Текст книги "Оазис человечности 7280/1. Воспоминания немецкого военнопленного"

Автор книги: Вилли Биркемайер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 25 страниц)

АВАРИЯ НА ЗАВОДЕ

Когда я вернулся в нашу комнату, там уже знали, что в мартеновском цеху что-то случилось. Макс сказал, что меня искал Вальтер и чтобы я сразу шел к нему, в отдел. А Вальтер велел немедленно ехать вместе с двумя другими нашими сотрудниками на завод; начальник лагеря Владимир Степанович уже распорядился об автомашине. Мы все трое едва успели съесть вечерний суп; ведь неизвестно, когда теперь вернемся в лагерь.

Шофер Дмитрий уже ждал нас у лагерной проходной. Ему поручено везти нас до самого цеха и там ждать. И вот не прошло и получаса, как мы подъехали к мартеновскому. Я предложил идти сначала к начальнику цеха, чтобы там узнать толком, что произошло. Секретарь Лидия была одна, Иван Федорович из отпуска еще не вернулся, и ей известно только, что огромный ковш с жидким металлом сорвался с крюка, когда кран нес его через цех. Он опрокинулся, и расплавленное железо растеклось по цеху. Несколько человек попали в него, а вокруг все охватило огнем, начался пожар. Около часу назад огонь в цеху уже потушили… «Много пострадавших, их развезли по больницам. Наверное, есть там и ваши пленные», – сказала Лидия со слезами на глазах.

В цеху все вверх дном. До сих пор приходят машины «скорой помощи» за пострадавшими. Само место аварии оцеплено заводской охраной, которой я раньше никогда не видел. Случайно мне навстречу попался Фриц, бригадир военнопленных из литейной. Авария произошла недалеко от них, и он сразу же прибежал с несколькими своими рабочими сюда, на помощь. Но что можно поделать, когда разлился металл… А наши пленные из бригады по ремонту печей ждут неподалеку. Им повезло: печь, у которой они работали, далеко от места аварии, никто из них не пострадал.

Заместителя начальника цеха мы не нашли; в такой обстановке, после тяжелой аварии это и понятно. Разлившееся железо уже застыло и потемнело, но все еще испускает сильный жар, пожарные стараются охладить его. Там клубятся огромные столбы удушливого пара, дышать буквально нечем. Те, кто с брандспойтами впереди, работают в противогазах. А мои попытки узнать у кого-нибудь, нужна ли помощь пленных ремонтников, ни к чему не приводят – занятым на аварии не до меня. И мы, посоветовавшись, решаем отправить наших товарищей в лагерь, ведь выполнять свою работу они сегодня все равно не смогут. Пусть возвращаются с первым же поездом. Лучше бы, конечно, спросить согласия кого-нибудь из заводского начальства, но поймать никого так и не удается. Дмитрий с машиной нас ждет, и мы трое тоже возвращаемся в лагерь.

Сразу же пошли к коменданту Зоукопу, потом вместе с ним к Владимиру Степановичу. Рассказали, что именно произошло в мартеновском цеху и что никто из военнопленных не пострадал. Владимир Степанович еще раз переспросил, точно ли все целы, и мы объяснили, что пересчитали всех, кто работал на ремонте печей и в литейной, и что все на месте. Макс Зоукоп добавил, что утром снова поедем туда, чтобы выяснить с заводским начальством, не нужны ли наши военнопленные для восстановительных работ в мартеновском цехе. Начальник лагеря тут же велел шоферу Дмитрию везти нас утром опять на машине, чтобы мы не зависели от поездов. В половине шестого ждать у проходной.

Оба моих товарища из отдела труда страшно удивлены – они такое слышат впервые, и это не укладывается у них в голове. Они у нас недавно, и на прежнем месте ничего подобного у них не было. Начальник лагеря там немцев ненавидел, а от немецких «комендантов» вообще ничего не зависело.

Когда я вернулся в нашу комнату, была полночь. Не только Макс Шик, никто не спал – все хотят узнать, что же случилось на заводе. Все рады услышать, что никто из наших военнопленных не погиб и не пострадал. Даже представить себе трудно, какой это ужас – на людей льется расплавленный металл. Я не знаю, сколько его помещается в ковше, а Вольфганг сказал, что не меньше 10 или 15 тонн. Я только видел, какое пространство там теперь залито железом; удалять его оттуда – на это уйдет не одна неделя.

Рано утром Дмитрий отвез нас на завод, к цеху. В кабинете начальника были два господина из заводоуправления и заместитель Ивана Федоровича – Георгий Амвросиевич. Мы представились, я сказал, что мы были здесь вчера после аварии, но получить указания, что должны теперь делать военнопленные, было не у кого. Георгий Амвросиевич объяснил, что плавка металла в цеху будет понемногу продолжаться и во время расследования причин аварии – мартеновскую печь нельзя «выключить» как радиоприемник. А наша ремонтная бригада должна быть готова принять участие в расчистке цеха от застывшего металла. Для руководства этой работой уже назначен специальный бригадир, он все и организует.

Мы дождались приезда утренней смены пленных, рассказали бригадиру, как распорядился Георгий Амвросиевич, и бригада отправилась на аварийный участок. Руководить там работами по расчистке будет Володя. Кран, с крюка которого сорвался ковш, наверное, исправен – им уже пытаются оттаскивать отдельные глыбы затвердевшего металла. Начали работать газорезчики. А наших ремонтников Володя послал добывать тележки и тачки. Велел искать по всем цехам – работы по ликвидации аварии считаются абсолютно первоочередными.

Мы трое можем теперь заняться своими обычными делами, а Дмитрий пусть возвращается в лагерь. Мы вернемся, как всегда, со сменой, поездом. И еще я надеюсь, что мне теперь удастся повидать Нину – если у нее сегодня тоже утренняя смена.

Только я подошел к энергодиспетчерской и подал условный знак, как дверь распахнулась, и – как всегда, не прошло и минуты, как мы с Ниной уже целуемся в укромном углу за шкафами и клянемся друг другу в любви. А Нелли тем временем запирает дверь – на всякий случай, чтобы не вошел неожиданно кто-нибудь посторонний, – и готовит чай…

Оказывается, на днях они покинут это помещение – здесь будут заменять все электрооборудование – и пока не знают, где будут работать, другого такого помещения на станции нет. Может быть, в заводоуправлении? А как же нам встречаться? «Витенька, мой любимый, – шепчет Нина, – ты ведь говорил, что у тебя пропуск, ты можешь ходить без охраны? А мой домик – совсем недалеко от грузовых ворот, это на другой стороне. Если тебе можно выйти через них, то там уже совсем близко…»

Ну, это пустые мечты. Никого там просто так не пропустят, пленного тем более. Уж лучше выйти через проходную, но ведь оттуда – час ходьбы. А ведь на моей одежде написано, кто я. Нет, это невозможно. И вдруг мне приходит в голову – шофер Дмитрий, вот кто может нам помочь! А пока я рассказываю Нине и Нелли, как ко мне приставал повар (и Нина возмущается, прямо как Макс, вот только не грозится прибить повара), и про аварию с человеческими жертвами в мартеновском цеху.

«Витька! – откликнулась Нина очень серьезным тоном. – Никакой аварии на заводе не было!» Я стал рассказывать, что там случилось и что я видел собственными глазами. «Витька, – строго перебила меня Нина, – запомни, пожалуйста: не было на заводе никаких несчастных случаев. И никогда не будет!»

Нелли заметила мое недоумение и объяснила, что в Советском Союзе «не бывает» таких аварий на производстве. Этого никто не должен видеть, об этом вообще нельзя говорить. А если кто-то о чем-то знает и об этом болтает, то ему живо «разъяснят», что он разносит подлую клевету, распространяемую врагами, чтобы навредить советскому народу… Я, конечно, все понял. Удивительно, почему же нам, военнопленным, всего этого не внушили. Может быть, там думают, что раз пленные не общаются с внешним миром, то и не могут причинить такого рода вреда коммунизму? «Давайте о чем-нибудь повеселее!» – предложила Нина и спросила про фотографию, которую послала мне на день рождения. И я достал карманное зеркальце и показал ей, как прикрепил к нему письмо и фотографию, чтобы они всегда были со мной.

Скоро обеденный перерыв. Нина и Нелли достали принесенную с собой еду, заварили свежий чай. Настойчиво зовут меня принять участие, а доводы, что я могу ведь получить свой обеденный суп в цеху, их не убеждают. Ну хорошо, обедаем вместе, ведь так я могу подольше пробыть с Ниной.

И только мы покончили с едой, как за дверью – чьи-то шаги. Скорей в шкаф, в тот, где чуть больше места и легче дышать. Нелли открыла дверь – это пришел инженер, проверяющий расход энергии по цехам. Ведь пока в мартеновском цеху в работе не все печи и продолжается разделка застывшего металла, расход энергии там уменьшился. Как это отражается на подаче энергии другим цехам?

Пришедший проверил записи в книгах, которые заносят Нелли и Нина, считывая их с приборов. Выпил с ними чаю и ушел. Нина ужасно расстроена тем, что я опять просидел в железном шкафу целых полчаса, и вознаграждает меня нежными объятиями. Ужасно не хочется сегодня уходить от Нины, но надо обойти цеха. Последний поцелуй, privet – и я пошел.

Сначала – здесь же, на электростанцию. Встретился с Сашей, заместителем Михаила Михайловича. Здесь никаких замечаний, наши пленные работают нормально. И ни слова об аварии в мартеновском… Теперь в силикатный, к Петру Ивановичу. Его секретарь Елена прямо-таки сияет, что это с ней? Получила прибавку к зарплате или спецпаек? Нет, просто рада, что Петр Иванович сегодня весь день в добром настроении. И меня он приветствует весело, пожимает руку. «Что там у тебя, Витька? Может, мы недоплатили лагерю? Ничего, заходи, выпьешь со мной водки!» Я осторожно, чтобы не испортить настроение, объяснил, что мы приходили, чтобы разобраться, что у них в цеху было не так с военнопленными, но не смогли его, Петра Ивановича, дождаться…

«Эх, Witka, Maltschik, – отмахивается начальник цеха, – ну их всех, Tschorts nymif Или сюда, выпьем!» И я пью с ним. Закусываем хлебом с салом. Хорошо, что я уже поел у Нины, что водка теперь – не на пустой желудок. После третьей стопки мне, наконец, удается убедить Петра, что мне вообще не разрешается пить водку, я же пленный!

«Верно! – Петр кивает. – Ты мне присылаешь все время хороших парней, эти Niemzy выполняют нормы, и все у нас в порядке. А помнишь то дело с рукавицами? Иди и скажи вашему коменданту, что он молодец! И рабочих мне присылают хороших». Петр в который раз это повторяет, а я не пойму, с чего это он сегодня такой веселый. Одно ясно – он захмелел, и верная Елена уже несет крепкий кофе. А он продолжает: «Witka, ступай в лагерь, скажи вашему коменданту, что у меня хорошие рабочие…» И отпускает меня: в приемной его уже ждут двое, и сразу видно, что они тоже в отличном настроении.

Так и не узнав, чему они все радуются, я ушел. Надо зайти еще в мартеновский цех. Там на месте Володя, он сразу сказал, что пленные рабочие – молодцы. Вот, сумели наладить два мощных вилочных подъемника, разбор завала идет теперь быстрее.

Вижу, что работают не только заводские – здесь целая рота русских солдат. Но все равно, выглядит участок аварии так, как будто груда затекшего железа не уменьшается. А тем временем уже подоспела вторая смена. И, переговорив с бригадиром, я отправился на станцию – к поезду в лагерь.

Из-за аварии в мартеновском цеху и всех волнений я ведь так и не явился к Марии Петровне. И вот теперь, вернувшись в лагерь, сразу направился в больницу. Там только санитар, который был при перевязке. Он сменил мне повязку, старая уже пропиталась какой-то гадостью. Что еще велела Мария Петровна? Держать ногу повыше, но это возможно, ведь только когда лежишь. Санитар сказал, что она будет здесь часов в восемь вечера и я могу зайти еще раз.

Пришел. Мария Петровна прочла в журнале, что перевязку мне уже сделали, но пожелала осмотреть ногу сама. Сняла повязку, качает головой: «Что я могу поделать, если ноге нужен покой, а она у тебя все время нагружена!» И правда, не в порядке не только шрам, все вокруг тоже опухло.

Ватными тампонами выдавила она гной из раны, промыла ее ужасно жгучим раствором, снова наложила повязку с мазью. И так крепко забинтовала всю голень, что получилось – нога затянута как в краге.

«А теперь, – сказала она строго, – снимай рубашку, я посмотрю, как там у тебя с плевритом». Сначала ощупала всю спину, потом простучала в разных местах, прикладывала трубку к спине и слушала; как работает сердце, кажется, тоже слушала. «Одевайся! – говорит. – На работу завтра не пойдешь. До четырех часов останешься, как миленький, в постели. А после этого явишься ко мне». И ушла.

И опять у меня вертятся в голове какие-то странные мысли. Вся эта забота, это прямо-таки личное участие – для какого-то военнопленного? Но это же не нормально, этого просто не может быть. Я же знаю, насколько тяжело должен быть болен пленный, чтобы получить здесь освобождение от работы хотя бы на два-три дня. Когда я лежал в лазарете, мы уже однажды говорили с Максом о Марии Петровне. Верно, когда она со мной говорит, наши взгляды встречаются. Да, она привлекательная женщина с большими темными глазами и вьющимися черными волосами, стянутыми в большой узел. Ей тридцать с лишним, может быть, даже сорок лет. С тех пор как я знаком с Ниной, я больше знаю о любви; если бы Нины не было, то мог бы себе представить, что обнимаю Марию Петровну…

Тут же гоню от себя эту мысль. Она же советский офицер, патриот! Ну, когда она трогает мою спину своими нежными руками, это меня действительно возбуждает, я же не деревянный! Нет, поговорю сегодня обо всем этом еще раз с Максом, он ведь должен лучше меня разбираться в таких вещах! А сейчас пойду за супом.

«Где ты пропадаешь? – встречает меня Макс, когда я возвращаюсь в нашу комнату. – У нас же сегодня репетиция, собирайся!» И мы идем в наш «зал для репетиций», прямо с котелками; там и поедим. Никого, кроме нас, здесь сейчас нет. И я пытаюсь подробно рассказать Максу о том, что происходило у меня час назад с Марией Петровной в больнице.

«Ну, мой мальчик, я ведь тебе уже советовал: лучше не говори Нине про докторшу. По той простой причине, что рано или поздно она тебя соблазнит», – так коротко и ясно оценил мое положение Макс Шик.

«Макс, – возражаю я. – Она же офицер. Она, наверное, вдвое старше меня». – «Ну и что? – спрашивает Макс. – Может быть, ничего и не будет. Может, она играет страсть, а на самом деле – ледышка и недотрога. Но все равно, ты ей нравишься, ничего особенного в этом нет. Ты молодой крепкий парень, недурно выглядишь, да еще и говоришь по-русски. Эх, Вилли, мой мальчик, если бы не плен – представляю себе, сколько девчонок за тобой бегали! А докторша, может быть, боится проявить свои чувства, вот она вместо того и гладит тебя по спинке! И вообще, что там в женщине происходит, это бывает трудно понять; уж поверь моему опыту. Кто знает, сколько мы еще пробудем за колючей проволокой. Вот пойдешь к ней завтра, будет она тебя гладить, вот и замечательно! Наслаждайся! А зайдет у вас дело дальше – наслаждайся и дальше. Только об одном прошу тебя не забывать – никому ни слова! Вокруг нас не только друзья, есть и завистники. Попробуй убеди их, что ты не получаешь двойную порцию…»

Пока Макс философствовал, стали собираться остальные артисты. Заходил и комендант Макс Зоукоп, пошутил: «А для меня не найдется у вас роли?» Хорошая у нас сегодня получилась репетиция! Если так пойдет и дальше, скоро можно будет давать представление.

Так проходит еще несколько дней. Я не езжу на завод, каждый день хожу на перевязку. Мария Петровна затевает со мной разговоры, спрашивает о Германии, о семье. И Макс прав: между нами возникают уже какие-то личные отношения. Да что там возникают – они уже давно возникли, и я чувствую себя немного не в своей тарелке; ловлю себя на том, что уже не с таким нетерпением вспоминаю о Нине и ничего не предпринимаю, чтобы поскорее попасть на завод и встретиться с ней.

А может быть, это просто от ощущения чего-то другого, нового? Я ведь люблю Нину, это моя первая большая любовь. Но ведь и Макс говорил, что еще много красивых девушек встретятся на моем пути, и всякий раз придется спрашивать себя – что, Нина единственная женщина, которой я принадлежу?

НКВД

Мы репетировали из водевиля «Испанская муха». А политрук, когда ему перевели название пьесы, устроил нам форменную головомойку: «Это еще что за безобразие? Ни в коем случае ставить нельзя!» – громыхал он. Сначала никто не понимал, что случилось, но потом его переводчик объяснил, что под этим названием здесь продают средство для повышения мужской потенции. И политрук, конечно, не может допустить такого у нас на сцене. С большим трудом уговорили его, что в нашем представлении ни о чем подобном нет и звука. И спектакль прошел с полным успехом. Еще и потому, что Манфред превратил его в настоящую оперетту, подобрав отовсюду, с бору по сосенке, популярную хорошо известную музыку.

А я провожу все дни в мартеновском цеху, с нашей бригадой ремонтников. Всегда в первой смене, потому что Володя, который командует ликвидацией последствий аварии, считает, что я умею организовать работу как надо. Это, наверное, потому, что я говорю по-русски, значит, добиться от разных начальников того, что нам нужно для работы, мне легче. Сам Володя охотнее работает вместе с ремонтной бригадой пленных. Выяснилось, что в ней немало сварщиков – они нужны, чтобы резать застывший металл, – но, как водится, чего-то все время не хватает. То горелок-резаков, то сварочного аппарата, а то и баллонов с газом, и Володя посылает меня с двумя-тремя товарищами и с грузовой машиной, чтобы «организовать» баллоны.

А Нину я не видел с того самого дня после аварии. Энергодиспетчерская закрыта, а спросить, где они теперь работают, некого. Ни Александра в медпункте, ни Людмила в цеху у Макса тоже не знают, где Нина теперь работает. Дня через два я опять зашел к Але, и она пообещала сходить к Нине домой, узнать. Надеюсь, что она не заболела, я ведь ничем не могу ей помочь. С каждым днем теперь мне все тяжелее постоянно ощущать себя пленным…

Надо искать повод, чтобы пойти за каким-нибудь делом на электростанцию. Вот сегодня неплохой день. И после обеденного супа я спросил Володю, не обойдется ли он без меня – мне, мол, надо заглянуть и в другие цеха. «Конечно! – отвечает Володя. – С вашими рабочими мы тут управимся». И я пошел, сначала на угольный склад, где наши работают на разгрузке угля, а уже оттуда – к начальнику электростанции. В приемной у Михаила Михайловича новая секретарша, я ее узнал – ее зовут Ирина, она работала там же, где Нина, только в другой смене. Я стал объяснять, кто я, она сказала, что знает меня, но начальника здесь сейчас нет. Можно передать ему, что нужно, или зайти позже. И не хочу ли я выпить чаю.

Я не стал отказываться – за чаем можно поговорить минуту-другую, может быть, я и услышу, где теперь работают остальные девушки. В энергодиспетчерской, рассказывает Ирина, полностью заменяют оборудование, почти все уже готово. А все восемь женщин работают сейчас на новых местах. Вот Нелли, например, в каком-то отделе в силикатном цехе… Больше я Ирину ни о чем не спрашиваю! Едва допил чай и помчался в цех. Ведь все служащие, кроме секретаря начальника цеха, работают там только в первой смене! Не прошло и десяти минут, как я уже стоял перед Еленой, секретаршей Петра Ивановича, которая так радовалась чему-то в прошлый раз, когда я должен был пить водку с Петром. Вот и хороший повод для разговора! И я спрашиваю Елену, чему был так рад ее начальник.

«Ну как же! – отвечает Елена. – Ты только представь себе: Петру Ивановичу присвоено звание Героя Труда!» Я не знал, что это такое, и Елена объяснила: Герой Социалистического Труда – это как Герой Советского Союза во время Отечественной войны, высшее звание. На первых местах в Коммунистической партии, член разных Советов и вообще масса привилегий пожизненно ему и семье. И здесь на заводе повесят большой портрет Петра Ивановича с новым орденом на груди. Все им гордятся. И очень может быть, что Петр Иванович долго в цеху не задержится, пойдет на повышение. И все будут праздновать, а уж водки там будет…

«И у нас будет другое, большое помещение с залом заседаний, – объясняет Елена. – Потому что теперь к Петру все время будут приходить за советом разные люди. Для меня это значит – больше работы, но мне дадут помощницу, сказал Петр. У нас в конторе уже работают новые женщины с электростанции, там они больше не нужны».

«С электростанции?» – спросил я, вроде как с удивлением. «Ну конечно! Вот в соседней комнате Нелли из энергодиспетчерской», – отвечает она как о чем-то само собой разумеющемся.

Вот так повезло! Теперь остается только найти повод, чтобы зайти к Нелли. «В диспетчерской я бывал с нашими электриками…» – говорю небрежно, хоть это и не совсем так. «Так если хочешь, зайди к ней поздороваться». Лучшего Елена не могла бы и нарочно придумать! Стучу в дверь, оттуда не отвечают. «Ты просто заходи, – советует Елена. – У нас не стучат».

В комнате три стола, два из них свободны – Нелли одна! Сначала она немного испугалась – все же военнопленный зашел, а она на новом месте и не знает, как здесь к этому отнесутся. Но потом успокоилась и даже обрадовалась. Я, конечно, сразу спросил: где же Нина? «Нина, – рассказывает Нелли, – в таком же отделе, только в другом месте, и у них в комнате пять или шесть женщин. Мы с ней видимся каждый день, она уверена, что ты меня здесь, в силикатном, отыщешь. Звонить по телефону нам не разрешается, он только для секретаря начальника. Нина будет просто счастлива! И я так рада за вас, Витька. Только где же вам встречаться? Если у Александры в амбулатории, то надо ночью, а Нина работает в конторе, значит, в первой смене… Вот если бы у Нины дома? У тебя ведь пропуск, тебе можно уходить из лагеря?» Мечты, мечты… Хорош я буду на улице с накрашенными на рукавах буквами, означающими что я Военнопленный. А что, если бы Дмитрий подвез меня туда? Может быть…

Нелли успела еще сказать, что увидится с Ниной уже утром, у старой диспетчерской. По крайней мере, будет мне весточка от Нины. Заглянула Елена, сказала, что Петр Иванович вернулся. И я попрощался с Нелли и пошел поздравлять его.

Мы пожали друг другу руки, он меня обнял, два раза поцеловал и говорит: «Когда ты, Витька, приедешь домой, в Германию, расскажи своим товарищам про нас. Расскажи им, как рабочий класс борется за социализм и что ненависти к вам у нас нет. Все народы должны вместе трудиться, чтобы никакой новый Гитлер или другой капиталист не натравил нас друг на друга. Была бы моя воля, Витька, я бы вас всех давно отпустил, чтобы вместе бороться за победу социализма на всем земном шаре!»

Так сказал он от всей души – настоящий Герой Социалистического Труда. А Елена тем временем уже налила водку в стаканы, как же можно, чтобы поздравлять – и без водки! Пили мы за героев труда, за социалистическую солидарность, пили за то, что никогда больше не будем врагами и не станем воевать друг с другом, пили за мир во всем мире… Чего не сделаешь, если такая награда! Водка, конечно, и мне развязала язык, и я обещаю Петру, что я, когда вернусь в Германию, буду за мир и чтобы войны никогда больше не было. Я ведь за эти четыре года много чего узнал и многому научился; я теперь хорошо понимаю, сколько горя принес человечеству Гитлер со своими присными.

Речи такие Петру по душе, и мы пьем еще раз за мир и дружбу. А Елена докладывает, что пришли еще поздравители, и Петр, прощаясь, крепко жмет мне руку.

А времени прошло немало, и я едва поспел к последнему поезду, везущему в лагерь утреннюю смену. В вагоне сразу заснул, проснулся, когда почти все уже вышли. Чертово зелье эта водка, никак не соберусь с мыслями. Ага, ноги надо ставить ровно, качаться нельзя! Слава Богу, теперь хоть не обыскивают, до чего ж противная была процедура… Стараюсь идти как все, проклятая водка мешает; держусь, осталось всего два марша до нашей комнаты… Там почти все на месте. Макс сидит на краю кровати, читает письмо. А мне нет почты? Должна быть, я ведь прилежно пишу им, когда есть время…

Макс понимает, что со мной, с первого взгляда: «Живо, снимай ботинки и ложись!» А я пытаюсь объяснить ему, что поздравлял Героя Труда с такой наградой, ну, и… Подошел Манфред, спрашивает Макса, не заболел ли я. Что он ответил, я уже не слышал – свалился как был и заснул.

Разбудили меня в восемь вечера, а то бы я, наверное, мог проспать и до утра. А у нас сегодня репетиция – прогон перед генеральной. На генеральную всегда приходят несколько офицеров с женами, ну а сегодня только политрук со своим переводчиком – присмотреть, чтобы «ничего такого не было» с этой «испанской мушкой». Прошла репетиция как надо, остановил нас Манфред только раз, политрук тоже остался доволен. И даже послал переводчика на кухню, чтобы к вечернему супу нам была добавка. Если кто-нибудь это увидит, то завтра опять пойдут разговоры, будто мы получаем двойные порции. И политрук остается с нами, пока мы справляемся с добавкой. Он всё понимает.

Идти спать с полным брюхом не годится, и мы с Максом, Манфредом и Вольфгангом делаем еще несколько кругов на лагерном плацу. Зима уже понемногу уходит, дует теплый ветерок с моря. И я подробно рассказываю моим спутникам про то, как поздравляли сегодня Героя Социалистического Труда и сколько водки мне пришлось при этом выпить. «Я и вкуса водки почти не знаю, а наш юный друг пьет ее ведрами, – шутит Манфред. – В следующий раз возьмешь меня с собой, глядишь, и мне достанется!» Он ведь как руководитель «концертной бригады» от работы на заводе освобожден и ни с кем из русских, кроме политрука, почти не общается. Вот если б на праздник Первого мая, солидарности всех трудящихся, удалось организовать выпивку – я бы отдал свою порцию Манфреду…

Возвращаясь к себе, проходим мимо комнаты, в которой занимаемся. Оттуда слышны голоса. Кто-то повторяет роль вслух? Заглянули туда; а там четверо сражаются в карты. «Где же вы их добыли?» – интересуется Макс. «Не в лагере, понятно, – отвечают ему. – Они были не по-нашему, но ничего, приспособили, можно и в скат!» Я в эту игру не умею, а Макс тут же просит принять на следующий раз и его.

Утром проснулся – все в порядке, похмелья как не бывало. Слава Богу, мне ведь в шесть встречаться с Нелли. В такое время уже светло, как быть, чтобы нас не заметили? Пришел туда заранее, жду возле старой диспетчерской – и вот они идут, обе, Нелли и Нина. Идут как ни в чем не бывало к старой диспетчерской, Нелли отпирает дверь. Глазам своим не верю: откуда у нее ключ? Но тут уж не до раздумий, Нина кивает мне украдкой – скорей, мол, сюда! Бросаемся друг другу в объятия, Нелли куда-то исчезает, и Нина запирает дверь изнутри. И долгий, долгий поцелуй…

«Ах, мой Витька, lubimy moj. Я уже боялась тебя потерять, но Бог меня услышал, я так счастлива! Сейчас нет времени, но мы с Нелли разузнаем, где нам можно встретиться. Я поговорю с Алей. Но самое лучшее, если ты придешь ко мне домой…» – все это Нина выстреливает залпом. Мы страстно целуемся, и уже готовы забыть про опасность быть здесь застигнутыми, когда громыхающий мимо диспетчерской здоровенный фургон с грузом приводит нас в чувство. Последний поцелуй, Нина отпирает дверь и выходит. Делает знак, что можно и мне. Нина запирает дверь снаружи. Кто знает, может быть, это убежище нам когда-нибудь еще понадобится. Ну вот, я так и не спросил Нину, откуда у Нелли ключ… Стою и смотрю, как Нина идет между заводскими постройками. Несколько раз она оборачивается, один раз даже помахала рукой.

Пойду я прежде всего к Максу в кузницу. Я же должен обо всем ему рассказать, я просто не могу удержать это в себе. Что бы я делал без моего Макса! Слава Богу, у него сегодня есть время, ему, можно сказать, почти нечего делать – еще ведь раннее утро. Если Natschalnik услышит, что в кузнице не стучат молоты, сразу прибежит с каким-нибудь «своим» заказом. Но пока что, кроме Макса, никого в кузнице нет, он «в моем распоряжении».

Макс тоже не понимает, как мог достаться девушкам ключ от старой диспетчерской. Но устраивать там тайные свидания нельзя – слишком опасно. Она хотя и отключена, но не демонтирована; в любую минуту что-то может там понадобиться. Кто-то придет за каким-нибудь прибором, например. «Так что, дорогой мой, это не решение», – предупреждает меня Макс. Прав он, никуда не денешься, и напрасно я забрался туда с девушками. Очень хотелось, хорошо еще, что все обошлось. «Беспокоюсь я за тебя, Вилли, – продолжает Макс. – Не натворил бы ты чего, пока нас домой не отпускают. А если еще и докторша тебя соблазнит? Как ты из всего этого выкрутишься?» – «Это ты брось, Макс!»

Я уже готов обидеться, не хочу сейчас об этом даже говорить.

«Чего – брось? Вот посмотришь, попадешь к ней в руки следующий раз – тут твоей неприступности и крышка. Бедная Нина, но – знать ей об этом не следует…»

Это уж он слишком! И чего каркает? «Не говори пошлостей, Макс! Нина – моя настоящая любовь, ею и останется!»

«Ах, мой мальчик, это хорошо, что ты еще так веришь в любовь. Я же вдвое старше тебя, но это не значит, что вдвое опытней в любви. И у меня была первая большая любовь, я готов был покончить с собой, когда вдруг остался один, а она нашла себе другого любовника. И наступил для меня долгий перерыв в любовных делах. А потом были сразу две женщины, и я верил, что буду любить их обеих до самой смерти. А потом меня взяли в армию, и там случались новые приключения. А вот теперь, здесь – Людмила, и мы оба знаем, что это любовь на время и что, когда мы расстанемся, жизнь от этого не остановится. И у тебя, мой мальчик, – тоже. Вкушай же от молодости, лучшие годы у тебя все равно уже украли!» – заключает Макс, теперь совсем серьезно. И отправляется в кладовую к Людмиле, а возвращается оттуда с двумя яблоками. «Людмила припасла и для тебя!»

И только мы с Максом съели по яблоку, как появился его начальник.

«Podozshdi! – говорит мне. – Ты говоришь по-русски лучше, чем Макс». И протягивает Максу эскизы железной ограды и фотографии с кладбища. Объясняет с моей помощью, что ограда – для могилы его покойных родителей, надо ее изготовить, и это должна быть самая красивая ограда на кладбище. На фотографиях видно, что вокруг всех могил – ограды, все разные. И у многих могил за оградой – еще скамья и даже небольшой столик перед ней. Я спросил, зачем эти скамьи и столики, и он стал объяснять нам, что в дни рождения покойных или в праздничные дни родственники приходят на кладбище и у могилы своих близких отмечают их день рождения или иной праздник. С водкой и обильной закуской, разумеется. И покойные как бы присутствуют за этим столом. Им тоже оставляют водку… «А железо для ограды пусть Макс возьмет в кладовой, я там скажу».