: «он же веляше срам еи вырезати и кожу содрати, и привязати ея нагу, и кожу ту на столпе среди града и торга повесити… а оным сосца отрезаху; овым же, кожу содравше со срама ея, и рожен железан разжегши вонзаху в срам еи, и усты исхожаше, и тако привязана стояше у столпа нага, дондеже плоть и кости ей распадутся или птицам в снедь будет?»

– Экстремист. Какой экстремист! – покачал головой Учитель. – Они нужны на земле как раз для того, чтобы ты наглядно мог лицезреть, каково похмелье от слюнтяйства и сластолюбия.

– Но сколько же несчастий они способны еще принести русским людям!

– Успокойся. Остерегайся таких обобщений. Побудь эгоистом. Самое страшное, что они могут – это отнять у тебя совесть. Если веришь, что какое-то право выбора человеку отпущено – не отдавай. Вот все. И хватит о них. Пошли чай пить.

Домой Никита пробирался сквозь все тот же мерзлый бескрайний мрак. У входа третьеразрядного отеля пара дешевых шлюшек жалась друг к дружке, холодный ночной ветер задирал им подолы коротеньких светлых плащиков, они непроизвольно выбивали ногами чечетку, – а вокруг ни души. Никита, понятно, не мог явиться объектом их заинтересованности. Еще по дороге он видел трех людей с автоматами. К счастью, они тоже не проявили к нему никакого внимания.

Дома его ждала тишина. Пол усеян хрустящими под ногами зелеными бутылочными осколками, поперек коридора лежал, посапывал, сосед Толик. Никита залез в свою берлогу, накрылся с головой одеялом и проспал четыре дня кряду.

Никита Кожемяка спал. А чем же были заняты тем часом прочие? Алла Медная после бала в загородной резиденции умчалась в Мексику и там на незнакомых дорогах предавалась сладостным и престижным удовольствиям. Поэт Федор Тютчев слагал для нового сборника загадочные верлибры. Снежана пособляла родителям переустраивать интерьер ванной комнаты так, чтобы он напоминал убранство буддийского храма. Учитель писал роман. Милкин и Нинкин… О, у них было слишком много разных забот. Бывший начальник отдела критики, Тамара Петровна Филатова, каждый день просила медсестер больше не ставить ей капельницу, потому что она хочет умереть. А вот пенсионерок Ольгу Трофимовну и Анну Семеновну вовсе не устраивала голодная смерть, потому они перепродавали в подземном переходе сигареты и спички.

– Аня, – говорила бывало Ольга Трофимовна, – будут если выборы – ты за кого станешь голосовать?

– А не один шут?

– Нет, Аничка, так быть не может, Бог не допустит, чтобы у них там одно ворье да разбойники. Должен быть и честный человек.

– Разве честный человек среди бандитов выживет? Сигаретысигаретысигареты! Комуспичкисигареты! Подходите скоренько!

А в конце четвертого дня… Сейчас мы совершим посещение редкостное, можно сказать – уникальное. (Ведь вы любите всякие, редкости.) Мы посетим обитель самого Имярека Имярековича, и уж поверьте: очень и очень немногим случалось не то что бывать здесь гостем, но и знать координаты местонахождения той обители.

Имярек Имярекович работал в своей библиотеке, как обычно стоя (ради «пользы, которая может быть в геморроидальном отношенье») за старинной вырезной конторкой у окна, когда к массивным воротам усадьбы подкатил длинный, широкий и плоский лимузин. Но еще до того, как у черного лакового лимузина открылась правая задняя дверца, в библиотеке рядом с конторкой тренькнул внутренний телефон. Имярек Имярекович нехотя оторвался от своего занятия, подошел к телефону и снял трубку.

– Имярек Имярекович, простите за беспокойство, к вам Президент, – вежливым баритоном сообщила трубка.

– А! Да-да. Проводите его туда… Ну туда, где я обычно его принимаю.

Имярек Имярекович положил трубку и на секунду задумался. О, если бы кому, скажем, Алле Медной, удалось быть свидетелем этого мгновения, увидеть шефа в сей приватной обстановке! Он показался бы ей совершенно незнакомым человеком. Нет, широкое мясистое лицо, изрядное брюшко, пухлые, оплывшие нежным жирком ручки – все было на месте; но выражение масляных, всегда поблескивавших лукавством глазок, его прелестная, уморительная походка танцующего бегемота – куда все это делось?

Еще раз тренькнул телефон. Имярек Имярекович уже не стал подходить к нему. Щелкнул выключателем – огромное помещение: несметные легионы книг на высоченных стеллажах, лестницу-стремянку, старозаветную конторку на точеных ножках – все поглотил мрак. Имярек Имярекович вошел в назначенную им для весьма нечастых приемов комнату, – навстречу ему, улыбаясь, поднялся из кресла Президент. Обстановка этой комнаты воплощала заветную мечту прогрессивного хама со вкусом: белые стены, пол, потолок; мебель, обитая черной полихлорвиниловой «кожей», украшенная блестящими никелированными трубками; по стенам темная живопись, какие-то ночные урбанистические пейзажи в черных рамах. Президент поднялся из кресла и, широко раскинув руки, двинулся к Имяреку Имярековичу:

– Здравствуй, брат Имярек! Рад, рад тебя видеть.

Радость визитера не вызвала ответных чувств хозяина, он досадливо поморщился, не подав даже руки, отошел и сел на кушетку.

– Я тебе, кажется, не раз рекомендовал не показываться здесь пьяным, – негромко произнес Имярек Имярекович.

Президент, не зная, как ловчее выйти из неприятного положение потихоньку опускал руки, но те все еще не могли достичь бедер.

– Ну какой пьяный? Ну что ты такое говоришь? Да, рюмку выпил. Ну, две. Миша пришел – что, я должен был с ним насухую разговаривать?

– И зачем вообще ты заявился, – так же неторопливо, со сдерживаемым неудовольствием, продолжил Имярек Имярекович. – По-моему, все, что надо, тебе сообщили. Дополнительные наставления ты мог бы получить и по телефону.

– Но я почувствовал: все зашло в тупик. Надо что-то делать…

– Х-х, – усмехнулся Имярек Имярекович. – Ты правильно почувствовал. Что-что, а чувствительность тебя никогда не подводила. Молодец. Ладно, может быть, оно и лучше, что сам приехал.

– Конечно, лучше!

– Так вот… Покороче – и расстанемся. Песни об экономических реформах уже не в моде. Экономическое производство летит себе в тартарары с восхитительной скоростью, а социально-экономическая поляризация как раз поспела, налилась. Но ты же видишь, дорогуша, что, твое положение отнюдь не блестяще. Того и гляди, свои же соратники шкуру спустят. Нет, мы, конечно, не допустим, но это вовсе не означает, что ты можешь, когда тебе вздумается, хлестать Мишей принесенный «Бисквит».

– Коньяк был мой, – встрепенулся Президент. – Проверенный.

– Не важно, ведь и Миша не дурак. И потом, пожалуйста, никакой самодеятельности. Не надо увлекаться дифирамбами твоей «бесконтрольной» власти. Один раз ты уже чуть не наделал глупостей со своими внутренниками и ОМОНом. По счастью, твой американский коллега вовремя тебя урезонил.

– Да ничего я…

– Еще раз: никакой самодеятельности! Иначе ты раньше срока можешь лишиться сладкой пищи, мягких коек и сытого тщеславия. Итак. Вот теперь наступило время решительных действий…

– Вот-вот-вот. Я тоже думаю… – бросился на кушетку к Имяреку Имярековичу Президент.

– Так, котик, ты же хорошо знаешь, что я не выношу этого амбре. Иди, сядь в свое кресло и не прыгай.

– Хорошо, я сяду, сяду, – отвечал Президент, – но дай я тебя один раз поцелую по-братски.

– Я сказал: на место! – не оценил сердечного порыва хозяин. – И что за рожи у всех вас там! Точно сошли с витрины «Их разыскивает милиция». Слушай, где вы такие рожи берете? Как на вас народ смотрит? То ли дело американцы: им подай мордашечку посимпатичнее, а то и киношную мордашку. А здесь: к заднице галстук привяжи – нате, смотрите – и отлично.

Президент скрючился в своем кресле, насупил брови, сжал губы и сквозь такие вот сжатые губы, стиснутые зубы огрызнулся:

– Что ж, я дурак, алкоголик… Но пока что я – президент. И какими-то силами располагаю…

– Ладно, ладно, зайчик, не будем ссориться. Слушай дальше. Короче: пора подогнать к парламенту танки и разнести его к чертовой матери.

Рот у Президента открылся, и он вытянулся в кресле, словно кобра перед факиром.

– Танки… Разнести… – пролепетал он. – А Конституция? А Конституционный суд? Что скажет Запад?..

– Котик мой, не тебе заботиться о том, что скажет Запад. Твоя задача – действовать. Но, разумеется, оформить все это необходимо так, чтобы твои действия производили впечатление вынужденной, защитной, а главное – ответной меры. Это позволит вовлечь в операцию и армию, для наведения порядка. Кстати, на вполне законных основаниях. Это уже не твои дилетантские экзерсисы с ОМОНом и внутренними войсками. Все издержки, учти, на министра внутренних дел и навешаешь. Начнешь так. В демонстрациях недостатка нет. Пусть их слегка так постреляют, не сильно, однако кровушку надо пустить. Телевидение… Ну, это тоже не твоя задача. Две из трех линий оцепления дома парламента сними. Нехай их защитники, сторонники, соратники по обе стороны колючки воссоединятся. Думается, этого будет достаточно для массового ликования, подогреется уверенность народная в своих силах. Потом все эти толпы надо бы как-то собрать и направить, скажем, на телецентр. Ну, это потом обсудим, как лучше сорганизовать. В домах погаснут телевизоры – для бюргера это эффектно.

– Но, если они… так вот, объединившись… и в самом деле что-нибудь там захватят… – решился вставить Президент.

– Что захватят? Голыми руками? Артиллерия у них может быть одна – новогодние хлопушки. А вооруженные подразделения парламента – это смеху подобно. Вот. Тут ты и въезжаешь на белом коне.

– На коне?..

– 0-ох… Это идиома такая: «въехать на белом коне». В общем, этого будет достаточно, чтобы подогнать танки и разворотить ту богадельню. Не хватит танков – подрядишь славных авиаторов. Денег не жалей, а то я знаю тебя. Не из своего кармана достаешь. Офицерикам за каждый залп по этой парламентской бане – ну, допустим, по пять сотен тыщонок брось.

– А если не согласятся?..

– За полмильёна они и штаны спустят для противоестественного полового акта, прямо там на площади. За это ты не переживай. Все будет в лучшем виде.

– Может, есть другой способ…

– Другого способа нет.

– О-о! – застонал Президент и уткнулся физиономией в ладони, скорчился. – Ну что вам от меня надо?! Ну что надо?! Оставьте меня в покое! Я ничего не хочу. Делайте сами, что хотите. Но оставьте меня в покое. Я больше не могу. Я больше не могу!

– Все? – дождавшись паузы, осведомился Имярек Имярекович. – Что ты тут истеришь, как шлюха, которой недодали пять долларов?

– Отпустите меня… Не могу. Не могу.

– Не можешь? А коньяк жрать ты можешь?! А икрой давиться можешь?! А блядей французских драть пока еще можешь?! Ты, стервец, только дернись не туда – семь шкур сбросишь.

– Я прошу… Хочешь, на колени стану… – простонал Президент, выползая из кресла.

– Сидеть! – прикрикнул на него Имярек Имярекович. – На колени он станет – нашел чем удивить. Будто ты когда-то на чем-то другом стаивал. Помни, что время сейчас переменчивое, и каждому президенту следует учиться управляться на кухне. Теперь можешь быть свободен.

Больше Президент ничего не говорил, встал и, пошатываясь, направился к выходу. А в спину ему полетело:

– Желаю успехов в твоем доблестном труде!

Время, как и теперь, не стояло на месте. Вернулась Алла. Четыре дня, проведенные в тех краях, где «из всей бузы и вара встает растенье кактус трубой от самовара», придали ее статусу в редакции дополнительную устойчивость. Все хотели слушать ее путевые наблюдения, почти с той же заинтересованностью, с какой внимали трезвону Нинкина и Милкина, потому что знали: просто так кого бы то ни было за океан не посылают. Теперь Алла Медная, оседлав прикормленное честолюбие, могла позволить себе тот особый вид доверительности и простоты, который коллег, горящих на костре тайной зависти, доводит порой до истеричного благоговения. Она рассказала, каким успехом на конференции пользовался ее доклад, посвященный перестройке сознания у литераторов России. Поведала, как среди восхитительной мексиканской ночи ей пришлось залезть на какую-то пирамиду, и вот тут-то она ощутила космос, постигла всю его магическую глубину.

– Там – действительно космос. А здесь, в России, – ну какой здесь может быть космос? – жаловалась Алла.

– И не говори. Подписываюсь обеими руками, – соглашаясь с ней, мелко тряс чеховской бородкой зам главного. – У нас в России, по большому счету, и секса-то нет.

Много чего еще рассказывала Алла, все восхищалась райскими прелестями далекой земли, которые здешним насельникам и в рождественских снах не явятся, все ей нравилось. Только вот мужчины там какие-то непонятные: сколько она слышала панегириков мексиканскому темпераменту, а тут какие-то мужики попадались странные, просто никакого, внимания… Наверняка ненормальные.

В общем, Алла ощущала себя, если не на верху блаженства, то, во всяком случае, на подступах к его сияющим вершинам. Жизнь, казалось, наконец-то стала выплачивать давние долги. Алла теперь всечасно испытывала какое-то неясное возбуждение, окрашивающее и дневные, и ночные часы видениями, не имевшими определенных очертаний, но проникнутых лучезарно-блаженным настроем.

Никиту Кожемяку тоже не оставляли видения, но были они отмечены совсем иными свойствами: их назовем просто ночными кошмарами, которые тщилось разрубить ноющей тоской его измученное сознание. Когда же полчища ужасов уплотнились до того, что никакому сердцу невозможно было бы превозмочь их натиск, – волею милосердных сил Никита был избавлен от ярости сна, и сердце его не разорвалось.

Но только он вырвался из объятий фантомов – понял вдруг отчетливо, что ненасытная алчность тех призраков не может быть напитана никогда, и они, вполне вероятно, прорвут границу, отделяющую реальность от их прибежища. Значит, надо было немедленно спасать верховный смысл жизни, важнейшее сокровище. А поскольку Никита Кожемяка считал, что в его каморе никаких сокровищ находиться не может, он наскоро продрал гребенкой спутавшиеся волосы, схватил куртку и помчался сквозь тьму туда, где, по его мнению, укрывалась главная ценность существования. Он мчался сквозь темное время (или временную тьму?), налетая порой на неторопливых прохожих, мелькали фонари и светофоры, а сердце билось отчаянно, словно все еще находилось во власти кошмарных снов. Но вот и дом. Минуя лифт, Никита взбежал по пяти лестничным маршам. Надавил на кнопку звонка. Тишина. Он позвонил еще раз, приложился ухом к двери – убийственное безмолвие, а не знакомые шаги, было ответом его тревоге.

Акт II

Знаменитый литературный критик Алла Медная сидела на своем любимом полосатом диване и совсем уж собиралась взяться за рукопись, валявшуюся рядом. Она даже успела прочесть: «Никита Кожемяка МУДРАЯ ДЕВА»… Но тут соловьиной трелью залился телефон. На табло аппарата высветился номер – звонила Антонина Архангельская. Снимая трубку, Алла уже предвкушала, как задушевным рассказом о Мексике сейчас прикончит эту узколобую бездарную выскочку. Но Антонина не стала дожидаться ее вальяжного «кто со мной говорит»; Алла только подносила трубку к уху, а Антонина уже кричала насмерть перепуганным голосом:

– Алла! Алла! Они взялись за оружие! Они идут на телецентр!

– Кто они?! – поддавшись натуральной взволнованности Антонины, занервничала Алла.

– Ну они! Народ! В смысле, патриоты!.. То есть фашисты! Они кричат, что им нужны русские лица на телеэкране, что наш президент – ставленник Соединенных Штатов, что они не хотят дохнуть в нищете!..

– Что ты повторяешь всякую крамолу! Все это я тысячу раз слышала. Это точно, что…

– Точно?! Они захватили мэрию! Теперь они там, у здания парламента, формируют отряды, садятся в машины и направляются к телецентру!

Ноздри у Аллы затрепетали. Она вмиг поняла, что пришел ее час, и она до скончания дней будет проклинать себя, если не подхватит тотчас оброненное судьбой сокровище. Она сознавала, что от нее требуются какие-то четкие немедленные действия… Но какие?!

– Хорошо, я позвоню тебе позже, – оборвала Алла разговор.

Она принялась обзванивать всех своих знакомых. Однако эти беседы не наталкивали ее ни на какую полезную мысль. Линочка Арьешвили то ли в самом деле ничего не знала, то ли по каким-то соображениям прикинулась несведущей. Дина Оскотскодворская повторила все то, что Алла уже слышала от Антонины Архангельской, присовокупив лишь кое-какие частности. Телефоны замглавного, Нинкина и Милкина просто не отвечали. Ах, как жаль, что никому не давал своего домашнего телефона Имярек Имярекович! «Там все происходит, а я здесь, – раскидывала жаркими мозгами Алла. – Все происходит на баррикадах, а я…» Тут она вскочила с дивана, распахнула дверь и закричала мужу:

– Геня! Одевайся! Мы идем на баррикады! Быстро!

Но Евгений Глебович не воодушевился революционной запальчивостью супруги.

– А как же Славик?.. Он только уснул…

– Славик пусть спит. А мы уходим! Мы должны показать им, что мы есть! Алла кинулась собираться.

– Но, Аллочка! Куда так торопиться?..

Взгляд жены заставил Евгения Глебовича прерваться.

– Но, Аллочка!.. Хорошо. Я согласен. Но посмотри, в каком я виде. Там же люди. Двадцать секунд! Я сейчас! Сейчас! – пропел Евгений Глебович, уносясь в спальную.

Времени не было, ибо ничего нет скоротечнее, эфемернее случая. Сплюнув от злости себе под ноги, Алла выбежала вон.

А Евгений Глебович, подбежав к туалетному столику, схватил баночку самого быстро впитывающегося крема, набросал его на лицо и быстро-быстро принялся втирать в кожу, беспрестанно повторяя: «Сейчас! Сейчас, Аллочка! Еще одну секундочку!» Затем он по-быстрому уложил волосы в мало-мальски пристойную прическу, сбрызнул их лаком. Еще Евгений Глебович успел окропить себя высококачественным одеколоном.

– Уже, уже, Аллочка! – возгласил, выбегая из спальни, Евгений Глебович.

Аллы нигде не было. Супруг облегченно вздохнул, да вдруг представил, какое возмездие может ждать его за ослушание, – повесив голову он поплелся одеваться. Заглянул к Славику. Тот спал, но какие-то мучительные видения наделяли беспокойством его сон, он даже вскрикивал подчас. Детское личико, которое во сне становится подобным ангельскому лику, вконец растрогало Евгения Глебовича – он поцеловал спящего сына и тогда отправился на поиски Аллы.

Тем временем Алла Медная уже бежала плохо освещенными улицами к метро. Она ожидала, лишь выйдя во двор, повстречаться с разнузданными, свирепыми, мятежными толпами утратившего последние упования, ожесточившегося народа; Алла даже в целях самозащиты прихватила с собой баллончик нервно-паралитического газа. Тем не менее, против ее ожиданий, никакого буянства не проявляли встречные люди. Похоже было, они и не догадываются о нависшей над демократией опасности. «Ага, в метро! В метро все станет ясно, – думала Алла. – Там народ. А общественные настроения вернее распространяются при большей плотности публики». Но и в метро, как ни вглядывалась она в лица людей на эскалаторе, как ни всматривалась в глаза пассажиров в вагоне поезда – ничего в них не указывало на революционную лихорадку. Девушка напротив в бархатном плаще, с широкой песцовой горжеткой на плечах, жевала резинку и время от времени целовалась со своим кавалером, сидящим рядом. Мужчина в сером ратиновом пальто читал книжку. Алла взглянула на обложку – «Самоучитель по бухгалтерскому учету на предприятиях различных форм собственности». Она несколько успокоилась и уже начинала досадовать на малодушную истеричность своих товарок, снабдивших ее, видимо, завиральной информацией. Умиротворенность ночного метро утвердила ее в намерении стремить свой курс к телецентру.

Оказавшись на улице, Алла повстречала первый сюрприз: мимо двигалась колонна «бэтээров», направляясь (в том не было сомнения) тоже к телецентру. Она знала, что у повстанцев не могло быть такой техники, – значит, то были правительственные войска. Ноги у Аллы задрожали, но не от испуга, когда что-то обрывается в груди и тело отказывается тебе служить, нет, это ощущение скорее напоминало внезапную, острую сексуальную взбудораженность; под кожей прокатила жаркая волна, и даже внутренняя поверхность бедер зачесалась. Ноздри ее вновь раздулись, и, замерев на какую-то минуту, она рванула вперед, вслед за грохочущей колонной. На улице совсем не было легковушек, иной раз проносились грузовики, рефрижераторы, автобусы. Издалека долетали то одиночные выстрелы, то короткие автоматные очереди.

Алла уже была близка к цели, оставалось пересечь небольшую рощицу, чтобы добраться до корпуса дирекции. Не мешкая, она отважно шагнула в трепетное царство полуголого парка; впрочем, траченные осенью кроны были восполнены висящими на ветках клочьями густого мрака. Алла полна была решимости, но и ее великое мужество поколебалось, когда внезапно под ее ногами во мраке что-то зашевелилось, шурша палой листвой. Дыхание перехватило, и вместо вскрика из глотки выползло странное шипение.

– Ложись, дура! – раздался сдавленный голос. – Сейчас опять начнется.

– Вот еще! – бросила Алла, обходя лежащего на земле человека.

Она не могла догадываться о политических убеждениях незнакомца и потому не решилась задать терзавших ее нутро вопросов; к тому же огни дирекции уже просвечивали сквозь черноту стволов. Но не успела она сделать нескольких шагов, как опять наткнулась на лежащих людей, – они лежали здесь повсюду. На фоне неблизких огней вырисовывалась сгустком мрака какая-то громада… И тут из этого подозрительного призрака сверкнула-громыхнула автоматная очередь. Чьи-то руки схватили, повалили Аллу на землю. От жути кровь у нее застывала в жилах, но присутствовало опять же в этом страхе, казалось бы, совершенно неуместное для данной конкретной ситуации головокружительное возбуждение. Пули визжали над головой, как в кино; темнота вдруг взрывалась человеческим ревом… Алла Медная лежала, вдавив себя в холодные мокрые листья, расплющенная ужасом, она сжала что было сил бедра и вдруг испытала такой чудовищный оргазм, что даже на какое-то время сознание оставило ее. Придя в себя, Алла застонала и поползла, все еще под гнетом противоборствующих ощущений. Очереди били теперь со всех сторон, и более всего со стороны желанного телецентра, – значит, надо было экстренно менять план действий. Алла поползла назад. Грохотали пулеметы и автоматы, на голову сыпались листья, ветки, стреляные гильзы. А вот странный звук рядом с собой – хрумм! хрумм! – она не сразу поняла. Так пули в землю входили. По роще бегали, орали перепуганные женщины, но перед Аллой стояла большая цель, и она не могла поддаваться панике. Алла уверенно ползла, наталкиваясь порой на безмолвные трупы и на воющие полутрупы в липкой черной крови. Вон кто-то там скорчился, присел за деревом. Фьють, фьють! – он уже лежит. Алла ползла. Пули свистали и как-то противно попискивали. Руки иной раз попадали в какие-то лужи, то ли жидкой липкой грязи, то ли крови. Она хотела подобраться к небольшому пруду, расположенному здесь неподалеку, чтобы умыться и как-то привести себя в порядок, но, выбравшись из рощи, увидела, что у воды стоит «бэтээр», шарит фарами по кустам и бьет на шевеление. «Не время сейчас о внешности думать», – решила Алла и поползла к изгороди. Лишь оказавшись на тротуаре, она вскочила на ноги и побежала, стараясь держаться поближе сначала к ограде парка, потом – к стенам домов. Вся перепачканная землей и кровью, с застрявшими в спутанных волосах желтыми листьями, Алла хотела было нырнуть в метро, но на ее пути из тьмы выступили двое в касках. Они уперли ей в грудь дуло и, прижав к стене, обыскали.

– Ты, тварь, патриотка? – поинтересовался один.

– Я патриотка?! – оскорбилась Алла. – Я – демократка! Я шла…

Алла хотела рассказать все о том, кто она и зачем оказалась в этом районе, да вовремя поняла, что вряд ли будет услышана.

– Сейчас в наш участок пойдем, – сказал второй, но как-то не слишком уверенно.

Времени на обиды не имелось, негодовать – было бы просто неосмотрительно. Алла полезла в карман жакета.

– Пятьдесят тысяч, – просто сказал первый.

Решив таким способом возникшую закавыку, Алла дальше пустилась по своей стезе. Она теперь не стремилась в метро и обходила все людные и освещенные участки пути. Захлебываясь холодным сырым воздухом, Алла Медная бежала через весь город, через ночь к тому заповедному дому, где располагалась резервная телестудия.

Пока литературный критик преодолевала городские пространства, Никита Кожемяка все топтался под дверью учителя, то давил на кнопку звонка, то напрягал слух, в надежде уловить какие-то признаки жизни за дверью. Наконец он оставил это бесплодное занятие и пошагал вниз в тумане тревожного раздумья.

В просвете тех неявственных дум он обнаружил, что находится в вагоне метро. Он еще не решил, куда же ему следует ехать, но поезд вдруг остановился на какой-то станции, и металлический голос попросил пассажиров освободить вагоны. «По техническим причинам движение поездов ограничено, – сообщил тот машинный голос. – Пользуйтесь станциями пересадки в центре и городским транспортом».

Эскалатор вынес Никиту из-под земли в холодную тьму осенней ночи. В склизких потемках плыли люди. Они двигались в одном направлении. Их было много.

Алла Медная на пути своего марафона тоже встречала тот люд. Когда, вырвавшись из тьмы, они попадали под яркие кляксы фонарей, Алла могла видеть, что это те самые незнакомые утренние люди, даже льстивый искусственный свет не скрадывал озабоченность и землистый оттенок их лиц; и Алла, инстинктивно страшась и чураясь неизвестного, спешила укрыться в спасительной темноте.

Среди тех людей шел и Никита. Превозмогая свою хроническую сонливость, он вглядывался в окружающие его лица, точно надеялся отыскать знакомое. Никита не рассчитывал пути, толком не представлял, куда движется, но впереди уже серо маячила во мгле башня здания парламента. По толпе пробежала волна смятенности, и Никита увидел впереди вывернувшую из переулка, сверкающую щитами и касками, плотно сбитую когорту милицейских особого назначения. Тотчас из подворотни на противоположной стороне улицы вынырнул второй отряд. Никита, как и многие другие, невольно оглянулся, – сзади спешно строилась еще одна фаланга, отрезая пути к метро. Далее, не мешкая, когорты двинулись на толпу, сжимая ее до наиболее удобной для избиения плотности. Замешательство среди народа немало способствовало динамике действий. Все произошло очень быстро: замелькали резиновые со стальными сердечниками дубинки, застучали щиты, завизжали женщины, полилась кровь. Милицейские бросали в толпу дымовые шашки, прижимали людей к щитам, наступали на ноги передним и толкали – люди дюжинами валились на асфальт, – и тут сотни дубин и сапог опускались на спины и головы поверженных.