Текст книги "Избранное"

Автор книги: Вилли Бредель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 25 страниц)

– Старая песня! – Вальдесберг пренебрежительно отмахнулся.

– Я был бы вам признателен, если бы вы выразились точнее, коллега. Что вы понимаете под коммунизмом?

– Бросьте агитировать! Отвечайте на предъявленные вам обвинения. – Вальдесберг разыграл возмущение, и, как всегда, когда он выходил из себя, очки у него сползли на кончик носа. Энергичным движением он поправил их.

Мертенс спокойно улыбнулся.

– Знаю, что для вас, коллега, все, с чем вы не согласны, – это коммунизм. С такими принципами люди вашего толка устраиваются в жизни очень удобно.

– Какая наглость! – Вальдесберг завертелся во все стороны, как бы ища защиты и поддержки у присутствующих.

Кое-кто откашлялся, словно собираясь заговорить. А фрейлейн Муцель просветленными глазами посмотрела на Мертенса. Правда, она не совсем понимала, что он хотел сказать, но была от него в восторге.

– Марать собственное гнездо! Безобразие! – крикнул Вальдесберг.

– Замарали нашу Германию, пожалуй, другие. А вы?.. Вы допустили, чтобы ее замарали. Известный прием: виноват не убийца, – убитый.

– К делу, коллеги, к делу! – призывал директор.

Мертенс вглядывался в лица сослуживцев и видел не одну только ненависть: на многих лицах светилось дружелюбие и одобрение. И он спокойно продолжал:

– Поверьте, мне не легко говорить о чудовищных злодеяниях, совершенных в стенах нашей школы в гитлеровские времена.

– А мы этого и не желаем знать! – буркнул «национал-реакционер» Хольц.

– Вы не хотите знать, коллеги, что в апреле сорок пятого, то есть незадолго до поражения, здесь было повешено двадцать детей?

– О, боже! – вырвалось у фрейлейн Муцель.

– Каких детей? – невозмутимо спросил Хольц. – Немецких?

– Нет, коллега, – русских и польских. В возрасте от пяти до двенадцати лет.

– Где вы раскопали эти страшные сказки? – Хольц ехидно ухмыльнулся.

– В судебных протоколах Нойенгаммского процесса от двадцать четвертого апреля тысяча девятьсот сорок шестого года, к вашему сведению. Вот они. Я зачитаю отдельные выдержки. – Мертенс раскрыл папку и взял несколько листков.

– Нам неинтересно слушать вашу декламацию! – Вальдесберг энергично махнул рукой– Оставьте свои откровения при себе, молодой человек!

– Уважаемые коллеги! – вмешался в перепалку учитель Дрессель, несколько «пронафталиненный» мужчина уже в летах. – Так нельзя. Я терпеливо слушал весь этот разговор и считаю, коллега Вальдесберг, что благородным ваше поведение никак не назовешь.

– Да что вы говорите!

– Вы, может, и меня зачислите в большевики? Пожалуйста, если это вам доставит удовольствие. Но я требую дать коллеге Мертенсу возможность высказаться до конца. И если у него есть подлинные материалы судебного процесса, пусть он их зачитает. Что это вообще за метод спора, коллеги?

– Да-да, пусть коллега Мертенс зачитает эти материалы, – потребовала и фрейлейн Муцель.

Курт Мертенс показал папку с документами.

– Протокол судебного процесса по делу коменданта Нойенгаммского концентрационного лагеря.

– Подлинник? – спросил Хольц.

– Да! За подписью судей.

– Откуда он у вас?

– Это сейчас не имеет значения, – сухо ответил Мертенс. – Лучше послушайте. Я зачитаю ту часть, которая относится к детскому концлагерю, находившемуся в нашей школе:

«Допрос свидетеля оберштурмбаннфюрера доктора Тржебинского.

Председатель суда. Перехожу теперь к опытам профессора Хейсмейера.

Свидетель. Он был всего лишь доктором, а не профессором. Он производил эти опыты, чтобы получить звание приват-доцента, и целью их было не излечение больных. Это были чисто научные эксперименты. Он вводил детям в вену или под кожу туберкулы…»

– О, господи, это же невероятно! – в ужасе воскликнула фрейлейн Муцель.

Курт Мертенс продолжал:

– «Председатель суда. Перехожу к детям. Когда впервые возник разговор о судьбе детей в случае вражеской оккупации?

Свидетель. Это было, кажется, в конце апреля. В тот день, примерно между десятью и одиннадцатью часами, ко мне в отделение пришел Туман; вид у него был мрачный, «Крепись, – сказал он. – Должен сообщить не очень приятную для тебя вещь. Паули (комендант Нойенгаммского концлагеря) велел тебе передать: из Берлина получен приказ, относящийся к воспитателям и детям. Тебе надлежит ликвидировать детей посредством газа и ядов».

– Идиотская злодейская басня! – Тощий Хольц захихикал блеющим смехом.

– Прошу отметить, что господин Хольц назвал судебный протокол злодейской басней, – сказал Мертенс.

Наступила глубокая тишина. Замолчал и разъяренный Хольц.

Мертенс продолжал читать:

– «Детей в школе на Булленхузердамм повели в бомбоубежище. Они несли свои вещи, съестное и самодельные игрушки. В бомбоубежище расселись по скамьям и болтали друг с другом, ничего худого не подозревая. Дети были в возрасте от пяти до двенадцати лет, мальчиков и девочек поровну. Почти все говорили на ломаном немецком языке с польским акцентом. Через некоторое время вошел шарфюрер Фрам и велел детям раздеться. Дети забеспокоились, но им сказали, что сейчас будут делать прививки от тифа».

Мертенс поднял глаза. Все смотрели в сторону, избегая его взгляда. Хольц спичкой чистил ногти. Фрейлейн Муцель прикрыла глаза рукой. Мертенс продолжал:

– Свидетель доктор Тржебинский, то есть бывший оберштурмбаннфюрер, показал далее:

«Я вошел в подвал, где совершалось повешение, и увидел висевшую на вбитом в стену крюке девочку. Рядом за перегородкой лежали три детских трупа. Я не встретил Фрама и пошел дальше по зданию. В петлях, привязанных к отопительной трубе, висели четверо мужчин. Я позвал Фрама, и он открыл следующее помещение. Там лежали остальные дети, и у каждого на шее был след от веревки. Я осмотрел всех для установления факта смерти. Затем вернулся назад, где были повешены мужчины, и тоже их осмотрел…»

– Я протестую! – Хольц встал. – Меня воротит от этого копания в старых судебных делах. Если чтение будет продолжено, я уйду отсюда.

– Ну и уходите поскорей! – бросил ему учитель Шторман. – На мой взгляд, вы только мешаете. Вероятно, вам есть что скрывать.

– Что вы хотите сказать этим? Вы, вы!! Я никому не позволю подозревать меня в чем-нибудь!

– Многоуважа-аемый коллега Хольц! – Учителя Манке все в школе называли «папаша Манке» потому, что он был стар, потому, что очень растягивал слова, да к тому еще носил бороду, что было весьма необычно. – Бо-ог свидетель, вы и в са-амом деле ведете себя стра-анно. Горячитесь, и никто-о не понима-ает, что-о, в сущности, ва-ас волнует. А вы са-ами-то, по кра-айней мере, по-нима-аете?

Директор Штининг постучал линейкой по столу, как делал это, когда в классе поднимался шум. Долго и энергично стучал он, пока не воцарилась тишина.

На лбу костлявого Хольца вздулись вены, в глазах горела глухая ненависть.

– Господин директор, вы ответственны за то, что нас заставляют здесь выслушивать. Надеюсь, вам это ясно. Я, я возмущен…

– Наконец-то! – послышался голос.

– Это мерзко, гнусно… преподносить нам такие вещи… Если действительно процесс имел место, значит, виновные понесли наказание, дело закончено… Просто скандал, что судебные протоколы используют для большевистской пропаганды… Я спрашиваю вас, почему вы терпите нечто подобное в отношении нашей школы?

Вальдесберг поддержал его:

– Социал-демократы утверждают при каждом удобном и неудобном случае, что с коммунистами у них нет ничего общего!

– Ну неужели нельзя обойтись без этого набившего оскомину жупела, – захныкал Дрессель.

– С помощью этого жупела легче всего предать забвению преступления против человечности, – резко бросил Мертенс. – Старый, как мир, трюк; но он имеет успех только у отпетых трусов.

– Коллеги! Коллеги! Так дальше нельзя… С одной стороны, надо признать, что коллеги Вальдесберг и Хольц мешают ходу обсуждения, но, с другой стороны, и коллеге Мертенсу не хватает необходимой выдержки. Речь идет о нашей школе, о спокойствии и порядке в ней, а не о бывших судебных процессах. Я вижу, что мы не придем ни к какому решению, и поэтому закрываю совещание. Дело будет передано в высшие инстанции.

Мертенс, вспыхнув, повернулся к директору:

– Стало быть, вы опять отступаете перед реакционерами и мракобесами?.. Но вам не удастся заглушить голос правды только потому, что господам, как вот эти… – он кивнул в сторону Вальдесберга и Хольца, – того хотелось бы. Я обращусь к общественности, господин директор!

– Это ваше дело, но сейчас прошу вас замолчать, – ответил Штининг. – Совещание закрыто!

6

На следующий день школьного учителя Курта Мертенса арестовали по подозрению в краже судебных протоколов. Целых два года просидел он в следственной тюрьме. Как ни настаивал Мертенс на судебном разбирательстве, оно так и не состоялось. За недостатком улик его освободили. Но к этому времени пресловутое «экономическое чудо» так вскружило всем головы, что о делах, происходивших в школьном здании на Булленхузердамм, вскоре вовсе позабыли.