Текст книги "Когда боги глухи"

Автор книги: Вильям Козлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 47 страниц)

2

– Старик, ты становишься популярным! – в университетском коридорчике в перерыве между лекциями сказал Николай Ушков. – Не хочешь завтра за город в одну интересную компанию? Просила привезти тебя сама Вика Савицкая!

– Как кота в мешке? – пошутил Вадим. Ему было приятно, что его персоной вдруг стали интересоваться незнакомые девушки. – А кто она такая?

– Знаешь, кто у нее папа? – многозначительно посмотрел на него Ушков.

– Так кто меня приглашает – папа или Вика?

– К папе не так-то просто попасть! – рассмеялся Николай. – К нему на прием, старик, записываются.

– Савицкий, Савицкий… – наморщил лоб Вадим, но ему ничего эта фамилия не говорила.

– Начальник по кооперативным квартирам, – подсказал приятель.

– Квартирный вопрос меня не интересует, – заметил Вадим. – Да и денег на кооперативную квартиру мне в жизнь не собрать.

– Многие так рассуждали, а когда в Ленинграде организовали первые кооперативы, отбоя от желающих вступить не стало, – заметил Николай – То же и с машинами. Такие цены, а очереди на годы. Есть у людей деньги. Чем лежать им на сберкнижках да в чулках, стали пускать их в дело.

– Хорошо стали люди жить – вот и появились лишние деньги.

– Лишних денег не бывает! – хохотнул Ушков. – Просто появились люди, которые умеют их делать.

– Может, меня научишь? – усмехнулся и Вадим.

– Мы с тобой, старик, не того поля ягоды, – посерьезнел Николай. – Кто в основном покупает машины, вступает в кооперативы, строит дачи? Жулики, взяточники, спекулянты.

– А крупные ученые, известные артисты, писатели? – возразил Вадим. – Ну кто честным трудом много денег зарабатывает?

– Есть, конечно, и такие, – согласился Николай. – Не об них речь. Понимаешь, старик, появилась у нас странная прослойка: умельцы делать деньги. Ты мотай на ус, фельетонист, пригодится. Кстати, на даче у Вики Савицкой можно встретить таких типов.

– А что ты делаешь в этой компании? – насмешливо посмотрел на него Вадим.

– Я? – смешался Николай. – Ну наблюдаю, как говорится, тоже мотаю себе на ус… Я ведь все-таки журналист.

– Не темни, Коля, – подначил Вадим. – Небось сам в эту Вику втюрился?

– Слово-то какое выкопал – «втюрился»! – поморщился Николай. – Давай спорить? Увидишь ее – сразу влюбишься.

– Разве это так просто? – улыбнулся Вадим и с выражением продекламировал:

 
Пора мне стать невозмутимым:
Чужой души уж не смутить;
Но пусть не буду я любимым,
Лишь бы любить!
 

Он взглянул на приятеля:

– Байрон, «В день моего тридцатишестилетия».

– Ишь ты, шпарит наизусть! – покачал головой Николай.

– Я больше сочинять стихи не буду, – сказал Вадим.

– Пиши фельетоны – у тебя получается, – ответил приятель. – Я думаю, после университета редактор тебя зачислит в штат.

Николай Ушков был среднего роста, на вид щуплый, однако Вадим видел его на университетской волейбольной площадке и подивился ширине его груди, узловатым мышцам на плечах и руках. Оказалось, Николай занимался в армии самбо и боксом. Белобрысый, с бледным лицом и холодными светлыми глазами, он производил впечатление спокойного, рассудительного человека, да таким он и был до тех пор, пока не затрагивали философских тем, – тут Николай преображался: глаза оживлялись, к выпуклым скулам приливал румянец, не повышая ровного спокойного голоса, начинал возражать, спорить и в конце концов полностью овладевал разговором. Он знал все философско-этические буржуазные течения, разбирал по косточками экзистенциалистов – от Кьеркегора до Жана Поля Сартра. Любил поговорить о Фрейде, писателях Кафке, Камю, Марселе Прусте. И надо сказать, обладал в этих вопросах большой эрудицией. В «Вечерке» относились к нему с уважением, хотя и считали, что он несколько заумный, а в споры с ним старались не вступать: мол, все равно переспорит. Говорить на любые темы Николай мог часами, а толковать о философии – сутками. Вадим знал это и много почерпнул от него интересного…

В коридорный гомон ворвался пронзительный звонок, и студенты-вечерники потянулись в аудитории. Под потолком плавал сизый дым, он не спеша уходил в отворенную форточку, за которой зеленела молодой травой лужайка с подстриженными кустами.

* * *

Дача Савицких находилась в Комарове. Если пройти метров пятьдесят до обрыва, то сквозь густые заросли сосняка можно увидеть блеск Финского залива. Вика говорила, что в ясную солнечную погоду иногда, как в сказке, в голубоватой дали вдруг на воде возникает туманный остров с каменными строениями. Это Кронштадт. Часто были видны на горизонте белые корабли. Близко к берегу они никогда не подходили, это и понятно: залив мелкий и весь усеян валунами, на которых любят отдыхать вороны и чайки. Дача просторная, двухэтажная, с террасой. Вблизи вместительный сарай и гараж. Огромные сосны и ели подступают к самому крыльцу, тут на участках не принято разбивать огороды, лишь под окнами можно увидеть несколько цветочных клумб.

Расположились в холле с ковром над широченной тахтой. На тумбочках стояли бронзовые светильники, на стенах – несколько литографии. На низком столе без скатерти выставлены блюда с салатом, поднос с колбасой и сыром, бутылки. Было даже шампанское. Компания подобралась в основном молодежная. Родители Вики уехали на собственной машине в Выборг с ночевкой. На подоконнике играл магнитофон, звук был сильный, звучный. Хрипловатым голосом пел популярный в ту пору певец.

Вадим и Николай Ушков сидели рядом, тут никто церемонно не знакомился. Вика всех называла по имени, так что скоро Вадим знал, как звать парней и девушек, а их собралось здесь человек восемь. Все парни были одеты по последней моде: куртки на молниях, клетчатые ковбойки, сильно зауженные книзу брюки. Подстрижены под канадскую польку.

Вадим, заранее настроенный приятелем, ожидал узреть писаную красавицу, но, увидев Вику, поначалу разочаровался: она была среднего роста, с длинными, цвета старой бронзы волосами, стянутыми на затылке резинкой. Однако, когда она, встретив их у калитки, приветливо заговорила, Вадим постепенно стал менять свое первоначальное мнение о девушке: голос у нее очень приятный, красивая белозубая улыбка. Когда она легкой походкой пошла впереди, нельзя было не обратить внимания на ее стройные ноги и тонкую талию.

«Ну как?» – глазами спросил Ушков.

Вадим неопределенно пожал плечами: мол, дальше видно будет.

У невысокого зеленого забора стояли серая «Волга» и красный «Москвич». Перед задним стеклом «Волги» разлегся плюшевый полосатый тигр с умильной мордой. За столом уже сидели гости, представлять приехавших Вика не стала, усадила на свободные стулья, попросила не стесняться, закусывать с дороги и пить, что кому нравится. Говорили за столом о нашумевшем кинофильме «Плата за страх», потом перескочили на популярного итальянского певца Робертино Лоретти, называли еще какие-то иностранные имена, но Вадим о них никогда не слышал. Он иногда ловил на себе взгляды Вики; когда их глаза встречались, она свои отводила, а на лице появлялась какая-то странная улыбка. Вадим не мог понять, что она означает, и это его раздражало. Он отвернулся от Вики и стал рассматривать остальных гостей. Невысокий мужчина – он, пожалуй, самый старший в сегодняшней компании, на вид ему лет тридцать пять, – сидел рядом с высокой женщиной, будто проглотившей аршин. Она с отсутствующим видом смотрела прямо перед собой, по-видимому, внимательно слушала музыку. Лицо у нее правильное, но мрачноватое, темно-серые глаза выразительные. У мужчины короткая стрижка, волосы пепельного цвета – такие волосы бывают у блондинов, сильно поседевших. Вид у него довольно самоуверенный, движения энергичные; когда он говорил, остальные умолкали. Чувствовалось, что этот человек привык командовать, он и держался тут свободнее всех, раз или два с его языка сорвались крепкие словечки, впрочем, это отнюдь не шокировало компанию: такая манера входила у некоторой части интеллигенции в моду. Совсем юная девушка с невинным видом, в разговоре могла произнести такое словечко, которое и у бывалых мужчин не часто срывается с языка. Конечно, все это происходило в компаниях за столом. В отличие от всех мужчина был в хорошо сшитом костюме, правда, без галстука.

Вадим тихонько осведомился у Ушкова, кто этот рыжий, как он про себя прозвал мужчину с пепельными волосами.

– Великий человек! – шепнул на ухо приятель. – Главный инженер СТО по фамилии Бобриков.

– Сто? – улыбнулся Вадим. – А почему не тысячи?

– Темный ты человек, – покачал головой Николаи. – СТО – это станция технического обслуживания автомобилей. Миша может твою машину отремонтировать, покрасить, отрегулировать, а может и к черту тебя послать, скажет, нет запчастей – и точка.

– То-то я гляжу, ему все в рот заглядывают, – заметил Вадим.

– Была бы у тебя машина – и ты бы заглядывал!

Еще одна пара привлекла внимание Вадима: светловолосый грузный парень с вислым носом и глазами навыкате и хрупкая тоненькая брюнетка с огромными сияющими глазами. Она на всех смотрела с улыбкой, глотками пила из высокого бокала шампанское и молчала. Толстый парень мало обращал внимания на свою миловидную соседку, он все время втыкал свой длинный нос в ухо сидящего рядом мужчины в белой рубашке и атласном жилете. Часто хрипло и, казалось бы, без всякого повода смеялся, показывая золотые зубы. Иногда бесцеремонно отстранял носатого и что-то тихонько говорил брюнетке с огромными глазами. Та кивала ему и улыбалась. Она всем улыбалась – чувствовалось, что ей здесь нравится и настроение у нее отличное.

Позже, когда они вышли на веранду покурить, Ушков удовлетворил любопытство Вадима и рассказал о каждом. Носатый, с выпирающим из-под брюк животом, был молодой, но подающий надежды режиссер Беззубов Александр Семенович, соседка его – начинающая киноактриса Элеонора Бекетова. Она пока снялась в одном фильме, но Беззубов хочет дать ей в своем фильме главную роль, потому она такая и счастливая. Парень в жилетке – это талантливый писатель Воробьев Виктор Иванович, этакий русский рубаха-парень. Его повесть была опубликована в московском журнале. Вадим слышал о ней, но прочесть все недосуг было. Решил, что обязательно завтра возьмет в университетской библиотеке журнал. Все его внимание теперь переключилось на Воробьева. Он впервые был в компании с писателем. Виктор Иванович немного окает по-деревенски, хотя сам уже двадцать лет живет в Ленинграде, воевал, имеет награды. А Беззубов, оказывается, обхаживает прозаика, чтобы Воробей, как его фамильярно называл главный инженер Бобриков, взялся написать по мотивам своей популярной повести сценарий. И естественно, его, Беззубова, взял бы в соавторы. Режиссер навис над маленьким взъерошенным Воробьем как скала и что-то негромко долбил ему. Тот бесшабашно махал рукой, улыбался во весь золотозубый рот, мотал растрепанной головой с русыми жидкими волосами. Беззубов все наседал на него, но тот, по видимому, не слушал. Остановившись на веранде возле Вадима и Николая, Бобриков достал из кармана красивую газовую зажигалку и стал вертеть в пальцах. Он скользнул бегающим взглядом по Вадиму. Тот протянул сигареты.

– Не курю, – отказался главный инженер, наблюдая за режиссером и писателем. – Я Сашу знаю, парень-хват, нынче он доломает Воробья!

Вадим недоумевал: если он не курит, зачем же таскает в кармане зажигалку?

– Беззубов за фильм огреб кучу монеты, – продолжал Бобриков, чиркая зажигалкой. Тоненький голубоватый огонек чертиком выскакивал из золотистого цилиндрика. Вадим еще не видел таких зажигалок.

– А Воробьев? – полюбопытствовал Николай. – За сценарий ведь тоже много платят.

– Я в киношных тонкостях не разбираюсь, – ответил Михаил Ильич. – Но раз Саша мертвой хваткой вцепился в Воробья, значит, дело выгодное. Не пойму только, чего тот упирается.

– Не хочет брать Беззубова в соавторы, – заметил Ушков. – Он тогда половину гонорара теряет.

– Хоть что-то получит, а так – ничего, – усмехнулся Бобриков.

– Вы читали повесть Воробьева? – вежливо поинтересовался Вадим.

Бобриков бросил на него косой взгляд, глаза у него были светло-серые, насмешливые, крепкий, чисто выбритый подбородок немного выступал вперед.

– Я читаю только зарубежные детективы Сименона, Агаты Кристи, – ответил он. – От современной прозы меня в сон клонит. Кстати, от классики тоже. В театр и филармонию не хожу, предпочитаю вечерами сидеть у телевизора.

– В кино-то бываете? – вставил Николай.

– Саша Беззубов приглашает меня в Дом кино на просмотры зарубежных фильмов, а наши я не смотрю: тоска зеленая!

– Ну не скажите, – возразил Вадим. Он любил ходить в кинотеатры и не пропускал новинок. – А «Баллада о солдате»? «Летят журавли»?

– Куда? – спросил Михаил Ильич.

– Что куда? – опешил Вадим.

– Куда летят журавли?

– Ну знаете… – развел руками Вадим.

– То-то и оно! – торжествующе усмехнулся Бобриков. – Никуда они не летят.

Вадим не нашелся, что на это ответить. Может, главный инженер СТО его разыгрывает? Николай подмигнул ему: мол, не спорь, напрасный труд.

Мимо них прошли Беззубов и Воробьев. Видно, поладили: оба улыбались и похлопывали друг друга по плечам. Николай тут же устремился к тоненькой артистке, все еще сидевшей с недопитым бокалом шампанского за столом. Бобриков пошел со своей суровой дамой, которая была выше его, на залив.

– Как вам наша компания? Не скучаете? – с улыбкой спросила Вика Савицкая, усаживаясь рядом с Вадимом на продавленный плетеный стул. На книжной полке топорщились обработанные сучки, изображающие диковинных птиц и зверюшек. Тут же обкатанные волнами камешки, раковины. В углу на подставке чучело цапли. Стеклянный радужный глаз светился, как живой, а змеиная шея изогнулась наподобие латинской буквы S.

– Мне никогда не бывает скучно, – ответил он.

Девушка с интересом посмотрела ему в глаза.

– Вы счастливый человек, Вадим, – помедлив, произнесла она своим бархатистым голосом.

Он подумал, что женщина, обладающая таким красивым голосом, должна быть мягка и добра. У Воробьева голос грубый, хрипловатый, даже когда он разговаривает с женщиной, все время ожидаешь, что вот-вот сорвется с его языка крепкое словечко. Режиссер Беззубов произносил слова округло, проникновенно, будто каждое сначала обкатает во рту. У Бобрикова голос резкий, неприятный. Разговаривая с ним, ловишь себя на мысли, что ты оправдываешься перед ним в чем-то.

– Мы с вами нынче являемся свидетелями начала создания новой кинокартины, – продолжала Вика. – Витенька Воробьев написал очень миленькую повестушку, а Саша хочет ее экранизировать. Это будет его первый полнометражный художественный фильм.

– А Элеонора Бекетова сыграет главную роль, – улыбнулся Вадим. – Вам не кажется, что она не очень-то похожа на колхозницу?

– У нее роль сельской учительницы.

– Я не читал повести, – признался Вадим. – Теперь обязательно прочту.

– Я сама не люблю читать про деревню, но у Воробьева там столько юмора! Я читала и до слез смеялась, хотя и пишет он отнюдь не о веселых вещах.

– Здесь хорошо у вас, – глядя в окно, задумчиво проговорил Вадим. Он подумал, что здорово было бы на такой даче с месяц пожить. Может, написал бы что-нибудь…

– Мне понравился ваш фельетон «Здравствуй, папа!», – заговорила Вика о другом. – Вы тоже обладаете чувством юмора, только ваш юмор злой.

– И вообще я злодей, – в тон ей произнес Вадим. – И чего пишу фельетоны? Когда-нибудь меня подкараулят в темном углу и по голове чем-нибудь тяжелым треснут…

– А может быть, героиня вашего фельетона просто брошенная мужем несчастная женщина?

– Она не была замужем, – с нескрываемой досадой заметил он. О своих фельетонах ему тоже не хотелось говорить. – Каждого знакомого она дочери представляла как нового папу. И таких пап было немало.

– Показать вам залив? – предложила Вика.

Они спустились по лесной тропинке в овраг, миновали дощатый домик с пристройкой. Возле него никого не видно, – по-видимому, нежилой. Однако когда Вадим оглянулся, то увидел в окне бледное пятно: кто-то, приподняв занавеску, смотрел им вслед. Они пересекли асфальтовое шоссе и вышли на берег. Сосны и ели тут были низкорослые, кряжистые, корнями крепко вцепившиеся в песчаную почву. Видно, тут на ветродуе им похуже приходится, чем сестрам по другую сторону шоссе. Наверное, поэтому они и росли не вверх, а вширь. С залива потянуло прохладой, ветви над головой шумели, под ногами на красноватом песке блестели сухие иголки. Машины с надсадным шумом проносились неподалеку и исчезали за поворотом. Приморское шоссе то и дело виляло, изгибалось, делало петли. Валуны в мелкой воде мягко светились, маленькие зеленоватые волны лизали песок, оставляя на нем желтоватые хлопья пены. На берегу громоздились черные коряги, толстые бурые водоросли, обработанные морем бутылочные осколки, белые дощечки, квадратные пробковые поплавки с дырками от сетей.

– Маленькой я после шторма утром прибегала сюда с мальчишками и собирала на берегу выброшенный морем разный хлам, – рассказывала Вика. – Знаете, что один раз нашла? Старинный атласный шапокляк! До сих пор не могу взять в толк, чего ему вздумалось из прошлого века в настоящий отправиться в путешествие по Балтийскому морю.

– Может, волшебный? – улыбнулся Вадим. Действительно, с чего бы это было плавать по морю шапокляку?

– Я его принесла домой, а, когда он высох, весь расползся, остались лишь ржавые металлические пружины. Я даже заплакала от огорчения… А вы, Вадим, теряли что-нибудь в детстве?

– Я? – невольно улыбнулся он. – Я, пожалуй, само детство потерял в сорок первом…

– А-а, война, – понимающе заметила Вика. – Отец отправил нас с мамой из Ленинграда в Андижан… Есть такой город в Узбекистане.

– Вам повезло.

– Все наши соседи в блокаду погибли, – продолжала девушка. – Бомба насквозь пробила нашу квартиру, но не взорвалась. Стулья, книжные полки сожгли в печках… И даже пришлось поломать часть мебели. Папа до сих пор жалеет старинный «буль».

– Буль? – удивился Вадим. – А что это такое?

– Андре Буль – столяр-художник, он создал свой стиль инкрустированной мебели. В Эрмитаже есть шкафы, секретеры. Красное дерево с инкрустацией из меди, бронзы, черепахи, слоновой кости.

– Завтра же схожу в Эрмитаж и посмотрю на Буля, – сказал Вадим.

– Я считаю, что жечь в печке антикварную мебель – это варварство, – сухо заметила девушка. – Это соседка расколотила наш «буль».

Они шли по влажному песку, на котором отпечатывались их следы. Изящные босоножки Вики оставляли маленькие, аккуратные, а грубые полуботинки Вадима – широкие, рыхлые, с поперечными бороздками. Вороны при их приближении отлетали дальше и снова усаживались у самого среза воды. На легкие волны, накатывающиеся на их тростинки-ноги, они не обращали внимания. Вдали виднелось несколько лодок с рыбаками. Вадиму вдруг захотелось все сбросить с себя и кинуться в залив. На него иногда такое находило. Он бы и выкупался, несмотря на холодную воду, да вспомнил, что на нем широченные синие трусы.

– Если прямо идти, то придем в Зеленогорск, – говорила Вика. Ветер трепыхал ее «конский хвост», юбка облепляла ноги, она нагибалась и поправляла ее. – А в Репине вы были? Там до самой смерти жил Илья Ефимович Репин.

– Я даже в музее Пушкина еще не был, – признался Вадим. – Зато несколько раз проходил на Литейном мимо парадного подъезда, который описал Некрасов… Честно говоря, совсем времени нет. – Он будто бы оправдывался. – Ведь я работаю и учусь.

– Я бы так не смогла, – вздохнула Вика. – Мне учиться-то лень.

Она рассказала, что учится в Институте живописи, скульптуры и архитектуры имени Репина на Университетской набережной, где знаменитые сфинксы, ее специальность – искусствоведение. Остался еще год, она и представления не имеет, где будет работать, скорее всего – экскурсоводом в каком-нибудь музее. Конечно, родители не отпустят из Ленинграда. Она ведь одна у них, а ей все так надоело! Хотелось бы пожить где-нибудь далеко совсем одной…

Вадим усомнился в искренности ее слов: он, слава богу, знал, как все цепляются за Ленинград! Савицкая просто пижонит, она отлично знает, что влиятельный папочка всегда поможет…

– При моей специальности уезжать из Ленинграда – это, конечно, безумие, – будто отвечая его мыслям, заметила девушка. – И потом… я все-таки здесь родилась.

«Чего же тогда треплешься, что хочется уехать?.. – подумал Вадим. – Ради красного словца?» А вслух сказал:

– А мне хотелось бы жить на берегу озера в деревне. Дом, баня, лодка и скворечники на каждом дереве…

– Вы романтик, Вадим!

Две вороны затеяли возню на песке, одна вырывала у другой раскрытую раковину. Они смешно подпрыгивали, взмахивая крыльями, клевались и хрипло кричали. Третья ворона с вертикально торчащим на спине пером наблюдала за ними, сидя на ветке сосны. Вот она бесшумно спланировала сверху прямо на раковину. На лету схватила ее клювом и отчаянно замахала крыльями в сторону шоссе. Вороны, перестав драться, дружно бросились в погоню. Скоро они все исчезли за кронами деревьев.

– Вот и в жизни так, – заметила Вика. – Пока одни выясняют отношения, спорят, что-то доказывают, другие у них из-под носа хватают что плохо лежит – и деру!

– А мне, глядя на ворон, пришла в голову другая мысль, – улыбнулся Вадим. – Откуда у людей жадность? Сколько раз я видел, как человек все тащит в свой дом, на участок, в кладовку… Тащит с работы, с улицы, готов хватать с неба… У одного знакомого художника я увидел в квартире автомобильный знак «Проезд запрещен!». Он прибил его к дверям туалета. Гости удивляются остроумию хозяина, а бедные водители штрафы платят за неправильный проезд!

– А при чем тут вороны? – удивилась Вика.

– Вороны? – Вадим взглянул в ту сторону. – Действительно, вороны тут ни при чем.

– Странный вы, Вадим!

– Это хорошо или плохо? – испытующе посмотрел он девушке в глаза.

– Вы напишете про этого художника фельетон?

– Я сейчас работаю над очерком, – ответил Вадим. – Соприкоснувшись с неприглядными сторонами нашей жизни, мне хочется поскорее написать что-нибудь о хорошем человеке… – Он снова бросил взгляд на галдящих ворон. – Только почему-то людям интереснее читать про жуликов, воров, хапуг, хамов, а очерки о положительных людях оставляют их равнодушными.

– Я рада, что вы неравнодушный, – сказала Вика.

– Да откуда вы знаете, какой я?

– О-о, Вадим! – рассмеялась она. – Вы недооцениваете женскую интуицию!

– Я вообще плохо знаю женщин, – вздохнул он.

Вика внимательно посмотрела на него и спросила совсем о другом:

– Вам понравился Саша Беззубов?

– Я стараюсь не судить о людях по первому впечатлению, – уклонился Вадим от прямого ответа.

Беззубов ему не понравился, как-то очень уж настырно он обрабатывал пьяненького Воробьева. Со стороны видеть это было неприятно, а кинорежиссеру, очевидно, было начхать на других. Он вцепился как клещ в разомлевшего писателя. Даже на миловидную Элеонору, с которой приехал сюда, не обращал внимания. Да и на Вадима с Николаем Ушковым, когда они пришли, он взглянул вскользь и тут же снова повернулся к Воробьеву. Что-то хищное было в его грузной фигуре, выражении лица.

– Не понравился, – констатировала Вика. – Он никому из моих знакомых не нравится, однако я слышала, что он очень способный.

– Я его фильмов не видел, – ответил Вадим.

– У него собачий нюх на выигрышную тему, – продолжала Вика. – Воробьев для него находка. «Иду на премию!» – так он заявляет всем, говоря о будущем фильме по повести Воробьева. И что вы думаете? Получит, он такой.

– Князь Святослав говорил: «Иду на вы!» – а современный режиссер: «Иду на премию!»

– Пытаюсь я понять вас: что вы за человек? Насмешливый, жестокий или…

– И какой же я? – видя, что она запнулась, спросил Вадим.

– Ох, не хотела бы я быть героиней вашего очерка, – сказала она.

– Станьте «героиней» новой повести Виктора Воробьева, – усмехнулся Вадим.

– Пожалуй, вы не жестокий, – раздумчиво продолжала девушка. – Скорее, нетерпимый к недостаткам ближних…

– До двадцати лет мои близкие и знакомые внушали мне, что я весь состою из одних недостатков, – вдруг разоткровенничался Вадим – Я чуть уж было и не поверил им… Знаете, Вика, до того, как я всерьез взялся за журналистику, я не знал, что из меня получится. Я и сейчас еще точно не знаю, но чувствую, что занялся делом, которое мне близко и нравится. Когда увидел в газете свой первый фельетон, я испытал такое глубокое чувство удовлетворения, какое не испытывал ни от какой другой работы, а поработать мне пришлось немало, как и сменить множество профессий. Дело даже не в том, что я увидел свою фамилию напечатанной, главное – я понял, что могу делать полезное дело и оно мне по душе. Я ведь написал не только «Здравствуй, папа!». У меня написано еще четыре фельетона… Когда писал их, думал – открытие! А потом перечел и положил, как говорит наш ответственный секретарь, «в семейный альбом». Слабые фельетоны, хотя темы, кажется, затронул серьезные. Иногда я пишу фельетон за два-три часа, а бывает, и два-три дня бьюсь над ним, – пояснил он. – Может, когда быстро получается, это и есть… озарение?

– Вы меня спрашиваете? – улыбнулась Вика. – Я письма-то не люблю писать. А за школьные сочинения никогда не получала выше тройки.

– Давайте о чем-нибудь другом? – попросил Вадим. – Один пишет картины, другой сочиняет музыку, третий – книги, а как все это делается, по-моему, невозможно объяснить. По крайней мере, я не встречал ни у одного писателя вразумительного объяснения, как он стал писателем. Какие-то несерьезные истории, случаи, а о самом творческом процессе, по-видимому, невозможно написать. Мои фельетоны – это пустячки по сравнению с настоящим творчеством, а я и то не могу вам растолковать, как я их пишу.

– Садитесь за письменный стол или за парту в университете и… делаете шедевр! – подражая его тону, произнесла она.

– Посмотрите, море выкинуло на берег живого спрута! – показал он на берег, где толстые зеленоватые водоросли свились в кольца, а одно длинное рубчатое щупальце далеко выползло на песок. Когда тонкая пленка воды накатывалась на эту массу, казалось, она шевелится.

– Может, это тот самый спрут, который напал в океанских глубинах на легендарного Моби Дика?

– Моби Дик сражался в бездне с гигантскими кальмарами, – поправил Вадим.

Он очень любил Германа Мелвилла, а «Моби Дика» прочел дважды. Вообще, он увлекался литературой о животном мире. У него была старинная гравюра, на которой изображен поднимающийся из морских глубин огромный, как остров, кракен, не похожий ни на одно животное чудище. И еще хранилась иллюстрация из журнала «Знание – сила»: глубокий пруд, покрытый желтыми осенними листьями, у самой поверхности застыла большая рыбина, задумчиво взирающая из водного мира на воздушный. И сколько было человеческой печали и философского раздумья на выразительной пучеглазой треугольной морде представителя подводного царства!

Их беседу прервал Николай Ушков, догнавший их у песчаного мыса, на котором трепыхалась на ветру тоненькая береза с молодыми клейкими листьями.

– Через неделю можно смело купаться, – уверенно заметил он, взглянув на залив.

Если бы кто-нибудь из них возразил, Николай с удовольствием развил бы эту тему и, пока не доказал бы свою правоту, не успокоился. Но ему никто не возразил. Окинув их ревнивым взглядом, Ушков помолчал, потом безразличным голосом прибавил:

– Воробей с Беззубовым поскандалили.

– Из-за Элеоноры? – спросила Вика.

– Ты же знаешь Воробья, – продолжал Николай. – Вспыльчив как порох.

– А ты смотрел на все это и молчал? – упрекнула Вика.

– Элеонору я посадил на электричку, а Воробья уложил спать.

– Ну; мне опять влетит от мамы, – вздохнула Вика. Впрочем, особенно она не расстроилась.

– Твои гости – салонные знаменитости, – вставил Николай. – Им все прощается.

– А Миша Бобриков? И другие? Они что же, как всегда, зубы скалили, глядя на них?

«И другие» – это были еще двое мужчин со смазливой, сильно накрашенной девицей с длинными белыми волосами, она напропалую кокетничала с приятелями Бобрикова. Сам инженер совсем не пил, он был за рулем, – это его «Волга» стояла у забора, – да его никто и не заставлял. Он был из тех, которые сами решают, пить им или нет. Рослый круглолицый Вася Попков – на вид этакий добродушный увалень. Глаза его, когда он смотрел на женщин, заволакивала бархатная поволока. Позже Николай сказал Вадиму, что Вася – завзятый бабник, причем пристает ко всем как банный лист, и от него не так-то просто отвязаться: хватка у него мертвая. Работает он директором овощного магазина.

Попков, пользуясь тем, что куда-то исчез Бобриков, склонился к уху пышноволосой невозмутимой девушки. Круглое лоснящееся лицо его приняло слащавое выражение.

– Бобриков и К° укатили в город, велели тебе кланяться, – сказал Вике Николай.

– А ты что же не уехал?

– А что, мне тоже следовало уехать? – небрежно произнес Николай. – Я как-то об этом не подумал. – И снова поддел ногой консервную банку. Она с грохотом откатилась к самой воде.

– Ужасный человек! – повернулась к нему Вика. – Тебя невозможно разозлить. Ты хотя бы раз с кем-нибудь всерьез поругался?

– Я на это отвечу тебе словами Гегеля, – улыбнулся Николай. – «Кто хочет достигнуть великого, тот должен, как говорит Гете, уметь ограничивать себя. Кто же, напротив, хочет всего, тот на самом деле ничего не хочет и ничего не достигнет».

– Есть на свете что-либо такое, чего ты не знаешь? – спросила Вика.

– Человек далеко не совершенен, но стремиться к совершенству необходимо, иначе цивилизация остановится на месте. И вместо всемирного прогресса начнется регресс.

– Тоже Гегель? – хихикнула Вика.

– Я не так уж часто цитирую великих людей, – сказал Николай – Они тоже немало глупостей нагородили, и повторять их – значит публично признать собственное невежество.

Выкатив ногой банку на ровное место, он поддал ее коском ботинка. Сидевшая на валуне чайка вскрикнула и сорвалась с места.

– Я не хочу рассуждать о высоких материях, – воскликнула девушка. – Посмотрите вокруг: солнце, небо, облака и море… Мне, наверное, нужно было жить на природе. Вадим, когда поселишься в деревне на берегу озера, пригласишь меня в гости?..

– Красивые слова, – подзадорил ее Ушков. – Ты знаешь, что такое деревня? Это труд с утра до вечера: колхозное поле, свой приусадебный участок, скотина, сенокос, уборка картофеля, жатва, заготовка дров. Да разве все перечислишь, чем круглый год занимается сельский житель! Кстати, деревенские женщины рано старятся. Молодежь рвется в города, солдаты из армии не возвращаются в села, потому что им там скучно…

– Ты невозможный человек, Ушков! И перестань ты эту дурацкую банку ногой поддавать! – бросила на него сердитый взгляд Вика. – С тобой даже помечтать нельзя… Ты никогда писателем не станешь: у тебя нет воображения.