Текст книги "И по делам твоим воздастся (СИ)"
Автор книги: Виорика Высоцкая
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)
Виорика Высоцкая
И по делам твоим воздастся
Глава 1
– Ну, давай! Тяни сильнее! Тетушка держи створку, ну что же ты не поддаешься! Иван! Иван! Черт бы тебя побрал, деревяшка старая!
– Не поминай нечистого, не пристало тебе матушка, так говорить. Ох, не удержу. Иван!
– Тут я пани! Все. Держу. Вот! Вот! Ну, все запер ставню, ох ты ж лихо, ну мы починим, раму подобьем, стекло вставим!
– Вставим Иван, завтра, иди уже. – С трудом переведя дух, я упала в ближайшее кресло.
Закрыть тяжелые, давно рассохшиеся, дубовые ставни, оказалось нелегким делом. Тетушка, так же тяжело дыша, обмахивалась журналом «Модный магазин».
– Надо было матушка починить это окно раньше, не дожидаясь рождественских метелей.
– Ладно тебе тетя, ты же знаешь – тут, за что не возьмись, все раньше делать надо было.
Я окинула взглядом библиотеку, и застонала: разбитое стекло усыпало пол, правая створка окна еле держалась на проржавевших петлях. Зимняя буря, ворвавшись белым вихрем, смела с письменного стола бумаги, раскидала по полу журналы и газеты, не говоря уж о разбитом окне и сорванных гардинах. Не менее шумным вихрем ворвались в комнату Феська и Марыся, шлепая по полу босыми ногами, они резко остановились в дверях, налетев одна на другую.
– Ой, пани, что тут делается, кто это так?
– Феся, ты умеешь задавать умные вопросы, да уж не я сама, ветер окно разбил, а вы идите спать, завтра приберетесь, не к спеху.
– Как велите пани, мы и сразу можем.
– Да идите уже – отмахнулась тетушка.
– Спокойной ночи Настасья Павловна, спокойной ночи Анна Ивановна.
– Спокойной, спокойной, будь оно не ладно, гляди, как сбежали быстро, только пятки засверкали – тетушка махнула журналом, как будто отгоняла невидимых мух.
– Не ворчи Анна Ивановна, идем лучше и мы ложиться, вот уж понесла нас нечистая сила за журналом, среди ночи.
– Летом это еще только вечер! – тетя, кряхтя, поднялась с кресла – идем ко мне, выпьем наливочки на сон грядущий.
– С твоей наливочкой я стану записной пьяницей. – Осторожно переступая, чтобы не пораниться осколками, мы двинулись к дверям
– Сколько той радости в жизни, скажи еще, что тебе не нравится моя наливка, стаканчик другой еще никого пьяницей не сделал.
По правде говоря, я любила эти зимние вечера, когда закрывшись в тетиной спальне, мы листали журналы мод, сплетничали и попивали сладкую сливовую наливку, которую каждый год по какому-то своему особому рецепту тетушка готовила осенью. Она была на двадцать лет старше меня. Рано овдовев, тетя вернулась в отчий дом и стала жить с семьей своего брата, моего мужа. Мне было всего семнадцать, когда я вышла замуж за Мишу, его первая жена умерла родами, оставив после себя двух дочек, очаровательных малышек, Иринку и Лизу. Для семнадцатилетней девушки стать в одночасье матерью и женой было тяжело, но сестра мужа поддержала меня, стала подругой, советчицей, в чем-то даже, матерью. Ироничная, ворчливая, трудолюбива, неунывающая и заботливая, она была моей самой надежной опорой. Особенно я оценила ее дружбу и помощь, когда Мишенька умер, и я осталась одна с тремя детьми, к тому времени у нас уже родился сын – Андрюша. Муж не особенно интересовался хозяйством и оставил нам с тетушкой не лучшее наследство, но мы справлялись, вот уже как третий год.
– Ну, что ты плетешься, шевелись же, холодно в коридорах, как в псарне, простудимся – тетин голос вывел меня из задумчивости, а холод подогнал, мы, запыхавшись, вбежали в тетину спальню. Я тут же плюхнулась в кресло и, подобрав под себя ноги, накрылась теплым пледом. Из старого, пузатого буфета, тетушка вынула маленький графин, наполненный сливовой наливкой, тарелку с пышными булочками и вазочку с черничным вареньем, все это сладкое изобилие украсило маленький столик. Хрустальные рюмки наполнились, искрящейся, темно-сиреневой жидкостью, в печке потрескивали поленья, приглушенный свет газового рожка, обещал приятный, тихий вечер, даже шум ветра за окном, навевал скорее дремоту, чем страх. От чего же у меня на душе было так не спокойно.
– Ты слушаешь меня? – тетин голос ворвался в мои мысли.
– Слушаю, слушаю, ты говорила о каком-то демоническом любовнике Лизы Суховой.
Тетушка странно глянула на меня и громко, искренне расхохоталась. Мне осталось только глупо, непонимающе улыбаться.
– Ну что Анна Ивановна, что я такого сказала?
– Нет, ну ты себя, матушка, слышишь, какой любовник у Лизы Суховой может быть, она еще глупая девица. Я рассказывала о новом учителе классической латыни и древней истории в нашей местной мужской гимназии. О нем много говорят, мол, красавец и умен и галантен, а Лиза Сухова, так в него и вовсе влюбилась, чем сильно расстроила маменьку, говорит, что он обладает демонической внешностью и таинственен.
– Фу, какие глупости, его даже и красавцем не назовешь, привлекателен, не скрою, высокий брюнет, чуть сутулиться, волосы такие вьющиеся и глаза светлые, у брюнетов всегда скорее темно-карие, а так обычный человек, даже немного зануда. Но в нашем захолустье, любое новое лицо будет таинственным, тут все всех знают и надоели друг другу до смерти.
– Так ты никак с ним знакома? И хорошо рассмотрела? – тетушка глянула, на меня в упор, хитро усмехаясь, так что я даже покраснела.
– Не надо иронии и не гляди на меня так хитро, еще бы я его не рассмотрела, он мне битых полчаса на Андрюшу жаловался, мол, талантлив, но ленив к учебе, сорванец и забияка, и еще много всяких жалоб. А что я могу поделать, у него к языкам, сама знаешь, какие таланты, его более к математике тянет, да и отец умер…. – Горестно вздохнув, наполнила свой стаканчик и залпом выпила, – тяжело с ним ладить стало.
– Да, Андрюше и вправду мужская рука нужна.
Мы притихли, задумавшись каждая о своем. Я вспомнила нового учителя, Георгий Федорович, зовут, кажется, он на меня произвел странное впечатление, что-то такое истинно мужское было в нем, что вызывало в женщинах трепет и глупые мысли. И снова тетин голос вывел из задумчивости:
– Говоришь, нет ничего особенного, но наши дамы все равно бегают за ним табуном.
– Тетушка, а почему это простого учителя в наших избранных домах принимают, у нас тут все с таким гонором, не каждого взглядом окинуть соизволят?
– Ходят слухи, что он очень знатного рода, из самого Петербурга приехал, чем-то насолил папеньке и тот его в наказание и от беды подальше сослал в наше захолустье, ума набираться.
– Хорошо должно быть насолил, если его в такую Тмутаракань сослали, а учительствовать пошел видать от скуки.
– Ну не так уж у нас и глухо, общество приличное есть, балы всякие, приемы, и город немаленький и парк прекрасный.
– И на этом все достоинства закачиваются. Признайся, Анна Ивановна – это не Петербург, даже не Киев или Харьков. Оперы нет, кабаретов с танцовщицами тоже нет, все чинно и очень благопристойно, а попросту сказать смертельно скучно, хоть бы какое происшествие случилось! – и тут, как пишут, в тех жутких романах, которые так любит моя тетушка: «в тишине ночной раздался громкий стук и жуткий крик». Стук, правда, был, не таким уж громким, скорее приглушенным, но явно кто-то стучал со всей силы во входную дверь, и вроде как кого-то при этом звал.
– Ну, вот тебе и происшествие, кого это принесло, в такую погоду, пошли, сходим, глянем.
Но, еще раньше, чем мы поднялись с кресел, в дверь тихо поскреблись, после чего она приоткрылась, и осторожно бочком в комнату прошел Петр – наш, так сказать, дворецкий. Петр был уже стар, сколько точно ему исполнилось, не знал, кажется, никто. Сколько себя помнил он жил в поместье, начал работать еще при дедушке покойного мужа, мальчиком на побегушках, дослужился до дворецкого, как гордо его именовала маменька Миши, сейчас старик только и годился на то чтобы дверь входную открывать да объявлять имена пришедших с визитом. Я бы и рада была нанять, кого помоложе и отправить старика на пенсию, да наши финансы не позволяли лишних трат, так что приходилось старику и дальше стоять на страже или вернее сидеть в не менее старом и дряхлом кресле, у входных дверей.
– Ну что там еще приключилось Петр? – начала тетя.
– Да вот Анна Ивановна, Степан, привратник, прибежал, испуган страшно и бормочет что-то не понятное, может быть, Анастасия Павловна спустится, да расспросит Степана, барыне он-то уж все расскажет.
– Ладно, пошли. – Всунув ноги в тапки, я неохотно поплелась за Петром, тетя подалась следом.
Когда мы вошли в кухню, то застали там всех домочадцев, кроме, разве, детей. У стены тесной кучкой стояли наши горничные: Феська, Марыся, Соломия и Дарья, все молоденькие, пухленькие, одинаково любопытные девушки, у дальнего конца кухонного стола сидел наш воспитатель Андрюши, нанятый моим папенькой, настоящий француз, месье Бомон. Высокий, сухопарый со строгим, истинно преподавательским взглядом, он зябко кутался в шаль, одевался как капуста и постоянно мерз, проклиная наш далеко не средиземноморский климат. До нас он работал у какого-то настоящего князя и согласился отправиться в захолустье только из-за щедрости моего папы-банкира посулившего за воспитание своего единственного внука хороший оклад и пенсионные выплаты по совершеннолетию воспитанника. Дверь черного входа подпирала посудомойка и помощница кухарки, полуслепая, Катерина, за ее юбки прятался внучок, Панасик, исполнявший всякие посильные ему поручения по дому. Около печки прислонился Иван, истопник и мастер на все руки, мечта и предмет воздыханий наших горничных. Посреди кухни, на табурете, сидел Степан, наш привратник. Столь же старый, как и Петр, много лет, прослуживший в доме, он скорее символически считался сторожем, потому что согнутого пополам и вечно подвыпившего старика мог свалить с ног любой мальчишка, но, тем не менее, старик к службе относился серьезно и каждый вечер, несмотря на погоду, делал обход дома и сада «на предмет присутствия нежелательных лиц», как сам он выражался. Видимо сегодняшний обход вышел не совсем удачным. Вокруг него суетилась наша кухарка, Галина, необъятных размеров, как и полагается кухарке, она была на диво проворна и готовила превосходно, ее вкусная и сытная стряпня, была, пожалуй, второй по важности причиной, после оклада, по которой наш француз оставался с нами вот уже пять лет. В данный момент Галина суетилась вокруг Степана, умудрялась одновременно резать хлеб и наливать ему самогонки из пузатой бутылки. Я окинула взглядом сие живописное сборище и вздохнула, месье Бомон попивал чай, Иван, степенно и задумчиво, что-то жевал, а Панасик поспешно доедал булочку, выглядывая из-за бабкиной спины, и все при этом, не отрываясь, смотрели на Степана. Н-да, как говорится: «хлеба и зрелищ».
– Ну, все, Галина, хватит ему уже выпивки. – Кухарка поспешно отступила и, зацепившись за лавку, неловко плюхнулась на нее, вызвав хихиканье девушек, я строго взглянула на них и обратилась к сторожу – Давай, Степан, рассказывай, от чего шум?
– Дух умершей Дарии Любомировны, хозяйка, в большом флигеле, свечи жжет! – после столь поразительного заявления, наш сторож, взялся за голову и принялся страдальчески стонать, я только беспомощно оглянулась на тетю, она пожала плечами и спросила:
– Ты как, и сам дух видел или только свечи?
– Свеча в окне горела и тени ходили, точь-в-точь, как когда она жива была – ответил Степан и поспешно перекрестился.
Далеко мы так зайдем, придется снова взять инициативу на себя.
– Давай пойдем по порядку, отвечай: ты ужинал, здесь в кухне, со всеми?
– Да, пани. – Он попробовал приподняться, но я остановила.
– Ты сиди, сиди. А после ужина, пропустил стаканчик с Петром да Иваном?
Покосившись на товарищей, Степан уже тише ответил
– Да, пани.
– Хорошо, идем дальше, потом отправился в сторожку и там опять выпил кружечку бражки?
–Да пани…, но я, Богом клянусь, только кружечку и сразу пошел двор смотреть. – Взгляд побитой собаки, каким на меня посмотрел старик, мог разжалобить и каменное сердце, но я опять вздохнула и продолжила, стараясь говорить ласковее.
– Ну, хорошо, ты пошел в обход, рассказывай, все как было, сначала.
– Сначала я надел кожух… – тут девушки снова захихикали, но Степан посмотрел на них так сердито, что те сразу умолкли. – Надел кожух, вышел во двор, проверил большие ворота, было заперто, ну я пошел к другим воротом, тем, что к большому флигелю ведут…
Тут не выдержала тетушка:
– Ты чего туда поплелся, эти ворота уже лет двадцать не открывались, там все кустами давно заросло, и проржавело насквозь!
Степан упрямо возразил:
– Заросло и проржавело, но у меня служба такая – за воротами следить! Я и следю.
– Следю, эх ты следопыт трухлявый! – фыркнула тетушка, вызвав новый приступ смеха у горничных.
– Оставь его тетя, пусть продолжает, посмотрел ты на ворота и что дальше?
– Я пошел по дорожке к большому флигелю, ветер дул страшный, тяжело мне идти было, я остановился дух перевести, и тут увидел свет и тени…
– Где увидел свет и тени? – теряя терпение, спросила я.
– Сначала на снегу увидел, потом посмотрел на дом, смотрю, а там, в окне свеча стоит, и тени какие-то блуждают, когда, Дария Любомировна, жили, царствие ей небесное…. – И Степан снова, благоговейно перекрестился. – Она любила так, вечерком свечу в окне поставить, а сама рядом садилась и в то окно глядела, так то и тогда жутко было видеть, а уж сейчас… Я и не удержался, побег к дому.
Странный рассказ Степан вызвал легкое замешательство, после минутной паузы, я окинула взглядом кухню и решительно велела:
– Галина, выдай Степану покрывало, какое, пусть он в котельной ляжет, там и лавка есть, с него на сегодня впечатлений хватит, завтра сходим поутру, глянем, что там с большим флигелем. И еще, Иван, там, вроде окна ставнями закрыты и досками забиты, или ты доски снимал?
– Нет, барыня, вы ж не велели.
– Не велела, так как же ты, Степан, мог свечу в окне увидеть?
– Не знаю хозяйка, а только досок на том окне не было, и ставни были распахнуты.
– Ну, завтра разберемся, спокойной ночи, спокойной ночи месье Бомон. – Я отдельно поклонилась нашему воспитателю и подалась к себе.
Перед дверью тетиной спальни мы остановились.
– Ну что зайдешь на минутку?
– Нет, тетя, мне уже ничего не хочется, дикая история, в голове не укладывается.
– Да было бы с чего расстраиваться, напился старый пень, и мерещится ему всякая чертовщина, в такую ночь и не дивно. Ну ладно ты иди, ложись, утро вечера мудренее. Спокойной ночи, Настенька.
– Спокойной ночи, Анна Ивановна. – Мы поцеловались, и я пошла в свою спальню.
Глава 2
Ночь у меня выдалась беспокойная. Большую часть ночи я крутилась в постели. В голову лезли тревожные мысли. Я, то вспоминала рассказ Степана, то думала о наших денежных проблемах, о старых рассохшихся окнах, о том хватит ли нам дров и угля, если зима затянется, о новых нарядах для девочек, (придется потратиться, дети растут быстро), потом опять возвращалась к странному видению, напугавшему старика и сквозь всю эту кашу образов почему-то постоянно прорывался, демонический, Георгий Федорович. Заснула под утро, снились мне фантастические сны, и Георгий Федорович, отчего-то на вороном жеребце, все пытался перескочить через закрытые ворота. Проснулась я от того, что Даринка растянула тяжелые гардины, и яркий свет залил комнату.
– Доброе утро, пани, как спали?
– Хорошо, Даринка, воду Иван нагрел?
– А как же, пани, вам какое платье подать?
– Серое, шерстяное. – Я пошла в ванную, это было, пожалуй, только одно новшество, введенное моим расточительным мужем, которое я искренне одобряла. Один поворот ручки, блестящего медного, крана и в рукомойник уже течет теплая вода, ванну мы напускали редко, экономили топливо, но раз в две недели я все же позволяла себе истинную роскошь, понежится в теплой, пахнущей благовониями, воде. Умывшись и одевшись, я подалась в столовую – завтракать. Еще на подходе, услышала шум и хохот детей. В столовой застала живописную картину: девочки хихикали и шушукали между собой, Андрюша пытался попасть в них изюмом, выколупанным из сдобной булки, когда ему это удавалось, следовал немедленный отстрел в ответ. Месье Бомон методично жевал, уплетая уже видать, третью порцию картошки запеченной со сметаной, (куда, только в него умещалось?) при этом умудряясь отпускать замечания воспитаннику:
– Мольодой чельовек, сяадьте пряамо. Мольодой чельовек мольчите когда едите. Мольодой чельовек убирите льокти со стола.
Молодой человек, которому были обращены все эти воззвания, очевидно, был глух, поскольку постоянно вертелся, совал локтями по столу и без умолку болтал, с полным еды ртом.
– А что, тетя Аня и вправду видел Степан приведение? А оно к нам в дом не придет? Или придет? Я ему ловушку сделаю! Настоящее приведение, расскажу своим обзавидуются!
Тетушка только отмахивалась от племянника, и, судя по количеству, выпиваемого узвара, графинчик она вчера одолела до конца.
Мой приход вызвал новую волну оживления.
– Мамочка мы пойдем смотреть на флигель – начала Лиза.
– Пойдем после завтрака, метель утихла, утро чудесное, прогуляться не помешает, только, что вы там ждете увидеть, думаю, духи являются исключительно по ночам. – Я намазала теплую булку маслом, откусила и с наслаждением запила горячим, сладким чаем.
– Ну не знаю, может, найдем огарок свечи или надписи, какие на стене. – С мечтательной дрожью произнесла Лизочка. – Я о надписях на стенах в книге читала.
– Тетя может ты бы им не давала читать свои жуткие романы.
– И какая с этого беда? Страшные сказки и только. – Тетя выпила очередной стакан компота. – Духи бить не будут, страху только нагоняют. Да и то привиделось все Степану с перепою.
– Ну, тетушка, ты не права, у нас, в гимназии, есть Вова Дух, так тот так даст, перевернешься только!
– Андрюша не говори глупостей.
– Это не глупости, это правда! Мама я уже позавтракал можно я пойду одеваться, я уже наелся.
–Ладно, иди уж….
Андрюша хотел соскочить со стула, и мчатся, но его остановил властный голос воспитателя:
– Мольодой чельовек….
Андрей вздрогнул и медленно степенно встал, поклонился в мою сторону.
– Маменька, тетя.
В сторону учителя.
– Месье Бомон, можно мне выйти?
– Идитте.
Я только кивнула. Осторожно попятившись, сын чинно вышел за дверь и в ту же секунду послышался резвый топот его ног и боевой клич древних племен. Месье Бомон только горестно покачал головой и продолжил трапезу.
Через час веселой гурьбой мы вышли из дома и направились к большому флигелю.
Надо сказать, что в имении были четыре таких, как мы называли флигеля: два из них мы сдавали дачникам, на лето приезжавшим из города, для постоянных жильцов они были слишком маленькими: две комнаты, кухонька, сени да комнатушка для прислуги. Один, побольше, стоявший при въезде в деревню, имел отдельный сад и конюшню, вот уже десять лет занимала семья отставного капитана Куницкого. Но самый большой, просторный, флигель, в свое время построенный Мишиным прадедом для родной сестры, пустовал вот уже второе десятилетие.
Он находился на территории нашего парка, немного в стороне от главного въезда в имение, укрытый густой растительностью, неухоженного и дико разросшегося сада. Имел отдельный въезд, но ворота давно не открывавшиеся почти скрылись за высоким кустарником. Конюшню, бывшую при нем, давно разобрали, по причине ветхости, но сам дом был крепок. Со стороны центральной аллеи просматривалась только крыша старого флигеля. Внутри он был просторен: четыре большие комнаты, кухня, кладовая и мансарда для слуг. Вход располагался, посередине, деля дом на две симметричные половины, при жизни последней хозяйки флигеля, родной сестры Мишиного отца, Дарии Любомировны, справа от сеней шла гостиная, из нее был вход в столовую, из столовой, вы могли попасть на кухню, а из кухни вернуться в сени. Слева располагались личные покои хозяйки: кабинет-библиотека и спальня. В доме имелся также погреб. Я не раз подумывала сдать и этот дом, но в его теперешнем состоянии и думать было нечего, сначала пришлось бы сделать ремонт, а на него-то, как раз денег и не хватало. Если верить Степану, то свет он видел в окне гостиной.
О прежней хозяйке флигеля я почти ничего не знала, только то, что она была неприятной женщиной, ее не особо любили и считали ведьмой, хотя я так и не разобрала: настоящий ведьмой или просто противной бабой, каких часто ведьмами называют из-за характера. Пока мы медленно шли, аллеей, расчищенной, мужиками из ближайшей деревни, решила расспросить немного тетю.
– Кем она была, таинственная Дарья Любомировна?
– Нашей тетей, сестрой папеньки и ты это прекрасно знаешь. – Неохотно отвечала тетя.
– Но почему она жила так нелюдимо? Всех сторонилась? Говорят, даже служанку держала глухонемую, почему ее называют ведьмой?
– Потому, что наш народ не любит когда его сторонятся, у нас надо всем улыбаться, кланяться да любезничать, а если иначе себя ведешь, то значит ты – ведьма. – В голосе мягкой и всегда спокойной тетушки прозвучала такая злость, что я удивилась.
– Прости милая, возможно, обидела тебя чем-нибудь, мне просто любопытно, прости. – Я поцеловала тетю в щеку и улыбнулась. – Такое чудесное утро, не люблю зиму, но как же она красива!
Тетя улыбнулась в ответ, и погладила меня по щеке.
– Оставим мертвых в покое, и, правда, чудесное утро.
В этот момент прямо мне в ухо угодил снежок, запущенный кем-то из детей, они вели отчаянную войну снежками, я присоединилась к ним и через пять минут мы с тетей были закиданы снежным шквалом. Так шумно и со смехом добрались до большого флигеля. Смех затих, отчего-то стало неловко, как в доме, где лежит покойник, веселье там неуместно.
Иван уже был тут, рядом стоял Степан, и оба глядели на большое окно гостиной, которое оказалось с распахнутыми ставнями, оно одиноким глазом циклопа, смотрелось на фоне остальных окон наглухо закрытых и забитых досками.
– Странно… Иван ты не открывал это окно?
– Могу перекреститься барыня, чего мне было доски сбивать, стояло себе забито и все.
Тетя потянула меня за рукав.
– Может не стоит туда заходить?
– Да нет, теперь как раз стоит. Иван открывай дверь!
Мы долго ждали, пока Иван возился со старым, ржавым замком, замерзли и притоптывали, пытаясь, согреться.
– Дети шли бы вы в дом.
– Мамочка, мы еще немного постоим, интересно же! – они так умоляюще смотрели на меня, что я сдалась.
– Ладно, еще немного побудьте, но смотреть тут особо не на что, поэтому глянули одним глазком, убедились, что чудес нет и домой.
– Хорошо мамочка.
Наконец совладали с замком, протестующее скрипя и упираясь, тяжелая дубовая дверь открылась. Первым вошел Иван, я поднялась следом за ним. После яркого света, казалось, что в сенях царит кромешная темнота. Когда глаза привыкли, я разглядела, серые от пыли стены. Темный пол с рассохшимися досками жалобно скрипел, на потолке сохранилась лепнина, тоже покрытая пылью и паутиной. Прямо, налево и направо, вели двери такие же серые, как и стены, в проеме дверей ведущих в гостиную застыл Иван.
– Ну, что ты стал, как соляной столб, посторонись.
Иван медленно повернулся ко мне, он был белее снега, широко открытые глаза смотрели с испугом.
– Барыня может не стоит вам смотреть?..
Я, молча, оттолкнула его от дверей и окинула взглядом большую и не менее пыльную комнату. Посреди комнаты стоял тяжелый обеденный стол, на резных ножках, я опустила глаза, и из горла вырвался приглушенный булькающий звук, прямо на меня стеклянными глазами смотрел мертвец, он лежал на спине, повернув голову к двери, раскинув руки, на грудях его, краснело маленькое красное пятно, и торчала рукоятка ножа. Все медленно поплыло перед глазами, над ухом раздался надрывный крик, и я провалилась в благословенную темноту.
