Текст книги "Когда боги глухи"

Автор книги: Вильям Козлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 47 страниц)

Свернув с аллеи с подстриженными акациями, он услышал негромкие голоса: под кипарисом стояли Николай и Вика. Она немного приподняла голову, глядя на него, а он, чуть приметно улыбаясь, оживленно говорил. Что-что, а поговорить приятель любил. Вадим иногда невольно задумывался: он не уверен в себе, что ли? И ему необходимо все время утверждать себя? Или просто по-бабьему болтлив? Приходя к нему на работу в институт, Вадим чаще заставал приятеля не в кабинете, а на лестничной площадке, где, дымя сигаретой, тот заливался соловьем перед кем-нибудь. И трудно было другому слово вставить. Вадим уже собрался было подойти, как ноги его будто к земле приросли. Вика и Николай целовались под высоким кипарисом. Ее голова была запрокинута назад, высокие каблуки оторвались от земли… Вадим уже успел отойти на приличное расстояние, а они все еще стояли в той же позе. Мелькнула было мысль подойти к ним и… И что? Разве можно остановить то, что должно было случиться? Ведь Вадим хотел остаться в Феодосии или Старом Крыму, но Вика уговорила его поехать в Судак. Выходит, она знала, что Ушков здесь? Значит, они заранее договорились встретиться… Он не заметил, как снова очутился у павильона, но заходить туда не стал, повернулся и решительно зашагал к пансионату.

Если бы кто-нибудь из знакомых сейчас увидел его, то мог бы и не узнать. Он своего лица не чувствовал, казалось, оно одеревенело. Собрал свои вещи, спустился вниз, расплатился с администратором. Побрел с сумкой на платную стоянку, где стояла его машина. Она накалилась на солнце, страшно было залезать внутрь. На станции техобслуживания все сделали как надо, даже свежая краска не выделялась на выправленной дверце. Вспомнил про «Филипс», который пытался всучить ему Бобриков… К этому магнитофону сейчас бы подошла кассета с похоронным маршем…

Подъезжая к Феодосии, вспомнил, что не оставил в номере записку. Впрочем, Вика женщина умная, она все поймет. Да и Николай не дурак.

Оба они умные – поймут, почему уехал Вадим Казаков.

2

Павел Дмитриевич стоял посреди пустой комнаты и смотрел в окно. Еще во дворе не убрали строительный хлам, на пригорке сиротливо торчал светло-зеленый фургон – в таких строители держат инструмент и переодеваются. Забыли его здесь, что ли? В ямах и низинах белел снег, глинистая дорога блестела унылыми лужами. Прошел снег, а через несколько дней наступила оттепель. Здесь, в районе новостроек, еще можно увидеть снежные островки, а в городе по-весеннему чисто. На носу Новый год, а зимы совсем не чувствуется. Что-то за последние годы нарушилось в природе: летом бывают осенние холода с заморозками, а зимой – весенняя теплынь с травой и распускающимися почками. По радио как то передавали, что в декабре в лесу опять грибы высыпали…

На мокрую крышу фургона опустилась ворона, огляделась, почистила лапой клюв и громко каркнула.

Павлу Дмитриевичу предложили трехкомнатную квартиру: никто ведь не знал, что от него жена ушла к другому… Он вернул ордер и попросил однокомнатную. В душе он решил, что больше никогда не женится. Хватит с него. Живут же люди без семьи, холостяками? У него есть интересная работа, он заканчивает иллюстрированную собственными цветными фотографиями книжку. В издательстве сказали, что она выйдет в подарочном издании, на хорошей бумаге. Книги о природе пользуются огромным спросом. Жаль, что теперь почти нет возможности фотографировать диких животных и птиц. Несколько раз выбирался он за город, но это не то, что было в Андреевке. Летом, в отпуск, поедет к отцу на Белое озеро, там и поснимает… Надо квартиру обставить, – кроме раскладушки и письменного стола, ничего нет, – но почему-то никак было не заставить себя походить по магазинам, посмотреть на мебель. Не привык он к холостяцкой жизни, в гостинице было проще, там комнату убирают, поесть всегда можно в буфете или ресторане, а готовить самому на газовой плите… Он бывал на рыбалках и пикниках, умеет варить, или, как говорят рыбаки, заваривать уху, научится и другое готовить… А стирать, убираться в квартире? Об этом пока не хотелось думать. Он привык, чтобы в доме всегда было чисто, выглаженное белье в баню приготовлено, а тут приходится перед самой баней покупать нижнее белье и носки в ларьке. Можно, конечно, отдавать в стирку, но нужно какие-то номерки пришить, а номерки сразу в прачечной не дают, их надо заказать… И не пойдешь к соседям просить, чтобы тебе белье постирали. Да, теперь продаются стиральные машины, которые даже сами выжимают и сушат белье.

Почему Лида решилась на разрыв? Ведь они почти не ссорились, уж в своей-то жене Павел Дмитриевич всегда был уверен. А когда кинулся к ней, она такое учудила! Тогда в Андреевке он готов был убить их! Лида прямо с порога заявила, что она уходит к Ивану Широкову, о детях пусть не беспокоится – они без него не пропадут. Да и много ли внимания он уделял им? Дети уже не маленькие, вырастут – поймут, кто был прав, а кто виноват. Он ведь потом понял и ни в чем не обвинял своего отца…

Павел увидел на незаасфальтированной дороге залепленный грязью «Москвич». Теперь у многих машины, а вот его не тянуло к технике, хотя при его давнишнем увлечении фотографией не помешал бы какой-нибудь личный транспорт… «Москвич» остановился неподалеку от фургона. Грач, лениво взмахивая черными крыльями, полетел к березовой роще, начинавшейся за ручьем. Из машины вылез человек в плаще и без шапки, задрав голову, стал рассматривать новый дом, в котором теперь жил Павел Абросимов. Ветер шевелил на его голове короткие темные волосы. Присмотревшись к приезжему с высоты пятого этажа, Павел Дмитриевич узнал Вадима Казакова. Распахнув створки окна, он высунулся, радостно закричал:

– Вадим! Глазам своим не верю!

На загорелом лице друга сверкнули белые зубы, Вадим махал рукой, что-то тоже говорил, но Павел уже не слышал, выскочил из квартиры и бегом, прыгая через ступеньку, помчался вниз. Лифта у него не хватило терпения дожидаться. Они обнялись, потом троекратно поцеловались, как будто не виделись вечность.

– Еле нашел тебя, – поднимаясь с другом на лифте, возбужденно говорил Вадим. – Пришлось звонить дежурному в обком, он дал твой новый адрес…

– Я тут всего две недели живу, – отвечал Павел. – Ну и загорел же ты, чертяка! Никак прямо с юга?

На лицо Вадима набежала тень, но он тут же широко улыбнулся:

– С новосельем тебя!

– Эх, а у меня дома даже бутылки нет! – расстроился Павел. – Да и вообще там пусто.

– Останавливай лифт, – скомандовал Казаков. – У меня в машине две бутылки массандровского шампанского!

И вот они сидят за белым, без скатерти, столом, который Павел притащил из кухни, пьют и закусывают сочными крымскими грушами, сизым виноградом, персиками. Все это Вадим купил в Крыму. Груши малость помялись, а виноград, как ни странно, выдержал длинную дорогу.

– Не маловата для четверых квартира-то? – спросил Вадим, оглядывая пустую комнату.

– Я теперь один как перст, Вадик, – вздохнул Павел. – Совсем один.

– А Лида, дети?

– Послушай, Вадим, может, у нас, Абросимовых, на роду написано жить бобылями?

– На кого ты намекаешь? – подозрительно покосился на двоюродного брата Вадим. – Родители наши прекрасно живут…

– А мы? – перебил Павел.

– Что мы? – нахмурился Вадим. – Я женат…

– Что же один на юг ездишь? – подковырнул Павел. – Хороший муж с женой и детьми ездит к Черному морю. Да и по виду твоему не скажешь, что ты счастливый семьянин!

– Цицерон в своих письмах утверждал, что из ста семей только одна по-настоящему счастлива, – заметил Вадим.

– Врет твой Цицерон! – возразил Павел. – Возьми Дерюгиных, Супроновичей, да твоих же родителей – прекрасно живут.

– Может, не жены, а мы с тобой плохие? – усмехнулся Вадим.

– Ладно жена… тут я сам виноват – влюбился в другую, – продолжал Павел. – Но и другая от меня ушла…

– Эта учительница, кажется математичка?

– Когда я наконец решился быть с ней, она взяла да и вышла замуж за моряка.

– Да-а, братишка, я смотрю, у нас с тобой все одинаково, – не выдержал и рассмеялся Вадим. – У меня лучший приятель отбил женщину в Судаке прямо на глазах!

– Ты ему хоть по морде надавал?

– Думаешь, надо было?

– Не знаю, – понурился Павел. – Я тоже не стал драться… с соперником.

– С моряком?

– С Ванькой Широковым, нашим с тобой приятелем… Лидка-то к нему ушла.

– Любишь учительницу, а жалеешь Лиду, – сказал Вадим. – Надо было тебе на Востоке родиться: там еще кое-кто имеет гаремы.

– Ты знаешь, я решил больше не жениться, – заявил Павел. – Раз семья теперь дело ненадежное, стоит ли еще испытывать судьбу? Вот мой отец второй paз женат, а живет уже который год бобылем на озере Белом. Моих сестричек от второй жены я и видел всего раз-два. Не ездят они в Андреевку, чуждаются нас, что ли? Первое время отец наведывался в Климово к ним, а теперь не ездит. Они к нему – тоже. Какая это, к черту, семья?

– Мы тоже стали с Ириной чужими, – признался Вадим. – Я понимаю, что с годами любовь проходит, но ведь что-то остается? Живут же люди до старости? Наши деды, отцы? Что бы там ни болтали про Андрея Ивановича Абросимова – андреевского кавалера, а всю жизнь прожил с бабушкой!

– Таких, как Ефимья Андреевна, теперь нет, – вздохнул Павел.

Он показал брату свои фотографии, рассказал о книжке, которую готовит для издательства. Вадим про свой роман не обмолвился, хотя с Павлом-то как раз и можно было поделиться. Да и что он мог сказать, когда сам не знал, чем его роман кончится?.. Может, так же, как и роман с Викой? Болью и разочарованием…

Вадим был рад, что заехал к Павлу: все-таки он остался для него самым близким человеком еще с тех далеких партизанских лет… И сейчас, когда ему было тошно, он сразу вспомнил Павла. Действительно, их судьбы с самого детства многим сходны: отцы их развелись с матерями, мальчишками были вместе в партизанах, одновременно влюбились и женились, потом оба полюбили других женщин, обоих постигло горькое разочарование, даже оба книги пишут. Вадим – повести и романы, а Павел воспевает родную природу. Некоторые фотографии животных и птиц просто удивительны. Кто бы мог подумать, что энергичный Павел Абросимов способен часами таиться в засаде у норы или гнезда, дожидаясь момента для одного-единственного снимка, порой еще и неудачного…

Гостя Павел устроил на раскладушке, а сам улегся на надувном матрасе, который Казаков принес из машины. Разговаривали они до двух ночи, Вадим рассказал про встречу в Казахстане с парнем, очень похожим на Игоря Шмелева – брата Павла. Павел сообщил, что с матерью он встречается, но особой теплоты между ними не было и нет. Она считает, что Игорь погиб, иначе, мол, дал бы знать о себе. О Карнакове никогда не вспоминает, ведет хозяйство, ударилась в религию – ходит в церковь, даже помогает попу. Одета, как монашенка, во все черное, лечит травами людей и скотину, бегают к ней, как бывало к бабке Сове, девушки, чтобы погадать на своих суженых, может, ворожит им… Добрее к людям не стала, а вот скотину любит, до сих пор держит корову, поросенка, кур. К старости потянулась и к внукам – Валентин и Лариса частенько наведываются к ней, всегда какое-нибудь угощение для них припасет.

В абросимовском доме зимой никто не живет, лишь ранней весной приезжают открывать летний сезон Григорий Елисеевич Дерюгин и Федор Федорович Казаков. Посадят в конце апреля картошку, а в мае, когда потеплеет, приезжают их жены. А потом в отпуск собираются дети, внуки. Абросимовский дом стал местом летнего сбора всего клана, как и мечтал Дмитрий Андреевич…

Вадим как-то хотел зимой приехать в Андреевку и поработать над романом, но Дерюгин не дал ключей, заявив, что у него душа неспокойна, когда без него в доме кто-то живет… По этой причине он на зиму и не сдавал квартирантам дом. Григорий Елисеевич считал себя единственным хозяином, и даже отец Вадима, Федор Федорович, не смог ничего сделать. Вадим плюнул и уехал в Репино, в Дом творчества композиторов. Как раз подвернулась «горящая» путевка. Отдельный домик, телевизор, пианино… Правда, инструмент был ему ни к чему. Вадим ни на чем не умел играть.

– Ты сына своего, Андрея, назвал в честь нашего деда? – сонным голосом спросил Павел.

– Да. Ему еще нет тринадцати, а ростом с меня, – сказал Вадим.

– Мой Валька тоже вымахал… Чем увлекается Андрюшка-то?

– Хоккеем, – улыбнулся Вадим. – Наверное, все они в этом возрасте хотят стать известными хоккеистами… Над его постелью висит клюшка с автографом знаменитого вратаря.

– Валька, наверное, инженером станет, – зевнул Павел. – Возится с разными железками. Даже сам настенные часы ремонтирует.

Вскоре раздалось негромкое посапывание: Павел уснул. Вадим еще немного поворочался на раскладушке, в окно без занавески заглядывала бледная луна, рядом с ней ярко сверкала большая звезда. Завтра, наверное, ударит мороз, не было бы на дороге гололеда… Он рассчитывал к ночи доехать до Ленинграда. Вот удивится Ирина, что он на неделю раньше вернулся с юга… Удивится ли? Последние годы она совсем перестала интересоваться его делами. В издательствах ее ценят, хорошо зарабатывает, как-то обронила, что и без Вадима сможет содержать семью. Их дочь Оля в сентябре пошла в первый класс, ей еще не исполнилось семи лет, но девочка смышленая, рано научилась читать. Пожалуй, она единственная, кто обрадуется его возвращению.

У Андрея переходный возраст, он свои чувства скупо проявляет, а Оля пока больше тянется к отцу, чем к матери, что для девочки совсем необычно.

По дороге он долго думал о Вике и пришел к выводу, что обижаться на нее нет никакого смысла: Савицкая всегда подчеркивала, что любит свободу и поступает, как ей нравится… Так она и замуж вышла, так и на юге себя вела. Хотя она и Николай отрицали, что у них было что-то, Вадим понял, что они давнишние любовники. И к чему нужно было ему голову морочить? Николай-то – это понятно, он считает себя джентльменом и трепаться о женщине не будет, но Вика охотно рассказывала про своих знакомых.

И дернул же его черт согласиться поехать с ней на юг! Он предлагал жене, но та заявила, что у нее срочная работа, потом, ее в машине укачивает. И в Андреевку Ирина редко ездит. Как-то сами по себе рвутся невидимые нити, связывающие их. И потом, он не слепой, видит, что жена изменилась, стала не такой, как прежде… И кого в этом винить – себя или ее?

Вадим поймал себя на том, что он несправедлив к жене. Ведь даже в том, что он снова сошелся с Викой, он в первую очередь винит Ирину… Многие мужчины считают, что им позволено гораздо больше, чем женщинам. А вот Савицкая так не считает, она утверждает, что современная женщина во всем равна мужчине. Впрочем, у нее как-то вырвалось, что теперешние женщины умнее и сильнее мужчин – не зря же в основном подают на развод женщины, а не мужчины. Да и ее замужество – пример того, что женщина главенствует в семье. Ну ладно, у нее с мужем такие отношения, но зачем же было Вадима-то испытывать? Приехали вместе на юг, и на тебе – повисла на шее Николая Ушкова. Это уже не свобода и не женская независимость, а нечто другое, чему в русском языке существует общеизвестное название…

Виноват, если здесь можно кого-либо считать виноватым, сам Вадим: он знал, что представляет из себя Вика, чего же тогда было удивляться ее вдруг вспыхнувшему влечению к Ушкову? Дело в том, что он просто выдумал себе Вику. Слишком уж тошно было одному, вот и решил, что есть у него умная женщина, которая его понимает, – извечное заблуждение любого мужчины! Она-то его понимает, а он вот не понял ее…

Из раскрытой форточки тянуло прохладой, послышался знакомый шум далеко проходящего поезда, где-то в доме жалобно, с подвывом, тявкала собака, прямо над головой проскрипели паркетины, потом надолго забурчала водопроводная труба. В новых домах редкостная слышимость. Луна отодвинулась, оставив бледно-желтый след. Яркая звезда по-прежнему с любопытством заглядывала в пустую неубранную комнату.

3

В Ленинграде пятый день подряд моросил дождь, колыхался между каменными зданиями туман, тяжело давил на мокрый город сверху. Ангел с крестом на Александровской колонне, казалось, оторвался от гранитного цоколя и парил в воздухе. Невский заполнили зонтики, они покачивались над головами прохожих, сталкивались, задевали друг за дружку. От ударов о растянутый капрон крупных капель стоял непрерывный шум, будто где-то в тумане негромко стрекотали цикады.

Ирина Головина – выйдя замуж за Казакова, она оставила свою девичью фамилию – и главный художник издательства Илья Федичев бродили под дождем по городу. У них тоже были зонтики: у Ирины Тихоновны – японский цветной, а у Федичева – черный, с кривой ручкой.

– Ну что мы бродим с тобой как неприкаянные? – говорила Ирина. – Нам ведь не по шестнадцать лет.

– Любви все возрасты покорны… – продекламировал Илья.

Ирине не очень-то нравилось выслушивать от него избитые сентенции, но тут уж ничего не поделаешь: Федичев не старался казаться умнее, чем на самом деле.

– Я озябла, – сказала Ирина.

– Как же тебя согреть? – улыбнулся Илья. – Мне тепло, раз ты рядом со мной.

Он был выше Ирины на голову, в черной густой бороде блестели капли, вязаная спортивная шапочка с красным помпоном была сбита на затылок, капроновая куртка расстегнута, а вот нос посинел от холода.

– Ладно, – сжалилась над ним и собой Ирина. – Зайдем в папину мастерскую на Литейном.

– Ирочка, ты прелесть! – обрадовался он, нагнулся и поцеловал в щеку.

Его зонт зацепился за чей-то, пока высвобождал его, извинялся, Ирина прошла вперед. С Ильей они знакомы еще с института. Помнится, она даже переживала, когда он женился на се однокурснице Наденьке Фоминой. Много лет спустя, когда Федичев стал главным художником издательства, Ирина снова с ним встретилась. Илья сразу же дал ей на иллюстрирование книгу, потом вторую. Скоро Ирина стала в этом издательстве своим человеком, Федичев через несколько лет ввел ее в художественный совет. Вадим часто уезжал в командировки, потом эта его непонятная тяга к Андреевке… Ирина любила юг, а он всякий раз тащил ее в деревню! Она всего два раз была там и разочаровалась: у Вадима уйма разных родственников, и все они собирались летом в Андреевке. Эта теснота, толкучка на кухне раздражали ее. Одних детей наезжало с десяток. Впрочем, детям-то как раз нравился этот муравейник. Ирина же не любила, когда вместе собирается так много людей. Муж особенно и не уговаривал ее – он стал ездить в Андреевку с сыном, Оля тогда еще не родилась.

Вадим все чаще уезжал из Ленинграда, вбил себе в голову, что в деревне ему лучше работается, а то, что жена одна остается, по-видимому, его мало волновало. Обида Ирины на мужа росла… Однажды Илья пригласил ее в командировку в Прибалтику, где они провели изумительную неделю. Не знай Ирина, что у мужа роман с Викой Савицкой, вряд ли она уступила бы Федичеву. А тут, как говорится, все сложилось одно к одному… Главное, конечно, Вика. Ведь Ирина считала ее лучшей своей подругой, правда, та и не скрывала, что Вадим ей нравится, даже вроде бы в шутку грозилась: мол, гляди, Иришка, отобью у тебя мужа!.. Отбить не отбила – замуж она выскочила за увальня Васю Попкова – но и Вадима не пропустила. Вика не считалась ни с чем и ни с кем, когда дело касалось ее чувств. Такой она и в институте была. Толковала, что все мужики дерьмо и умная женщина может вить из них веревки! Вася-то наверняка ходит у нее на поводу. Помнится, сколько раз он в компаниях приставал к Ирине! Но Попков ей никогда не нравился: у него наглые глаза, женщинам он на ухо говорит разные пошлости, и все это с этакой вежливенькой похотливой улыбочкой… Может, кому это и нравится, но Ирина терпеть не может нахальных, назойливых мужчин.

Илья же привлекал ее тем, что всегда был очень внимателен, никогда не забывал поздравить с днем рождения, при встрече преподносил букет ее любимых хризантем. Сначала Ирине казалось, что она сделала это назло мужу, однако позже даже привязалась к Федичеву. Возможно, он и не такой умный, как Вадим, но с ним легко. Гораздо легче, чем с мужем…

Они попытались на углу Невского и Литейного сесть в троллейбус, но не успели. На Литейном было меньше народу, чем на Невском. Дождь все лил, из-под колес машин веером летели шипящие брызги, каменные здания потемнели от дождя, не видно надоедливых голубей. По радио утром предупреждали, что ветер дует с Финского залива, возможно наводнение. Ирина только один раз видела, как Нева вышла из берегов и разлилась по набережной напротив института имени Репина. Она тогда училась на втором курсе. Волны обдавали грязной пеной задумчивых сфинксов у парапета, к самому порогу подкатывали мелкие волны. Посередине проезжей части заглохла легковая машина, мужчина в капроновой куртке с желтой полоской на рукавах по колено в воде склонился над открытым капотом. В тот осенний день Ирина не пошла домой, лишь вечером спала вода, и отец приехал за ней на машине.

… Они поднялись на пятый этаж. Ирина достала из сумки ключ и открыла дверь. Раскрытые зонты они оставили в прихожей, Ирина сбросила промокшие сапоги и включила обогреватель. Илья, рассматривая на стенах картины, что-то мурлыкал себе под нос. Ирина уселась на низкую деревянную скамейку и блаженно протянула полные ноги в капроновых чулках к теплу. С торцевой стены на нее смотрели лики святых – у отца было много икон, – на мольбертах незаконченные работы. Отец все-таки великий труженик. У него всегда полно заказов. Признаться, далеко не все картины отца нравились Ирине. Портреты казались ей однообразными, а вот сельские пейзажи поражали неожиданными деталями. И цветом отец хорошо владел.

Руки Ильи обхватили ее сзади, его борода защекотала щеку.

Интересно, как он относится к своей Наденьке? В тех компаниях, в которых они бывают с Ириной, жена Федичева не появляется. И вообще Илья не любит о ней говорить. Это тоже плюс, Ирина не терпела мужчин, которые первому попавшемуся жалуются на своих жен.

Когда приезжал Вадим, Ирина, кроме как на работе, не встречалась с Ильей: зачем давать мужу повод подозревать ее?

– Иришка, ты прелесть, – проворковал, щекоча бородой ее ухо, Илья.

Какой женщине не приятно такое слышать? Ирине скоро сорок, но фигура у нее еще сохранилась… Илья говорит, что, если бы он был скульптором, обязательно изваял бы из мрамора свою божественную Иришку! Нынешние девушки, толковал он, хотя и высокие, но не слишком женственны: у них широкие плечи, узкие бедра, маленькие груди… В издательстве есть и молодые художницы, но Илья предпочитает ее всем. В большой мастерской тепло, пахнет кофе, – наверное, Илья поставил на газовую плиту кофейник, – а за окном дождь, холодно, порывы ветра сотрясают стекла в раме, слышно, как в водостоке грохочет вода.

Ирине не захотелось тащить на кухню обогреватель, они накрыли низкий квадратный стол в мастерской. Илья принес кофейник, сахар, печенье. Все он делал толково, движения у него размеренные, походка мягкая, вот только немного шаркает подметками по полу. Странно, но ни Илья ей, ни она ему ни разу не сказали, что любят друг друга. Да и любят ли? Ей приятно с ним, а вот хотела бы она, чтобы он стал ее мужем? На этот вопрос Ирина не смогла бы себе ответить… Вот Федичев уже с час что-то говорит, а его слова в одно ухо влетают, в другое вылетают. Почему так? На этот вопрос она как раз знает ответ: Илья поверхностен, его фразы легкие, обтекаемые, не задерживаются в памяти. Его ничего не стоит обидеть, – как ребенок, надует свои толстые губы и молчит… Обиженным он больше нравится Ирине, но разве можно все время человека обижать? Не хотелось ей сегодня вести его в мастерскую, но очень уж было у него по-детски расстроенное лицо. В глубине души она знала, что жалость – это не то чувство, на котором держатся отношения мужчины и женщины.

Вадим гораздо умнее Ильи, но ей-то от этого не легче. Умный Вадим больше молчит, ему с ней явно неинтересно, ведь стоит у них дома появиться интересным собеседникам – и мужа не узнать: он становится веселым, откуда только все берется? Он в курсе развития современной науки, техники, а о литературе уж и говорить нечего! Особенно интересно слушать, как они спорят с Николаем Ушковым! Молчалив дома Вадим еще, наверное, и потому, что обдумывает свою книгу… Ирина прочла его детскую повесть, но так и не составила о ней своего суждения. Во время чтения она слышала голос Вадима, а это отвлекало, иногда раздражало. Говорят, что ее муж талантлив, но ведь известно, что жить с талантливым человеком очень нелегко. Поэтому, когда на ее горизонте появился Илья, Ирина вздохнула свободно, да и перестала к мужу придираться. Теперь его постоянные отлучки радовали ее. Первые дни после его приезда были сносными, но скоро отношения портились, можно было подумать, что муж догадывается о том, что у нее еще кто-то есть, – он становился сдержанным, замыкался в, себе, а вскоре снова уезжал. Для вида она упрекала его, говорила, что редко видит дома, дети от него отвыкают, – все это были пустые слова. И вряд ли он не чувствовал в них фальши. Наверное, и ему было трудно с ней. А у Ирины с его отъездом начинался другой период жизни, более спокойный, не требующий постоянного напряжения. И честно говоря, с Ильей она больше чувствовала себя женщиной, чем с мужем.

Смешно, но она уже не мыслила себе иной жизни: исчезни Илья, наверное, произошел бы разрыв и с Вадимом. Федичев был как бы буфером между ними. Ирина была более терпимой к недостаткам мужа, она старалась не раздражать его, уповая на то, что все равна он скоро куда-нибудь уедет. В городе и впрямь ему не работалось. Ирина давно подметила это и уже сознательно подталкивала мужа к отъезду. Конечно, делала она это незаметно, исподволь. Но после двух-трех ссор Вадим не выдерживал и куда-нибудь уезжал, будь это командировка, Андреевка или Дом творчества. Без работы он не мог жить. Бывало, днями валяется с книжкой на тахте, а потом бросается к письменному столу и стучит-стучит на машинке даже по ночам. Через несколько дней остынет и выбросит отпечатанные страницы в мусорную корзину… Что он пишет, Ирина никогда не знала, а он не любил говорить о своей работе. Самой заглядывать в его исчерканные рукописи ей в голову не приходило.

– Иришенька, ты не хочешь баиньки? – ласково спрашивал Илья.

«Баиньки! – вздохнула она. – Вадим бы никогда так не сказал… Здоровенный мужчина, а вот любит посюсюкать!»

Она высвободилась из его объятий, достала из шкафа постельное белье, застелила широкую тахту, занимавшую дальний угол. Над этим ложем висит копия Рубенса: козлоногий сатир с умильной рожей обнимает пышнотелую грудастую нимфу, а над пышными кустами парят два крылатых амурчика с круглыми лукавыми мордашками.

– Закрой дверь на кухню и выключи свет, – машинально сказала она, раздеваясь.

– Капельку наливки? – предложил он, пододвигая стол к тахте.

– Я не буду, – отказалась Ирина. Она уже лежала, натянув до шеи одеяло. Светло-серые глаза ее смотрели в потолок.

– Грамуленька не повредит, – настаивал Илья. – Я одну капельку? Наливку я нашел под столом на кухне.

«Неужели он не понимает, что „капелька“ – это противно!» – с раздражением подумала Ирина. И еще она подумала, что в больших дозах, как говорится, трудно вытерпеть Илью. Он ведь замучает своими «капельками», «баиньками», «Ирусями», «грамуленьками».

Он выпил, закусил печеньем, попытался ей всучить рюмку с вишневой наливкой – его настырности можно было позавидовать, – Ирина осторожно отводила его руку, боясь расплескать, но он все-таки заставил выпить. Полез целоваться, но она заметила:

– Вытри губы.

Он послушно вытер губы бумажной салфеткой, небрежно спросил:

– Когда твой классик вернется с благословенных югов?

Вадима он звал «классиком», вкладывая в это слово изрядную долю добродушной иронии. Надо сказать, Илья был незлым человеком и умел ладить с другими людьми, чего о Вадиме нельзя было сказать. У Федичева все друзья, а у мужа их – раз-два, и обчелся.

– Через неделю, – ответила она.

– Ируленька… ну иди ко мне, – заулыбался Илья.

– Выключи свет, – сказала она.

Когда ночью в дверь раздался громкий стук, Ирина сразу все поняла.

– Вадим, – обреченно произнесла она, не двигаясь с места.

Илья подскочил на тахте, будто подброшенный стальной пружиной. Включил свет, схватил со стула брюки, стал лихорадочно натягивать на себя, в его черной бороде раздражающе трепетало перышко из подушки.

– Ради бога, не открывай! – прошипел он, путаясь с рубашкой.

Ирина встала, набросила на себя отцовский рабочий халат с пятнами краски на полах и пошла открывать: она знала, что муж рано или поздно вышибет дверь.

– Здесь нет запасного выхода? – задыхаясь, спросил Илья. Он надел рубашку и стоял посреди мастерской с туфлями в руках. Лицо бледное, глаза испуганно расширились. Нижняя губа подергивалась, каблуки туфель глухо постукивали друг о дружку.

– Попробуй в окно, – нашла в себе силы пошутить Ирина.

Но он не понял юмора, бросился к огромному, в полстены, окну.

– Дурачок, это же пятый этаж, – сказала Ирина. Она отбросила железный крюк, щелкнула щеколдой.

Вадим в мокром плаще с поднятым воротником молча смотрел на нее. Казалось, глаза его стали совсем прозрачными. Пожалуй, это единственное, что выдавало его чувства.

– Я некстати, да? – спокойно спросил он.

– Совсем некстати, – ответила она, не удержалась и обернулась: как бы Федичев от страха и впрямь не сиганул в окно. Муж легонько отстранил ее, вошел в комнату, оставляя на линолеуме влажные следы. Илья стоял на широком подоконнике и держал в руке тяжелый бронзовый подсвечник. Рубашка не заправлена в брюки, дурацкое белое перышко торчало в черной бороде. У него был такой жалкий, нелепый вид, что Ирина чуть было не рассмеялась. Ей не было страшно: как только она увидела измученное, с неестественно светлыми глазами лицо Вадима, сразу поняла, что скандала не будет. Не боялась она и конца их отношений, – если уж честно говорить, то давно была к этому готова. Рано или поздно все это должно было случиться. Все тайное рано или поздно становится явным. Удивительно другое: обычно муж, возвращаясь из поездок, либо звонил, либо давал телеграмму, будто специально предупреждая ее, чтобы не застать врасплох. И вдруг такое… С солнечного юга просто так не уезжают раньше срока в осенний промозглый Ленинград.

– Если вы дотронетесь до меня, я вас ударю этой штукой, – хрипло заявил с подоконника Илья.

– А ее… – Вадим покосился на жену, – значит, можно?

Федичев хлопал глазами и молчал, подсвечник подрагивал в его опущенной руке. Босые ноги – он так и не успел надеть туфли – казались огромными, пяткой он наступал на раздавленный кактус, но, по видимому, не чувствовал колючек.