355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Вильям Козлов » Когда боги глухи » Текст книги (страница 24)
Когда боги глухи
  • Текст добавлен: 10 сентября 2016, 01:56

Текст книги "Когда боги глухи"


Автор книги: Вильям Козлов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 47 страниц)

– Как вы повернули! – вырвалось у Абросимова. Достал из кармана пиджака отпечатанные на машинке листки, он протянул секретарю обкома: – Здесь мои соображения, мысли, выводы, предложения… Почитайте на досуге.

– Непременно, Дмитрий Андреевич, – провожая до дверей, произнес Борисов. – Надеюсь, год-два еще поработаешь?

– До отчетно-выборной конференции, – твердо ответил Абросимов. – Заявление вам оставить?

Иван Степанович развел руками:

– Даже не знаю, что с тобой делать. Видишь ли, снимать с работы за развал и другие провинности первых секретарей райкома приходилось, а вот чтобы сами уходили… Как это в трудовой книжке пишется: по собственному желанию? На моем веку это в первый раз!

– У меня пенсионный возраст.

– Тебе не приходило в голову: как ты, первый секретарь райкома, будешь работать в школе? Над тобой будут начальниками твои бывшие подчиненные.

– Есть в нашем районе одно дальнее местечко – бывшая княжеская усадьба на берегу красивого озера, там теперь детдом, я его и приму, – улыбнулся Абросимов. – Начальство-то не очень любит забираться в глубинку… И потом, думаю, что перед ними краснеть мне не придется. Дело-то знакомое, родное.

– Упрямый ты мужик! – рассмеялся Иван Степанович. – Таким был и в партизанах!

– Тогда было проще, – вздохнул Абросимов.

3

Григорий Елисеевич Дерюгин сидел на добротно сколоченной скамейке у нового дощатого забора и с удовольствием смотрел на дом. Даже не верилось, что из груды раскатанных по земле обтесанных бревен получился такой красавец! Часть нижних сгнивших венцов заменили новыми. Осенью втроем – он, Дерюгин, Федор Федорович Казаков и Дмитрий Андреевич Абросимов – сами поверх дранки покрыли крышу оцинкованным железом. На территории Кленовского стеклозавода годами валялись коробки из-под патронов, остались еще с довоенных времен, когда там была воинская база. Смекнув, что их можно употребить в дело, Григорий Елисеевич сходил к директору завода. Целый месяц трудолюбиво разбивал молотком на верстаке коробки, потом выпрямленные листы соединял воедино хитроумным швом. Этому научил его дед Тимаш. Старик еще бодро сновал по поселку. Дерюгину уж в который раз поведал, как лишился глаза: ночью заболел, раздулся, как куриное яйцо, и лопнул. Утрем встал уже одноглазым. «Энто, Лисеич, знак сверху! – таинственно заключил он, потыкав корявым пальцем в небо. – Сам господь бог подает мне сигнал: мол, товсь, Тимофей, на суд божий..»

Во дворе еще валялись полусгнившие обломки от балок, кучи битого кирпича и штукатурки, разный ненужный хлам, десятилетиями копившийся в сарае и на чердаке. Нужно попросить Семена Яковлевича Супроновича, чтобы дал машину, и весь мусор вывезти на свалку, а гнилье надо бы распилить на дрова. В доме уже вставлены стекла, кроме большой общей кухни там четыре комнаты. Для своей семьи Григорий Елисеевич выкроил две смежные комнаты. Соорудили небольшую светелку и на чердаке. Вадим Казаков сказал, что будет в этой комнатушке стучать на машинке… Теперь надо где-то раздобыть вагонку, обшить и покрасить дом. Дерюгин все любил делать добротно, обстоятельно. Второй год ему помогает дед Тимаш, только на него теперь надежда плохая: полдня покрутится у верстака и исчезнет. Раз или два ходил за ним к магазину Григорий Елисеевич, но потом рукой махнул: какой после бутылки из него работник? Тимаш выполнял плотницкие и столярные работы. Топор и рубанок еще слушались его, но вот ворочать бревна уже не мог. Приходилось становиться к нему подсобником Дерюгину. И тогда голос у старика становился зычным, властным, чувствовалось, что ему нравится командовать. Сосед, Иван Широков, как-то сказал, что Тимаш на лужке у вокзала за бутылкой похвалялся, что полковник запаса Дерюгин у него нынче на побегушках… Григорий Елисеевич улыбался: пусть бахвалится, лишь бы дело делал.

Конец мая, все кругом зеленеет и цветет, прямо над головой благоухает вишня, под яблонями в огороде снежинками белеют лепестки. Подует ветер – и будто сотни белых бабочек закружатся во дворе. Пока Григорий Елисеевич тут один, Алена приедет из Петрозаводска через неделю. В этом году выходит на пенсию Федор Федорович Казаков, обещал с Тоней приехать в Андреевку в начале июля. А вот Дмитрий Андреевич что-то не торопится на пенсию, хотя ему уже за шестьдесят. А ему, Дерюгину, в июне стукнет шестьдесят пять, оказывается, он самый старший из них.

Не думал он, что получит такое удовольствие от перестройки дома, ухода за огородом, фруктовым садом. Готов с утра до вечера возиться во дворе. Десять саженцев яблонь привез из питомника, вон как выросли за три года и расцвели!

Весь пол в доме перебран его руками, каждое бревно пощупано, а на крышу любо-дорого поглядеть! Приедет Федор Федорович – нужно сразу покрасить. В какой лучше цвет? Пожалуй, в бурый: не так бросается в глаза и не скоро выгорит на солнце.

Теперь Григорий Елисеевич ничем не отличался от пожилых коренных жителей Андреевки. Да и не будешь ведь работать по дому или в огороде в приличном костюме… Лишь когда приезжала из Петрозаводска Алена – там у них была хорошая трехкомнатная квартира, – Дерюгин облачался в гражданский костюм с галстуком, по очень скоро снова снимал и убирал до торжественного случая в оставшийся с довоенных времен ореховый гардероб – он его предусмотрительно перетащил в свою комнату.

С мелодичным щебетом промелькнули над головой ласточки, немного погодя одна вернулась и нырнула под конек крыши. Ишь, разбойница, задумала состряпать гнездо! Внизу скамейка, стены все равно нужно будет обивать вагонкой, а на крашеной поверхности очень заметен птичий помет… Григорий Елисеевич уже несколько дней следит за ласточками, кажется, гнездо лепят и с другой стороны.

Дерюгин еще немного понаблюдал за птицами, потом поднялся со скамьи, вишневая ветвь мазнула его по лицу, приклеив к скуле липкий листок. Покопавшись в деревянном ящике с инструментом, взял молоток, ручную дрель, поднялся по приставной лестнице на чердак, подставил к стене стол, на него табуретку, и взобрался. Выглянув в круглое окошко, на глазок определил, где находится наполовину слепленное гнездо. Постучал изнутри молотком. Доски загудели, но серая грязь не осыпалась. Крепко лепят, разбойники! Он снова выглянул в окошко, и в этот момент у самого лица, тревожно щебета, замерла ласточка, ее черные крылья быстро-быстро взмахивали, круглые глаза-бусинки смотрели в глаза человеку. Ласточка с горестным криком улетела, а Дерюгин опустил молоток: не хватило у него духу уничтожить гнездо.

Присев на скамейку под вишней, Григорий Елисеевич смотрел, как ласточки подлетали к гнездам и, прицепившись к доскам, что-то делали.

Скрипнула калитка, на тропинке показался Тимаш. Был он в солдатских галифе и сапогах, гимнастерка без пояса, ворот расстегнут, волосы на голове взлохмачены. По красному носу можно было определить, что дед навеселе.

– Дверь-то в кладовку, Тимофей Иванович, плохо закрывается, – вспомнил Дерюгин. – Надо бы маленько подправить.

Тимаш и ухом не повел. Уселся рядом на скамью, покусал прокуренный ус.

– Вот ты грамотный мужик, Елисеич, скажи мне, зачем наши и мериканцы летают в энтот… – Старик потыкал пальцем в небо.

– В космос, – подсказал Дерюгин.

– Чиво они там забыли? Летают, летают, а какой толк-то? Хотят доказать, что бога нет? Дык бог всемогущ, он может на любой планете расположиться со своими анделами.

– И резную планку над окном криво прибил, – вставил Григорий Елисеевич.

– Сижу я на крылечке сельпо с Борисом, отдыхаю… А тут подошел носатый Самсон Моргулевич, он теперя на пенсии, дык делать нечего, газетки читает… С утра сам ходит на почту, – не дождется, пока почтальонша принесет, – он теперя в курсе всех событий в мире. Выписывает пять газет и четыре журнала! Одни водку пьют, а других вон в чтение кидает! Так вот, сидим мы с Борей, а он вынимает газетку из кармана и читает вслух, что в Америке опять чуть не взорвалась перед стартом ракета с людьми. И наш космонавт Комаров погиб в тысяча девятьсот шестьдесят седьмом.

– Я знаю, – отозвался Григорий Елисеевич.

– Что деется! – разглагольствовал старик. – Разорили всю землю, теперя на весь божий мир нацелились! На эту Вселенную. Пока крутятся вокруг Земли, бог ишо терпит, а дальше не даст никому ходу. Где-то я слышал: «Рожденный ползать летать не смогет».

– Ты вроде, Иванович, в бога не верил? – спросил Дерюгин.

– Я и сейчас не верю, а вдруг все же есть? – раздумчиво сказал Тимаш. – Не второй же век мне куковать на земле? Скоро, наверное, приберет и меня костлявая с косой… Чиво же мне бога-то гневить неверием, ежели он существует? На всякий случай маленько верю, что мне, жалко руку поднять, чтобы лоб перекрестить? Чай, не отвалится… – Тимаш хитро блеснул единственным глазом. – Ты знаешь, Елисеевич, про бога-то я попомнил, как глаз у меня в одночасье лопнул. Поднабрались мы перед этим с Борисом Александровым – одна жуть! А глаз-то у меня давно с похмелья слезился, да рази придет в голову к доктору идти? А тут мы с ним так завелись, что трех бутылок не хватило, а денег, сам знаешь, ни у меня, ни у него сроду не водилось… Тут и стукни мне в дурную башку мысля: не продать ли нам икону божьей матери? Ну пошли в избу, сняли икону – она еще при живой моей женке висела в красном углу – и принесли Косте Добрынину. Тот пятнадцать рублев с ходу отвалил… Вообще-то продешевили, мог бы и больше дать, да нам было недосуг особливо торговаться – душа горела! Ну а ночью глаз-то стал вздуваться, думал, башка треснет… А утром и лопнул. Вот и думай как хошь: случайно это али бог за сотворенное мною святотатство наказал?..

– Руки-то у тебя не дрожат? – внимательно взглянул на него Дерюгин. – Подправь, что говорил, да надо в уборной дверь поставить, петли я купил…

– Ташши из своих запасов бутылку краснухи, – оживился Тимаш. – Мигом твой сортир в лучшем виде оборудуем!

– И заодно уж в кладовке раму вставь.

– Без стекол?

– Ты еще вчера стекла вставил, – покачал головой Григорий Елисеевич.

– Вот башка! – вздохнул старик. – Когда об выпивке думаю, другое не упомнить…

Григорий Елисеевич любил смотреть, как орудует рубанком старик. Сам он не научился плотничать, зато замечал малейший брак и тут же заставлял переделывать. Поначалу целая бригада местных плотников трудилась на постройке дома, но постепенно она распалась, три шабашника еще с месяц стучали топорами, а потом и они ушли, не стерпели придирок Дерюгина. Он заставил их вытащить из фрамуг рамы и заново подогнать, потом переделать всю внутреннюю обшивку дома. Все это, хотя и с матом, плотники сделали, но когда Григорий Елисеевич стал заставлять их балкон переделывать – ему показалось, что он скособочен, – работники плюнули и ушли, даже не потребовав плату за последний день, – так крепко допек их Дерюгин. С тех пор и стучал по дому дед Тимаш. Он за три года привык к Григорию Елисеевичу, и тот привык к старику.

Сначала Дерюгин ходил как привязанный за ним и в каждую дырку нос совал. Плотников это больше всего и раздражало. А Тимаш только посмеивался:

– Иди гляди, Елисеич, я молоток поднял.

– Ну и что? – спрашивал Григорий Елисеевич, начисто лишенный чувства юмора.

– Можно, говорю, по гвоздю али нет?

– Чего меня спрашиваешь-то?

– Вдарю, да не так, – хихикал старик. – Потом снова заставишь перебивать?

И начинал распространяться про то, как служба избаловала «Лисеича», там солдатам что ни прикажешь – все сделают и заново десять раз переделают, а на «гражданке» по-другому, тут за переделки тоже надо платить…

А вообще они ладили. Надо заметить, что работу свою Тимаш выполнял добросовестно, а если где ошибется, так не спорил – исправлял.

– Лисеич, тут народ толкует, мол, Павла-то Абросимова – директора – забирают от нас в область, а батьку евонова, Дмитрия Андреевича, наоборот, из области посылают директором в школу. Чиво это они надумали поменяться?

Дерюгин на днях разговаривал с Дмитрием Андреевичем – он заглянул в Андреевку на часок, – действительно, осенью Абросимов принимает Белозерский детдом, это где-то в глуши, далеко от железной дороги.

Шурин толковал, что засиделся он в кресле секретаря райкома, сильно устает, да и возраст дает о себе знать… Григорий Елисеевич слушал, а сам думал, что дело тут не в усталости и возрасте – детдом это тоже не курорт! – скорее всего, Абросимов в чем-то проштрафился. Видано ли это дело: с первого секретаря райкома партии человека бросают на какой-то паршивый детдом!.. А сыну его, конечно, крупно повезло: из директоров школы – и прямо в обком партии!

Павел Дмитриевич приходил вчера и тоже советовался: жалко ему бросать школу, вон как он ее отстроил, оборудовал столярную и токарную мастерские. Дом начал строить для учителей. Андреевская десятилетка в области на хорошем счету.

Григорий Елисеевич слушал и помалкивал: пришел советоваться, а сам уже все для себя решил. Может, у Павла разжиться вагонкой? На Дмитрия Андреевича Дерюгин затаил обиду: когда тот на днях пожаловал в Андреевку, Григорий Елисеевич закинул было удочку насчет вагонки, дескать, кубометров пять хватило бы обшить весь дом и снаружи… Дмитрий Андреевич посмотрел в глаза и холодно отчеканил:

– Двадцать лет я отработал первым секретарем, сколько крови попортил, борясь с жульем и злоупотреблениями, так неужели, уходя с партийной работы, я замараю себя?

Дерюгин принялся было толковать, мол, у Супроновича доски сырые, им год сохнуть, в Климове, он слышал, фальцовки прорва… И потом не задаром же? Абросимов сдвинул черные брови, насупился и стал очень похожим на своего отца, Андрея Ивановича. Достав из кармана бумажник, выложил на стол двести рублей. Пододвинул деньги к Дерюгину и уронил:

– Внеси в кассу деревообрабатывающего завода и обязательно возьми квитанцию. А что сырая вагонка, так нам не к спеху, надо сложить на чердаке – и пусть себе сохнет.

– Я же не для себя – для всех, – пряча деньги, заметил Дерюгин.

– Очень прошу тебя, Григорий, не тормоши за шиворот Супроновича и Никифорова, – предупредил шурин. – Узнаю, что взял из стройматериалов без квитанции, – ноги моей в этом доме не будет!

Григорий Елисеевич не любил обострять отношения с родственниками: ведь ему жить с ними в доме бок о бок… Но, с другой стороны, было обидно, он ходит в лесничество, к Супроновичу, на стеклозавод, к путейцам, выпрашивает разные отходы, стекло, шпалы, обрезки… Этого добра-то сколько кругом! Не обеднеют… Железнодорожникам он заявил, что Федор Федорович Казаков просил отпустить для сарая старых шпал, оставшихся после ремонта пути. Бывшего мастера хорошо помнили и без звука дали две машины еще пригодных для строительства шпал. Заплатил только шоферу за доставку. Чего уж тут чиниться-то Дмитрию? Все одно уходит из райкома, мог бы и подбросить напоследок кое-чего из строительных материалов…

Не стал он высказывать Дмитрию Андреевичу свою обиду, потом при случае припомнит…

– … Андрей Иванович был первым человеком в Андреевке, – вывел Дерюгина из задумчивости негромкий голос Тимаша, – и сынок его, Дмитрий, вышел в люди, а теперя, гляди, и Пашка ихний пошел в гору! Я так думаю, Елисеич, кому чего уж на роду написано, тому и быть: одним – командовать людьми, другим – подчиняться.

– Андрей Иванович хороший хозяин был, – невольно взглянул на кучу разного хлама Дерюгин. – Вон сколько всего накопил… Даже капканы на волков берег! А и волков-то в наших краях давно нет.

– Я и говорю, Димитрий хоть силой и осанкой и уступает батьке, а в большое начальство вышел, потому как жила в нем абросимовская, властная, – продолжал Тимаш. – И вишь, сынок его от Шурки Волоковой, Пашка, туда же, в начальники! Вот и кумекай теперя, от бога им дано людьми командовать али своей головой всего достигают.

– Мало разве дурных бывает начальников? Вот у нас в армии…

– Ты вот до енерала не дослужился, – без всякого почтения перебил старик. – Значит, нету в тебе силы людями командовать, армиями… Я вот гляжу, в тебе есть хозяйственная жилка, ты ничего мимо дома не пронесешь – все в дом!

Дерюгин почувствовал, как к лицу прилила кровь, малейшее упоминание о генеральском звании вызывало в нем прилив злости: некоторые его бывшие сослуживцы давно стали генералами, а один даже маршалом. Как-то прочтя в «Известиях» об очередном присвоении воинских званий военачальникам и встретив там фамилию бывшего своего начальника штаба дивизии, Григории Елисеевич так расстроился, что весь день пролежал на тахте – дело было в Петрозаводске, – к нему тогда никто из близких не подходил. Лишь Алена, подобрав с полу газету и увидев, что так взволновало мужа, поняла его состояние. Потихоньку от него она вскоре куда-то подальше убрала из шифоньера сшитый в пятидесятые годы генеральский мундир…

Чертов Тимаш бьет по самым больным местам… И не прикрикнешь, не оборвешь! Заберет свой остро наточенный топор – и поминай как звали! Клиентов у плотника хоть отбавляй: пять или шесть иногородних строят сейчас дачи в Андреевке. Ладно, пьянство терпит, а уж дерзкие стариковские слова тем более надо стерпеть…

Между тем Тимаш отлично понял, что глубоко уязвил полковника в отставке, – хотя у него и остался один глаз, а все примечает. Строгая широкую доску рубанком, нет-нет и зыркнет на Дерюгина. Однако тот поднял с земли прутяную метлу на длинной палке и стал подметать с тропинки лепестки вишни. Кто хорошо знал Дерюгина, тот безошибочно определял, когда он сердится: хватался за какое-нибудь дело и начинал по-мальчишески шмыгать носом. В таких случаях Алена и дочери уходили в свои комнаты и не задевали его, пока не уляжется злость. Знали об этой привычке и в армии – тот самый бывший начальник штаба, которому недавно присвоили генеральское звание, прозвал его «фырчуном».

– Я ведь не в укор тебе, Елисеич. – Тимаш сообразил, что перегнул палку. – Хозяин ты отменный, и дом у тебя будет игрушка, вона сколько раз заставлял меня каждую пустяковину переделывать, а шабашников довел до белого каления, до сих пор бранным словом тебя поминают, они ведь привыкли бабкам тяп-ляп – и готово, гони деньгу! А ты их загонял, как солдат на плацу. Это я такой терпеливый… На меня суседи-то, которым дом завещал, глядят, как на микробу зловредную: чего, мол, дед, не помираешь? А я, Елисеич, назло им еще поживу. Бутылку красного больше не дают, как было обговорено, когда я им дом передавал, председатель поселкового Мишка Корнилов заявил, мол, сделка эта незаконная, теперь они меня кормят обедами…

– Из железа ты сделан, что ли, Тимофей Иванович? – покачал головой Дерюгин.

– Не отравят они меня, как ты думаешь? – вперился старик хитрым глазом в Дерюгина. – Подсыплют какой-нибудь крысиной отравы, и раньше сроку попаду я пред очи всевышнего, а им мой дом достанется.

– Ты же говорил, не боишься смерти? – подковырнул Григорий Елисеевич.

– Скорее всего, осенью помру, – просто ответил Тимаш. – Зимой, весной и летом жить хочется, а осенью нападает на меня тоска-лихоимка, жить на белом свете не хочется… Шабаш! – положил он на верстак рубанок, а топор засунул рукоятью за галифе.

Почему-то он всегда его уносил с собой, будто это был его отличительный жезл. Впрочем, наверное, так оно и было. Увидев Тимаша с топором, хозяйки чаще приглашали к себе, чтобы он подремонтировал что-нибудь. А раз такое дело, значит, будут закуска и выпивка. Деньги старику редко давали, разве что дачники.

– Приходи завтра пораньше – будем сарай ставить. – Дерюгин приставил метлу к забору. Подмести он ничего толком не подмел, лишь развеял розовые лепестки по траве.

– Остатнюю-то порцию, Лисеич, принеси, – напомнил Тимаш.

Чертыхнувшись про себя, Григорий Елисеевич пошел за бутылкой, засунутой за доски у крыльца.

Глава четырнадцатая
1

Вадим Казаков стоял у своего «Москвича» и хлопал глазами: задний бампер был вдавлен в багажник, который отвратительно вспучился. Там, где металл покорежился, хлопьями отлетела краска. «Москвич» на метр сдвинулся вперед, еще немного – и ударился бы во впереди стоящую машину. Все это произошло на канале Грибоедова, у Дома книги, куда Вадим забежал на минутку, чтобы купить в подарок сыну Андрею справочник по радиотехнике. Книгу купил, а в это время какой-то болван боднул в зад «Москвич». Да так боднул, что теперь надо бампер заменять, а возможно, и дверцу багажника.

По Невскому тек нескончаемый поток прохожих, никто из них не обращал внимания на покалеченную машину. Солнце щедро облило Казанский собор. Белые колонны ослепительно блестели.

Сидя за рулем, Вадим мучительно раздумывал: куда податься? Попытаться отремонтировать на станции технического обслуживания?

Он так и сделал – поехал туда, хотя особенных иллюзий на этот счет и не питал: дело в том, что станций в Ленинграде было мало, а автомобилистов в семидесятые годы тьма. Несколько раз Вадим совался туда, чтобы сделать очередное техобслуживание, всегда терял по целому дню. Там ребята никуда не спешат… На двух станциях наотрез отказались поставить машину на ремонт, заявив, что сейчас начался весенне-летний сезон. На третьей станции нехотя согласились выправить вмятины, но приехать к ним посоветовали… в октябре! А сейчас только конец мая. Расстроенный Вадим выехал на Лиговский проспект и даже не заметил, как проскочил под красный сигнал, длинный милицейский свисток заставил вздрогнуть: регулировщик свистел ему. Вадим прижался к тротуару, понуро выбрался из машины.

– Вот налицо и результат вашей небрежной езды, – назидательно заметил инспектор. – Сигналы светофора для вас, видно, не существуют?

Вадим стал было рассказывать, как его ударил какой-то нахал на канале Грибоедова и подло удрал, но милиционер – он был в звании старшего сержанта – продолжал качать головой и недоверчиво усмехаться, мол, пой, пташечка, пой… Кончилось тем, что он сделал просечку в талоне предупреждения и, небрежно козырнув, посоветовал привести машину в порядок и впредь ездить осторожнее.

Возможно, если бы Вадим совал гаишникам и мастерам на станциях технического обслуживания свое удостоверение корреспондента АПН, его жизнь автолюбителя и стала бы полегче, но он ни разу не смог себя заставить это сделать. Казалось запрещенным приемом, правда, пару раз не выдержал придирок инспектора и записал в блокнот его звание, фамилию… Может, стоит о повседневных мытарствах автолюбителя написать статью в газету или журнал? А потом прилепить вырезку на переднее стекло и так ездить по городу…

Стоя перед светофором на пересечении Лиговки и Разъезжей, он обратил внимание на девушку. Она стояла на тротуаре и смотрела на витрину магазина. Она разительно напоминала Вику Савицкую…

Вспыхнул зеленый, и Вадим, в последний раз бросив взгляд на девушку, тронул машину. Вика Савицкая… Сколько он не видел ее? После той встречи на Невском, когда они выпили в «поплавке» и поехали к ней в Комарово, они встречались еще несколько раз. Молодая женщина настолько вскружила ему голову, что он спьяну предложил ей выйти за него замуж. Вика обратила это в шутку. С Ириной он тогда был в ссоре, и ему казалось, что это конец. Однажды он прожил на даче у Вики три дня – как раз были какие-то праздники. Спал Вадим в маленькой комнате на втором этаже; когда в доме становилось тихо, к нему приходила Вика…

С тех пор они не виделись месяца три – Вадим был в заграничной командировке, потом заканчивал книжку в Андреевке – после ее выхода он и купил машину, – а когда вернулся в Ленинград и стал разыскивать Вику, оказалось, она вышла замуж и укатила на юг в свадебное путешествие. Обо всем этом непринужденно рассказала жена Ириша, мол, мужа Савицкой – Васю Попкова – он должен знать, потому что видел его не раз у Вики на даче. Высокий, полный блондин с маслеными глазами.

– Выбрала себе экземпляр!.. – вырвалось у Вадима. – Он, кажется, торговец?

– Директор овощного магазина, – рассмеялась жена. – У него трехкомнатная кооперативная квартира, набитая хрусталем, дача, «Волга» и денег куры не клюют…

– И Вика на это польстилась?

– Теперь все умные девушки выходят замуж за богатых женихов…

– Одна ты неумная, – поддел Вадим. – Надо было и тебе выходить замуж за продавца. Или за автослесаря со станции техобслуживания…

– Может быть, я умнее Вики, – улыбалась Ириша. Или она не заметила смятения мужа, или притворилась. – Богатые мужчины, работающие в торговле и делающие там большие деньги, рано или поздно садятся за решетку Это бы еще ничего, но у них конфискуют все имущество, так что, мой милый, позарившиеся на деньги алчные дамочки в результате оказываются в дураках! А ты у меня правильный, честный и теперь не так уж мало зарабатываешь, а будешь еще больше. Все говорят, что у тебя талант. Станешь известным писателем, мне еще все будут завидовать.

– Откуда у тебя все это? – поражался Вадим, глядя на развеселившуюся жену.

– Что, заело? – зло округлила та красивые глаза. – Думаешь, я не догадывалась, что ты к Вике неровно дышишь?

– «Неровно дышишь»… – поморщился он. – Где ты таких словечек набралась?!

И только тут он подумал, что последние годы совершенно не интересовался, как живет его жена, с кем встречается. Почему-то он был уверен в ней, а возможно, эта уверенность от равнодушия. За два месяца, что он прожил с Дерюгиным в Андреевке, он не написал Ирине ни одного письма, а от нее получил лишь одно. И то его привез на машине вместе с сыном Андреем тесть Тихон Емельянович Головин. Всего в сорока километрах от Андреевки расположен дачный поселок художников Дубрава. Тесть оставил сына, а через месяц снова заехал, чтобы забрать в Ленинград.

Ему было неприятно разговаривать с женой: Ирина нарочно его заводила, прикидывалась этакой безразличной и легкомысленной бабенкой, он-то знал, что она тоже вся в своей работе и просто его дразнит. Как бы там ни было, но жена его озадачила, такой он увидел ее впервые. Черт возьми, как люди с возрастом меняются! Разве можно сейчас узнать в этой ухоженной модной даме с полным круглым лицом, уверенными властными движениями ту худенькую робкую девушку с грустными темно-серыми глазами, которую он повстречал на даче у Вики Савицкой?..

У Московского вокзала Вадим свернул на Старо-Кевский, остановился у первой будки телефона-автомата и, достав из кармана кожаной куртки записную книжку, пошел звонить. Книжкой не пришлось воспользоваться: как ни странно, телефон Савицкой он помнил, хотя хорошей памятью на телефоны никогда не мог похвастаться. Вадим уже давно заметил, что его мозг довольно странно устроен: он отметает напрочь все, что не связано с его работой. Любые математические расчеты для него проблема, кроме таблицы умножения, не остались в памяти никакие алгебраические правила, начисто позабыл, как извлекают квадратные и кубические корни, при покупках в магазинах не раз его останавливали кассирши и возвращали сдачу: выбьет чек на три рубля, протянет, к примеру, двадцатипятку и, позабыв про сдачу, отойдет от кассы…

Трубку подняла Вика – это первая удача за сегодняшний день: ему не хотелось бы разговаривать с ее мужем, Васей Попковым, надо было поздравлять с женитьбой и все такое…

Вика сразу узнала его голос, сдержанно поздоровалась. Не скрыв горечи, он поздравил ее с замужеством, злорадно посетовал, что не мог присутствовать на свадьбе, все так неожиданно… Ирина ему ничего не написала в Андреевку, где он в что время работал над рукописью…

Тут Вика перебила, сказала, что его книжка довольно смелая, ей понравилась, правильно сделал, что не включил в нее свои фельетоны – они были бы неуместны… Вадим все ждал, что она предложит встретиться, но Вика об этом ни слова. Тогда он рассказал про свою беду и попросил сообщить, на какой станции технического обслуживания работает их общий знакомый главный инженер Бобриков, так, кажется, его фамилия?..

Вика гортанно рассмеялась в трубку и заметила:

– Бери выше: он теперь начатьник… Кажется, его вотчина находится на Московском проспекте.

Вадим всего-то три-четыре раза встречался с Бобриковым, позабыл даже его имя-отчество, но язык не поворачивался, чтобы попросить Вику позвонить ему. Попросил номер телефона.

– Рабочий или домашний? – насмешливо спросила Вика.

– Да не надо мне его телефона! – взорвался Вадим. – Поеду на Московский, а если сделает вид, что не узнает меня, и скажет, чтобы приезжал через год, я не знаю, что сделаю!..

– Приезжай ко мне, – сжалилась Вика. – Мы вместе поедем к Бобру.

Повесив трубку, Вадим только сейчас сообразил, что он звонил на квартиру родителей Вики. Почему же она там? Ведь Ирина говорила, что у нее с мужем теперь трехкомнатная кооперативная квартира, набитая хрусталем и антиквариатом… Впрочем, ломать над этим голову он не стал, поехал к Вике, адрес ее старой квартиры он хорошо помнил.

* * *

Кабинет Михаила Ильича Бобрикова находился на втором этаже современной типовой станции технического обслуживания, из широкого окна были видны заасфальтированная площадка с рядами дожидающихся очереди на мойку легковых машин, за нею квадратная, с застекленной будкой бензоколонка с красными башенками, в которые были воткнуты блестящие наливные пистолеты с гибкими черными шлангами. Это была одна из новейших в Ленинграде автоматических бензоколонок.

За ней проносились по Московскому проспекту автомашины. Станция расположилась на параллельной улочке, заканчивающейся тупиком.

Мало изменившийся Бобриков в сером элегантном костюме сидел за светлым письменным столом и отрывисто бросал в трубку розового модного телефона:

– Вы думаете, у меня дефицитные детали залеживаются? Карданный вал к «Волге»! Привозите, я за наличные с удовольствием у вас куплю. Нет у меня валов, нет резины. Привет!

Он положил трубку, вскинул на пришедших серо-голубые глаза с красными прожилками – только это новое и заметил в его облике Вадим Казаков, – улыбнулся, как старым добрым знакомым, и произнес совсем другим, дружелюбным голосом:

– Задолбали меня автолюбители! Вынь да положь им карданный вал! Ссылаются на какого-то Роберта Евгеньевича… я такого и не знаю, а может, и встречался, но разве их всех запомнишь? Тут каждый день карусель крутится.

– Миша, нужно помочь Вадиму, – взяла быка за рога Вика. – Какой-то прохиндей стукнул его – бампер и багажник всмятку.

– Ты меня без ножа режешь, Вика! – нахмурился Бобриков и повернулся к Казакову: – Не мог этот прохиндей вмазаться в тебя хотя бы через месяц? Сейчас все рвутся на станцию, идет техосмотр…

– Миша, Вадим – известный журналист и напишет на тебя разгромную статью, – в шутку припугнула Вика.

– А другой тоже известный журналист… – он назвал знакомого Казакову газетчика, – напишет хвалебную: я ему в апреле на «Волгу» такие рессоры поставил, что он теперь ездит по городу, как на царской колеснице! Мне звонят из райисполкомов, милиции, даже… – Он потыкал пальцем в потолок, что, по-видимому, должно означать приют небожителей. – Они звонят и просят помочь тому-то, такому-то, этакому… Tы же знаешь, я взяток не беру, потому и могу со всеми разговаривать, как мне хочется!..


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю