Текст книги "Кремовые розы для моей малютки (СИ)"

Автор книги: Вита Паветра

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 21 страниц)

Кремовые розы для моей малютки

Глава 1

За месяц до произошедших событий...

– Ах ты, цыпочка моя жопастенькая! Ах ты, резвушка моя горячая, пампушечка моя глазастенькая, ух-х, красоту-улечка! Моя, моя, моя! Нет, не жалко тех денежек, что за тебя отдал! Ни одной тыщоночки не жаль! Йиихуу!

И, не в силах более сдерживать восторг, он пустился в пляс.

Стоящий в некотором отдалении худой, долговязый господин в черном – не то преуспевающий доктор, не то владелец похоронного бюро, не менее преуспевающий – смотрел на него с усмешкой. Доброй и понимающей. Как тут не поймешь – такая красавица кого угодно с ума сведет и покоя лишит. Ему сейчас подобная роскошь обладания пусть и временно, да не по карману. Ну, хоть за друга порадуюсь... хоть что-то. Ух, ты... гляньте, люди добрые... какие фортеля вокруг нее выписывает. От души выкаблучивается, аха-ха-хах! И воздушные поцелуи на ходу шлет, надо же! Господин в черном покачал головой.

– А в прошлый раз – помните, господа? – он плясал джигу. Ладно бы, в день покупки... Два месяца она ему принадлежит – и все никак он в себя придти не может. А взрослый, вроде бы, человек, – язвительно произнес невысокий и тщедушный господин в сером. Руки в карманах, сигара в уголке рта – он стоял рядом с господином в черном, явно другом или близким знакомцем. Тем временем, «вроде бы взрослый человек» пошел уже по третьему кругу.

– Угу, – прищурился третий господин. Его крепкая фигура, с бугрящимися мускулами, была прочно «вбита» в синий полосатый костюм от Кого-Там-Знаменитого. Платиновые часы великолепно его дополняли. – Это вы еще не видели, господа, как он ее моет. И что приговаривает... право, неловко слушать. Даже мне – неловко, – хохотнул он.

– Что же там такого особенного? – скептически хмыкнул господин в сером. И господин в черном кивнул в знак согласия. Мол: что?

– Ах, ты моя курочка! Пышечка моя, чмок-чмок-чмок! Ух-ты-и-ии! – не унимался их общий друг.

– Что особенного? Ну-у... если глаза закрыть – то первая мысль: бабу он моет. И бабу любимую. Явно не жену, пардон.

– Машину – так?! – не поверил своим ушам господин в черном.

А господин в синем небрежно продолжал:

– Нашему другу к вам, доктор, уже пора. Вправить мозги за большие тыщи.

Господин в черном укоризненно посмотрел на него.

– Нет-нет-нет, я не осуждаю сумму ваших гонораров, боже упаси! – молитвенно сложив руки, воскликнул господин в синем. – Как по мне, они просто безумные – сплошные нули, брр! Ободрать клиента... то есть пациента, как липку – святое дело, кто ж не понимает?! – вновь хохотнул он. – Иначе никак нельзя, лечение не подействует, бгг!

– Вы бы придержали язык и мысли, друг мой. А то ведь попадете ко мне опять – с вашими «милыми» привычками это раз плюнуть! – нехорошо получится. Неловко. Я ведь злопамятный, неужто забыли?

– Хрен я к вам снова попаду. Я теперь ученый.

– На вашем месте я бы не зарекался, – усмехнулся господин в черном.

– Господа, господа, не ссорьтесь! Умоляю вас! – произнес господин в сером. – Было бы из-за чего... ну, правда.

– Вы истинный миротворец, дружище, – похлопал его по плечу господин в черном. И, с умилением, перевел взгляд на счастливого обладателя «цыпочки».

Тот уже не плясал. Но и покинуть свою красавицу тоже не мог. С благоговением, старательно и ласково протер и без того сверкающий капот, залюбовался на свое отражение, а потом – нежно его поцеловал. Трое зрителей тут же, как по-команде, отвели глаза. Один смущенно покашливая, второй – хмыкнув, а третий – с трудом, еле-еле, сдерживая смех.

– М-даа... тяжелый случай, господа. Хотя и весьма занимательный. Бесспорно, бесспорно.

– Ах, друг мой, будьте снисходительны. Он такую сумму за нее отдал, не поморщился. Имейте уважение – если не к чужой радости, то к чужим деньгам.

– И если бы мог – на ней бы и женился, бг-г! Сами посудите, она девица «голубых кровей», чиста и непорочна, кобылка не объезженная, жемчужина несверленная, хе-хе!

– «... и нет пятна на ней», – усмехнулся господин в черном.

– И вы туда же, док. Куда вас занесло?! – возмутился господин в сером.

А счастливый владелец – как счастливый влюбленный – все гладил, оглаживал со всех сторон «красоточку, цыпочку», свою любимицу. И полировал ее гладкие крутые бока. И сдувал, сдувал с нее пылинки. И ворковал – что-то нежное, ласковое. Нет, столько счастья не пережить, не вместить в одно сердце... треснет же оно, как пить дать, треснет! И потому он, то и дело, незаметно доставал из нагрудного кармана серебряную фляжку и украдкой к ней прикладывался. Односолодовое виски. Грубоватое, крепкое – как рукопожатие друга. Верного. Понимающего. Последний драгоценный глоток – и опустевшая фляжка, пролетев мимо кармана, звякнула об асфальт. А, черт с ней! Потом подниму, мысленно усмехнулся счастливец и оглушительно захохотал. Эх, до чего же вечер сегодня хорош! Подарок небес, а не вечер.

Тем временем, господин в сером исподтишка глянул на своих собеседников. Иронизируют, посмеиваются небрежно... конечно, как иначе-то. Один – преуспевающий владелец модной, процветающей клиники. Второй – не менее преуспевающий владелец строительной фирмы, разумеется, тоже процветающей. И этот ненормальный, до одури влюбленный в тачку – как в бабу, молодую и горячую. Этот псих не леченый – тоже сладко ест и пьет: две аптеки и пять цветочных магазинов имеет. Продавщицы там – просто куколки, такие крали – одна другой лучше. Будто на подбор! Бери да тискай любую, уж от хозяйских рук отбиваться не станут, хе-хе. Ну, может, одна какая дура и найдется. Зато другим – всем, и не спорьте! – им только свистни. Точно-точно. Ух, я б их!

Он вздохнул и украдкой облизнулся, представив эту соблазнительную картину. Ну, почему, почему все лучшее – другим? Почему я – не он? Почему?! Вот где обида.

Что-то подсказывало: никогда ему не достичь положения своих знакомцев. Оба весьма и весьма состоятельные горожане, а потому – весьма почтенные, уважаемые. И псих этот – скоро таким же будет... да уже почти там, на одной с ними ступеньке. А он, бедолага, что он? Жалкий клерк без гроша за душой, без особых перспектив и, главное, без богатой невесты – которой и в помине нет. Одно сплошное «без». У этого идиота – денег не сосчитать и баб у него полно. А он с железкой милуется... извращенец. И дебил, угу. А эти двое – все посмеиваются. Легко жить и посмеиваться, когда денег лом и кланяться тебе не надо. Ни начальству, ни другому кому, чином не жиже.

Господин в сером снова вздохнул и опустил глаза. Зависть так и лезла из его души, как гной. Застарелый и такой, брр, вонючий... Нет, это невозможно терпеть! Скорей, скорей откланяться – под любым благовидным предлогом... и домой, в мансарду... закрыть покрепче дверь, отбиться от назойливых услуг хозяйки пансиона, да-да-да!... дверь, значит, входящую закрыть – а дверцу чемодана (того, что под кроватью) – ту, наоборот, открыть. Кольнуло сердце и перехватило дыхание, в предвкушении, а рот наполнился слюной. Он судорожно сглотнул. Кажется, никто ничего не заметил... уфф! Замучают вопросами, особенно, док. Станет допытываться – отчего он то бледнеет, то краснеет, отчего дрожит и откуда эти мелкие капельки пота на его лице... вечер-то ясный, очень теплый. И так далее, и тому подобное... чтоб ему пропасть, жадному докторишке! Нет, это невыносимо! Он больше не выдержит здесь – ни минуты, ни секунды, нет! Улизнуть и поскорей... туда, в мансарду, на кровать, застеленную линялым покрывалом... к его блаженству, единственной радости и утешению, к яркому счастью – заключенному в картонную коробочку с бумажными кружевами.

– А где наш добрый друг? – удивился господин в черном. – Улизнул тихо, как мышка. А мы с вами так увлеклись разговором, что и не заметили.

Господин в синем только пожал плечами.

– Ушел и ушел. Подумаешь! Я другого не понимаю: как он вообще затесался в нашу компанию? Где мы с вами – и где он, простой клерк. Я ведь не ошибаюсь?

– О нет, нет. Не ошибаетесь, – вздохнул господин в черном. – Меня другое все время смущало: какой-то он скользкий, двусмысленный. Как это говорят простаки? «Мутный тип».

– Ваш будущий пациент, – подмигнул господин в синем и скривился: – До чего же противная рожа, брр!

– И нездоровая, весьма нездоровая, смею заметить. Особенно глаза, – задумчиво подхватил господин в черном. – Увы, мой друг, это как раз тот случай, когда спасение утопающих... ну, вы сами понимаете.

– Да уж. От ваших цен прямо слепнешь, – хмыкнул господин в синем.

Его собеседник улыбнулся и только руками развел. Издержки профессии, так сказать. Бесплатно лечили разве что святые угодники божии. Да и то не всех. И ничего удивительного: питались они все кореньями да акридами. А то и вовсе святым духом. Очень удобно, опять же, экономия. Чего не скажешь о нашем времени, печальном во всех отношениях. Ну, хорошо-хорошо!.. почти во всех. Вот и приходится взимать некоторую сумму, в соответствии с прейскурантом – если не хочешь питаться акридами, разумеется.

Они еще раз глянули на счастливого владельца железной «цыпочки» – тот умостился внутри и что-то внимательно проверял. И настраивал, настраивал... Умильное выражение не сходило с его круглого веснушчатого лица.

– Друг мой, дело ведь не только в обладании статусной вещью и несколько извращенном проявлении радости. Все гораздо проще: его «цыпочку» не тронул Угонщик-Невидимка, – снисходительно произнес господин в черном.

– Знаете, док, а вот это странно. У других – угоняет, а его кралю будто не замечает. Брезгует что ли, бг-г?

Господин в черном пожал плечами.

– Скорее всего, просто очередь не дошла. Хочется верить – и не дойдет. Страшно подумать, друг мой, что будет, если «цыпочку» утром найдут в том же состоянии, как и другие... м-мм, жертвы угона.

– Пыльные, грязные, возможно, с царапинами или разбитой фарой, со взбесившимся спидометром...

– Именно так. Боюсь, друг мой, что тогда его со стоянки прямо ко мне доставят. А у меня, как назло, сейчас ни одного свободного места. Даже в «люксе». Скажу вам по-секрету, как старому другу и, кхм, постоянному клиенту – давно такого наплыва не было.

– Так это же отлично, док! Больше психов – больше прибыли на вашем счету. На хлеб с этой жирной французской пакостью – как ее там, фуа-гра? – точно хватит. На завтрак, обед и ужин. И красотку можно с ног до головы обмазать ею, а потом – облизать, медленно, с чувством, – мечтательно произнес господин в синем. Вздохнул и покраснел.

– Да знаю я ваши пристрастия. Кулинарные, кхм. Передо мной краснеть не надо, – усмехнулся господин в черном. – Главное, вовремя остановиться. И не кусать бедную девушку во все нежные места до крови.

– Ох, док...

– Что «док»? Второй раз я вас от полиции не отмажу, запомните. Вы же приличный человек, уважаемый бизнесмен – учитесь держать себя в руках.

Господин в синем понурился и закачал головой, как глиняный болванчик. Лицо его выражало полное раскаяние и смирение. Безоговорочное.

– Кстати, ко мне вчера привезли даму. Ваша «коллега» по диагнозу, почти.

– Как это? – поднял глаза господин в синем.

– Ох, нехорошо я поступаю, надо бы молчать, – вздохнул господин в черном. – Если бы не наше старое знакомство...

– Док, я – могила, закатанная в асфальт! Никогда, нигде и никому, слышите?!

– Верю-верю! Короче, за обедом подали пирожные, дама съела три штуки, тут ее и переклинило. Бросилась на мужа и покусала, до крови... еле оторвали. Кричала: «Не отнимайте у меня это пирожное! Сладкое, жирное, любимое! Дайте, дайте хоть кусочек! Хоть одну розочку... дайте, дайте!» Визжала, рыдала, выла. Трое слуг – и то еле скрутили «сладкоежку». А мужу озверевшей, кхм, дамы – тридцать три шва наложили. Забавно.

Господин в синем еще сильнее покраснел и быстро, на скорую руку, перекрестился.

– Вот же не повезло бедолаге, – вздохнул он.

– Удивительно другое, – прищурился господин в черном. – Ко мне стали поступать жертвы ночных кошмаров, обоего пола. Такое на первом приеме рассказывают – просто волосы дыбом. Очень, очень занимательно, – с удовольствием промурлыкал он. – Какая-то эпидемия в городе, кхм. И все до одного – уважаемые, состоятельные люди, вот уж кому и наяву, и во сне радость. Не жизнь, а мед. Не фабричные работяги, не прислуга, не официанты или поденщицы, не таксисты или метельщики и вокзальные грузчики, не уличные музыканты или няньки в приюте для подкидышей. Наконец, не бездомные нищие или проститутки. Хотя о чем я? Эти ко мне точно не попадут.

– Док, – осторожно перебил господин в синем. – А за какой шиш?

– Я не святой угодник, и моя клиника не для простолюдинов и нищих. Потому и процветает, – самодовольно произнес господин в черном. Он быстро, мелко перекрестился и трижды сплюнул через левое плечо. – Простонародью, друг мой, я бы и не стал помогать. Зачем? С точки зрения привилегированных классов, эти бедняги в кошмарах живут: кто от случая к случаю, а кто и постоянно там барахтается, им привычно. А что привычно – то нормально, сами понимаете. Впрочем, это уже не медицинская, а философская проблема.

– И нас с вами волновать не должна, – задумчиво сказал господин в синем.

– Абсолютно точно, друг мой!

Они переглянулись с усмешкой. И неторопливо побрели прочь, негромко и неспешно, даже лениво, переговариваясь. Предмет их разговора был на этот раз очень далек и от автомобилей, и от психиатрии, и от недостойных в своем ничтожестве людей.

На кустах, обрамляющих автостоянку, громко галдели воробьи. И ласточки кружили низко-низко, почти над их головами. Где-то там, в далекой вышине, собирались и теперь двигались к городу серые лохматые тучи. И вот уже первая капля упала на выпуклый, высокий лоб господина в черном. А за ней – вторая, третья, четвертая, пятая...

– В программе вечера – дождь, – усмехнулся господин в черном, раскрывая зонт. Большой и угольно-черный. Разумеется. – Прибавьте шагу, друг мой, сейчас ка-ак хлынет...

И, плюнув на солидность, они припустили бегом. Туда, где сверкала огнями торговая галерея – уже набитая битком: и покупателями, и праздными зеваками, и теми, кто по своей рассеянности забыл дома зонт.

Наконец, господин в черном и господин в синем достигли вожделенных ступенек. Оба раскраснелись и слегка запыхались от быстрого бега, но бога гневить – нет, не стоило. Как только они оказались под каменной крышей, позади рухнула стена воды. Не ливень – какой-то всемирный потоп! Устрашающее, но великолепное зрелище. Люди глазели на улицу, затаив дыханье и не в силах оторвать взгляд – кто с ужасом, а кто с восторгом. Дамы с детьми, служанками и собачками, важные господа и господа попроще, не столь значительные, старики с провожатыми, цветочницы с полупустыми корзинами – что не успели распродать, было украдено вездесущими мальчишками, продавцы обычной и святой воды – и тут не желающие упустить свою выгоду. Несколько монахинь из провинции. Несколько иностранцев – обоего пола, среднего достатка. И, наконец, охранник и двое полицейских. Равнодушных в этой пестрой, ни на мгновение не затихающей толпе, не было.

...За семь кварталов от автостоянки и галереи, в тени старых каштанов, стоял очень старый дом. Частный трехэтажный пансион. Он явно знавал и лучшие времена, но и сейчас был уютным, хотя и предельно скромным. Или как отзывались о подобных заведениях люди со средствами – «убогим».

Под самой крышей, в одной из трех каморок – бедно обставленной, практически, полупустой – лежал на кровати человек. Тот самый господин в сером. В пиджачной паре и замызганных ботинках. Казалось, на это жалкое, узкое ложе его швырнула какая-то неведомая злая сила. Швырнула бесцеремонно, как тряпичную куклу. И не только обездвижила, но и лишила слуха. Дождевые струи будто задумали продолбить дыру – и не одну! – и в черепице, и в камне, стучали, били, колошматили! Грохотали так, что хоть уши затыкай. Но человек на кровати – не реагировал, уши его были «запечатаны». Глаза его были полузакрыты, на губах – играла улыбка. Блаженство, неземное и бесконечное – вот что он сейчас испытывал. И будет испытывать еще... м-мм!.. некоторое время. На грязном половичке у кровати лежала выпавшая из ослабевшей руки коробочка. Картонная коробочка, обрамленная бумажными кружевами.

Далеко за полночь, в неказистом домике на территории автостоянки «Райские кущи», томился охранник. И наблюдал, как за окнами то и дело подмигивал в ночи синий огонек. И вот еще один, и еще... десятка три отсюда можно насчитать, если не полениться. Может, и больше.

– Спят наши синеглазки, – с нежностью произнес охранник. – Интересно, снится им что-нибудь и если да, то что?

Он с тоской глянул на остывающий кофе. Щас бы пивка – темного, бархатного. Или вискарика глоток. Но лучше – два... нет, не глотка, стакана, хе-хе. Нельзя. Ни один, ни два – учуют, с работы попрут, а это невесело. И спать охота, хоть ты спички в глаза вставляй. «За те деньги, что я вам плачу – вы мне еще в ножки должны кланяться, Сименс! А не бухтеть о добавке. Будете надоедать – и то, что есть, урежу. Я найду, за что. Дождетесь!»

«Чтоб тебя воши заели, жадная ты сволочь. Будто курица, все под себя гребешь, тьфу!», думал охранник. От огорчения его потянуло на философию. «Вот почему так – если работа приятная, то жалованье – дрянь, и начальство – дерьмо? Хотел бы я знать, почему? Почитать бы блаженного Августина – у квартирной хозяйки где-то валяется томик. Сам видел. Да толку с того? Читай, не читай – ни хрена не понять. Обойдусь!» Охранник отпил глоток остывшего кофе, скривился и вылил остатки в окно. Взгляд его вновь упал на авто. «Синеглазушки мои. Одна радость – вы, покруче любой философии будете. И толковать здесь нечего.»

Глава 2

«Луна плавала среди облаков —

Как обмылок в грязной пене».

Майкл Гизли – для своих «Гризли» или попросту «Медведь», стажер Управления полиции, сидел в дежурке. Прочитав эти строки, он отложил купленный накануне томик и, с тоской, уставился на небо. Как будто искал там вещественные доказательства, вынудившие неизвестного ему поэта написать вот это вот... хм, словесное непотребство. И он их нашел, выглянув в окно. Красавица Луна – возлюбленная поэтов всех времен и народов, серебряная монета вечности, светильник Бога – и впрямь плавала среди облаков, как обмылок. И в очень грязной пене. Гризли даже негромко застонал от досады.

– Чего пялишься, дура?! – со злостью рявкнул он. – Ребята там, а я здесь. Кого-то из них сегодня убьют – а я здесь, твою мать! здесь! и помочь ничем не могу... поняла ты, дура ты круглая, идиотская?!

Он шарахнул по столу кулачищем. Стоящие на нем чашки и стаканы жалобно зазвенели. Один покатился по гладкой поверхности, упал и разбился вдребезги. Так и чья-то жизнь сегодня разобьется, подумал Гизли. А, может быть, уже того... разбилась.

«Господи, какой же я истерик, оказывается. Не зря бабуля отговаривала идти в полицию – мол, не с твоей, дитё, тонкой душевной организацией там служить. Так и сказала: „с тонкой“, бг-г!» Он поневоле усмехнулся и покачал головой. Майкл Гизли – грубиян, медведь, не держащий острого или резкого слова ни в кулаке, ни в кармане, никого (и ничего почти!) не боящийся... и вдруг такие нежности.

В оконном стекле смутно отражалась его немелкая фигура, которую даже темная форма не могла сделать ни меньше, ни уже. «Эхе-хе», подумал Гизли. «Ты, парень, на себя в зеркало глянь. Не полицейский, а натуральный громила из подворотни. Громила-стажер. Что есть, то есть. И не отнять, че уж там уж. И все-таки бабуля права, смутился он. Глаз-алмаз, любого насквозь видит – ну, почти любого. Как она там? Небось, опять не спит, переживает, чаи пустые гоняет и шепотом святому Николаю нотации читает, вместо молитв... бг-г! Надо же, покачал головой Гизли, стоило подумать о бабуле – и ему полегчало. Самую малость... а все-таки. Тревога за ребят, разумеется, никуда не делась, но злиться, орать на Луну и махать кулаками, словом, психовать – вот совершенно расхотелось.

Гизли осторожно заглянул в соседнее помещение, «кладовку», где в данную минуту дрых его напарник. Разумеется, по негласному разрешению начальства, «дай вам Бог здоровьичка, г-н комиссар!». Гизли покосился на спящего Джона Доу. [i]Разумеется, у парня были нормальные имя и фамилия. Вот только выговорить эту иностранную абракадабру никто не мог. Никто, кроме господина комиссара. Поэтому, в ответ на возмущение бедолаги, другие полицейские только смеялись – кто втихаря, в кулак, а кто и в голос. Хлопали его по плечу: ничего-ничего, привыкнешь, бг-г! Это шутовское дружелюбие злило парня еще больше – и даже доводило до драки. Увы, неоднократно. За смелость и умение махать кулаками его стали уважать, но Джоном Доу – звать не перестали. Кличка прилипла намертво – еще и потому, что парень каждый раз дрался, как в последний. Будто перед неизбежной кончиной. Громила-стажер вспомнил – кто наградил бедолагу жуткой кличкой и прыснул от смеха. Разумеется, это был он. Майкл (Медведь) Гизли.

А все-таки хорошо, когда дежурят двое. Веселей, удобней. Одному – просто засада, поссать – и то нельзя отойти. Пропустишь телефонный звонок – любой, даже пустяковый, жди неприятностей. Господин суперинтендант не только орать будет, он и от жалованья кусок «откусит», нехилый такой кусок. Штраф, угу. И поделом... что я, идиот? Я же все понимаю. Поэтому с напарником дежурить – за счастье. Интересно, как там ребята, снова подумал Гизли. Уже в сотый раз за этот вечер – обманчиво спокойный. Они ушли на боевую операцию, несколько часов как ушли... а я сижу тут, как дурак.

Гизли отшвырнул блокнот и стал вертеть в руках карандаш. Сломал. Нет, черт меня подери! Невозможно сочинять стихи в такой обстановке – нет и еще раз нет! Чаю, что ли, выпить? Хотелось чего-то покрепче, но нет... увы-увы-увы. Гизли поставил чайник, и пока тот закипал и напевал рулады – пытался собрать воедино хоть несколько рифмованных строк. И тут засвистел чайник. Посвисти-посвисти, думал Майкл Гизли, лихорадочно заполняя бумагу неуклюжими строфами. Чайник, в очередной раз, свистнул как-то особенно залихватски, хулигански, а потом – выплюнул раскаленную пробку на стол, обдав незадачливого поэта брызгами кипятка.

– Своло-очь! – вполголоса заорал Гизли, шипя от боли и тряся ошпаренной кистью. – Что за дела?! В нашем отделе даже посуда – и та с уголовными замашками!

Холодная вода не спасла. Сломав и второй карандаш, Майкл Гизли вскочил и, в сердцах, пнул стул. Тот, с грохотом, отлетел к противоположной стене, ударился об нее и сломался.

Да что ж за ночь такая сегодня?! Гизли мерил шагами дежурку. Чай пить он передумал – с его сегодняшним «везеньем», чего доброго, весь в кипятке выкупаешься. Мысли вернулись к ребятам. Как они там? Скорей бы уже вернулись, целые, живые... ох, скорей! Сдохнуть можно от ожидания.

Надо опять срочно переключиться на стихи, срочно! Майкл Гизли любил стихи – разумеется, хорошие. И неважно, о чем они, лишь бы складно были написаны. Или как говорила его бабуля, в полном разуме докряхтевшая до 95-ти лет – «чтобы сердце и душу корябало». Иначе это не стихи, а просто буквы. И ты не поэт, а так... одно сплошное недоразумение. Ошибка Бога, позор семьи. Майкл Гизли бабулю нежно любил, уважал и во многом с ней соглашался. Поэтому к мерилу качества поэзии, ею сформулированному, относился с благоговением. Не меньшим, чем к «Уставу» родного Управления полиции.

«Все-таки хреново, когда дежурство выпадает на воскресенье.»

И тут его многоумные рассуждения прервал телефонный звонок. Очень неуместный, хотя и вполне ожидаемый в этот поздний вечер – если на первый взгляд. Звонила миссис Эванс – квартирная хозяйка его сослуживца и друга, Патрика О* Рейли. Говорит, что его пес внезапно оскалился и зарычал, а потом – страшно завыл. До того тоскливо, будто зарыдал – по-своему, по-собачьи. Ну, чисто по покойнику. От его воя и самой рыдать охота, а потом и, Господи, прости, вообще повеситься. Зачем звонит? Да предчувствие нехорошее, как бы чего не случилось, тяжело вздохнула миссис Эванс. Вздохнула, раза три извинилась: «...что от дела тебя, сынок, оторвала» – и положила трубку.

И тут Гизли понял: беда.

На него снизошло знание – как в древности на героев, отшельников или пророков. В голове, не переставая, звенело: беда-беда-беда! И не отменить, и не отвертеться. До этого вечера Майкл Гизли не проявлял себя, как провидец. Как говорится, Бог миловал. Что на него нашло сейчас – одному Всевышнему известно. Мрак и чернота медленно заполняли душу. Отмахнуться от происходящего, увы, не получалось. Безысходность давила будто камнем. Слова-то какие, невесело усмехнулся Гизли. О, как бы он хотел ошибаться... но какое-то странное чувство даже не подсказывало – криком кричало и злорадно кривлялось: «Ты прав, парень! Черт же тебя подери, как же ты прав!»

Гизли наклонился к мирно и так сладко («и совершенно бессовестно!») дрыхнувшему напарнику – и ткнул его в бок. Тот что-то забормотал, махнул рукой и снова захрапел. Гизли повторил свою попытку – теперь уже погрубее. И снова – ворчание, неразборчивое и сердитое, а потом – храп. Наконец, он не выдержал и треснул спящего по спине. Тот распахнул ничего не понимающие глаза и подскочил на диванчике. Пружины жалобно зазвенели.

– Че, совсем охренел? Да?! Нормально разбудить нельзя? Чочилось-то?

Гизли тяжело вздохнул.

– Нормально нельзя: Патрика убили.

Напарник зевнул, едва не вывихнув челюсть и потряс головой, пытаясь очнуться от дурного сна. Происходящее сейчас – это же сон, правда? Так ему казалось.

– Ребята вернулись?

– Нет. Но я и без них знаю, – мрачно произнес Гизли.

– А...э-э?

– Миссис Эванс звонила. Только что. Томас воет.

Напарник остолбенел. И, наконец, окончательно проснулся.

– Воет – ну, и че?

– Совсем дурак, что ли? – не выдержал Гизли.

– Сам дурак, – обиделся напарник. – Несешь хрень какую-то... хоронишь человека прежде времени. Вот щас он вернется – почти целый и живой, я тебе в глаз дам. Чувствует он...тьфу!

– Я не чувствую, я знаю. Вот в чем засада... понял, нет?

– Нет, – буркнул то. – Воет пес... ну, воет – и чего?

– Ничего. Ровным счетом ни-че-го, ничегошеньки, – усталым голосом произнес Гизли, а про себя подумал: «Как же я хочу ошибаться, черт меня подери...»

...Прошло два часа, парни вернулись и толпой ввалились в дежурку. Усталые, потные, грязные, в местами окровавленной одежде – они почему-то молчали. И, в наступившей тишине, чей-то голос негромко и медленно произнес:

– Убили твоего друга, Майкл.

И тонкая, как паутинка, ниточка надежды – за которую он до этой минуты держался, назло всему миру и вопреки здравому смыслу – оборвалась. Напарник смотрел на Гизли так, будто видел его впервые. Онемев от ужаса. И даже невольно отодвинулся, а потом и перекрестился. А кто-то, с горьким недоумением, хмыкнул:

– Надо же... сегодня Патрик впервые пропустил мессу. Небывалое дело.

На говорящего зашикали: «Молчи, идиот! Вечно как ляпнешь что... заткнись, сказано!»

Но тот не унимался:

– Послушайте... а кто такая Анна? Патрик выкрикнул это имя, перед тем как... ну, вы сами все видели. И еще что-то произнес, я не понял. Далеко сидел, да и не по-нашему, вроде. Похоже на латынь.

Полицейские устало переглянулись. Нашел, о чем спросить. Мало, что ли, баб у Патрика водилось.

– Лесли Неймана тоже убили. Полгода всего как сюда перевели, отличный парень... был. Вот подарок этим ублюдкам – сразу двоих полицейских завалить, опытных, не новичков. Легко, сдуру...тьфу! – говорящий выругался. – Представляю, как они обрадовались такому подарку.

...Парни умылись, переоделись и ушли домой. Стальная дверь дежурки опять закрылась.

Майкл Гизли задумчиво смотрел на стоящий перед ним на столе старенький телефон. Какой-то умник – служивший тут, в Управлении, задолго до его, Гизли, появления – додумался поставить корпус аппарата на кусок металла. Точнее, на поднос – явно стыренный из ближайшего бара. Удальцы-шутники набросали вокруг основания черного телефонного монстра всякой дребедени. Мелкой и металлической – шариков, старых монет, гаек и кривых гвоздей. Поднос был с высокими бортами, а каждый стремился добавить что-нибудь для большей гремучести. Внести, так сказать, свою лепту. Поэтому среди металлического хлама оказались сломанные зажигалки, кольца от курительных трубок, пару ключей и разобранных на части часовых механизмов, и еще какие-то сложноопределимые железные штучки.

«Штучки-дрючки», думал Майкл Гизли, гипнотизируя взглядом телефон. «Да что же ты молчишь, рухлядь ты старая... зар-раза!» Кто угодно пусть позвонит, неважно. Что угодно делать буду, хоть пешком в другой город пойду – лишь бы не думать о смерти друга. Работа, она спасает от горя. Потом, все потом... дома.

Телефону было глубоко плевать на переживание громилы-стажера, на бурю в его душе. Телефон – безмолвствовал.

«Может, взял да и сломался нахрен, а я тут жду, как идиот...а? Что думаешь, парень?»

Последняя фраза относилась к миниатюрной фигурке ангела, смущенно замершей посреди железного хлама. Кто спер ее со стойки похоронного бюро – осталось тайной, да и так ли уж это важно? Начальство, при виде «натюрморта», хмыкало и бурчало. Мол, развели хламовник и срачевник... а от грохота – мертвые в могилах, небось, вздрагивают – неужто Второе Пришествие?!... а ведь до него еще далеко... бу-бубу-бу-бубу... Побурчало-побурчало – и на этом все. Может быть, оттого – внезапно понял Майкл Гизли – что ангел оказался здесь очень уж уместен. Да-да, именно здесь. В минуты разочарования и бессильной злости (а двадцатитрехлетний стажер Майкл Гизли, за недолгое время своего пребывания в Отделе по расследованию убийств, успел испытать и то, и другое) – какая-никакая, а все-таки поддержка. Как-никак, а на душе... нет, не радостней. Спокойней, что ли? О, точно! Спокойней. Еще бы телефон не молчал, угу.

И, будто подслушав его мысли, древний аппарат, наконец, откликнулся, загрохотал! Гизли вздрогнул и сорвал трубку.

– Нашли мы, нашли! – завопил ему в ухо радостный голос. Казалось, мужчина на другом конце провода еще и приплясывает от нетерпения.

– Кто вы, представьтесь. Откуда вы звоните? Что нашли-то? – спросил Гизли, подвигая к себе ручку и чистый лист бумаги.

– Из «Райских кущей». Автостоянка такая – самая шикарная. Сразу за главной площадью. Между соборами святого Фомы и святой Клары. Знаете? Ай, хорошо как, услышал Бог мои молитвы!

– Ваши матюки Он услышал, – пробурчал кто-то на заднем плане. Однако Майкл Гизли разобрал все до последнего словечка.

– Заткнись и не позорь меня, дебил! Давно бы надо тебя уволить, – огрызнулся звонивший.

– Да кого вы найдете – пахать без продыху за такие, тьфу, гроши?! И что вы дядюшке скажете?