Текст книги "Пылкая дикарка"
Автор книги: Вирджиния Нильсэн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)
В голове у него постоянно звучали фразы.
"Но мы были почти у цели".
"Скоро сказка сказывается... да..."
Девушка разглядывала его на такой соблазнительно дразнящей дистанции.
– Вы перегрелись на солнце, месье, – сказала она, бросив на него возбуждающий боковой взгляд. – Вы покраснели как рак.
Он снова вытер лицо. От него шел пар.
Она подогнала лодку поближе к зарослям, и там внизу, под камышом, он увидел полоску твердой земли. Держась за шест, Коко грациозно перегнулась через борт, погрузив руку в воду. Ее ничем не стесненные груди подались вперед, и от этого плавного движения он испытал и смущение, и восторг. Он злился на себя за то, что не смог сдержать свой ответ на этот вызов.
Вытащив из воды металлический капкан, она выпростала оттуда мертвое животное и бросила его в пирогу прямо к его ногам.
Иван резко отстранился, а она торопливо предостерегла его:
– Не нужно раскачивать лодку, месье!
Сильный гнев охватил его. Казалось, он весь горел внутри. Он чувствовал в этой экзотической ее красоте угрозу для себя, угрозу, усиливаемую незнакомым ему окружением, к тому же его просто бесило, что она выполняет грубую, связанную с пролитием крови работу.
– Не забывай, я уплатил тебе, чтобы ты доставила меня к отцу, – резко напомнил он ей.
– Я вас доставлю, месье. – В ее глазах вновь появились насмешливые искорки, а испытываемое им сильное подозрение, что она потешается над ним, еще больше выводило его из себя. Сняв соломенную шляпу, он принялся отгонять ею от себя тучи москитов. Вынув другой рукой из кармана большой носовой платок, он вытер пот со лба, лица и шеи.
Коко наблюдала за ним с нескрываемым восхищением, и ее внимание, казалось, в равной степени привлекал как этот белоснежный платок, так и он сам.
– Просто по дороге я проверяю капканы, – с самым невинным видом объяснила она. – Если норка пробудет в капкане слишком долго, ею наверняка завладеют аллигаторы, и мне придется распрощаться с ее мехом. – Она вытащила из воды еще один капкан, но он был пуст.
Вновь у него возникло ощущение, что она издевается над ним, подразнивает его...
Через несколько минут на горизонте показался еще один дом на сваях. Долгое время он маячил на горизонте, то приближаясь к ним, то отдаляясь. Иногда он оказывался у них слева, иногда – справа. Иногда они обнаруживали его у себя за спиной. Солнце неумолимо жгло им макушки: с усилением жары Иван все больше терял терпение. Но что он мог поделать? Единственным путем возвращения назад, к цивилизации, была эта пирога. К тому же он не знал дороги. Он же был новичком здесь, на болотах, и не мог отличить "дрожащую прерию" от простого болота. Вот это маленькое изящное существо все знало, но оно потешалось над ним, выжаривая на солнце, словно рака.
Когда она снова остановилась, чтобы на сей раз поднять в пирогу глиняный горшок с креветками, он рассвирепел, утратив заодно и здравый смысл. Она вытащила горшок из воды уже наполовину, когда он, в приступе отчаяния, заорав, резко наклонился к ней и схватил ее за лодыжку.
Но крик его захлебнулся из-за порядочного глотка грязноватой воды, когда пирога перевернулась и накрыла их обоих. Ручей был мелким, но, как ему Коко и сказала, дно оказалось очень илистым. Иван лихорадочно барахтался в воде. Наконец он сумел встать на ноги, отплевывая траву и тину. Он увидел свою плавающую на воде шляпу, но до нее уже нельзя было дотянуться.
Коко тоже плескалась в воде в трех футах от него – с ее волос сбегали потоки воды, а глаза сверкали от гнева.
– Болван! – взвизгнула она. Она не выпускала из рук шеста, и ему показалось, что она была готова ударить его.
– Хватайтесь за пирогу, а не то мы с вами утонем!
Перевернутая пирога быстро удалялась от них. Ее корма уже погружалась в солоноватую воду. Иван, вздымая тысячу брызг, быстро доплыл до нее и схватился за борт обеими руками. Но оказалось, что, не имея под ногами твердой опоры, он не мог сдвинуть ее с места. Коко удалось нащупать участок твердого дна возле зарослей. Протянув ему шест, она помогла ему подогнать пирогу к берегу. Его шляпа исчезла. Вместе они вытащили из воды каноэ и рухнули рядом друг с дружкой на траву под невыносимо жарким солнцем.
Наконец Иван повернулся и посмотрел на девушку. "С таким же успехом она могла оставаться абсолютно голой", – подумал он с холодным бешенством. Тонкая ткань слишком узкого наряда так плотно облегала тело, что скорее была похожа на вторую кожу.
Иван подкатился к ней. Рука его, не подчиняясь воле, сама обхватила ее влажную грудь, и стоило ему почувствовать ее тепло через намокшую хлопчатобумажную ткань, как его мужское естество тут же воспрянуло. Лаская рукой ее мягкое тело, он начал покрывать ее страстными поцелуями.
Дикий взрыв хохота чайки над головой заставил вздрогнуть, и он поднял голову. Коко лежала под ним на придавленных к земле камышах, глядя на него широко открытыми испуганными глазами. На мгновение показалось, что она моложе, чем он прежде думал. Потом он вспомнил смешинки в ее удивительных, необычных глазах, отвратительное похлюпывание грязи у него под ногами, когда он выбирался из воды на берег, и его вновь охватило бешенство.
Он прильнул к ее зрелым, словно плод, губам...
2
Открыв глаза, он увидел перед собой пронзительную голубизну необъятного, пустынного неба, которое, казалось, тяжело давило на них. Ее пахнущая болотом голова лежала у него на плече. Сжимая ее обнаженное бедро, он чувствовал рядом с собой пряный запах молодого женского тела, и это было так прекрасно...
Он начинал отдавать себе отчет в том, что ему очень неудобно лежать в мокрой одежде, со слипшимися от грязи волосами. Положение, в котором он оказался, вдруг предстало перед ним во всей своей беспощадной ясности, и он пришел от этого в ужас...
– Послушай, я не могу в таком виде отправиться на ваш остров Наварро, – наконец сказал он. – Может, ты скажешь отцу, что мне нужен охотник?
– Он не придет, – прошептала она. – Ему на все наплевать. Он только пьет.
Он принялся размышлять об этом обстоятельстве и о том бесполезном, казалось, бесконечном времени, которое ему пришлось провести у нее в пироге на всех этих болотах.
– Ты меня обманывала, – бросил он ей обвинение, но прежний гнев уже испарился.
Ее раскосые глазки в упор смотрели на него, и только сейчас он понял, что они не черные, а коричневые. В ее красоте было что-то свирепое.
– Я хотела получить золотую монетку, – призналась она.
– Теперь ты ее потеряла, а у меня больше нет. Я тоже потерял свои деньги. – Он не ожидал, что она девственница, и теперь чувствовал к ней особую нежность с примесью раскаяния.
– А у меня есть нож для свежевания, – сказала она ему, отвязывая его от бедра. Сев с ним рядом, она снова привязала нож.
Иван спросил:
– Сколько тебе лет, Коко?
– Семнадцать.
– Если ты отвезешь меня назад в таверну, где я оставил свой экипаж, – сказал Иван, – я возвращу тебе потерянные деньги.
– Хорошо, – сказала она.
Обратный путь был довольно коротким, и они проделали его в полном молчании. Коко подгребла к берегу за триста футов от причала для рыбаков. Оттуда среди увитых ползучими растениями дубов вилась узкая тропинка, ведущая к опушке, на которой стояла таверна, обращенная тыльной стороной к болоту. Они простились.
Иван, выпрямившись, как ни в чем не бывало прошел мимо Рафа, сидевшего на крыльце заднего входа, с выпученными от удивления глазами, и вошел в просторную кухню, стены и пол которой были обиты досками из кипариса. Из-за двери в салун до него доносились голоса и смех мужчин, распивавших бутылочку после рабочего дня. Крепко сбитая, невысокого роста женщина стояла возле печи, помешивая что-то в большой железной кастрюле.
Она испуганно посмотрела на Ивана.
– Боже мой, месье, вы свалились в ручей?
– Увы и ах, – мрачно ответил Иван. – Не могли бы вы привести в порядок мою одежду, мадам? Не могу же я в таком виде вернуться домой.
– Конечно, конечно! Но ваш сюртук уже никогда не будет таким, как прежде, – с сожалением в голосе сказала она, а потом крикнула: – Жак!
На пороге кухни появился хозяин.
Увидев Ивана, он громко рассмеялся:
– Что случилось, приятель? Вы похожи на мокрую крысу! Она окунула вас, да?
– Это я окунул нас обоих. Будь проклята эта пирога!
– Она – мул любого кайюна. Она доставит вас куда угодно, если вы только умеете управлять ею.
– Но мне этого не дано, как вы, вероятно, уже заметили. Принесите мне виски, Жак!
– Сию минуту, месье, сию минуту!
– Жак, ты не можешь одолжить месье свою чистую рубашку и брюки. А я пока вычищу его костюм. Какой прекрасный костюм, но весь в болотной грязи, от него несет плесенью. Какая жалость!
– Это моя жена, – сказал Жак, обращаясь к Ивану. – Только она и сможет вычистить ваш костюм от грязи, больше никто, мадам Большой Жак. Пошли!
Он проводил Ивана в соседнюю комнату, в которой, вероятно, они жили. Там стояла кровать, большой шкаф, стол и стулья.
– Вы нашли охотника на аллигатора? – спросил он, роясь в своих вещах. – Нет? Может, послать кого-нибудь еще? Они будут наверняка велики, – предупредил он его, протягивая брюки, но у меня других нет.
– Благодарю вас и за это, – сказал Иван. – Пришлите моего грума, пусть поможет... Пора ему привыкать ухаживать не только за лошадьми.
В лохани, куда вылили котел горячей воды, Иван тщательно вымылся. Тем временем на кухне гладили его костюм. Чтобы скоротать время ожидания, Жак принес бутылку виски и сам посидел с гостем несколько минут.
– У этой девушки есть африканская кровь? – спросил Иван.
– У Коко? Нет! Есть сабинская, но она такая же горячая.
– Как вы сказали?
– Сабинская, а что?
– А что это означает?
Жак пожал плечами.
– Одно из племен, живущих на болоте.
– Какое племя? – настаивал на своем Иван. – Индейское?
– Да. Мать Коко была дочерью китайского рыбака и женщины-индианки. Наварро, насколько мне известно, португалец.
– Азиатка! – воскликнул Иван. Теперь ему было понятно, почему у Коко такой необычный оттенок кожи, – не красноватый, не белый, не желтый, а мягкий, золотистый.
– Все перемешалось, как в похлебке, весело заметил Жак, – но в результате вышло красиво, не находите? Говорят, ее мать ведет свою родословную от какой-то индейской принцессы. Но она носит французское имя, – хитро добавил он. – А теперь, месье Кроули, мне пора идти к клиентам. – Осушив стаканчик, он вышел.
Иван, не желая разделять их компанию, выпил в одиночестве. Все его мысли были заняты этой странной встречей с девственницей на болоте. Он не сильно гордился своим поступком и до конца не понимал, как это все произошло. Несколько его знакомых среди плантаторов завели себе темнокожих любовниц в Новом Орлеане, но он хранил верность Элизабет вот уже пять лет.
Ему очень хотелось знать, что думает Коко об их страстной встрече. Он все время вспоминал ее застенчивую улыбку и удивление в ее прекрасных глазах. Он старался облегчить свою совесть, убеждая себя в том, что при том образе жизни, который она вела, не пользуясь ничьей защитой, кроме поглощенного только выпивкой отца, она все равно потеряла бы девственность с каким-нибудь другим мужчиной, но это его не успокоило.
Наконец ему принесли выглаженную одежду, а мадам все время причитала над невыводимыми пятнами. Пообещав заплатить ей за труды при первой возможности, Иван приказал запрячь одноколку. Они отправились домой через Монтроз, где все встретили его с чувством сострадания из-за его внешнего вида да колкими подначками. И прокляв всех охотников на аллигаторов на свете, все пироги на земле, он посмеялся над собой вместе с ними.
На следующий день он приехал в свое поместье, которое Лиззи окрестила "Мансом". Нанетт очень обрадовалась его приезду. Он поднял ее на руках, удивляясь, как мало она весит. Он заметил и синие тени у нее под глазами.
Лиззи глядела на светло-золотистые завитушки Нанетт, словно пытая его.
– Скоро придет охотник, – сказал он дочери. – Он убьет этого Старого дьявола. У тебя больше не будет страшных снов, дитя мое.
– Ты правду сказал ребенку? – спросила его Лиззи после того, как Нанетт убежала играть с детишками слуг.
– Хотел. Я не нашел этого человека, – признался он, – но хозяин таверны пообещал послать за ним.
– Хозяин таверны? – Ему не нравился взятый ею тон, вскинутые вверх брови.
– Отличный парень. Большой кайюн.
Ему было неловко, когда его лакей, открыв саквояж, отнес его испорченный костюм к Лиззи.
– Что, черт возьми, произошло? – завопила она. – Твой костюм теперь не наденет и последний нищий!
– Но это же ясно! – раздраженно ответил Иван. – Я предпринял попытку покататься на пироге кайюнов и упал в болото.
– Боже мой, разве тебя не учили грести в колледже?
– Выдолбленная из кипарисового дерева пирога, это тебе не корабль, – огрызнулся он, – и на ней орудуют не веслом, а шестом!
– Ну, это все равно лодка, разве не так? – возразила Элизабет.
Он попытался вытеснить из сознания то, что произошло после того, как пирога перевернулась. "Я счастливый человек, – убеждал он себя. – У меня есть обожаемый мной ребенок". Поэтому ничего подобного не произошло бы там, на смятых камышах, если бы только на него не подействовала сильная жара. Он должен просто стереть в памяти этот злополучный инцидент!
Но в эту ночь, когда Элизабет в интимной сумеречной обстановке, в накрытой противомоскитной сеткой кровати, повернулась к нему в томном ожидании, он, увидев ее бледные щеки и выбившийся локон ее песочного цвета волос, внезапно был парализован другим видением – ...крепкие скулы темно-золотистого цвета, неукрощенный взгляд черных, раскосых глаз Коко.
Нет, он не мог заняться любовью с Лиззи. Только не сегодня!
Иван лежал тихо-тихо, притворяясь, что спит.
Коко лежала на дне пироги, а тень от шляпы, сделанной из пальмовых листьев, висевшей на воткнутом под углом на берегу шесте закрывала глаза от солнца. Из-за ее легкого веса пирога, словно на якоре, неподвижно застыла на тихой водной глади. Нигде поблизости не было видно человеческого жилья, ни одного предмета – дела рук человеческих – кроме вот этой пироги.
Наблюдая за стремительным полетом ярко-красных стрекоз над водой, она грезила о месье Кроули, глаза у которого были такими же голубыми, как и это безоблачное небо у нее над головой. Ей прежде никогда не приходилось видеть глаз такой поразительной голубизны.
А какие у него руки! Она никогда не видела таких белоснежных рук. Точно такие же, как и его сюртук до того, как он опрокинул их обоих в болото. Она громко рассмеялась, вспоминая, как они оба из-за этого рассердились.
Но какие они были мягкие, какие приятные, когда прикасались к ней, несмотря на то, что он был зол на нее из-за поддразниваний. У него было такое чистое, такое сладостное дыхание, когда он целовал ее, а от его кожи исходил тонкий запах дорогого мыла и табака, который просто опьянял ее. Вспоминая, как он ласкал ей грудь, она сама дотронулась до нее, и вновь ее охватила приятная сонливость, как и тогда, вместе с ним.
Каждый раз, когда она привозила на рынок улов креветок, она искала его. Он непременно вернется – Коко это знала. Ведь он обещал принести ей золотую монетку взамен потерянной, и он, несомненно, сдержит свое обещание. Он не был похож на ее отца, который был готов пообещать все что угодно, когда напивался, но потом вполне естественно ничего не помнил.
Она слегка нахмурилась, подумав об отце, но он уже не беспокоил. С той ночи, когда она, лежа на своем набитом мхом тюфяке, проснулась из-за того, что он, нашептывая имя матери, забрался в пьяном виде к ней в постель. Она спокойно достала свой нож для освежевания и уперла его кончик ему в горло. Стоило ему чуть наклониться вперед, она бы вспорола ему горло. Весь задрожав от страха, он заплакал и поклялся, что больше такого никогда не повторится, но с тех пор она спала с привязанным к бедру ножом.
Почему она не приставила нож к горлу месье Кроули? Это была для нее тайна, которую она постоянно пыталась разгадать. Почему она не отпрянула от его прикосновения, как от прочих мужчин, которые внушали ей только отвращение. Она об этом думала постоянно, объезжая расставленные капканы.
Почему эта мускусная крыса, спрятавшись наполовину в камышах, следила за ней своими глазами-бусинками?
Крыса с легким всплеском нырнула в воду. Коко увидела, как закачался камыш возле ее домика, слепленного из грязи – крыса проникла туда через подводный вход. Еще одна тайна, но она догадалась, – Мадам Мускусная крыса будет чувствовать себя в значительно большей безопасности, если ее никто не увидит, как она проникает к себе в дом. Но ей не хватало смекалки, чтобы избежать расставленных капканов. Из нее получалась превосходная шкурка, хотя месье Вейль, который покупал у нее мех, платил больше за гладкую норку.
Коко пыталась представить, в каком доме жил месье Кроули. Она об этом не имела никакого понятия, но подозревала, что его дом был гораздо больше этих подвергшихся испытаниям стихии коттеджей, стоявших вдоль ручья, да и костюм у него был совершенно другой, куда более изящный, чем те, которые носили рыбаки или кайюны-фермеры, которых она часто видела на рынке. Ей очень хотелось знать, будет ли он на причале, когда она отправится туда в очередной раз.
Через неделю Ивану нужно было совершить деловую поездку в Новый Орлеан, а так как Нанетт все время дулась, Элизабет решила не сопровождать его в этом двухдневном путешествии. Многие из их друзей в это время года переезжали из своего временного городского пристанища в свои имения.
Раф доставил его на пристань у ручья Лафурш, где он должен был сесть на пароход, следующий до Дональдсонвиля. Он провел ночь в таверне, а на следующее утро сел на комфортабельное судно, чтобы совершить неторопливое, приятное путешествие вниз по Миссисипи. Во время поездки он мог наслаждаться всеми красотами по берегам реки, а также разглядывать большие импозантные особняки старинных колониальных имений.
Приближаясь к порту, Иван почувствовал возбуждение, вызванное постоянными переменами и царившей в Новом Орлеане суматохой. Ему нравилось, как шла торговля в порту, что, казалось, совсем не соответствовало сонной, ограничивающейся лишь собственными интересами атмосфере, царившей в самом городе. Он это почувствовал еще за семь миль до пристани возле Пляс д'Арм в самом сердце старого квартала, где возле дамбы в два-три ряда стояли, ожидая разгрузки, лодки-плоскодонки.
Отпустив слугу с багажом, Иван нанял одного из слонявшихся по набережной бездельников и попросил отвезти его в садовый район, в ту часть города, где поселилось множество американцев, и показать ему дом его школьного приятеля из Вирджинии Амоса Филдинга.
Это он оказал на него в свое время решающее воздействие, убедив отправиться на поиски счастья в Луизиану, и все это время Элизабет пользовалась гостеприимством Амоса и его бледной, худосочной жены.
Хозяева радостно приветствовали его и сразу же потребовали рассказать все новости о Элизабет и дочери.
– Как жаль, что они не приехали вместе с вами, – сказала Джейн Филдинг. – Надеюсь, вы обязательно привезете их осенью, когда начнется очередной светский сезон?
У бездетной четы Филдинг был прекрасный дом в колониальном стиле, окруженный большим тропическим садом, и вообще они были очень радушными хозяевами.
– Лиззи рассчитывает на это, – заверил ее Иван.
– Как вы находите, изменился ли наш город? – спросил Филдинг, взяв в руки графин, полный отменного вина.
– Да, после Черного ручья он кажется весьма оживленным.
– Вам нужно было здесь остаться, Иван. Новый Орлеан превращается в крупнейший американский порт. Кроме нашего традиционного хлопка и сахара, через него проходят и другие товары из глубинки: кожи, меха, жир. Да вы и сами это знаете. И все это перевозится по реке во все возрастающем количестве. Здесь в экспортном бизнесе можно заработать кучу денег.
– Я неплохо зарабатываю, выращивая сахарный тростник, благодарю вас! – возразил Иван. – Я закладываю еще двадцать участков, чтобы удовлетворить спрос на сахар.
Амос, рассмеявшись, налил два стакана.
– Ну, за наше богатство и процветание, – поднял он тост. – Мы правильно с вами поступили, Иван, решившись ехать сюда, в Луизиану.
После обеда в столовой, двустворчатые двери которой выходили на террасу, с которой был виден засаженный цветами двор со статуей Эроса под холодной струей фонтана, оба они направились на прогулку в старый квартал, в любимое кафе на Ройял-стрит. Амос постоянно обменивался приветствиями со своими знакомыми бизнесменами, часть из которых Иван тоже знал.
– Кажется, число американцев здесь значительно выросло после моего последнего визита, – заметил Иван.
– Это справедливо в отношении всех кафе, расположенных на Ройял и Шартр-стрит. Соотечественники американцы ежедневно приходят сюда по своим делам. Креолам это не нравится, они считают нас, американцев, слишком... э... опрометчивыми, готовыми на любую грубость... Они утверждают, что мы всегда слишком торопимся при заключении сделок. Но я заметил, что их более ленивая манера вести дела действует на тех из нас, которые провели здесь достаточно времени. Мы начинаем привыкать проводить свои вечера за чашкой кофе в их кафе или за стаканчиком виски, или за картами в их игорных домах.
– Очень приятная привычка, – согласился с ним Иван.
Он очень удивился, когда Амос предложил ему заглянуть в Орлеанский бальный клуб, где в это время проходил бал квартеронок. Он согласился, и они почти молча прошли несколько кварталов.
Ивану приходилось посещать подобные вечера и раньше, и он нисколько не удивился элегантности этого бала, как и любого другого, организуемого креолами-аристократами или американцами. В роскошном зале было полно удивительно красивых, элегантно одетых женщин. Единственное отличие от обычных балов заключалось в том, что кожа у всех у них была самых разнообразных цветовых оттенков, хотя все мужчины были белые, за исключением музыкантов, сидевших в дальнем углу. Возле стен расселись матери, свободные цветные женщины, которые сопровождали своих дочерей, дотошно оценивая каждого белого кавалера, приглашающего ту или иную девушку на танец.
Амос, не тратя попусту время, подошел к поразительно красивой девушке, с кожей цвета кофе с молоком и с губами, похожими на свежий созревший персик. Они станцевали несколько раз. Иван все время следил за ними. Вспоминая холодный, бесстрастный взгляд Джейн Филдинг, Иван вдруг подумал, – уж не собирается ли его приятель обзавестись любовницей? Или эти мамаши не требовали заключения законного брака, гарантирующего их чадам сносное содержание?
Иван не танцевал. Через полчаса к нему подошел Амос, и они вышли из душного зала в прохладную, полную истомы южную ночь.
– Ну, что скажешь? – спросил Амос, когда они неторопливо подходили к дому.
– Редкий бриллиант, – беспечно отозвался Иван.
– Она получила воспитание у монашек. Играет на фортепиано.
– Не намереваешься ли ты создать что-то вроде того, что испанцы называют "касита"[1]?
– Я теперь вполне богат, – ответил Амос смущенно, но с гордостью.
Во время беседы у него перед глазами возник образ Коко, одетой так же элегантно, как и эта юная квартеронка. Он был убежден, что ни одна из красавиц на этом балу и в подметки не годилась этой девушке с болота.
В круговерти встреч с покупателями сахара и молассы[2] на протяжении нескольких дней произошедшее на болоте немного выветрилось из памяти Ивана до той минуты, когда он, проходя возле лавки одного купца, импортирующего предметы роскоши из Парижа, не остановил свой взгляд на выставленных на столике эпохи Людовика XV драгоценных камнях и блестящем золотом браслете.
Он вдруг увидел сильные, нежные руки Коко, обхватившие шест и толкающие пирогу вниз по течению ручья, и ему тут же пришла в голову идея, что вон та золотая вещица была создана только для нее. Это видение было таким ярким, живым, что он тут же вошел в лавку и купил браслет. Затем, чтобы как-то оправдаться перед собой, он купил изящную старинную, покрытую инкрустациями и позолотой музыкальную шкатулку для Лиззи и Нанетт.
Еще неделю спустя, когда Коко привезла к причалу целую пирогу креветок, он уже стоял там. Иван был еще более привлекателен, чем прежде, в своем прекрасном песочного цвета сюртуке и белых брюках. Он разговаривал с торговцем мехами и креветками, но Коко знала, что Иван не отрывал от нее глаз, когда она, подогнав пирогу к причалу, набросила веревку на тумбу. Но он не прерывал своей беседы с месье Вейлем, не подавая виду, что заметил ее приезд. Она молча лопатой выгружала креветки в корзину. Чувствуя глубокую обиду, Коко подняла корзину на плечо и направилась на рынок к стойке торговца.
Иван хотел увидеться с Коко наедине, без посторонних глаз. Он не хотел, чтобы Вейль узнал об их встрече, но, задав ему какой-то случайный вопрос, вдруг заинтересовался той информацией, которую он принудил Вейля ему выложить.
– Я бы и сам пошел на такой эксперимент, – говорил он ему, – если бы у меня был нужный капитал. Я давно знаком с методом сушки морских продуктов, применяемым индейцами племени хума. Недавно здесь побывал один китаец, с которым я встречался в Новом Орлеане. Он покупал креветки и рассказал мне, что его семья сушит их для личного употребления, и утверждал, что китайцы занимались этим на протяжении многих поколений. Это вполне естественный вид сохранения пищи на длительное время.
Крупное судно для ловли креветок бесшумно подошло к причалу, и Вейль, приветствуя моряков, убирающих паруса, поднял руку.
– Какой капитал вам для этого потребуется? – спросил Иван.
– Я еще не делал точных расчетов, – с удивлением ответил Вейль. – Прежде нужно прозондировать возможности рынка.
– Я как раз ищу применение для своего скромного капитала. Хотелось бы его вложить в выгодное дельце, – сказал Иван. – Может, мы еще вернемся к этому разговору, когда я приеду сюда, к ручью, в следующий раз.
– Хорошо! – ответил Вейль.
Коко поджидала торговца, а ее сердце билось чаще обычного. Щеки у нее горели от стыда – от хладнокровного отречения от нее Ивана. Конечно, она этого не ожидала, но в этом ничего нового для нее не было. Ей слишком было знакомо ненавистное название "сабинка". Она неоднократно слышала эту историю от своей матери. Она рассказывала ей, как ее народ, представители мирной расы, радушно приняли первых подвергшихся гонениям аккадийцев, когда они, голодные и бездомные, были вынуждены укрыться на болоте, как они приняли их в свое племя, а потомки в знак благодарности выбросили хозяев из цивилизованного белого общества, называя их "незаконнорожденными полукровками". Новые белые вожди запретили смешанные браки.
Ее мать с отцом обменялись брачными обещаниями в индейской манере, как и подобает истинным кайюнам, но тогда среди них не было священника, и они повенчались у ракитового куста. Когда же наконец священник появился, то кайюнам было разрешено узаконить их браки. Но ни один из священников не пожелал узаконить брак ее матери. Таким образом, она стала, как и все полукровки, незаконнорожденной. Но от этого она не чувствовала себя уязвленной и униженной. Напротив, большинство белых мужчин она считала глупцами...
...Наконец появился месье Вейль, который, приняв ее креветки, заплатил за них. Это был какой-то пустяк, но Вейль отлично знал, что даже эта незначительная сумма позволяла ей, а может даже и ее никчемному отцу, существовать. Его спокойная, философическая натура открывала хоть какую-то перспективу перед жителями этой изолированной прослойки нового штата. Он был одним из немногих, который видел в Коко не только ее экзотическую красоту, но и уважал ее бунтарский дух, ее ремесло. Он обычно хвалил ее улов и платил настоящую цену.
На пристани ее ожидал Иван. Тяжелый золотой браслет жег ему карман. Увидев, что на Коко все то же разорванное платье, он остро ощутил полное несоответствие ее задрипанного наряда с таким дорогим подарком. В этом подобии на платье она не могла ни носить браслет, ни спрятать его. Однако все же как он будет прекрасно выглядеть на фоне ее золотистой кожи! Вероятно, он на самом деле спятил. Если бы у него осталась хоть капелька здравого смысла, он вернул бы ей и Большому Жаку несколько монет, и дело с концом.
Когда она вышла из склада, он ей улыбнулся. Она направилась к своей лодке, но явно замедлила шаг.
– Я приехал, чтобы уплатить по счетам, Коко.
Какой он был красивый, пригожий в своем прекрасном костюме. Он явно испытывал искреннюю радость от встречи с ней. Сердце у нее готово было выпрыгнуть из груди.
– Я кое-что должен и мадам в таверне, – сказал он, еще шире улыбаясь, – за стирку одежды. Не прогуляешься ли со мной?
Кивнув, Коко пошла рядом с ним.
Перейдя через дорогу, они вступили в тень от деревьев, окружавших таверну. Иван повел ее к заднему входу дома, туда, где находилась кухня.
– Насколько я понимаю, я должен тебе две монетки, – вот одна, вместо той, которую ты потеряла, а эта вторая за то, что ты довезла меня обратно. – Он передал ей монетки, а она, задрав юбку, просунула их за повязку на бедре, на которой болтался ее нож. Теперь от причала их закрывал угол дома, и Иван вынул из кармана золотой браслет.
Ей еще никогда не приходилось видеть такой красивой вещи. Пробивавшийся через листву свет отражался на браслете, и он поблескивал, как солнечный луч в капле росы на нежном листочке. Она не могла оторвать от него глаз.
– Я увидел эту вещицу в Новом Орлеане, и она напомнила мне о тебе, – сказал он на своем странном, но тем не менее красивом французском. Он надел ей браслет на запястье. От его теплого прикосновения у нее поползли по спине мурашки. Он долго стоял, любуясь своим подарком.
В ее странных глазах появился такой же блеск, что и у браслета.
– Какой красивый, – прошептала она, – но почему вы мне его дарите?
– Ты сказала, что тебе нравится золото.
– Золотые монетки я заработала. Ну, а это?
– Ведь я перевернул твою пирогу, – сказал Иван. – К тому же я раскаиваюсь в своем гневе и в том, что я сделал с тобой в таком возбужденном состоянии.
Ее поднятые на него глаза потеплели.
– Ну, если этих причин тебе недостаточно, то могу сказать, что я заранее предполагал, как прекрасно он будет выглядеть на твоей руке.
Вновь посмотрев на изящный тонкий золотой браслет, она прошептала по-французски:
– Мерси, мерси, мой дорогой!
Он не хотел прикасаться к ней, но, услыхав это нежное обращение, его руки, не слушаясь его, обняли ее за стройную талию, и когда она ответила ему страстным объятием, он ощутил ее внутреннюю возбуждающую силу. Они лишь слегка прикоснулись губами друг к другу, когда раздался какой-то посторонний звук. Иван поспешно отступил он нее. В эту минуту дверь на кухне широко распахнулась, и оттуда вышел Раф с тарелкой в руках. Мадам шла за ним следом.
