Текст книги "Бескрылые птицы"

Автор книги: Вилис Лацис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 44 страниц)

– По-вашему, он ради удовольствия лег под бревно? В таком случае, я бы посоветовал вам самому попробовать, что это такое!

Гладко выбритое круглое лицо стивидора покраснело, пухлые пальцы вынули изо рта сигару, глаза выкатились из орбит. Этот господин нервничал, он потерял способность разговаривать: его высмеял какой-то рабочий!

– Кто? Как? Что? – задыхался он. – Как фамилия этого человека? Форман, как зовут этого человека? Витол? Чтобы я больше не видел этого Витола. Ни на одном пароходе! Слышите?

– Как вам будет угодно, хозяин.

Волдис рассмеялся. Сильное возбуждение придало ему спокойствие. Его прогоняют с парохода, но ему сейчас все безразлично. Он еще раз обернулся к стивидору:

– Не думайте, что вы избегнете расплаты! Я знаю, что вы не собираетесь учреждать богадельню для этих, «не-ос-то-рож-ных». Пусть они скитаются по свету, пусть нанимаются в ночные сторожа, если их возьмут, пусть нищенствуют и садятся в тюрьму, если их не примут в другом месте. Вы ведь ради этих людей не откажетесь от очередной бутылки шампанского!

Волдис сел в машину скорой помощи. Зарычал мотор. Карл пришел в себя. Он протянул руку и крепко-крепко сжал пальцы Волдиса. Автомашина мчалась по неровной дороге, качаясь и подпрыгивая. Малейший толчок вызывал новые приступы жгучей боли в сломанной ноге.

Была ли тому причиной невыносимая боль в ноге, или что-то другое болело еще больше, но внезапно глаза Карла наполнились слезами. Он крепко сжал зубы, стараясь подавить приступ слабости, рот судорожно кривился от сдерживаемых рыданий, вздрагивали щеки. Некоторое время он не мог ничего выговорить. Волдис склонился к нему, не выпуская из рук натруженную, испачканную маслом руку своего друга.

– Успокойся, все будет хорошо.

Тихие, успокаивающие слова подействовали, как подлитое в огонь масло. Глазами, полными слез, Карл посмотрел на Волдиса.

– Волдис… выдавил он с трудом и оборвал. – Волдис, теперь я должен отказаться от всего. Калека не имеет права ни на что. Калеке… остаются… объедки.

– Ты вовсе не калека, успокойся. Ногу вылечат, кость в этом месте будет еще прочнее.

– Не успокаивай… Я не ребенок. Все понимаю. Я теперь неполноценный человек. Кому я теперь нужен? Эх!.. Смокингу повезло…

Он все еще думал об этой женщине! Знал, что борьба проиграна, и все же думал.

– Смокинг счастливее меня… – Он горько улыбнулся. На щеках показалось несколько капель влаги, возможно, это был пот.

Автомобиль остановился у городской больницы. Любопытные прохожие смотрели, как санитары выносили человека. Из одного сапога сочилась кровь и редкими густыми каплями падала на носилки. Несколько капель упало и на посыпанную гравием дорожку.

***

Волдис пришел домой и переоделся. Возвращаться на пароход не имело смысла – он был уволен. Возможно, кто-то уже работал на его месте. Ну уж нет, просить прощения он не пойдет, этого хозяева не дождутся. За что он должен просить прощения? За несколько слов правды, сказанных стивидору?

Волдис поехал в Задвинье, чтобы рассказать соседям Карла о случившемся несчастье. Родных у Карла не было. Он жил на одной из окраинных улиц, в маленькой квартире второго этажа. Волдис раньше бывал здесь.

Из-за резкости характера Карл не пользовался здесь особой любовью. Квартирная хозяйка и соседи довольно равнодушно приняли известие о его увечье. Хозяйка, судя по желтому цвету ее лица и обтянутым скулам, страдавшая катаром желудка, только кивнула головой и облизала кончиком языка уголки губ.

– Это хорошо, что вы пришли сказать. Мы заявим в полицию. Квартиру пока сдавать не будем.

Вспомнился полный отчаяния взгляд Карла. Бедный друг! Может быть, тебе ампутируют ногу и ты будешь ходить на деревяшке. Тебе разрешат играть на шарманке или предоставят место в убежище для инвалидов. А может быть, все обойдется – хирургия ведь творит чудеса. И тем не менее Милия для тебя потеряна. Ты сказал: калекам остаются объедки. Милия не объедок… а может быть, и объедок. Кто как понимает это.

Милия… Что она скажет? Не будет ли это для нее радостным известием? Карл – калека, и она свободна от всяких обязательств по отношению к нему. Нельзя же требовать, чтобы она принесла себя в жертву калеке. Да, это событие облегчило ее положение. Бревно решило все.

Милия… И все же ей придется пожалеть. Она виновата. Из-за нее Карл был таким рассеянным. Думая о ней, он вовремя не заметил опасность. Надо нарушить ее душевный покой, чтобы сон бежал от нее ночью, чтобы постоянно что-то грызло и терзало ее сердце.

Волдис направился к Риекстыням. Чем ближе подходил он к их дому, тем нелепее казался ему его план мщения. Но у калитки ему не пришлось долго раздумывать, так как Милия находилась в это время в саду.

Тот же гамак висел между теми же яблонями. Та же самая женщина качалась в нем, показывая голые колени. Только человек, который раскачивал гамак и, тяжело вздыхая, смотрел на нее, носил длинные волосы, как артист. И у него были тонкие-тонкие, прозрачные пальцы.

Милия выскочила из гамака с радостным восклицанием, не выказывая ни малейшего смущения.

– Какая приятная неожиданность, господин Витол! – вскрикнула она, схватив Волдиса за руки и бросив одновременно быстрый взгляд на своего поклонника. – Разрешите познакомить вас: господин Витол – господин Пурвмикель.

Пурвмикель встал и подал руку. Волдис пытливо посмотрел на молодого человека. Он кое-что слышал о нем. Пурвмикель преподавал литературу в средней школе и писал стихи, которые изредка печатались. Значит – поэт.

«Так, так… – думал Волдис. – У нее уже были рабочие, сержанты, даже чиновники. Только поэта не хватало, теперь заполнен и этот пробел. Будет ли этот тип в ее коллекции последним? Если нет, то каким будет следующий экземпляр?»

Молодой поэт охотно бы сказал что-нибудь, но не мог сразу подыскать подходящую тему. Ведь разгадать вкус незнакомого человека – это более трудная задача, чем найти рифму к словечку «хм».

Волдис избавил его от этого испытания.

– Мадемуазель Милия… – заговорил он. – Мне нужно вам кое-что сказать.

– Пожалуйста, пожалуйста. Надеюсь, ничего такого, что нельзя слышать моим друзьям?

Поэт закашлялся, вынул носовой платок и отошел в сторону.

– Не убегайте же, господин Пурвмикель! – воскликнула Милия, но Пурвмикель уже сосредоточенно нюхал цветы и из скромности сделал вид, что не слышит слов Милии. – Пожалуйста, говорите!

Она опять обратилась к Волдису на «вы».

– Только… пожалуйста, не волнуйтесь, – то, о чем я вам хочу сообщить, довольно трагично! – намеренно будоражил Волдис Милию.

Он не ошибся: если Милии что-нибудь запрещали – она этого хотела, если ей что-нибудь расхваливали – она на это не смотрела. Она походила на козу: если ее выпустить на поросший густой травой луг, она не притронется к сочной траве, а будет тянуться через изгородь или канаву к недоступным ей лопухам. Если перед ней положить охапку сена, – она не будет его есть, но если эту же охапку положить на крышу или подвесить куда-нибудь, – она целый день станет прыгать и тянуться к запретному лакомству.

Милия прижала руки к груди, она не могла дождаться продолжения.

– Карл… – начал Волдис и тяжело вздохнул, опустив голову.

– Что с Карлом? Что он сделал? – Милия краснела и бледнела, охваченная смутным предчувствием.

– Карл… сегодня… – Он опять смолк, как бы подыскивая слова.

Милия, широко раскрыв глаза, схватила Волдиса за руки. И чувство, изменившее теперь ее красивое лицо, было только безграничным, безудержным любопытством.

– Он… покончил с собой? – тихо проговорила она тоном, заимствованным у героинь сердцещипательных мелодрам.

Какое тщеславие у этой женщины! По-кон-чил с собой! Ради нее! Она мечтала о такой рекламе для себя.

– Нет, Карл не настолько глуп, чтобы из-за таких пустяков решаться на самоубийство! – хладнокровно ответил Волдис.

Милия покраснела, как маков цвет. О, она готова была убежать, спрятаться. Какое разочарование! Она готова была расплакаться от злости и стыда.

– Так что же с ним случилось? Говорите скорее!

Она бы топнула ногой, если бы Пурвмикель не смотрел в ее сторону: пока она должна сдерживаться, характер можно будет проявить лишь после свадьбы.

– Карл сломал ногу.

Лицо Милии разочарованно вытянулось, но она быстро овладела собой.

– Какой ужас! Как это страшно! Расскажите, как это произошло. Ах, я даже не могу себе представить!..

– Он лежит в хирургическом бараке, койка двадцать три. Прием посетителей с двух до четырех.

– Он теперь будет хромым?

– Возможно. А теперь извините – мне некогда.

– И вы не расскажете, как это произошло?

– Это только расстроит вас. Разрешите пощадить ваши нервы. Будьте здоровы!

Поэт отнял нос от яблоневой ветки и поклонился. Милия стояла, широко открыв глаза, и теребила обшлаг блузки…

Волдиса уволили. На следующий день он пошел в порт, взяв свой инструмент – багор, и стал бродить в поисках работы. Подступиться к чужим форманам было трудно, у них были свои люди; а из нового профсоюза на каждый пароход посылали по мере надобности штрейкбрехеров. Судов полная гавань, и все же не всем хватало работы.

Волдис вспомнил политику кабаков, совместной выпивки. Да, это помогло бы, но он больше не желал идти этим путем.

Капля за каплей собиралась в душе горечь. Мелкие, крошечные уколы, пустячные занозы чувствовались ежедневно, к ним он притерпелся, забывая о них. Но теперь, после того как искалечило Карла, Волдис почувствовал, что эта горечь превращается в сознательную ненависть. Вот чего и он может достичь своей работой: годами мытариться в порту, спаивать форманов, переносить брань, пока, наконец, на него не свалится бревно или бунт. Тогда он больше не будет нужен, ведь на свете столько здоровых людей!

Нет, он не пожертвует им больше ни капли, не сядет с ними за один стол. Если право на существование приходится приобретать таким путем, тогда оно не нужно. Если человек не может быть человеком, плевательницей становиться не стоит.

Через несколько дней он получил работу в портовом кооперативе. Здесь существовали те же порядки, что в конторах стивидоров, только от заработка приходилось отчислять еще пятнадцать процентов в пользу кооператива. Кто состоял в этом кооперативе? Горсточка рабочих, в прошлом штрейкбрехеров. Из этих пятнадцати процентов составлялась вполне порядочная сумма, распределявшаяся по окончании года исключительно среди пайщиков кооператива. Так рабочие эксплуатировали рабочих. Пример эксплуатации заразителен.

В воскресенье Волдис пошел в больницу навестить Карла.

– Зачем ты принес эту ерунду? – ворчал тот, увидев принесенные Волдисом апельсины и сладости. – Лучше бы притащил какую-нибудь книгу. Подыхаю от скуки.

– Тебя никто не навещал?

– Меня? Кто же ко мне придет, кроме тебя?

– Да, да… Я позабочусь о книгах. Что бы ты хотел почитать: роман или что-нибудь научное?

– Безразлично, что, только хорошее, интересное.

– Ладно, попытаюсь, может быть, даже завтра.

– Если только тебя пустят в больницу.

– Как-нибудь изловчусь. Ну, как нога? Операция прошла успешно?

– Кто его знает. Кость переломлена, оказывается, не в одном месте, а в двух, – сгоряча не разобрались. Сделали операцию. Теперь должно заживать.

– Что они говорят, хромать не будешь?

– Возможно, что не буду. Но я здесь видел людей, которым говорили то же самое, а в конце концов, их выписывали с несгибающейся ногой. Эх, чего там! Мне все равно, я приготовился к самому худшему.

– Ну, ну, опять разволновался.

– Я вовсе не волнуюсь. Все обдумано, все предусмотрено. Согласись, что только полноценному, здоровому человеку стоит жить. Какой смысл жить безногому, слепому, глухому, больному туберкулезом?

– Даже калеке имеет смысл жить.

– А что особенного представляет собой смерть? Только известное событие в неизвестном будущем.

– Довольно об этом. Эти глупости мы выбьем у тебя из головы. Кроме того, если ты что-нибудь сделаешь с собой, кое-кто истолкует это по-своему.

– Несчастная любовь? Ну нет, только не это!

– Многие так поймут. В том числе и она. Ты же не захочешь удостоить эту женщину такой большой чести?

– Конечно, нет.

Они рассмеялись и заговорили о другом. Время, отведенное для приема посетителей, незаметно подходило к концу. Завязалась оживленная беседа, и никто бы не сказал, что Карл своими остротами только пытался заглушить затаенную в глубине сердца тоску.

– Как ты переносишь запах лекарств? – спросил Волдис.

– Сначала тошнило. Всякие карболки, тинктуры, пластыри… Если бы ты знал, как скверно быть таким беспомощным ребенком. Молодые женщины обходятся со мной, как с бесполым существом. Стыдно даже подумать.

– Время истекло! – прервала медицинская сестра больничную идиллию. Раздались звуки поцелуев, кое-где на тумбочках увядали принесенные цветы,

– Тебе, конечно, понадобятся деньги, – сказал Волдис. – На, возьми несколько латов.

– Спасибо. Иногда сюда приносят газеты и фрукты. Когда ты опять придешь?

– Посмотрим, как выйдет. Если не удастся раньше кончить работу на пароходе, приду в следующее воскресенье. А книги постараюсь доставить завтра вечером. Никому не надо передать привет?

Карл горько усмехнулся.

Волдис вышел из палаты. По больничному саду гуляли выздоравливающие. Кое-где между кустов маячили серые фигуры – с забинтованными головами, с висящими на перевязи руками, бледные и хилые. Женщины и мужчины. Страдание… страдание… Все бараки полны страдании. Каждую ночь кого-нибудь уносят в часовню: смерть была здесь частой гостьей.

Впереди Волдиса шла женщина – серый поношенный халат, белые больничные чулки, левая рука висела на перевязи. Она дошла до того места, дальше которого не разрешалось ходить больным, и повернула обратно. Волдис хотел пройти мимо и посторонился, боясь задеть больную руку женщины.

Женщина остановилась и посмотрела на Волдиса. Он взглянул на нее и покраснел – то ли от смущения, то ли от радости.

– Лаума! Ты! – горячо воскликнул он. – Сколько времени мы не виделись!

– Я уж думала, ты не захочешь меня узнать, – улыбнулась Лаума.

– А ведь я решил, что ты уехала из Риги. Ты давно в больнице?

– Недели три. А ты давно в Риге?

– Недели две. Что с тобой?

– Эх, не хочется и говорить о таких вещах. Скучная история.

– Тебе поранило руку?

– Немного. На работе занозила локоть. Стало нарывать, наверное началось заражение крови. Рука распухла, побагровела. Больше недели я ходила в амбулаторию, потом вдруг под мышкой воспалилась железа, сильно распухла. Дергало так, что ночью не могла спать… Но к чему я тебе рассказываю о таких мелочах. Не сердись за мою глупую болтовню.

– Лаума, будь такой же, как прежде. Мы относились друг к другу гораздо проще.

Девушка опустила глаза.

– Рассказывай дальше. Тебе сделали операцию?

– Да, разрезали нарыв. Теперь скоро поправлюсь. Еще одна перевязка и можно будет выписываться. Только… Боюсь, как бы не остаться с негнущейся рукой. Я слышала разговор заведующего бараком с ассистентом. Возможно, какой-то там нерв перестанет действовать. Я не могу выпрямить руку. Сейчас делают массаж и электризацию, но что из этого выйдет – увидим!

Некоторое время они стояли молча. Мимо них деловито сновали санитары и сестры. Поблизости бродили скучающие больные; некоторые с любопытством поглядывали на них.

– Жалко тебя… – сказал еле слышно Волдис, глядя в сторону.

Лаума хотела улыбнуться, но Волдис был так грустен, что ее напускная беспечность исчезла.

– Жалко тебя… – повторил он и на прощанье пожал ей пальцы, на которых шелушилась темная, загрубевшая кожа.

Лаума ничего не ответила. Словно застеснявшись, она спрятала руку под полу халата.

***

– Вас ждет какая-то барышня! – сказала Андерсониете Волдису, встретив его во дворе.

«Конечно, Милия…» – подумал Волдис, подымаясь по лестнице и пытаясь вспомнить, в каком виде он оставил комнату.

Милия сидела, будто позируя фотографу, уставившись на свою сумочку. Когда вошел Волдис, она поднялась навстречу ему, серьезная, почти печальная. Сейчас ей была бы к лицу траурная вуаль. Она бесстрастно протянула Волдису свою теплую руку.

– Вы меня простите за беспокойство, – заговорила она, заметно подчеркивай слово «вы».

– Пока я не испытываю никакого беспокойства, – ответил он и сел напротив Милии. – Чем могу быть полезен?

Милия бросила сбоку быстрый взгляд на Волдиса. Он видел, что ей нелегко начать.

– Да, я хотела попросить о небольшом одолжении… Не думаю, чтобы это вас очень затруднило.

Волдис молча снял пылинку с рукава пиджака.

– Видите, Волдис… я теперь невеста… – проговорила она, наконец.

– Поздравляю… – На другом рукаве, он тоже обнаружил пылинку.

– Вы понимаете мое положение. Мне до некоторой степени неудобно…

Весь костюм Волдиса оказался покрытым пылинками. Занявшись их обиранием, Волдис не находил времени, чтобы ответить. Наконец, когда Милия смущенно замолчала и выжидательно посмотрела на него, он поднял голову.

– Неудобно, вы говорите? В каком смысле?..

– Карл…

– Да, Карл в больнице – ждет, когда срастутся кости.

– Видите, я не хотела бы этого делать тайком…

– Как тайком?

– Но вы же знаете, что мы с Карлом… встречались.

– Да… Я тоже встречался с вами, вы ведь помните?

– Нет, это не то, – она покраснела и отвернулась. – С Карлом было иначе…

– Допустим, что я это знаю, все знаю…

– Тогда хорошо. Вы сами теперь понимаете, что я не могу поступить иначе…

– Вы выходите замуж?

– Да, за господина Пурвмикеля.

«Странно, – думал Волдис. – Своего жениха она зовет господином».

– Ну конечно, – он обернулся к Милии, – вы совершенно свободны.

– Я знаю. Но я боюсь, что Карл… человек больной… нервный… Все может случиться.

– Будьте спокойны! – Волдис встал и начал ходить по комнате.

– Вы думаете, Карл перенесет это? – голос Милии задрожал, но не от волнения – от нетерпения.

– Я его подготовлю…

– Вот об этом я и хотела вас просить.

– Видите, мы одинаково думали. Надеюсь, что и в остальном договоримся.

– То есть?

– Я говорю о том, как его подготовить.

– Ну, понятно, вы ему все осторожно расскажете…

– Безусловно все! – сказал Волдис и остановился. – И по возможности бес-по-щад-но!

– Я не совсем вас понимаю. Мне кажется, больного человека нельзя так…

– Потерпите, мадемуазель Милия, я вам расскажу свой план. Видите ли, к тому, о чем вы хотите сообщить с моей помощью Карлу, его совсем не надо готовить. Он все понял еще в тот вечер, когда вы уходили в театр.

– Ах, как я сержусь на маму за эту глупую ложь!

– Ее ложь открыла то, что вы хотели скрыть. Карл еще в тот вечер знал, что если вы и не стали еще, то скоро станете невестой.

– Волдис, вы смеетесь надо мной. Почему вы делаете ударение на слове «невеста»?

– Это вы сами очень хорошо знаете. Вернемся к делу. Значит, Карл знает. А чтобы у него не возникло нежелательного намерения что-нибудь предпринять, нарушить естественный ход событий, я его под-го-тов-лю. Знаете, как? Слушайте. Если он и попытается что-нибудь сделать, чтобы расстроить ваше будущее счастье (возможно и это), то только потому, что он вас любит и вы ему нужны. Чтобы предотвратить возможные эксцессы (господин Пурвмикель, надо полагать, очень щепетильный человек: поэты-эстеты не выносят грязи), нам надо сделать так, чтобы Карл разлюбил вас, чтобы вы в его глазах перестали быть тем идеальным, чистым существом, каким он вас считает, И поэтому я расскажу ему все!

– Боже мой!

– Я не пожалею себя. Покажу, каким хорошим другом я для него был, нарисую незабываемые часы, проведенные вами у меня, в этой комнате! Этому он поверит. Это будет холодным душем для его пылких мечтаний. Из-за таких женщин мужчины не стреляются. Кто так поступает – тот не мужчина. Вы, конечно, согласитесь, что иначе нельзя. Он должен вас очень презирать, чтобы счесть ниже своего достоинства причинить вред такой особе. Вы, конечно, читали «Даму с камелиями»? Видите, и здесь есть что-то от Маргариты Готье, с той лишь разницей, что вся эта комбинация принесет вам пользу, чего нельзя сказать про даму с камелиями. Один вас возненавидит, чтобы другой мог полюбить.

Милия встала. Она сверкающими глазами смотрела на Волдиса, ногти впились в ладони, она дергала ремешок сумочки и тяжело дышала.

– Мне всегда казалось, что вы не можете быть джентльменом! – с трудом проговорила она и, подняв голову выше, чем обычно, бросилась к двери. – Пить водку – это все, на что способны портовики!.. – добавила она уже в дверях.

Она ушла. А в комнате еще остался запах ее духов. Волдис широко распахнул окно.

***

Через два дня – в то время когда Карлу ломали неправильно сросшиеся кости – Милия совсем тихо обвенчалась. Молодые решили провести медовый месяц в Видземской Швейцарии[40]40
  «Видземская Швейцария» – Так называют район Сигулды, Турайды, Кримулды – сильнохолмистую, поросшую густыми лесами местность Видземе с живописной долиной реки Гауя.


[Закрыть]. Поэт принялся писать свою первую поэму: такой грандиозный замысел был неосуществим среди камней пятиэтажного города.

Портреты молодоженов были помещены в газете.