Текст книги "Кремовые розы для моей малютки (СИ)"

Автор книги: Вита Паветра

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 21 страниц)

Фома опять постучал по лбу.

– А преступника и пальцем тронуть не моги, понял?! Не смей!

В душе Майкла Гизли происходила борьба, грозящая перейти в драку.

– Никакого мордобоя… ясно? Ты пылинки должен сдувать с этой сволочи. Если, конечно, ее вина доказана бесповоротно – да, это сволочь и мразь. Одним словом, преступник. А распуская свои нервы и кулаки – ты льешь воду на мельницу Зла.

«Тьфу, черт, опять в пафос потянуло! Ничего, не малютка-пятилеток, поймет.»

– Как это? – оторопел громила-стажер.

– А так. О твоем рукоприкладстве, то есть «превышении полномочий», быстро узнают, этого не утаить. Начнут болтать и, как круги по воде, разойдутся слухи, что «несчастного» загнобили, замучили сатрапы в полицейской форме. О том, что у «несчастного» руки по локоть в крови, что убить человека ему – как яйцо на завтрак разбить или лист бумаги смять и выбросить, что ничьи слезы его не трогают – ни женские, ни детские, на «старичье вонючее» ему плевать – отжили свой век и будет, а мужчину, в расцвете сил, убить – это же легко и весело, ужасно соблазнительно для гордости и самолюбия. А если мучил кого наш «несчастненький» – садист, живодер, с полной атрофией сострадания и совести – и тут ему оправдание найдут «сердобольные»: надо ж ему как-то радоваться, он себя такого не выбирал… тьфу! На любые содеянные им подлость, пакость и преступление отговорки найдут.

Ошеломленный Майкл Гизли молчал. Он будто прирос к полу, не в силах сделать и шаг. Всего один. А господин комиссар прохаживался по комнате, то глядя в абсолютно пустую стену («что он там видит?»), то постукивая пальцами по столу, то вновь оборачиваясь к застывшему на месте громиле-стажеру…

…и продолжал свою «лекцию».

– Так вот, друг мой, – усмехнулся господин комиссар. – На все его нечистые «художества» закроют глаза – как же, злые дяди обидели малютку! Уй, какая буря поднимется – и в толпе, и в прессе… долго твое имя, имена твоих сослуживцев полоскать будут. И, чем черт не шутит, пока Бог спит? – «несчастному» поганцу, «жертве полицейского произвола» еще и приговор смягчат. Как же, страдает он!

– То есть жалеть будут урода, убийцу? – не веря своим ушам, спросил Майкл Гизли.

– Да, Мишенька, да! Именно – его, тварь эту, будут всем миром жалеть, а нас – которые задержали и обезвредили злодея, с риском для собственной жизни и здоровья, нас будут шпынять – и в хвост, и в гриву. И толпа, и репортеришки, и родное начальство. Не делай такие большие глаза – оно первым на нас «наедет». Кому охота со своего теплого места кувырком полететь из-за благородных мечтателей рядового состава. Пра-авильно, никому.

И на суде твое благородство предстанет в со-овсем иной категории. И сыграет на руку преступнику и адвокату, краснобаю и прощелыге.

– А-а…ээ… почему?

Фома резко повернулся и в упор глянул на своего подопечного. На его кислую и немного жалобную физиономию. «Что, парень? Растоптал я твои высокие мечты? Ну, когда-то же надо… рано или поздно. Лучше – рано.»

– Что – «почему»?

– Краснобай и прощелыга. Шеф, они все такие, что ли?

Господин комиссар устало вздохнул.

– За малым исключением.

За оч-очень малым. Процентов десять – достойных, порядочных людей, не более. Остальные тебе лихо могут процесс развернуть туда, куда им выгодно: черное это белое, Луна из голландского сыра, а бедная жертва – сама себя порешила, «с особой жестокостью.» Только сидишь и глазами хлопаешь. Минуты считаешь – когда же этот фарс, это публичное позорище, наконец, закончится? Скорей бы уже… м-да. Слова тихо говоришь разные. Те, что при дамах не произнести.

– И мысленно убиваете не только преступника, но и адвоката? Ой, простите. Шеф! Опять не сдержался.

Господин комиссар усмехнулся.

– Да уж, на твой рот не мешало бы замок повесить. А ключ выдавать по святым праздникам. Или дома – и все, все!

– Как же я свидетелей буду опрашивать, господин комиссар?

– Аргумент, – засмеялся Фома. – Значит, отменяется. А насчет того: расправляюсь ли я мысленно с негодяями и хитроумными лжецами? Бывает, конечно. Я же не ангел и не святой – всего лишь комиссар полиции. Но мысленно, только мысленно. Потому что все должно быть по закону. И чтобы не провоцировать общественное осуждение полицейских и последующую поддержку «несчастного» убийцы, чтобы не превращать суд над ним в ловко сыгранный спектакль, в лютое позорище, словом, чтобы не брать грех на душу – ты должен себя сдерживать. Сдерживать и еще раз сдерживать. Как там написано? До семи и семидесяти семи раз. Тогда все должно будет пойти по плану. И зло будет наказано.

Майкл Гизли молчал, «переваривая» услышанное. Он переминался с ногу на ногу, тих вздыхал, морщил лоб.

– Не томись – спрашивай.

– Шеф, а зло всегда будет наказано?

Фома остановился и улыбнулся.

– Я бы хотел ответить: да, конечно, разумеется! Не хочу тебе врать – нет, не всегда. Бывают особые случаи, когда это попросту невозможно. Вот как сегодня. Милая старушка, ласково хихикая, наворотила дел – и разгребать их последствия нам придется еще очень долго. Наворотила – и умерла. Ушла от ответственности, от грядущего наказания. И теперь хихикает уже в Аду, злорадствуя. Таких, как она, там в подручные берут.

И другие случаи бывают, хуже этого. Сам все потом узнаешь и поймешь, ты парень хоть и наивный, да неглупый.

– А..?

– Бэ. Тебе еще мало? В общем, держать себя в узде и верить, что справедливость восторжествует. И не лезть в философские дебри, понятно? Блюсти закон и думать головой, а не задницей. В шахматы играть умеешь? – неожиданно спросил господин комиссар.

– Не-эт. А что?

– Научись. Помогает мыслить неординарно и просчитывать на несколько шагов вперед. И свои действия. И противника.

– Слушаюсь, господин комиссар!

– Давай-давай, – улыбнулся тот. – Уф! Аж в горле пересохло, давно я столько не разговаривал. Пойдем-ка мы отсюда, стажер Гизли. Что у нас там есть – чай, кофе?

– И чай, и кофе.

– Вот и хорошо.

Уже в кабинете господина комиссара, Майкл Гизли спросил:

– Шеф, а кто же убил эту бедолагу?

– Вот не кидался бы с табуреткой на старушку – непременно узнали бы.

Громила-стажер понурился и вздохнул. Ему было стыдно. И, правда, как теперь это узнать – с того света писем не шлют, а показаний под протокол не дают – уж тем более. Наломал он сегодня дров, угу.

– Не переживай, Миша, узнаем. Есть одно соображение.

[i] Матфея: 22-14, Новый Завет

Глава 20

«Дурацкий исход дела получается», думал Фома, меряя шагами кабинет. Маршрут: дверь – окно – стол у торца – глухая стена и шкаф с документами. Сто раз исхоженный, вдоль и поперек. Однако так ему лучше думалось… «Что-то я упустил, какую-то сущую ерунду – на первый взгляд, конечно.

Так, еще раз.

Допустим, старуха не убивала. Она утверждала, что оставила в кухне живую Фриду Петерссон, она последней видела служанку живой. Старуха не сказала, что увидела ту на полу, бездыханной… а почему, кстати? Возможно, Фриде стало плохо с сердцем или упала от дикого переутомления, однако ее оставили лежать на полу, без помощи. Зачем старуха соврала, почему не вызвала докторов? Да потому что застала Фриду уже мертвой, холодеющей. Доктора ей были ни к чему. Вот и не стала суетиться, привлекать к себе лишнее внимание. Быстренько организовать похороны, на следующий день, а потом – забыть об этом неприятном случае, думала миссис Тирренс. Бывают в жизни огорчения, что поделать? Разве ей могло прийти в голову, что Хильда – тихая, покорная, немая Хильда, Хильда-тугодумка – что-то разглядит, сообразит и, бросив хозяйку на растерзание толпы покупателей, рванет в полицию? Просить о восстановлении справедливости. Хех!

Можно исключить старуху – ей и впрямь было невыгодна смерть Фриды. Миссис Тирренс хорошо умела считать деньги, даже слишком хорошо. Убивать курицу, несущую золотые яйца – нелепость, идиотизм. В тот день вокруг вертелось уйма народу. Что если там оказался кто-то из родственников пострадавших от ее фирменного лакомства? Решил отомстить за пострадавшего – мужа, сына, жену, любовницу… да кого угодно! Но почему так грубо, топорно? Подсыпать мышьяк в ****, поместить его на кухню – заметим, чужую кухню! Надо еще знать, где она находится. И знать наверняка – старуха примет отраву. Гарантии где? Так можно, ради одного недруга, перетравить кучу народу. И толку не добиться. Не только преступление, но идиотизм высшей категории. Нет, гости-мстители отменяются.

Внезапно Фома остановился, едва не налетев на угол стола. А что если… что если сестру, якобы нежно и горячо любимую, отравила сама Хильда? Рыдала, просила о помощи? Убила сгоряча или же наоборот – давно собиралась убрать сестру с глаз долой. Завидовала, ненавидела – исподтишка? Как вариант. Потом утомилась от таких страстей, лопнуло терпение – взяла и убила. А как увидела результат – испугалась. Жалко стало, сестра все-таки, да еще близнец. У них, вроде, связь очень тесная. А зачем пришла, если могла смолчать? Решила пустить нас по ложному следу. Она простодушна, но совсем не глупа. Может, и так: хочет, чтоб ее преступление открыли, ее наказали, вот и привлекает внимание полиции.

Кто там у них еще есть? Друзей у старухи не было, одни заказчики. Шумных вечеринок она в своем «кукольном» саду не устраивала, хотя гостей – вроде этой несчастной высокородной авантюристки, иногда пускала. Кто-то из мастеров приходил и уходил, в любое время. В тот день их не было, если Хильда не врет. Есть еще одна девица – младшая внучка. Долорес ди Сампайо. Старшая там не была и быть не могла, ее вычеркиваем из списка.

Значит, Долорес. Господин комиссар вспомнил разговор со старухой. Он притворялся, что не знает о существовании ее внучек. И миссис Тирренс охотно поведала господину комиссару о старшей – «неблагодарной скотине, по которой тюрьма плачет!», и младшей – тихоне и милой малютке. Почему ее не видно, спросил Фома. Мне необходимо с ней поговорить – возможно, девочка что-то видела. Ах, сказала миссис Тирренс, деточка моя выходит только в сумерках или ночью, бедная малюточка. «Стеснительная девочка. Такая ранимая, нежная. Просто куколка из шелка, а не ребенок. Все близко к сердцу принимает, малютка моя! Ничего сказать нельзя – сразу злится и плачет, плачет… Очень ранимая, очень!» Все-таки мне хотелось бы с ней поговорить, твердо сказал Фома. Старуха нехотя согласилась. Лучше у нее в комнате, сами видите – белый день на дворе, господин комиссар. В комнате, так в комнате, покладисто сказал Фома и направился в мансарду.

Вид «милой деточки и малюточки, шелковой куколки» поразил господина комиссара. Зато отвечала Долорес охотно. Нет, она никуда не выходила. Нет, она ничего не видела. Что делала? Читала, мечтала. Ела пирожные. Бабочками любовалась, хихикнула она. Вон, банка на шкафу стоит – правда, красивые? Правда, согласился Фома. Такой ослепительной красоты я давно уже не видел. Как они называются, мисс? Возможно, я захочу купить – в подарок своей племяннице. Очень любит все красивое – розы, куколок, бабочек, улыбнулся Фома. Черные глаза его собеседницы резко моргнули, сверкнули углями… и все пропало. Как говорите, называются эти дивные создания? Morpho peleides? Ах, мисс… в мои пятьдесят лет память – совсем никудышная. Дырявая, ажурная, хех! Она улыбнулась, явно желая одного: чтобы этот человек убрался отсюда поскорее. Человек и сам собирался уходить, надо будет – придет еще раз. Мисс, я вас очень попрошу – запишите мне название бабочек. Ага, на листочек. Буду вам очень признателен, очень.

Получив желаемое, Фома рассыпался в благодарностях. А как вы думаете, мисс, кто убил вашу служанку? Малюточка фыркнула: да никто ее не убивал, сама банки перепутала. И запила ромом, пфе! Дура она психическая, пьяница, держали из милости. Вам ее совсем не жаль, удивился Фома. Жаль, конечно, вздохнула малюточка, она прекрасно готовила.

На улице господин комиссар достал из кармана чистый конверт и осторожно опустил туда листок бумаги. Малюточка до его прихода ела пирожные, поэтому отпечатки должны быть отчетливыми. Подозревать девчонку, едва справившую первое совершеннолетие – вполне нормально. Однако и ей выгоды нет: золотые руки и кулинарный талант Фриды Петерссон – основа их семейного благосостояния. И даже богатства. Глупо убивать того, благодаря кому ты живешь без хлопот и забот. Припеваючи. Валяя дурака, читая и поедая дорогущие пирожные. Нет, малютка Долорес явно не убивала Фриду Петерссон.

Фома подошел к окну. Светлый сегодня день, ясный и радостный. Автобусы бегут, дамы нарядные прогуливаются, служанки сплетничают, собачки лают, на руках у дам. Вон, мальчишка-разносчик побежал. Охтыж, подумал Фома, я же купил газету, а просмотреть так и не удосужился. Пять минут погоды не сделает, ну-ка, ну-ка... он зашелестел страницами, в поисках нужной подборки. И, наконец, нашел. «Наша редакция, в полном составе, с глубоким прискорбием сообщает о кончине госпожи Софии (Сони) Голдвиг, супруги господина Иеремии Голдвиг, владельца и главы банка***, и нашего старинного, многоуважаемого подписчика. Смерть наступила сегодня ночью, в их фамильном особняке... сердечный приступ... доктора не успели... ангел во плоти... все родственники и друзья потрясены горестной утратой... о, злая Смерть, что срезала цветок... да восприимут ангелы душу твою кроткую ныне же в обителях райских...»

Фома вздохнул, закрыл газету и свернул ее вчетверо. А потом – мысленно вернулся к убийству служанки.

Выходило, что никому из живущих или временами бывающих в «пряничном» домике не нужна смерть Фриды Петерссон или как ее «окрестила» старуха – Глориозы Великолепной. Абсолютно никому. Так кто же, черт возьми, ее убил?! Фома сразу отмел мысль о самоубийстве или несчастном случае. И чем сильней его «толкали» в эту сторону, тем сильней он сопротивлялся. Сейчас ему казалось – он ловит руками воздух. Чего-то либо не знает, либо не видит в упор. Что-то проскользнуло в разговоре с обитателями «пряничного» домика. Что-то важное… оно мелькнуло и пропало. Но что это было, что?! Раздумья господина комиссар прервал телефонный звонок.

– Савлински, – хрипло сказали в трубке, – я тут кое-что обнаружил. Странное… может, ерунда. Может, и нет. Зайдете?

– Прямо сейчас? – буркнул Фома. Звонок Теда Новака сбил его с мысли – крупинка важного, позарез необходимого знания выскользнула, нырнула в глубину его памяти и скрылась. Бульк! – только ее и видели. Эх, Новак, Новак…

– Прямо сейчас, – нормальным голосом, без обычного ерничанья, сказал судмедэксперт. – Заодно, и листок свой приносите.

Фома вздохнул и отправился в лабораторию.

– Ну, что там у вас? – хмуро спросил он.

И судмедэксперт протянул ему запаянный целлофановый пакет, внутри которого блестела крохотная синяя искорка. Господин комиссар взял его и поднес к глазам, прищурился… хм. Что это такое? И откуда оно взялось? А? Он вопросительно глянул на Новака.

– Прилипло к подошве ботинка мертвой женщины, забилось между бороздками. Потому и сохранилась. По текстуре напоминает фрагмент крыла бабочки. Вот, я спецом выписал… Morpho peleides. Красивые твари. Дорогущие.

Фома вытащил из кармана конверт с листком. Осторожно открыл и показал Теду.

– Это еще что? – хмыкнул судмедэксперт.

– Тед, снимите отсюда отпечатки. И сравните с теми, что на изъятых банках – на всех. Хотя бы на одной они должны быть, а если на всех отпечатки стерты…

– … значит, это сделал убийца?

– Именно, – усмехнулся Фома. – Но что-то мне подсказывает, что кое-где отпечатки сохранились великолепно. Наш убийца, «милый душегуб», – весьма самонадеянный и самодовольный тип. И знаете, Тед…

– Что?

– Кажется, я вспомнил – где видел вот это, – он показал на поблескивающую синюю искорку. – И кое-что еще тоже вспомнил. Благодарю!

Тед Новак изнывал от любопытства.

– Я знаю, кто убил Фриду Петерссон. А вот зачем… – он медленно покачал головой.

– Савлински, вас никогда прежде не били? – вкрадчиво спросил судмедэксперт.

– Били, Тед, били. Давным-давно… и быстро перестали.

– Что так?

– Я научился сдачи давать. Так что и думать об этом забудьте.

– Вы невыносимый тип! Я же сдохну от любопытства! Давайте, колитесь… ну, пожалуйста!

– Я еще не до конца разобрался. Как все пойму – тогда. Мне нужно кое-что узнать, Тед, – задумчиво произнес господин комиссар и покинул лабораторию.

Тед Новак вздохнул и скривил ему вслед жуткую гримасу. Еще и кулаком потряс.

Стоило Фоме переступить порог своего кабинета, как телефон опять заорал.

– Добрый вечер, господин комиссар, – произнес грустный женский голос. – Простите за беспокойство… – тут послышался судорожный всхлип, какой-то шуршание, потом – наступила тишина.

– Миссис Броуди, это вы? Что случилось?

– Простите, простите, господин комиссар! Девочка моя пропала… жиличка. Мерседес. Такая милая девочка, полюбила я ее, вместо дочки. Как это грустно: у нее завтра день рождения, второе совершеннолетие, большой ведь праздник. Я хотела испечь свой фирменный пирог, клубничный. И еще один, с рыбой. Мерседес их очень любит. И пирожки с жареным луком и потрошками. И сладкого белого вина запасла – двадцать один год это вам не шуточки. Дороговато вышло, но для девочки мне не жаль.

– Миссис Броуди, не переживайте. Придет ваша девочка, никуда не денется. С друзьями, наверное, гуляет.

– Да она обещала мне сегодня пораньше прийти. А потом… – в голосе миссис Броуди появилось тягостное недоумение. – Позвонила и сказала, что уезжает. Куда она могла уехать, зачем? Работа, большой праздник, да и мне обещалась. – Миссис Броуди всхлипнула. – Как она могла забыть?! Как, господин комиссар?!

– Когда она звонила? Откуда?

– Полчаса назад. Сказала: стою возле поезда, купила билет в… сейчас прочту, я тут записала. Вот: в Морфо-Пелиду, сказала – это где-то далеко на юге. Курорт якобы, очень дорогой. Для аристократов и богатеев, избранников Судьбы. Она так и сказала. Может, я неправильно поняла? Святая Клара, откуда у девочки деньги на этот курорт?! – растерянно произнесла миссис Броуди и заплакала. – У нее на автобус-то не всегда они были, пешком ходила. Она не могла так просто уехать, не могла! Не могла!

– Миссис Броуди, вы ничего странного накануне не заметили?

– Вчера она пришла какая-то слишком веселая, радостная такая. Песни пела, смеялась, кружилась по комнате, меня в щеку раза три поцеловала… как будто бы приз выиграла или подарок вот-вот получить должна, ценный. А сегодня… Господин комиссар, умоляю, найдите ее! С ней случилось что-то скверное, у меня сердце колет и болит, не переставая…таблетки не помогают. Я спросила: когда ты вернешься? Позвони мне, в любое время, хоть ночью... я жду.

– Что она вам ответила? Пожалуйста, миссис Броуди, повторите слово-в-слово!

– Сказала, что не вернется. Что там очень хорошо – всем, кто туда попадает. Поэтому оттуда не возвращаются...

Миссис Броуди опять заплакала. И опять говорила, говорила, говорила… и опять плакала. Но господин комиссар слушал ее вполуха: в его голове уже завертелся яркий, бешеный калейдоскоп. Мелкие, разноцветные, сверкающие стеклышки: второе совершеннолетие… завещание Карлоса ди Сампайо… майорат… Порталегри… дорожная катастрофа и дорожки из полудрагоценных камней… безумная кухарка, с именем роскошного цветка… мышьяк среди продуктов… кусочек синего крылышка, прилипшего к подошве мертвой Фриды Петерссон… синие глаза Мерседес ди Сампайо… рецепт лекаря-колдуна… бледная, вялая, полуживая леди Анна... легкий, как фантик, Чарльз-Маурицио-Бенджамен Смит и кроткая сладкоежка Соня Голдвиг... Морфо-Пелида, курорт для избранников Судьбы, надо же! Оттуда не возвращаются...

Внезапно господин комиссар все понял, увидел полную картину – и похолодел. Морфо-Пелида, звонок, дорогой курорт, ценный подарок, избранники Судьбы… какое самодовольство, какая потрясающая наглость! Хотя в чувстве юмора – пускай ядовитом и жестоком, этому человеку не откажешь. И тут он явственно представил себе Мерседес ди Сампайо – лицо ее было бледнее обычного, печально и безутешно... огромные синие глаза смотрели на него с укоризной. «Вы уверяли, что защитите меня, господин комиссар. Я вам поверила. Прощайте… прощайте!» Видение растаяло, Фома потряс головой, буркнул в телефон извинения и швырнул трубку. Схватив свой неизменный плащ, господин комиссар выбежал из кабинета. «Только бы успеть… я себе не прощу ее смерть... ни за что не прощу», метались мысли в его голове. Господин комиссар быстро собрал людей и объяснил – куда и зачем они едут. «Под мою ответственность», добавил Фома. «Целиком и полностью! Если что – все шишки и оплеухи возьму на себя. Вот так, ребятишки!» «Ребятишки» протестующе загудели. Мол, ни за что и никогда… мы вам верим, господин комиссар… мы за вас горой… и все такое прочее.

– Ребята, не до сантиментов, – оборвал их Фома. – Берем две машины и поехали! Быстро!

Обернулся и позвал:

– Томас, не отставай!