Текст книги "И по делам твоим воздастся (СИ)"
Автор книги: Виорика Высоцкая
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)
Глава 7
Я стояла у окна. Заснеженный двор, корпуса приюта, бегающие, за окном, туда-сюда люди, все сливалось в один, странных очертаний предмет, как будто колесо водяной мельницы, быстро вращаясь, все лило и лило воду.
Где-то за спиной, часы отбивали время. Сосчитала удары. Всего час прошел, а казалось, что я здесь нахожусь уже целую вечность.
Смерть всегда вызывает растерянность, вот был человек еще минуту назад, дышал, а тут, вдруг, нет. Как это так, почему? Но смерть Евы Адамовны вызвала не только растерянность, еще ужасную суматоху. Она крепко держала в слабых, старческих руках, бразды правления своим маленьким царством.
Ева Адамовна была из тех женщин, которых описывают одним словом – некрасива. Бог, к сожалению, наделил ее не слишком привлекательной внешностью и слабым здоровьем, зато одарил кипучей энергией, умом и талантом руководителя. Отец ее, богатый, влиятельный купец, поняв, что младшую дочь, не только не блещущую внешними данными, но и строптивую, выдать замуж не удастся, поместил ее приданное в заслуживающие доверия банки под хорошие проценты. На них она и жила, не зависимая от своей родни. Но такая жизнь была не по душе деятельной женщине, поэтому Ева Адамовна занялась разными благотворительными комитетами. Когда в сиротском приюте для девочек освободилось место управляющей, попечительский совет, долго не думая предложил ей занять это место. Вот уже почти двадцать пять лет Ева Адамовна была строгой директрисой и ангелом хранителем приюта. Ее идей было не только дать девочкам место проживания, но и профессию, что бы выйдя за стены приюта, они могли найти себе работу. Тут учили письму и арифметике, обучали шитью, готовке и даже новомодному искусству печатанья на машинке. Девушки, выходя, получали рекомендации и им подыскивали работу, если они желали. Еву Адамовну боялись, уважали и любили.
Когда бедную женщину выносили, все ее ученицы выстроились вдоль стен и провожали жалобным молчанием и тихими всхлипываниями свою наставницу, можно сказать мать.
После этого кабинет закрыли, выставили городового охранять. Георгий Федорович все пытался отправить и меня домой, но я уперлась. Останусь, может смогу чем-то помочь, тем более что у меня на руках беспрерывно рыдала бедная Рахиль, секретарь и правая рука, управляющей. Но девочек надо отправить домой, а я никак не могла избавиться от плачущей женщины, она упала мне на колени и рыдала, всхлипывая и вытираясь моей юбкой. Выручил, как всегда, верный Иван, он пробился сквозь заслон из полицейских, растерянных девиц и утративших над ними контроль наставниц, нашел меня в соседней с кабинетом, приемной, маленькой комнатушке, служившей рабочим местом Рахиль.
Удивленно окинув взглядом чудную картину, спросил:
– Может, пани, я отвезу, панянок, домой, а то они волнуются, просил их оставаться в карете, но они хотят к вам.
Тут в комнату ввалились две запыхавшиеся, раскрасневшиеся девицы, отчаянно отбивавшиеся от городового безуспешно пытавшего остановить маленьких фурий.
– Не велено никого, пускать, не велено, тут этот верзила влез и еще вы. – Безуспешно толковал городовой.
– Отпустите, здесь наша мама, мам скажи, что бы отпустил.
– Ой, ах вы, вашу… – и заметив меня, представитель власти резко умолк, правой ногой потирая левую, на нее наступила острым каблучкам Лиза.
– Мама, что случилось, правда, Еву Адамовну убили, ой, бедная Рахиль – Ирочка подошла поближе и погладила по спине несчастную женщину.
– Да, она умерла, но убили ли неизвестно, может, просто, сердечный приступ, она болела и это всем известно. А вы все-таки заслужили хорошую порку, жаль только у меня это вряд ли получится, но дополнительные занятия французским я вам гарантирую, совсем разленились, каникулы у них! – кто его знает, почему меня понесло в сторону, может от нервов, но девочки удивленно округлили глаза, а городовой пробормотал:
– Французским, да этим гарпиям по шее надо хорошенько надавать. – Девочки разом обернулись и городовой, быстренько исчез, от греха подальше.
Иван, молча, ждал распоряжений. Я вздохнула, и устало произнесла:
– Езжайте домой, приеду все расскажу подробно, а сейчас езжайте. Иван ты за мной не возвращайся, доберусь сама.
– Мама, но…
– Не надо ничего говорить, езжайте, тетя дома волнуется.
Окинув меня понимающим взглядом, девочки повернулись и ушли без лишних слов, следом за ними вышел Иван. Я осталась одна, со всхлипывающей, Рахиль. Очевидно, она выплакала большую часть слез, наши разговоры, вернули ее к действительности, резко выпрямившись, Рахиль, размазала руками по красному, опухшему лицу оставшиеся слезы, и твердо заявила:
– Надо взять себя в руки, надо навести порядок, Ева Адамовна хотела бы этого.
Ну почему мы всегда уверены, что точно знаем, чего хотел бы покойный? Может всеобщая растерянность и откровенное горе ее воспитанниц, наоборот вызвали бы теплые чувства у Евы Адамовны, ведь это доказывало, что ее любили и уважали? Рахиль, встала и неуверенными шагами, покачиваясь как подвыпивший студент, вышла за дверь. Думаю, она не знала, что будет делать дальше, но деятельность, любая, лучше, чем сидеть, сложа руки и упиваться своим горем. Я тоже встала, расправила смятые и мокрые от слез юбки, подошла к окну. На меня разом навалилась усталость. Вспомнила, почему-то Мишу, прошло три года, тяжелое чувство потери притупилось, откровенное горе отошло, но осталась печаль и непреодолимое чувство утраты, одиночества. Вдруг, стало, очень жаль себя, слезы сами собой покатились по щекам, через минуту уже я горько всхлипывала.
На мое плечо опустилась рука, я резко обернулась и уперлась в мужскую грудь, его руки обняли мои плечи, гладили по спине, от этого я разрыдалась еще сильнее. Уткнувшись носом в сюртук, обливала его слезами, вдыхая, забытый уже запах мужчины. Он гладил мои волосы и мягко шептал на ушко:
– Тише, Настенька, все прошло, милая, все хорошо. – Нежные слова вызвали новый приступ судорожных рыданий, я вцепилась двумя руками в лацканы пиджака, как будто он мог сбежать. Чувствуя легкие прикосновения губ к волосам, щекам, шее, тихо всхлипывала, принимая ласку как должное.
Раздался скрип дверей, и голос Семена Михайловича вернул нас к действительности.
– Гриша, о, простите, э, я буду, там, э, в кабинете. – Последние слова раздались из-за закрывшихся, поспешно, дверей.
Мне не хотелось отстраняться и поднимать голову, чудесные минуты тихо уплыли, пришло чувство неловкости, но кажется, оно овладело мной одной, потому что меня не оттолкнули, а прижали еще крепче. Он мягко вложил в мои руки платок, погладив по голове, пока я сморкалась и вытирала слезы, уже обычным своим насмешливым тоном произнес:
– Семен всегда является не во время. Ты успокоилась? Все уже хорошо милая?
– Хорошо. На ты? Мой муж только через два года стал так ко мне обращаться. – Я не поднимала глаз, снова высморкалась
– Ну, если вы не против, Анастасия Павловна, может, наедине, мы будем просто Настей и Гришей. – Насмешливость тона, не соответствовала нежности действий, он мягко отобрал у меня мокрый, скомканный, платок, запихнул его во внутренний карман, осторожно провел рукой под моими глазами, вытирая оставшуюся соленую влагу, и неожиданно легонько, прикоснулся губами к моим губам.
Я остолбенела и совершенно растерялась, но легкие отрывистые прикосновения губ пробудили в моем теле, до сих пор спавшие крепким сном, чувства, разум отступил перед всепоглощающим желанием близости.
Мое тело жило собственной жизнью, оно само прижалось к его телу, насколько позволяли доспехи из шерсти, шелка и батиста. Руки сами обняли его шею и гладили короткие, вьющиеся волосы. Губы сами открылись. Глубокий, чувственный поцелуй затянул и понес вихрем куда-то далеко от окружающей суеты, мы остались одни в целом мире, но это одиночество, казалось счастьем.
К сожалению, то, что хочется растянуть до бесконечности, длится считанные мгновения. Мы отстранились. Совершенно невпопад, я сказала
– Гриша, мне не нравится, Георгий звучит лучше. – Наконец, подняла на него глаза и встретилась со знакомым насмешливым взглядом, к которому теперь примешивалась нежность. – Я тебе нравлюсь? – Глупый вопрос, но он так и вертелся у меня на языке
– Разве не заметно?
– До сих пор не замечала.
– Но мужчине не положено, открыто выражать свои чувства, тем более к мало знакомой женщине. – Он улыбнулся и снова погладил меня по голове.
– Мог хотя бы намекнуть
– Я и намекнул. – И он, снова, легонько коснулся губами моей щеки.
– Да намек слишком красноречивый вышел и еще Семен Михайлович, так невпопад явился. – Я замялась, потом резко спросила: – почему ты меня, ну, поцеловал? – теперь смотрела ему прямо в глаза.
– Ты так горько плакала, захотелось утешить, дальше само собой все вышло.
– Очень веское оправдание – само собой. – Мы вместе нервно рассмеялись. Раздался легкий стук и голос Семена Михайловича из-за двери:
– Вы, э, можно войти?
– Еще минуту Семен, сейчас мы сами придем.
– Ладно, жду.
Семен Михайлович, в который раз вернул нас к действительности. Жизнь и смерть – очень близки, к сожалению. Мне стало неловко. Для Евы Адамовны все уже закончилось, а для меня, выходит все только начинается, но и она и я еще не знали, что нас ждет впереди.
Оставаться так долго наедине мы не могли. Вызванный смертью директрисы переполох, скоро утихнет и наше уединение, могут заметить любопытные воспитательницы, весьма несвоевременно. Поэтому я отстранилась.
– Думаю нам пора, Гриша. – Взгляд мой упал в зеркало, висевшее на стене над маленьким бюро, увиденное ужаснуло. – О, Боже, что за вид!
Волосы растрепаны, платье помято, воротник расстегнут, лицо красное, а глаза опухшие. Георгий улыбнулся.
– Давай помогу – и растеряно добавил, – а что делать?
– Собери шпильки, выпали, должны быть на полу.
Пока Георгий собирал шпильки, я поправила платье, застегнулась, нашла в своем ридикюле пудру и принялась густо покрывать ею лицо, пытаясь скрыть красноту, пудра попала в нос и я расчихалась. Гриша рассмеялся, отобрал у меня пудреницу и подал, все тот же смятый платок.
– Ты перестаралась на, сними немного пудры.
Пришлось вытереть лицо платком, окончательно его, измазав, забрала пудру и повторила процедуру, стараясь покрыть лицо аккуратным ровным слоем. Потом взялась за волосы, насколько могла, привела прическу в порядок. Георгий, тоже не терял время даром и поправил свой костюм и растрепанный мною, галстук. Мы осмотрели друг друга и пришли к выводу, что лучше не будет, поэтому сойдет и так.
– Ну что пойдем? – спросил он.
– Пойдем. Слушай, а почему Гриша, это же вроде Григорий?
– Маме не нравится претенциозный Жорж, она меня называет Гришей, я привык к этому имени. Слушай, может ты, поедешь домой, я вызову экипаж? – он погладил меня по плечу. – Тебе уже достаточно на сегодня впечатлений.
– Нет, я останусь, если не прогоните с Семеном Михайловичем? – я вопросительно посмотрела на него, прекрасно понимая, что сейчас он не откажет мне.
– Ладно, идем Анастасия Павловна.
– Проведите меня Георгий Федорович.
Когда мы вошли в кабинет там уже суетился Семен Михайлович с помощником, молодым, худеньким, человеком в очках.
Увидев нас, Семен Михайлович залился румянцем как девица и пробормотал:
– Георгий Федорович, хочу, что бы вы осмотрели этот стол, его кажется, обыскивали. Анастасия Павловна, разрешите подать Вам кресло?
– Не надо Семен Михайлович я постою и постараюсь Вам не мешать – и лихо соврала, добавив, – жду, пока за мной приедет Иван. – Понимая, что сама же его отпустила.
Семен Михайлович только вздохнул, он был бы рад, избавится от любопытной бабы, да куда ее девать? Поэтому, отвернулся и занялся своими делами. Предоставленная сама себе, ибо Георгий Федорович, старался держаться подальше, в целях защиты моей репутации, смогла спокойно осмотреть комнату и стол, и наблюдать за действиями полицейских.
Кабинет располагался в конце длинного коридора, по обеим сторонам которого шли классные комнаты. В другом конце коридора находилась лестница, она вела на второй этаж, там были спальни воспитанниц и некоторых учителей. Подсобные помещения, большая столовая и кухня находились в пристроенном к главному корпусу флигеле. Ева Адамовна жила в собственной квартире в городе, но часто оставалась на ночь в приюте, поэтому рядом с кабинетом находилась крошечная спаленка, там помещалась только, большая, удобная кровать, умывальный столик с фарфоровым тазом и кувшином да небольшим комодом. Эту ночь, она, видимо, собиралась провести здесь, потому, что постель была аккуратно расстелена, подушки взбиты, но никто на них не спал. Кабинет имел три окна, выходившие во двор приюта, тяжелые, двойные, дубовые двери находились прямо напротив среднего окна, справа от входных дверей, еще одна дверь вела в спальню хозяйки, в углу высилась круглая, изразцовая печь. Слева от входных дверей стояла картотека, здесь в идеальном порядке хранились все документы, относившиеся к ведению дел в приюте. Всю стену рядом с картотекой занимали книжные шкафы, густо уставленные книгами, библиотекой активно пользовались, об этом свидетельствовали потрепанные корешки книг прочитанных многими ученицами. Рядом с окнами была уютно расположена гостиная группа, состоящая из старенького, но удобного на вид диванчика, двух кресел в пару дивану и небольшого чайного столика, красного дерева, с гнутыми резными ножками и блестящей, отполированной столешницей украшенной по бокам искусной резьбой. Если эта мебель принадлежала, нашей Дарье Любомировне, то она обладала отменным вкусом. Напротив библиотеки, у противоположной стены размещался, громоздкий, основательный, чисто мужской письменный стол, за ним готического стиля, оббитое кожей, с высокой спинкой, старое и величественное кресло. Пол был услан толстыми потертыми коврами, стены украшены всевозможными акварелями – разнообразные пейзажи, работы воспитанниц приюта. А за креслом хозяйки висел большой портрет мужчины, по сходству с Евой Адамовной можно было предположить, что это ее отец.
Пока мужчины занимались своей работой, я бродила по кабинету, рассматривала пейзажи на стенах, читала названия книг на полках. Когда Семен Михайлович с Георгием Федоровичем отошли к окну, о чем-то вполголоса разговаривая, а молодой человек в очках удалился, я приблизилась к письменному столу. Очевидно, сыщики осматривали стол, осторожно стараясь ничего не нарушить, потому, что перед этим помощник Семена Михайловича стол фотографировал со всех сторон. Все ящики стола были открыты, их содержимое высыпали на пол, бумаги скомканы, аккуратная Ева Адамовна, никогда бы такого не сделала, даже если предположить, что она в агонии, зацепила, что-нибудь рукой, но никак не могла, переворошить все тумбы и ящики. Мой взгляд зацепился за небольшую вещицу, лежавшую под креслом, посмотрела в сторону Семена и Георгия они увлеченно шептались, не обращая на меня внимание. Я осторожно присела. Под стулом валялась маленькая, знакомая чернильница с головой дракона. Чернила вылились, испачкав ковер. Сыщики ее, конечно, уже заметили. Ну что ж теперь понятно, куда делся пресловутый канцелярский набор, где-то тут должно быть перо, а где нож я и сама знаю.
В комнату вошел молодой человек в очках, принес с собой какой-то чемоданчик, старательно избегая смотреть на меня, вытащил из него странный набор предметов – коробочку напоминавшую пудреницу, кисточку как для бритья и странную бумагу цвета слоновой кости, разрезанную на аккуратные квадратики величиной с ладонь. Все так же, не обращая на меня внимания, он вытащил лупу и принялся осматривать стол очень медленно, что-то заметив, взял, кисточку, набрал на нее немного странной пудры и стал сосредоточено постукивать по ней, покрывать легким слоем пудры какую-то точку на столе. Потом легонько, провел по тому месту кисточкой и, взяв кусочек бумаги, разделил ее на две части, одну часть приложил к посыпанному пудрой месту на столе и осторожно разгладил, стараясь получше ее разровнять, потом аккуратно отлепил бумажную полоску от столешницы и приклеил, так же аккуратно и неспешна, к прозрачному стеклышку.
Я затаив дыхание, наблюдала за этим странным действом. Когда над моим ухом раздался голос Георгия:
– Он снимает отпечатки пальцев.
Я удивленно спросила:
– Зачем?
– Что бы знать, кто последний прикасался к столу. – Объяснил Семен Михайлович.
Я обернулась к нему:
– А как вы будете знать, кому они принадлежат, и вообще, никогда не слышала ни о чем подобном. Тяжело вздохнув, Семен Михайлович пустился в объяснения, сначала неохотно, но дальше все больше воодушевляясь, поведал:
– Еще древние китайцы и японцы использовали отпечаток пальца, как подпись, которую невозможно подделать. Они ставили только такие подписи на всех важных документах, этот способ использовал господин Вильям Хершиль, английский полицейский чиновник в Индии еще тридцать лет назад, для опознания отставных солдат-индусов которым полагалась пенсия. В Аргентине в 1896 году этот метод был признан основным для опознания преступников, благодаря Хуану Вуцетичу. В Англии уже несколько лет его применяют наравне с методом Бертильона, у нас как всегда отстают. – Горько вздохнул Семен Михайлович. И, увидев откровенное удивление в моих глазах, добавил:
– Отпечатки пальцев совершенно неповторимы, нет двух людей, у которых бы они совпали, господин Гальтон вычислил, что если сравниваются два пальца каждого из двух лиц, надо исходить из цифры шестьдесят четыре миллиарда в квадрате! Это превосходит любое воображение! – Торжествующе закончил он.
– Но с чем вы их сравните?
– А для этого мы снимем отпечатки у присутствующих лиц, в связи, с чем прошу вас, Анастасия Павловна, разрешить снять их и у вас, а так же ваших домочадцев – последнее предложение было сказано официальным тоном.
Я обернулась к Георгию, он легонько пожал плечами и добавил:
– Это что бы отличить ваши прикосновения, от других отпечатков на месте преступления. – Слово «прикосновения», было выделено нежным тоном, отчего я стала заливаться румянцем.
– Хорошо Семен Михайлович жду вас завтра к двенадцати часам в моем поместье.
– Вот и отлично, вы разумная женщина, Анастасия Павловна. – Комплимент он сопроводил легким поклоном. – А сейчас разрешите мы продолжим нашу работу.
Мне очень вежливо дали понять, что стоит отойти в сторону и не мешать.
Я подошла назад к полкам, и принялась с показной заинтересованностью, их изучать. Мое внимание привлекло, то, что средний шкаф как бы выступал вперед, перед другими. Я подошла поближе, осмотрела место соединения двух шкафов, мне показалось, что между ними есть щель, сквозь которую виден свет, я обернулась, меня не замечали, и я прижалась к шкафу стараясь разглядеть, что-то в эту щель и вдруг шкаф задвигался и медленно стал отъезжать, открываясь как дверь. Вот тут мне показалось, что сейчас точно упаду в обморок.
Глава 8
Ну что ж события последних дней меня закалили, в обморок я не упала, как не упала и Рахиль, наверно, так же, пережила уже все самое страшное и отдвигающаяся стенка была почти обыденным делом, но перо из ее рук все же выпало, как и мой ридикюль, оказавшийся на полу. Рахиль сидела за маленьким бюро, бывшим ее обычным рабочим местом, в своем кабинете и смотрела прямо на меня. Может целую вечность, а может несколько секунд мы глупо глазели друг на друга, первой не выдержала Рахиль, она стремительно вылетела из-за бюро, и набросилась на меня, истерически размахивая руками:
– Что вы наделали?! Что это такое?! Вы сломали стену! Анастасия Павловна, вас нельзя ни к чему подпускать! Вы все ломаете! У вас все валится из рук! Вы сломали стену!
Она бегала по комнате, размахивая руками, ощупывала шкаф-дверь и кричала о сломанных стенах, а на меня совершенно некстати нахлынули воспоминания.
Париж. Наше с Мишей свадебное путешествие. Маленькая лавка восточных сувениров. Я восторженно рассматриваю забавную шкатулку для драгоценностей с довольно неприличным сюжетом, изображенным на крышке. Миша смеется, его ужасно забавляла моя непосредственная, детская реакция на всяческие диковинки. Нажимаю на что-то, из боковой стенки шкатулки выскакивает игла, я выронила шкатулку, уколотый палец болит, слезы на глазах, а Миша утешает и смеется одновременно:
– Ну, Настенька, умеете же вы попадать во всевозможные переделки.
Откуда-то из невидимых дверей показался улыбчивый и беспрестанно кланяющийся человечек, по виду китаец, в очень смешном одеянии: забавные штаны-шаровары, яркая шелковая сорочка на выпуск и круглая шапочка. Он осторожно подошел к нам и подал какую-то мазь в баночке:
– Мажьте мазь мадам, болеть не будет. Это шкатулка для драгоценность. Иголка, чтобы не украсть драгоценность. Ее мазали яд. Но сейчас нет яд.
Человечек поднял шкатулку с пола, все так же улыбаясь, показал, как действует скрытый механизм и как открыть шкатулку, чтобы не уколоться, а потом спросил, какого дня, и в каком году я родилась. Мы с мужем удивились, но ответили. Человечек велел подождать, скрылся, а потом явился и сообщил:
– Вы родились год Тигр, хороший знак, но все время попадать в неожиданность. – Он улыбнулся и добавил, – неожиданность сама вас находить.
Что ж очевидно он имел в виду неприятности. А шкатулка сейчас стояла на моем туалетном столике.
Пока я отдавалась личным воспоминаниям, все остальные уже пришли в себя. Семен Михайлович, вежливо поддержав меня под ручку, отодвинул в сторону. Вошел в приемную. Так же вежливо взял под ручку Рахиль, та остолбенев от неожиданности, позволила усадить себя в кресло. После чего, Семен Михайлович, не произнеся ни слова, налил в стакан воды из графина, стоявшего на столике рядом с креслом, и подал стакан ей. Она выпила. Семен Михайлович повторил процедуру, и только когда Рахиль, безропотно, выпила второй стакан воды до дна, заговорил:
– Уважаемая Рахиль Лейбовна, успокойтесь, пожалуйста, стена не сломалась, она просто открылась, как видите это потайная дверь. – И продолжил, обращаясь к своему молодому помощнику, – а Вы чего уставились Николай, несите фотоаппарат.
Парень в очках, без лишних слов развернулся и принялся вновь вынимать и раскладывать аппарат, оказавшийся весьма недешевым Cartridge Kodak № 5, всего как год, поступивший в продажу. Я разбиралась в этом благодаря мужу, выписывавшему всевозможные журналы о технике, в том числе журнал «Фотограф любитель», этот журнал нравился и мне, потому, что в нем, кроме рекламы да нудных статей о непонятных открытиях, печатали интересные фоторепортажи. Сомневаюсь, что бы полицейское начальство было так щедро, скорее увлекающийся всем новым в сыскном деле Семен Михайлович истратил на это новшество собственные деньги.
Георгий Федорович, в это время, вооружившись лупой, внимательно осматривал боковые панели шкафа, сверху донизу.
Я подняла свой ридикюль и собиралась тихонько отойти к креслу, не хотелось мешать нашим сыщикам, но Семен Михайлович обернулся ко мне, внимательно окинув взглядом, спросил:
– Может, припомните, Анастасия Павловна, на что это вы нажали, отворив сию потайную дверь? – при этом он так красноречиво уставился на мою грудь, что я почувствовала, как краснею вся, наверно даже пальцы на ногах покраснели. Вот нахал!
– Коленом кажется что-то задела, Семен Михайлович. – Но дальше объяснять ничего не пришлось, потому, что дверь вдруг снова задвигалась и стала закрываться, раздался щелчок фотоаппарата, блеснула ослепительная вспышка. Георгий Федорович отступив назад, задумчиво смотрел на закрывшуюся потайную дверь. Оглянулся на меня. Подбадривающее улыбнулся. Подошел к полкам, нагнулся и нажал на корешок первой книги третьей полки снизу. Дверь снова, бесшумно, открылась.
Рахиль Лейбовна, совершенно успокоившись, сидела в кресле, чинно сложив руки на коленях, уставившись на кадку с жалкой усохшей пальмой, весь вид ее говорил: ничто меня уже не удивит, даже если эта пальма вдруг зацветет майским цветом, я и глазом не моргну.
Георгий Федорович с Семеном Михайловичем очередной раз уединились у окна, о чем-то совещаясь, Николай, сфотографировав дверь со всех сторон, осторожно прятал дорогой аппарат в специальные ящики, а я топталась на месте, не зная, куда себя деть.
Посовещавшись, Семен Михайлович вернулся в комнату Рахиль, а Георгий подошел ко мне, легонько тронув меня за руку, указал на стул у стены в маленькой приемной. Я, не сопротивляясь, прошла в кабинет помощницы управляющей и присела на краешек стула. Семен Михайлович прокашлялся и приступил к допросу:
– Уважаемая Рахиль Лейбовна, скажите, в этом доме всегда находился приют?
Бедная женщина, только беспомощно подняла глаза, очевидно события сегодняшнего дня совершенно ее добили. Я поспешила прийти на выручку.
– Насколько знаю, попечительский совет с помощью городской управы выкупил этот дом лет пятнадцать назад у наследников адвоката Давида Бабича. Они все выехали в Америку, а имущество, которое не смогли увезти распродали.
Семен Михайлович только вздохнул, я, кажется, стала его раздражать, и перевел взгляд на помощницу управляющей, та только утвердительно кивнула.
– А по каким делам специализировался адвокат? – этот вопрос задал Георгий Федорович. Тут я растерялась.
– Даже не представляю – и перевела взгляд на Рахиль.
Она закатила глаза, тяжело вздохнула и ответила слабым голосом:
– Семейными тяжбами. Старик пользовался большим уважением, за умение уладить самые щекотливые вопросы.
– Ну что ж тогда понятно – задумчиво протянул Георгий.
– Что понятно? – не удержалась я. – Какое отношение давно умерший человек имеет к этому – не находя нужных слов, нервно выпалила: – вот к этому всему!
– Самое прямое, уважаемая Анастасия Павловна, самое прямое. – С уже знакомой мне, ироничной улыбкой ответил Георгий. – Для адвоката, занимающегося семейными тяжбами подобная потайная дверь, почти необходимость. А скажите Рахиль Лейбовна, перед тем как приют переехал сюда, наверно делали ремонт? Как выглядели эти комнаты при жизни уважаемого господина Бабича?
Помощница управляющей, спокойно и обстоятельно ответила, очевидно, этот вопрос касался ее прямых обязанностей, вернул, так сказать, в привычную колею.
– Я тогда только стала помощницей управляющей, это такая ответственность, знаете ли, Ева Адамовна очень строга, надо было соответствовать, знаете ли… Дом конечно переделывали под нужды приюта. Кое-где пришлось двери замуровывать, где-то делать новый вход, пристроили флигель… – она задумалась, потом, вспомнив вопрос, продолжила, – при господине Бабиче там, где кабинет Евы Адамовны, был его кабинет. В спальне Евы Адамовны размещался кабинет секретаря, там были три двери, одна вела в общий коридор, дверь налево в кабинет хозяина, а дверь направо в большую приемную, где ожидали посетители. Эта комната была кабинетом помощника адвоката. При ремонте в секретарской, двери в коридор и в приемную замуровали, там сделали спаленку для Евы Адамовны, из приемной сделали залу для церемоний и выбили дверь из коридора, там теперь заседает попечительский совет и разные торжества проводим. А эту комнату не трогали. Она теперь моя.
И тут меня осенило:
– Что ж значит, потайную дверь сделали для того, что бы можно было незаметно выпустить посетителей, адвокатам по семейным делам часто приходится встречаться с обеими сторонами враждующей семьи, готовыми все волосы друг другу повыдирать. – Я вскочила и подбежала к большому французскому окну, занимавшему полстены – Рахиль Лейбовна, а скажите это окно всегда закрыто?
Она удивленно посмотрела на меня, но ответила:
– Всегда. Я не люблю холода, редко открываю его, разве в жаркие июльские дни.
Окно имело замок как у двери, наверно сюда и выходили тайные посетители. Сейчас оно было крепко заперто. Меня и впрямь несло, потому, что новая догадка, заставила снова обернутся к Рахиль:
– Вы не знали о потайной двери?
– Нет, конечно, откуда, мы ею не пользовались. – Она, казалось, даже возмутилась подобным предположением. – Мы же не семейные адвокаты, нам скрывать нечего.
– Вот, я заметила, что двери, открывались почти бесшумно, петли, верно, кто-то смазал. А не было ли у Евы Адамовны необычных посетителей?
– Да вот, вы давеча нас посетили, уважаемая Анастасия Павловна. – Ехидно отвечала Рахиль. Я аж задохнулась от злости.
– А, вы позвольте, тут сидите каждый день, может это вы уважаемая Рахиль Лейбовна, позаботились о том, чтобы дверь не скрипела? Теперь уже от злости задохнулась она.
– Что Вы такое говорите Анастасия Павловна, я чуть не умерла когда эта проклятая стена поехала!
– Я спросила о необычных посетителях, а я, и вы это прекрасно знаете, часто посещала приют и сколько могла, помогала Еве Адамовне в ее благородном деле.
Рахиль скривилась, казалось, слезы, вот-вот хлынут из глаз, но она все же взяла себя в руки. Спокойно, медленно, выделяя каждое слово паузой, ответила:
– Из тех посетителей, кто редко заглядывает сюда, были только госпожа Эшколь да госпожа Теличкина, и то не сказать, что бы неожиданно, Ева Адамовна постоянно рассылает, … ох, рассылала письма с просьбой о помощи, на двадцать писем хорошо, если откликнулись двое, так вот обе эти добросердечные пани, пришли, можно сказать, по просьбе, управляющей, а больше никого не помню, в последнее время. – Ответ меня не удивил, но разочаровал.
Я выдохлась. Николай стоял с открытым ртом. Георгий прятал глаза, а Семен Михайлович смотрел на меня в упор, покрасневший, злой, он нервно теребил свой, и так, почти развязавшийся галстук.
– Ну что ж Анастасия Павловна, как вижу, вы уже все выяснили? А теперь, думаю задерживать Вас, нам больше не стоит. Мы же завтра встретимся? – саркастично ухмыляясь, спросил он.
– Да, я помню.
– Вот и ладно, а сейчас с вашего позволения, Георгий Федорович вас проводит.
Георгий немедленно подскочил ко мне и почти выволок в коридор. Я не особо упиралась, понимая, что не на шутку разозлила доблестного сыщика. До входных дверей мы почти добежали, но пред ними я резко остановилась, оглянулась и, убедившись, что в коридоре пусто (воспитанницы ужинали, а городовой караулил дверь в кабинет) придержала Георгия.
– Гриша, он очень на меня зол? Я глупо себя вела, правда? – спросила, насколько могла, виновато.
– Настенька, ты неповторима! – он улыбнулся и легонько погладил меня по щеке. – Нет, вопросы были совсем не глупые, очень даже правильные, но пойми, Семен все же начальник, он занимает определенную должность и по должности ему положено задавать эти вопросы.
– Я понимаю, правда, завтра извинюсь.
– Лучше не надо, его пройдет, Семен отходчив, а ты ему нравишься, все будет хорошо
– Хотелось бы верить, – и тут до меня дошло, – а где моя шуба и шаль, не поеду же я в одном платье.
