Текст книги "Оазис человечности 7280/1. Воспоминания немецкого военнопленного"

Автор книги: Вилли Биркемайер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 25 страниц)

Ночь коротка, но перед поездом я еще успеваю заскочить в отдел, собрать последние бумаги. Обычный рабочий день на заводе, перед концом смены, как обычно, заглянул к Максу, а правильнее сказать – к Людмиле и Максу. Там известие от Нины, что устроить нам свидание у себя дома она пока не смогла. Может быть, это и к лучшему – очень уж опасно.

Вернулись в лагерь, иду в больницу, к Маше… Чувствую себя неуютно, боюсь, что не хватит мне решимости порвать с ней. А Маша встала мне навстречу, обняла меня и заплакала. Плачет и плачет… Не могу ее успокоить, наверное, что-то серьезное случилось. «Сядь ты наконец, – всхлипывает Маша. – Показывай ногу!»

Дверь на этот раз не заперта. И Маша, продолжая всхлипывать, стала рассказывать, что произошло. Несколько дней назад встретилась ей на лестнице соседка и спрашивает: а что это делал военнопленный так долго у вас дома? Если вам надо что починить, обратились бы в домоуправление. Как же это можно – быть в квартире одной с врагом! «А я, глупая баба, ответила ей, что никого не боюсь, а если нужно что-то исправить, зову, кого захочу! И не стала с ней больше здороваться…» После этого к Маше домой явился управдом и стал расспрашивать, что же ей надо ремонтировать. И ему пришлось объяснять про книжные полки и поить его водкой. А что устраивать полки и книги надо было так долго, поверить, конечно, трудно, разве что после третьего стакана…

А сегодня утром на проходной в лагерь Машу остановил охранник и сказал, что если ей опять понадобится пленный, то, пожалуйста, выпишите на него пропуск в управлении лагеря. Так что Маша чуть не в панике. Ругает себя: «Должна была знать, что за домом присматривают, а уж если пленного туда привела… Живо показывай ногу, ведь сюда войти могут!» Она осматривает и щупает мою левую голень, на ногу капают слезы.

Понемногу она успокаивается. Про шрамы мои говорит, что вообще-то мне бы надо дня два не вставать: воспаления еще нет, но обе ноги опухли, значит, там не все в порядке. «Я бы тебя сейчас оставила здесь, да боюсь – обратят внимание. Приходи-ка ты завтра утром на прием, чтобы все официально». Я обрадовался, что она взялась за ум, не бросается ко мне, очертя голову. Наложила мне на ногу повязку, напомнила, чтобы снял ее перед тем как идти сюда завтра. А потом все же нагнулась и поцеловала меня. «До завтра, Вилли!» Это первый раз, что она меня так назвала. А мне ее жаль, и я в который уж раз чувствую всю свою беспомощность – ведь я никто, я пленный! Сколько же это еще продлится?..

Рассказал Максу, что мне придется лечь на несколько дней в больницу. Вместе пошли в отдел к Вальтеру. Он доволен, что все бумажные дела с «моими» цехами уже улажены, но вот что меня опять кладут в больницу, от этого он, естественно, не в восторге. Ну ничего, заполнять отчеты я же смогу и лежа, да и вообще за два-три дня ничего не случится. «Вот и хорошо, – соглашается Вальтер. – Лишь бы сдать все к концу месяца». Значит, решено: завтра иду ложиться в лазарет.

Обычно Маша начинает прием между семью и восемью утра. Я пришел в начале восьмого, никого пока нет. Постучал в дверь, она заперта, и никто не отвечает. Подошел Гюнтер, санитар. Он страшно удивлен, говорит, что такого почти никогда не бывало, чтобы Мария Петровна опаздывала. Почти час прошел, прежде чем она пришла. Позвала меня в кабинет, и я увидел, что у нее заплаканные глаза, наверное, всю ночь проплакала. «Вилли, – сказала она так тихо, словно знала, что нас могут услышать, – я боюсь. Ужасно боюсь! Сделаю тебе перевязку, и ты уходи. Приходи завтра».

А что говорил Макс? Доносчики всюду! Что же с Машей сегодня случилось? Ее допрашивали в НКВД, как у них полагается, ночью? И расскажет ли она мне об этом? Эх, натворили мы дел, но все равно, я ее никогда не забуду. Ведь как я был счастлив такой близостью с ней! Только бы не случилось с ней ничего плохого… В Германии тоже были военнопленные, и я слышал, что женщины бывали с ними близки, их за это стригли наголо и предавали позору. Я тогда все это не очень понимал, мне было 13 или 14 лет. Спросить опять Макса об этом?

Вот с такими мыслями я и вернулся в отдел труда к Вальтеру. «Значит, не ложишься?» – спрашивает Вальтер с явным облегчением. «Нет. Докторша сказала – может быть, и так обойдется». – «Вот и хорошо, сейчас мы с тобой вместе засядем за списки!» Оказывается, Вальтеру дали срочное задание: составить поименные списки пленных по бригадам, на двух языках – немецком и русском. Неужели это первая ласточка? Для предстоящего освобождения?

И дело у нас пошло! Вальтер пишет фамилии по-немецки, я вслед за ним – русскими буквами. И годы рождения каждого. Это чтобы не перепутать? В обед прервались совсем не надолго и погнали списки дальше. До вечера записали не меньше половины лагеря.

«Всё, хватит! – решил Вальтер. – Ночью сидеть не будем, управимся завтра». Значит, завтра я опять на завод не попаду. Если будут вести от Нины, то только через Макса. И мы отправляемся на ужин, оживленно обсуждая новость. А там уже идут вовсю те же разговоры. Слух или все это на самом деле? Вот кто-то уже видел на запасных путях вагоны и насчитал чуть не сорок штук. Их для нас готовят? Чтобы все поместились, получится по 50 человек в вагон… Кто-то другой уже знает, что их будут оборудовать нарами…

Мы с Вальтером могли бы кое-что к этому добавить, но помалкиваем. Дай-то Бог, чтобы эти слухи оправдались!

Когда мы с Вальтером утром засели за списки, пришел политрук. И сказал, что списки должны быть полностью готовы сегодня к вечеру. Уговорить его подождать с чистовым документом до завтра Вальтеру не удалось. Ну ясно, значит, это списки на освобождение. Мы, конечно, поторопимся изо всех сил. К перерыву на обед довели список до «постоянного состава» – это пленные, постоянно работающие в лагере. Вальтер сходил еще в управление лагеря за списком «вспомогательной охраны», лагерной полиции. Вместе с нами это еще больше ста человек.

После первой смены вернулись с завода наши сотрудники, их тут же посадили проверять список – а вдруг кого-нибудь пропустили. Все готово окончательно только к десяти часам вечера. Но еще до этого к нам зашел политрук Григорий Анатольевич и сказал «да» – это списки для освобождения из плена. А на мой вопрос – когда мы поедем домой? – ответ прозвучал такой же, как был уже тысячу раз: скоро!

У ВСЕХ ОДНО НА УМЕ: ДОМОЙ!

Сегодня суббота 23 июля. Завтра наш спектакль – оперетта «Эрика», наше собственное творчество; текст Эриха Лео-польта, музыка Вольфганга Денерта. Будут три представления – два в воскресенье и одно в понедельник вечером. Сегодня вечером последняя короткая репетиция.

Товарищи меня бранят – я опять опоздал. И тут я им сказал, чем мы с Вальтером сегодня занимались, какие списки составляли. В ответ – общий восторг и энтузиазм. Дальше уже не столько репетировали, сколько обсуждали новость; разошлись за полночь. В день представления нам на работу не идти, можно поспать подольше. На наши спектакли теперь раздают билеты, иначе получается толкотня – желающих больше, чем мест в зале.

Спектакль прошел на славу. Не зря мы старались – учили роли, столько раз репетировали. А уж аплодисментов было, особенно в адрес авторов пьесы и музыки! Нас опять угощали ужином на кухне; пришел политрук и с ним еще несколько офицеров, не побрезговали и нашим супом. Хвалили нас за то, что помогаем поддерживать хорошее настроение в лагере. Один из офицеров и говорит: «Раз вы скоро уедете в Германию, можно теперь с вами и водки выпить!» Гейнц, заведующий кухней, принес бокалы, у офицеров нашлись бутылки. Закусывали на русский манер – хлебом с нарезанными яблоками.

Заснул я после всего этого как убитый. Макс разбудил меня в половине пятого, поехали на завод. Я пошел провожать Макса в цех в надежде встретить Людмилу – нет ли у нее вестей от Нины. Оказалось – есть: Нина договорилась с подругой, которая служит в охране, и та согласна выпустить нас с завода через свои ворота, в ночной смене, конечно, если там не будет никого постороннего. Хорошо, но как мне попасть в ночную смену? Никаких видимых причин для этого нет, надо что-то придумывать…

А пока я отправился по цехам – готовить обычные документы за этот месяц, июль. В силикатном застал начальника цеха, Петра Ивановича. Он позвал меня к себе в кабинет и стал расспрашивать, когда мы уезжаем; он знает, что «скоро», но когда именно? «Я ведь должен к этому подготовиться, – жалуется начальник цеха. – Пока пришлют новых рабочих, да пока они научатся, не одна неделя пройдет. Значит, надо запас наработать, а для этого нужны еще люди! Может, ты, Витька, знаешь, в каких бригадах ваших пленных в избытке? Я им хорошо заплачу, ты бы поискал!» И конечно, тут же громко кличет секретаршу: велит принести водку и закуску. На этот раз, кроме обычных огурцов, помидоров и Sala, на столе зелень – похожа на петрушку, но вкус другой. Петр жует ее вместе с салом и мне советует: травка эта, мол, очень полезна. А стаканы опять наполнены почти до краев… Расспрашивает меня, уедем мы все вместе или нас будут отправлять группами. А откуда мне знать? Я, конечно, постараюсь помочь ему с людьми, но уж никак не сегодня. Мне бы до поезда благополучно добраться да прислониться бедной головой к стенке. Что за чертово зелье эта водка! И хоть бы вкус был хороший, а то ведь… А ведь вечером мне надо быть в порядке, у нас спектакль.

В лагере я пошел к Гейнцу на кухню, попросился в тамошний душ, вымылся, облился холодной водой и пошел поспать хоть часок. Макс сердится, что я опять пил с Петром, не думая о вечере, опять обещаю ему, что больше не буду. Потом, когда уже одевались и гримировались, я был более или менее в порядке. И все сошло хорошо, хотя у артистов был перед этим обычный рабочий день на заводе. Опять были аплодисменты и похвалы, даже больше, чем накануне. А завтра нам на работу не идти, потому что после обеда мы даем представление для вернувшихся утром с ночной смены.

Я посоветуюсь с Вальтером – он, может быть, лучше придумает, как помочь Петру Ивановичу. И верно: тут же выяснилось, что нашим путевым рабочим последнее время почти нечего делать. Новые рельсы давно не привозят, и вся бригада, почти сто человек, в основном только чистит подъездные пути, в три смены. Значит, надо обсудить с начальством – как их распределить, чтобы добавить рабочих силикатному цеху.

Когда на следующий день я докладываю об этом Петру Ивановичу, он в восторге: «Вы немцы всегда найдете решение! Ладно, Витька, пусть все выходят завтра в первую смену. И начнем с ними оборудовать площадку под склад». И на столе, естественно, опять появляется водка. Я его уговариваю, что мне нельзя, что у нас театр и мне надо быть в форме. Спектакля сегодня на самом деле уже не будет, но я ведь обещал Максу не пить… А Петр не сдается: ну, хоть символически, одну каплю за успех – смотри, мол, меньше сантиметра в стакане! Я сдаюсь, и он честно выполняет обещание: налил точно на сантиметр.

И я пошел в литейный цех поговорить с нашим бригадиром – не найдутся ли и у них люди для работы в силикатном. Бригадир пожал плечами: «Каждый рад бы отсюда выбраться, один запах здесь чего стоит. Да только я не думаю, что Владимир Васильевич, начальник цеха, согласится. И портить отношения я с ним не хочу. Так что, Вилли, на нас лучше не рассчитывай». Что ж, он прав. Петру Ивановичу и так достанутся почти сто человек.

По дороге в механический цех – медпункт. Зайти, просто поздороваться, если там Александра? Так меня и тянет туда… Опять повезло, видно, я в воскресенье родился! Аля там, она одна, читает книжку и ждет пациентов. Обрадовалась, увидев меня, вспомнила про ногу и велела показать голень: «Если кто войдет – ты пришел на перевязку». Оказалось, повязку действительно пора сменить. Аля знает про наш план пробраться к Нине домой и побыть там. «Как же тебе удастся туда попасть?» – спрашивает она. «Еще не знаю», – вру я. Научился, наконец, что не про все можно говорить. Конечно, я доверяю Але, она ведь много брала на себя, пуская нас с Ниной сюда, она ведь тоже рисковала. И все-таки лучше промолчать… Мы давно не виделись, и я рассказываю Александре про лагерные новости: скоро нас освободят.

«Бедная Нина, – вздыхает Аля, – а как же она без тебя? Натворили вы дел, теперь ничего не изменишь. Может, хоть чаю выпьешь?» Я отказываюсь, чтобы не беспокоить Алю лишний раз. Оказывается – очень кстати: только я натянул брюки после перевязки, как дверь открылась, привели рабочего с травмой. Я поблагодарил, попрощался и пошел. После перевязки – приятное ощущение прохлады там, где шрамы на голени.

Но все это начинает уже беспокоить меня. Они когда-нибудь заживут окончательно, эти мои раны?

Теперь надо к начальнику прокатного цеха Игорю Григорьевичу. Его не застал, на месте только секретарь Таня. Все бумаги за июль у нее уже готовы, надо только, чтобы начальник подписал. «Заходи, пожалуйста, завтра», – сказала Таня, угостила меня чаем с пирожком, и я, наконец, отправился в механический цех к Максу. Мне сдается, что с тех пор, как он отковал такую ограду для офицерского дачного дома у моря, он только «личными» заказами и занимается. Вот и сегодня – у него в работе здоровенные двустворчатые ворота, помогают ему двое подручных. Это прямо захватывает – наблюдать, как ловко кует Макс и как из раскаленного куска железа получается лепесток цветка или другая красивая штука.

Макс на минутку перестал стучать молотком и сказал, чтоб я пошел в кладовую и принес ему такие-то и такие кузнечные клещи. Я сначала не понял зачем – ведь рядом на стене висят самые разные клещи, – но тут же меня осенило. Скорее в кладовую! А там, в самом уголке, сидят за маленьким столиком Людмила с Ниной и пьют чай. Нина чуть не опрокинула этот столик, бросившись мне на шею…

«Я уже все рассказала Людмиле. На следующей неделе моя подруга из заводской охраны дежурит в ночной смене. И я буду каждый вечер ждать тебя у нее на посту. Вот если бы ты смог прийти прямо в понедельник!» Я сказал, что постараюсь. А тут уже кто-то стучит в окошко кладовой. Я взял какой-то тяжеленный молот и вернулся к Максу. Обнимая Нину на прощанье, чуть не уронил этот молот.

Макс смеется: «Клещи двадцатый номер нужны мне, а никакой не молот!» Оба его подручных, подумали, наверное, что я дурак. Ничего не поделаешь, они же не знают, что Макс посылал меня в кладовую совсем не за клещами и не за молотом.

Мне надо сегодня показаться еще в мартеновском цеху. Дел у меня там сегодня нет, но это официальная обязанность. Если всерьез по делу, то хватило бы и двух раз в месяц. Ладно, найду там, чем заняться, чтобы убить время. Прямо у входа в цех встретил бригадира Карла Гейнца, с ним – несколько русских, они что-то обсуждают.

«Давай сюда, ты как раз вовремя! Не могу понять по-русски, что от меня хотят». Я стал переводить. Вопрос у них в том, чтобы так перераспределить рабочих по сменам, чтобы люди не болтались без дела и не приходилось посылать их с метлой подметать в цеху. И наоборот, чтобы было кому поручить работу, когда ее много. Сейчас уже конец смены, но мы отправились все вместе в контору цеха переделывать списки. Вообще-то, этим надо было заняться уже давно, ведь Карл Гейнц не имеет права переставлять пленных из смены в смену по своему усмотрению. И с обедом для всех надо уладить, это тоже разные бумажки, которые я должен подготовить.

К вечеру мы закончили перепланирование на следующие две недели. Русские довольны, это им поможет лучше выполнять план производства. Все дело надо теперь, разумеется, обмыть. «Ваня, сбегай за хлебом и колбасой!» Ну а водка здесь всегда под рукой, в шкафу. Вот холодильника, к сожалению, нет. Мы с Карлом Гейнцем делаем еще записи для себя, чтобы все устроить с нашими рабочими так, как договорились. И когда мы прощаемся с русскими бригадирами, уже довольно поздно. Много мы не выпили, однако, направляясь на станцию к поезду, ощущаем приподнятое настроение.

Неподалеку от станции нас остановил русский солдат. Показывать, уезжая с завода, пропуск мне еще ни разу не приходилось; это первый раз. Объяснил солдату, кто мы и почему едем в лагерь только теперь. А он нас сгреб и повел на площадку – грузить напиленные дрова в кузов машины. Когда погрузили, солдат спросил, из какого мы лагеря, и велел залезать в кузов, на дрова. На ухабах по дороге нас хорошо потрясло, зад весь в синяках, наверное.

Подъехали к казарме, разгрузили дрова, и солдат отвез нас на той же грузовой машине в лагерь. Если бы ехали поездом, давно были бы дома… Зато, сдавая нас лагерной охране, солдат подарил нам по стограммовой пачке Machorka, это ценная вещь, табак всегда можно на что-нибудь обменять. Нас-то на проходной пропустили сразу, а вот солдата этого охранники задержали; он ведь, наверное, не имел права нас ни за что ни про что прихватывать для своих дел…

А «дома» меня уже ждут. Сказали – комендант Зоукоп тебя вызывает. Вроде бы я ничего такого не натворил, но мало ли что может быть! И Макс пошел на всякий случай вместе со мной. «Послушай, – начинает комендант без всяких предисловий, – ты знаешь, сколько человек у нас постоянно на швейной фабрике, где рукавицы шьют? Мне сдается – четыре или пять». – «Нет, их там двое, – отвечаю сразу и хлопаю себя по лбу. – Послушайте, о них ведь совсем забыли, их не внесли в списки!»

Оказывается, это начальник лагеря спросил о них Зоуко-па, а тот не знал, что и сказать. И теперь велит мне ехать завтра с шофером Дмитрием на ту фабрику и привезти обоих пленных сюда. Хорошо еще, что вспомнили… И дальше разговор идет все о том же, о главном: мы поедем домой, на днях уже подадут вагоны! Ну, насколько я понимаю, нам самим еще придется их оборудовать.

Так оно и есть. «Я хотел бы, – обращается Зоукоп к моему другу Максу, – чтобы ты собрал бригаду для обустройства вагонов. Начинать сразу, как они придут; старик сказал – это уже на днях. Побеспокойся, чтобы изготовить в кузнице все, что для этого нужно. А ты, Вилли, вези завтра наших блудных сынов, с начальником все договорено!» И с этими словами комендант нас отпустил. Часы у него показывают уже восемь вечера.

«Мы поедем домой! Домой едем! – ликую я по дороге. – Макс, дорогой, ведь осталось совсем немного, неделя-другая! И тогда – домой, домой!» Уже не могу сдерживать радость.

КРЫМСКОЕ «ШАМПАНСКОЕ»

Наутро пришел на вахту, Дмитрий приветствовал меня как старого друга. А едва сели в машину, стал расспрашивать, как меня арестовывали. И я рассказал ему, как было дело и как я потом отбывал наказание – работал на кухне и не имел права выходить из лагеря. Ехать нам три часа, так что наговоримся. Дмитрий подробно рассказывает про Наташу, что они с ней скоро поженятся, и может так случиться, что еще до этого родится ребенок.

Остановились у деревенского продуктового магазина. Дмитрий зашел туда и вернулся с флягой молока, хлебом и колбасой. «Budem zawtrkat!» – и достает газету. Нарезал хлеб, колбасу, налил два полных стакана молока. Ничего себе! Мы вдвоем в деревне, у нас крестьянский завтрак, о котором военнопленный может только мечтать. Многим ли доступно такое в плену?

«Витька, почему ты не остаешься у нас? – тут же спрашивает Дмитрий. – Ты говоришь по-русски, ты специалист, наши люди к тебе привыкли. Владимир Степанович устроил бы тебя на хорошее место, я знаю, как ты ему нравишься». «Специалист» чего? – задумываюсь я. Ну что это на Дмитрия нашло? Поручили ему, что ли, узнать, что я отвечу? Да нет, вряд ли. И что мне ему отвечать, чтобы не обидеть? Ведь вот не только в квартире у его невесты Наташи нет даже водопровода, нет ванной комнаты, будка-уборная во дворе. И у других здесь то же самое. Сколько я видел по дороге и в селах колодцев – прямо на улице, и люди таскают воду домой ведрами…

Я ничего не имею против русских. Скорее наоборот, ведь я узнал здесь замечательных людей. Встречались, конечно, и мерзавцы, так ведь такие есть везде, и среди немцев; вспомнить хотя бы эту сволочь, коменданта лагеря в Киеве, или немецких охранников в Дембице… Дмитрию я об этом говорить, конечно, не буду. Скажу просто, что меня ждут не дождутся родители и брат.

Молоко мы выпили, остатки хлеба и колбасы Дмитрий завернул в газету и положил в багажник, а я отнес флягу и стаканы обратно в магазин. Пожилая продавщица вручила мне еще сверток с яблоками и помидорами. Уж не знаю, это Дмитрий ей рассказал о «своем» пленном или она прочла буквы «Военнопленный» у меня на спине. Я вежливо поблагодарил и вернулся в машину. Женщины в магазине глядят нам вслед.

Еще час езды – и мы на фабрике. Директор Анатолий Сергеевич ждет нас у себя в кабинете. И мы с Дмитрием пошли вместе с директором в мастерскую, где ремонтировали швейные машины наши пленные, Ганс и Вилли. Выглядят они оба прекрасно, на них спецовки без всяких букв на спине, на столах в мастерской образцовый порядок.

«Ты, собственно, чего приехал?» – спросил меня Ганс. «Чего? – смеюсь я. – Домой едем, а вас обоих чуть не забыли. Комендант прислал за вами, вот чего!»

Дар речи возвращается к Гансу не сразу. «Да ну, сколько раз нам уже обещали, «skoro domoj» А если обманут и нам опять трубить у печи или в шахте? Уж лучше мы останемся здесь!» Анатолий Сергеевич все это слышит, я ему перевел. И он отвечает, что говорил сегодня утром по телефону с Владимиром Степановичем, и наш начальник лагеря разрешил ему оставить Ганса и Вилли здесь до самого отъезда. «Пусть работают, нам от них большая польза!» – разъясняет Анатолий Сергеевич изменение диспозиции. «Вот видишь!»– радуются Ганс и Вилли.

Обошли фабрику, она работает полным ходом. Ничего похожего на то, что здесь было, когда мы приехали за рукавицами в первый раз. «Все швейные машины исправны, – поясняет директор. – Без этих ваших специалистов ничего подобно и быть не могло. А теперь – план выполняем на триста процентов. А что это значит для наших рабочих? Хороший заработок, ордера на покупку вещей и многое другое. Ну и в газетах о нас нередко пишут – передовое предприятие! Надо все это сегодня отметить, вот что… А начальник лагеря знает, что вы у меня сегодня останетесь», – заканчивает Анатолий Сергеевич.

Опять водка?! Постепенно я начинаю ненавидеть это чертово зелье. Ганс и Вилли тем временем рассказывают, как они тут начинали, как Анатолий им во всем помогал и как радовались работницы, когда им вовремя ремонтировали швейные машины. Прежде чем возвращаться в контору, Ганс и Вилли хотят показать мне и свое жилье.

Поблизости от фабрики – небольшой деревянный дом. По пути туда Ганс рассказывает, что в домике они застали полный порядок. Большая кухня с печью и лежанкой, спальня с иконой в углу и вазой с цветами; даже ковер с восточным орнаментом на стене. Кто там жил до них, они и до сего дня не знают. Уже через неделю им прислали уборщицу, она моет окна, прибирает в комнатах. Питались они в столовой при фабрике вместе со всеми – работницами и рабочими, мужчин, правда, здесь почти нет. «Так хорошо, как здесь, не было и на фронтовых харчах! – уверяет Ганс. – Мы здесь на фабрике – такие же рабочие, как и все. А уж сколько раз нас приглашали в гости! И Анатолий всегда предупреждал хозяев, что они за нас в ответе, что должны довести нас до дома целыми и невредимыми». Что ж, значит, и здесь – оазис человечности.

«Хочешь бутылочку пива, Вилли?» – спрашивает Ганс. Конечно, не откажусь; хорошо, что не водка! Распили мы бутылку пива и вернулись в контору. А там нас ждет богато накрытый стол. Анатолий пригласил заведующего производством Игоря Ивановича и четырех начальниц цехов. Видно, сегодня будут настоящий праздник: директор откупоривает две бутылки крымского «Шампанского», и слава Богу, на столе не видно водки. Вино я в плену уже пил – с Максом на берегу моря, а теперь шампанское! Что ж, надо все в жизни испытать… Все уселись, и Анатолий Сергеевич поднимает бокал: «За наших немецких друзей!» С ума сойти! Девять или десять русских пьют за наше здоровье, называют нас, пленных немцев, вчерашних врагов – друзьями!

Может, мне это снится? Да нет, все на самом деле. Как я этим людям благодарен! Ведь если расскажу в лагере, могут и не поверить, но все равно это замечательно. После третьего бокала шампанского Анатолий Сергеевич просит меня сказать тост. К горлу подступает комок, говорю с трудом: «Мы сражались друг с другом и причинили много горя. Да поможет нам Бог, чтобы этот ужас никогда не повторился, чтобы вражда сменилась дружбой!» Голос дрожит, и я не скрываю слез.

«Ешьте и пейте!» – ободряет нас Анатолий Сергеевич, и мы отдаем должное угощению. На столе жареная рыба, жареное мясо, даже ВНпу – блинчики с разной начинкой. Огурцы, помидоры, перцы и замечательный свежий хлеб. Женщины немного стесняются, но шампанское делает их смелее, и они просят рассказать о жизни в нашем лагере. Я рассказываю и про нашу театральную бригаду, про письма из дому, показываю фотографии. На меня глядят с недоверием: военнопленные получают почту из Германии? Я вспомнил и рассказал, как получил однажды сразу семь открыток и два письма – их переслали их другого лагеря, откуда нас перевели сюда, в Мариуполь. Как здорово, что я уже так говорю по-русски, что мы объясняемся без труда! Мои собеседницы снова сомневаются: «Не мог ты так научиться только в плену!» Что ж, наверное, если бы не Лидия в Киеве, не Нина и Маша здесь, был бы мой лексикон куда проще…

А веселье продолжается. Дмитрий принес гармонь и стал наигрывать русские песни, а все подпевали. А я вспомнил: первый раз я услышал гармонь, когда мы с моим другом Ганди и унтер-офицером Мареком ходили в разведку, перебрались по льду на другой берег Одера и видели пьяных советских солдат, пляшущих на крестьянском подворье… И отчетливо помню, почти ощущаю, испытанный тогда страх. Русские поют под гармонику Дмитрия, а Ганс и Вилли подбивают меня спеть что-нибудь немецкое. Меня не надо упрашивать, охотно спою что-нибудь из нашей оперетты, шампанское только прибавило мне смелости.

Но вот Анатолий Сергеевич показывает, что пора заканчивать. Ночевать меня отправляют к Вилли и Гансу, Дмитрия он берет с собой. В домике нас ждет сюрприз: добрый дух оставил там для меня соломенный матрац, подушку и одеяла. Перед сном мы еще посидели на кухне, поговорили. У Ганса и Вилли, оказывается, есть здесь и подруги, так получилось, что они сестры, зовут их Надя и Карина. А я рассказал им про Нину, про то, как трудно скрывать это, встречаться украдкой. «Здесь то же самое, – замечает Ганс. – Может быть, еще трудней». И около полуночи мы отправляемся спать.

Будит их по утрам ночной сторож с фабрики – стучит в дверь. Если сразу не проснутся, не отзовутся – постучит еще раз, да так, рассказывает Вилли, что дверь едва не слетит с петель. Но я проснулся от первого же стука. Оказывается, они здесь соорудили себе «водопровод»: большая бочка, наполненная водой, на высоких подмостях. Поставлена так, что дождевая вода с крыши тоже стекает в нее. И снизу из бочки проведена трубка на кухню, а там – кран и умывальник. А вот такой роскоши, как зубные щетки у них нет, а моя, подаренная однажды Ниной, осталась в лагере. Обойдусь сегодня, я ведь, бывало, по году и дольше не чистил в плену зубы. А в печке уже трещат дрова, Ганс поставил согреть воду для чая, на завтрак – большой кусок хлеба и кусок колбасы с чесноком…

К шести мы были на фабрике, заведующий производством Игорь Иванович уже там, а Анатолия Сергеевича и Дмитрия не видно. Вилли и Ганс показали мне свою мастерскую, там у них столько запасных частей, что хватит надолго, а игл для машин – до следующего столетия, сказал Ганс. «Ты смотри, Вилли, – напоминает он мне, – обещай, что вы нас здесь не забудете».

Появляется и Дмитрий, судя по его виду, они с Анатолием вчера еще «добавили». Пора прощаться с хозяевами. Я напоминаю директору, чтоб не забыл вовремя отправить в лагерь Ганса и Вилли, он обещает, что все будет в порядке. «При том что я, – добавляет он, – охотнее оставил бы их у нас. Ну, ничего не поделаешь!» И в благодарность за наших мастеров нам разрешают доверху загрузить машину Дмитрия рукавицами.

Распрощались, и мы поехали. По дороге Дмитрий рассказывает, что директор спрашивал его, давно ли он меня знает. «А я сказал, что ты мог бы быть мне братом, и про то, как мы с тобой ездили по разным делам». Жена Анатолия Сергеевич хотела кормить их, но ужинать они не стали, только «раздавили» бутылку водки. «А я-то знаю, – жалуется Дмитрий, – если после шампанского еще и водка, то утром будет худо».

Дорога забита, обгонять грузовики Дмитрий не решается, так что едем медленно. Приехали в деревню, где завтракали по дороге на фабрику. Время обеденное, и Дмитрий говорит, что стакан молока нам, должно быть, вреда не сделает. Остановились у того же колхозного магазина. Дмитрий пошел туда и вернулся с пустыми руками. Подхватил несколько пар рукавиц и снова пошел туда. Появился в сопровождении двух женщины. «Слушай, Витька, – обращается ко мне, – как ты думаешь, неужто всем еще нужны рукавицы? Куда нам столько? А колхоз купил бы!»

Не знаю, что и сказать. Подумав, ответил, что можно, конечно, дать и в колхоз, но что-то мы должны доставить и в лагерь, в кладовую… И мы заехали во двор этого магазина, женщины принесли большущую корзину, и Дмитрий стал отсчитывать им рукавицы. Выложил пятьдесят пар, гора в машине вроде бы от этого и не уменьшилась. Заметно стало только после того, как Дмитрий отсчитал двести пар. Ну ничего, у нас ведь тоже осталось не меньше. Дмитрий зашел с женщинами в магазин и тут же вернулся; мы сели в машину. И он протянул мне деньги – десятирублевки. «Ну, Витька, здорово мы это дело провернули. Вот тебе пятьдесят рублей, смотри, чтоб не стащили у тебя! Смотри, это наша тайна, не то попадем за решетку оба». И складывает пальцы перед носом, показывает, что значит «решетка»…

Поехали дальше, на Мариуполь. Когда вернулись в лагерь, было еще светло. Сразу проехали к вещевому складу – сдать рукавицы. Нам повезло, тамошний офицер еще не ушел. Позвал своего помощника-немца. Раз-два, и все быстро сгрузили. Считают пусть сами, а я попрощался с Дмитрием и скорее к себе в комнату – рассказать обо всем Максу. Он, конечно, вчера вечером, когда я не вернулся, стал беспокоиться, пошел к коменданту Зоукопу. Тот тоже ничего не знал, стал звонить Владимиру Степановичу, тот им и сказал, что мы вернемся только сегодня.

Макс предложил идти сразу к Зоукопу, тогда не придется рассказывать два раза. «Я бы и сам хотел там побывать, – улыбается комендант. – Столько красавиц разом – и все тебе одному! Ну ладно, а что рукавицы опять привезли – спасибо, вот только неясно, понадобятся ли они. Завтра нам подают вагоны! Обустраивать их поручается Максу, а ты ищи ему умелых помощников, забрать его из цеха совсем я не имею права».