Текст книги "Бескрылые птицы"
Автор книги: Вилис Лацис
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 44 страниц)
Наши друзья выбрали себе отдаленную, расположенную на пригорке беседку, откуда была видна танцевальная площадка.
– Я вас на несколько минут оставлю, – извинился Карл и ушел в буфет.
– Возьми лучше мороженое, чем пирожки! – крикнула ему Милия.
– Позволь мне самому решать! – отозвался Карл.
Пока он покупал в буфете лимонад и сладости, Милия знакомила Волдиса с публикой. Подруги, соседи, чужие, знакомые, отъявленные драчуны, хорошие танцоры вереницей проходили перед ними по крашеному полу площадки. Некоторые издали здоровались с Милией, и она отвечала сдержанной улыбкой.
На эстраде зазвучали медные инструменты. Военный оркестр заиграл «Прощание гладиатора». Гуляющие старались шагать в такт музыке. Все приободрились, самые вялые оживились и с каждым движением все больше включались в общий ритм.
Карл вернулся нагруженный бутылками, плитками шоколада, бисквитами и мороженым. Да, сегодня гулянье принесет немалый доход какому-то благотворительному учреждению. Раскрывайте кошельки!
– Ну зачем ты взял красный лимонад! – недовольно вздернула носик Милия.
– Другого нет. Светлый обещают принести позже. Ну, можете жевать! Скоро начнутся танцы.
– А что толку? – засмеялась Милия. – Ты же все равно не танцуешь.
Карл смущенно улыбнулся, что-то пробормотал и стал разливать лимонад, потом воровато оглянулся, вытащил из кармана бутылку из-под сельтерской и поставил на стол.
– Выпьешь водки? – спросил он Волдиса.
– А это обязательно?
– Непременно. Без водки не стоит и ходить на гулянье. Нет настоящего веселья, не хватает духу что-нибудь предпринять. Сидишь, как пень, и удивляешься, как это другие держатся так свободно. Милия, тебе тоже налить?
– Что за вопрос! Конечно, можно, только чтобы не очень крепкая была, иначе пить нельзя.
Волдис чуть не рассмеялся, глядя на то, с каким хладнокровием Карл разливал мнимую сельтерскую в стаканы, затыкал пробкой бутылку и доливал стаканы лимонадом.
– Чистый спирт, – шепнул он Волдису.
– А я думал, ты не пьешь.
– Разве это называется пить? Меня ведь совсем не тянет к водке, но на гулянье без этого нельзя. Как иначе поднять настроение? Немного погодя сам увидишь, что сюда никто не ходит без водки. Мы же хотим здесь повеселиться, а не разглядывать и критиковать других.
– Разве без этого нельзя веселиться?
– Как же ты трезвым развеселишься, когда из головы ни на минуту не выходит тяжелая, свинцовая жизнь? Надо же забыться!
– А водка помогает забыться?
– Да ты, видать, никогда не пил? Тогда сегодня же ты узнаешь, что значит забыться.
Они чокнулись и сделали несколько глотков, от которых у Волдиса захватило дыхание и на глазах выступили слезы.
– Что с вами, господин Витол? – лукаво засмеялась Милия. – Крепкая?
– Не понимаю, право, не понимаю…
– Но это ведь сильно разбавленный спирт, – заметил Карл. – А что ты скажешь, если тебе придется пить его разбавленным только наполовину?
– Это безумие.
– Успокоитесь, господни Витол! – даже Милия, оказывается, понимала кое-что в этом вопросе. – Потому ведь его и пьют, что это безумие. Вы не можете представить, до чего иногда приятно безумие.
Они выпили снова. Карл и Милия осушили свои стаканы до дна, Волдис же был в состоянии сделать только один глоток. Милия плутовато засмеялась. Она взяла кружок бисквита, поднесла к губам Волдиса и сказала:
– Откусите половину.
Волдис откусил, пальцы Милии коснулись его губ, вторую половину она положила себе в рот.
– Волдис, выпей-ка до дна! – настаивал Карл, и волей-неволей Волдису пришлось допить стакан.
– Вот это другое дело! – Милия придвинулась ближе к нему и опять протянула бисквит. – Откусите кусочек. Ай! Не кусайте мне пальцы. Вы становитесь дерзким, это хорошая примета.
Ее смех долетел до танцевальной площадки. Кое-кто с любопытством поглядывал в их сторону. Карл опять налил в стаканы понемногу «сельтерской», разбавил ее водой и предложил выпить.
Неусыпные блюстители порядка разгуливали по дорожкам парка. Они испытующе посматривали в сторону беседки, но так как на столе стояла только бутылка сельтерской и лимонад, проходили успокоенные мимо; заглядывали в другие беседки, опять видели невинные бутылки с сельтерской, серьезные, равнодушные лица и окончательно успокаивались. Все шло, как полагается.
Заиграли вальс. Из отдаленных беседок торопились, почти бежали заждавшиеся танцоры; девушки еще на лестнице оказывались в объятиях партнеров и, как усталые птички, склоняли головки набок, предоставляя двигать, кружить и обнимать себя.
В дверях беседки появился худосочный молодчик с прилизанными волосами, в сильно поношенных коричневых ботинках. У него были красные полированные ногти, маленькие испанские баки и пестрый шелковый платок в нагрудном кармане. Небрежно взглянув сначала на Волдиса, затем на Карла, он низко поклонился:
– Разрешите пригласить вашу даму?
Карл отвернулся в сторону и что-то пробурчал. Волдис забарабанил пальцами по столу. Милия поднялась и протянула Волдису свою сумочку. Она улыбнулась им обоим и поправила платье.
– Извините! – Она прошла вперед, а худосочный молодчик шаркающими шагами скользил вслед за ней.
Еще на лестнице Милия повернулась к своему кавалеру и скользнула в его длинные руки. Да, у этого тщедушного молодчика был темперамент. Возможно, он забыл, что это не танго и не бостон, а всего лишь обыкновенный старинный вальс: он наклонился вперед, настойчиво глядя в глаза своей дамы, и вся верхняя часть его туловища так и застыла в этом положении, пока продолжался танец. Только ноги выполняли какие-то ритмические движения – ступали вперед и назад, два шага в сторону, поворот, опять вперед. Широко растопырив пальцы правой руки, он придерживал Милию за спину, подняв левую высоко вверх. Временами, когда он, остановившись, с головокружительной быстротой вертел свою даму на месте, вся его тщедушная фигура выпрямлялась и прижималась к Милии. Он что-то говорил. Милия покачивала головой и смеялась.
Волдис искоса посмотрел на Карла, но тот глядел куда-то вдаль, в глубь парка.
«Что он чувствует? – думал Волдис. – Он должен смотреть, как любимую женщину нагло обнимает и прижимает к себе незнакомый человек! И хотя это только танец, тем не менее пальцы этого человека дрожат от волнения, он мысленно раздевает свою даму. Бедный Карл! Танцуй он сам, не было бы этих рук. Но что скажет Милия и все эти жаждущие танцев люди, если Карл не позволит ей танцевать с другими? Его высмеют, назовут старым ханжой, никто и не подумает считаться с ним».
– Почему ты не научишься танцевать? – прервал, наконец, Волдис раздумье Карла.
– Я умею танцевать вальс и фокстрот. Я знаю все это наизусть, только никак не могу начать. Всем известно, что я не танцую, и если я когда-нибудь покажусь на танцевальной площадке, они будут смеяться над каждым моим шагом, хотя бы я танцевал не хуже здешних завсегдатаев. Ты же знаешь, что значит предубеждение.
– Но разве тебе не обидно, когда ты видишь, как твою девушку лапают всякие ферты, которые ничего не смыслят, кроме па, туров, поворотов и наклонов?
– Что за глупости!
– А если ей самой приятно быть в объятиях этого человека? Если совсем бессознательно, не думая об этом, она испытывает удовольствие от этих унизительных прикосновений? Быть может, вовсе не сам танец заставляет ее и многих других девушек вскакивать при первых звуках фокстрота?
– Если так рассуждать, нам надо ревновать наших девушек и к снам, которые снятся им ночью. Пей, Волдис, не ломайся.
«Может, Карл все же страдает? – думал Волдис. – А я все время растравляю его рану».
Они чокнулись и отпили по глотку. Оркестр кончил играть, внезапно оборвав мелодию. Танцующие немного растерялись от неожиданности, затем, смеясь, разошлись по парку. Тщедушный молодчик предложил Милии руку и какой-то неестественно торжественной походкой, подсмотренной в кинофильмах или на курсах танцев, пошел с нею к беседке. Он низко раскланялся, прижимая левую руку к сердцу.
– Смею ли ангажировать вас на следующий танец? – спросил он Милию.
– Пожалуйста, благодарю.
Когда молодчик удалился, Карл сухо рассмеялся.
– Прямо из энциклопедического словаря! Ангажировать – как здорово сказано! Просто удивительно, до чего интеллигентный стал, разучился говорить по-латышски.
– Это что – ревность? – Милия недовольно нахмурила брони. – Карл, не компрометируй себя.
– Опять иностранное слово. Знаю я этого «ангажера». Он работает возчиком у экспедитора Легздыня. Около штабелей крепежного леса и кип льна, наверное, легко изучать иностранные слова. К тому же он недавно окончил курсы танцев. Европеец, ха-ха-ха!
Милия чуть смутилась, но только чуть-чуть. Через минуту она, казалось, успела забыть ядовитое, замечание и, глядя в ручное зеркальце, провела несколько раз пуховкой по лицу.
– Почему ты не наливаешь, Карл? – повернулась она к столу. – Или мне придется перейти на самообслуживание? Чего я хочу? Ну, во всяком случае и крепкого тоже. Наливай смелее, не поперхнусь. Господин Витол, как у вас разрумянилось лицо! Я знаю, это от водки. Вам она на пользу, даже кончики ушей горят.
Но на этот раз Милия ошиблась. Не водка была причиной того, что лицо Витола покрылось румянцем и он время от времени поглядывал искоса на соседнюю беседку. Он заметил знакомое лицо. Бледное, чистое девичье лицо. Большие глаза с удивлением смотрели на него, и он встретился взглядом с ними. Девушка с улицы Путну и худощавый юноша с открытой шеей сидели в соседней беседке. Они были не одни. Несколько коренастых, пышнотелых девиц, охмелевших от не совсем обычной сельтерской, верещали, визжали и били своих кавалеров по рукам, когда те становились слишком дерзкими. Парни были в брюках клеш, во френчах с бесчисленными карманами, в рубашках апаш. У одного из-под рубашки виднелась на груди татуировка: птичья голова, а руки всех троих парней были испещрены морскими эмблемами: крестами, якорями, штурвальными колесами, сердцами, флагами и т. д., хотя ни один из них моря и в глаза не видел.
– Шпана!.. – проворчал Карл, увидев, что Волдис с интересом наблюдает за соседями. – Любят важничать, разыгрывать апашей, драться и получать сдачи. Гордятся тем, что полиция составляет на них протоколы, а когда им поставят фонарь под глазом, показывают его всему свету как доказательство своей лихости.
Каким образом эта бледная тихая девушка очутилась в таком обществе? Волдису это казалось странным. Он временами поглядывал на соседнюю беседку. Каждый раз его взгляд встречался с взглядом девушки. Она сконфуженно отворачивалась.
«Она, наверно, узнала меня», – думал Волдис. От выпитого вина он чувствовал себя непринужденно.
– Вы все время кормили меня бисквитами, – обратился он к Милии. – Теперь позвольте и мне это сделать. Так, откусите кусочек, только не откусите мне пальцы, это мои собственные; я их не застраховал, как кинозвезды страхуют свои ноги и носы, но и они имеют ценность. А теперь откуси ты, Карл. Видите, Милия, он ищет как раз то место, где вы кусали. Не кажется ли вам это странным? Как вы это объясните?
– Господин Витол, взгляните направо. Вас пожирает глазами какая-то дама. О, я вижу, она сердится на меня. Смотрите, как она хмурится!
– Ах та, в соседней беседке? Гм, интересная, но совсем не знакомая барышня.
– Вы краснеете! Карл, взгляни – он краснеет!
– Вы же сами сказали, что это от водки.
– Ах, какой хитрец! Хорошо, что я вас раскусила. Слушай, Карл, разве больше ничего нет? Бутылка пуста.
– Я попробую достать еще. Обождите.
Счастливый, что может угодить Милии, Карл схватил бутылку из-под сельтерской и затерялся в толпе. Милия села совсем рядом с Волдисом. Ей было жарко, она обмахивалась носовым платком и беспокойно двигала под столом ногами.
– Я вас приглашаю на дамский вальс, – сказала она.
– Я не умею танцевать, – ответил Волдис.
– Я вас научу.
– Я наступлю вам на туфли…
– Наступайте, я не боюсь.
Горячее дыхание касалось лица Волдиса, рука Милии, будто нечаянно, схватила его пальцы, стиснула их. Какая у нее сильная рука! Что-то заставило Волдиса сжать руку в кулак, и он крепко сдавил ладонь Милии, но она не вскрикнула, не спешила освободить свои пальцы.
– Ах вы… – начала она, пригрозив пальцем, и не окончила, так как вернулся Карл с новой бутылкой.
Заиграл оркестр, и в дверях беседки показался тщедушный молодчик.
– Извините, – сказала Милия и через минуту затерялась в толпе танцующих.
Глаза Волдиса искали ее. Взгляд его обшаривал толпу, пока не нашел Милию. Он не заметил, как стихла музыка, и очнулся тогда, когда тщедушный парень опять низко кланялся, прижимая к сердцу руку.
– Знаете что! – крикнул Волдис молодчику. – Мне приятней видеть, когда вы уходите…
– Но, господин Витол, разве так можно! – воскликнула Милия, с трудом сдерживая смех и прижимая платок к губам. Покраснев, она уселась на свое место.
Не веря своим ушам, парень переминался с ноги на ногу; губы у него дрожали, он то краснел, то бледнел.
– Вы об этом пожалеете! – прошипел он, наконец, и кинулся прочь.
– Обождите, милостивый государь! – крикнул вслед ему Карл. – Я вас ангажирую на один тур бокса. Почему вы не отвечаете?
– Ах, зачем вы так! – упрекала Милия без тени упрека в голосе. – Теперь он устроит скандал.
– Успокойся, девочка! – Карл презрительно плюнул в сторону ушедшего. – У него здесь нет друзей, некому его поддержать.
Смеясь, они осушили еще по стакану. Милию осенила новая мысль.
– Что мы здесь «выкаем» и называем друг друга «господами»? Выпьем на «ты». Согласны? Никто не возражает? Карл, налей!
После этого некоторое время не слышалось «мадемуазель Милия» и «господин Витол».
– Садись, Волдис, ближе! – пригласила Милия.
И они уселись втроем, тесно прижавшись друг к другу. Бутылка пустела, разговор становился бессвязным, взгляды нескромными.
Стемнело. На ветвях ольх загорелись красные и зеленые лампочки. Повсюду слышался смех, визг, и все это заглушали звуки надрывающегося оркестра, игравшего фокстроты, фокстроты, фокстроты.
Несколько раз Милия исчезала. Молодые люди с распухшими пьяными физиономиями и молодые люди несколько более благообразные желали танцевать с ней. Она уходила с ними и возвращалась каждый раз разгоряченная, запыхавшаяся и заставляла своих друзей обмахивать ее.
– Какой восхитительный вечер! – восклицала она.
– Дамский вальс! – выкрикнул кто-то в темноте, и тотчас полились нежные звуки музыки.
Откуда-то из мрака вынырнула бледная девушка, нерешительно остановилась, глядя на Волдиса большими удивленными глазами.
– Можно пригласить вас?
– К сожалению, барышня, я не умею танцевать. Благодарю вас.
Губы девушки тихо и покорно улыбнулись. Она что-то проговорила, но слов нельзя было расслышать, и ушла. Сухощавый парень с открытой шеей поднялся со скамьи, и они начали вальсировать.
Милия встала, положила руки на плечи Волдису и медовым голосом сказала:
– А если я тебя попрошу, ты тоже откажешься?
– Мадемуазель Милия… прости – Милия… я ведь отказался только потому, что не умею танцевать,
– Я тебя научу.
– Нет, не пойдет. Если я сделаю так, это обидит девушку, которой я только что отказал.
– Ты боишься ее обидеть? Плут ты этакий!
Неизвестно, чем бы окончился этот разговор, если бы на танцевальной площадке не случилось что-то. Посредине площадки внезапно поднялась суматоха. Все сбились в одну кучу и кричали. Молодые люди набрасывались друг на друга, ревели, рвали друг на друге рубашки, били кулаками по лицу; лилась кровь, неслась брань. Женщины визжали, тянули за рукава своих разбушевавшихся партнеров, но не в силах были их удержать. Из кустов выбегали запыхавшиеся парни – любители драк.
– Смажь ему! Поддай! Фриц! Эдди! Вот он! Лови! Не упускай!
Летели пустые бутылки, тарелки, стулья. Сбившиеся в клубок драчуны скатились с танцевальной площадки и в мгновение ока рассеялись по парку. Дрались везде: в беседках, на дорожках, в кустах. Во всех уголках парка раздавались удары, стоны, брань, свистки, пинки ногами, звон разбитой посуды. Один за другим гасли лампионы; на танцевальной площадке, у эстрады, разбили большую электрическую лампу… И будто для того, чтобы усилить шум, темноту и возню, пошел дождь – сперва редкий, крупный, перешедший затем в сплошной ливень. Но и он не в силах был охладить разгоряченные головы. А началось все из-за того, что кому-то наступили на ногу, тот ответил ударом, потом его ударили, а затем уже били без разбору.
У каждого здесь оказались враги, их били, а многие колотили и друзей: драться нужно было, все равно с кем, этого требовали традиции. По дорожкам бегали встревоженные блюстители порядка и колотили публику, а публика колотила блюстителей порядка.
Когда Волдис оглянулся, Карла уже не было в беседке.
– У него руки чешутся, – усмехнулась Милия, когда Волдис кивнул ей на пустой стул Карла. – Только бы не нарвался на полицию.
Над их головами, свистя, пролетела бутылка. Они нагнулись, и Милия испуганно схватила Волдиса за локоть. Они прислушивались к бессвязным крикам, всматриваясь в темноту парка. Рядом с беседкой боролись две темные фигуры. Крепко сцепившись, они старались нанести друг другу как можно больше ударов. Один из них был сильнее. Ловким ударом он отбросил противника в кусты, где тот и остался лежать. Оттуда сквозь крики и шум доносились едва слышные стоны. Другой вошел в беседку и, тяжело дыша, уселся в углу. Это был Карл.
– Кто это там? – спросил Волдис.
– Ангажер, – ответил Карл.
Польщенная Милия улыбнулась: ведь Карл дрался из-за нее!
Дождь все усиливался. В темноте слышались пронзительные свистки полицейских, по всем дорожкам разбегались люди. Вспыхнувшая было вражда внезапно угасла. Всех охватило только одно желание – не дать схватить себя, оставить полицейских с носом.
– Стой! Стой! Стрелять буду! – слышалось вокруг.
Окровавленных, оборванных и запыхавшихся мужчин хватали за руки, сгоняли в кучи, отбирали у них паспорта и куда-то уводили.
– Гулянье кончено! – раздался чей-то голос с эстрады.
Карл встал. Милия взяла под руки своих спутников, и так они втроем вышли из парка. У ворот Волдис протянул руку.
– Куда ты пойдешь так поздно? – воскликнул Карл. – Пойдем, переночуешь у меня. Трамвай уже не ходит…
– Право, Волдис, ты можешь остаться у Карла, – пыталась уговорить его и Милия, глядя на них обоих.
Карл, может быть, весь вечер ждал момента, когда они вдвоем с любимой пойдут домой… нет, он не мог лишить друга этой радости.
– Благодарю! Завтра идти некуда, лучше я потихоньку поплетусь домой. А то Андерсониете начнет беспокоиться, подумает, что со мной что-нибудь случилось, побежит в полицию.
– Приходи завтра в обед на набережную Даугавы.
– Тебе что-нибудь известно?
– Идет какой-то «американец» с штучным грузом. Попытаем счастья.
– Хорошо.
Прощальное рукопожатие Милии было крепким и долгим, Она многообещающе посмотрела Волдису в глаза, потом пошла прочь, склонив голову на плечо Карла. Волдис сквозь пелену дождя глядел вслед этим двум людям, фигуры которых казались слившимися в какой-то фантастический силуэт. Земля была сырая, небо беззвездное. Волдис нерешительно поднял воротник.
***
Дождь лил теперь неровно, временами порывы ветра бросали пригоршни воды в лицо прохожим; потом ветер, стихая на несколько минут, завывал где-то высоко в телефонных проводах и верхушках деревьев. Еле заметные, качались на ветру уличные фонари. Как лучи прожектора, скользили по тротуару блики света, выхватывая из тьмы сгорбленную, быстро двигающуюся человеческую фигуру, которая, втянув голову в воротник, боролась с ветром.
Держась подветренной стороны улицы, Волдис шел вперед. Немилосердно жали ботинки – пальцы, вероятно, были стерты до крови; новому костюму Волдиса пришлось выдержать тяжелое испытание, – но Волдис об этом не думал и не чувствовал боли в ногах.
«Как странно бывает в жизни! – думал он. – Двадцать три года живешь на свете среди людей, ежедневно видишь вокруг себя множество мужчин и женщин и не обращаешь на них внимания, но вот однажды встречаешь какого-то человека, какое-то существо другого пола – и тебе ясно: именно ее ты желаешь, именно такая тебе нужна. И эта женщина уже не просто чужое существо в юбке, до которого тебе до сих пор не было никакого дела. Ты различаешь среди тысячи других только одно лицо, и это лицо становится для тебя самым дорогим. И разве только лицо? Если бы не было этой фигуры, этой теплоты, этого рукопожатия, этого горячего дыхания, – изведал ли бы ты это беспокойство? Эх, Волдис, что с тобой творится! Неужели ты не видишь, что другой стоит рядом с этой женщиной? И это не просто тень, это твой друг, твой единственный друг в этом городе, полном вражды и ненависти».
Он старался не думать о Милии, пытался убедить себя, что смешно так увлекаться.
Впереди замерцали огни Понтонного моста. На противоположном берегу Даугавы кое-где в окнах верхних этажей горели огни. Сонная, сырая тишина тяжело повисла над пятиэтажным городом. Шаги Волдиса гулко раздавались на мосту.
Немного впереди шла женщина. Маленькая съежившаяся фигурка казалась насквозь пропитанной сыростью. Расстояние между ними уменьшалось с каждым шагом. На середине моста Волдис нагнал ее. Девушка, услышав шаги, обернулась.
Волдис улыбнулся. Бледная девушка из соседнего дома… Одинокая, измокшая, озябшая. Волдис шагал рядом с ней и вовсе не собирался обгонять.
– Почему вы одна? – спросил он немного погодя.
– Почему бы мне не быть одной? – Она с удивлением взглянула на него, вероятно пораженная, что с ней заговорил незнакомый человек.
– Там, в саду, вы были не одна. Я вас видел. Куда девался ваш… друг?
Девушка медлила с ответом.
– Я слышал, что с гулянья молодые люди провожают девушек домой.
– Может быть, я этого не желаю…
– Весьма возможно, хотя я этому не верю. У него, наверно, вышло недоразумение с полицией и его самого теперь провожают в участок? Разве не так?
Девушка рассмеялась.
– Может быть, и так.
– На него составили протокол?
– Да, двадцать второй по счету.
– Скоро можно будет праздновать юбилей!
Дождь усилился. Волдис снял пиджак.
– Пожалуйста, наденьте, без отговорок! – протянул он его девушке.
– Как же вы без пиджака пойдете по улице?
– Сейчас ночь, и потом – я в жилетке. Подождите, я вам помогу надеть. Немного велик, но это ничего.
Они шли по набережной.
– Какой дорогой пойдем? – спросил Волдис. – Мимо замка?
– Нет, лучше через Старую Ригу, там можно укрыться.
Провожаемые взглядами одиноких ночных сторожей, они шли через спящий город. Понемногу завязался разговор о сегодняшнем гулянье, грандиозной драке и, наконец, о себе.
– Вы ужасно гордый… – сказала девушка и шутя надула губы.
– Вы так думаете?
– Почему вы отказались танцевать со мной вальс?
– Да ведь я не умею танцевать.
– Все равно нельзя было отказываться. Вы должны были проводить меня хоть до танцевальной площадки, а потом вернуться.
– В другой раз буду знать.
– В другой раз я вас не приглашу.
– Тогда я приглашу вас.
– Я тоже оставлю вас с носом.
– Тогда мы будем квиты… Лучше скажите, как вас зовут?
– На что вам?
– Когда я стану о вас думать, буду по крайней мере знать, как вас именовать.
– Вы будете обо мне думать? Ха-ха-ха! Нет, нет, лучше оставим это. У вас есть о ком думать, незачем обременять себя. Не притворяйтесь, я сама видела. Там… в беседке.
– Серьезно, вы скажете или не скажете свое имя?
– Что это, ультиматум? В таком случае я не допущу войны. Внимание!.. Разрешите представиться: Лаума Гулбис.
– Волдис Витол, очень рад познакомиться. Кажется, так принято у порядочных людей?
– Разве есть еще порядочнее нас?
– Да, во всяком случае, так они думают
– Наверно потому, что они лучше одеты?
– Да, и еще потому, что их желудки привыкли переваривать другую пищу, не такую, как наше неизбалованное брюхо. Они воображают, что и кровь у них другого цвета. Считают, что к ней подмешана голубая краска.
– Может быть, и легкие у них не такие, как у нас?
– Я думаю – нет. Но у них болит сердце оттого, что приходится дышать тем же воздухом, которым дышим мы, низшие существа. Воздух – единственная демократическая вещь в этом мире. Кроме того, им свойственно нечто вроде куриной слепоты – их глаза не переносят темноты. Ослепленные блеском своего благополучия, вблизи они еще в состоянии кое-что видеть: самих себя и то, что находится рядом, и считают, что в них сосредоточена вся житейская мудрость и справедливость. Но как только они отвернутся в сторону, в тень, в темные углы, где голод и нужда, – они слепнут, и им кажется, что это не люди обслуживают машины, хиреют и гибнут от тяжелого труда, а фантастические бесплотные призраки, которые не имеют никакого отношении к породе двуногих мыслящих существ. Чтобы призраки не обижались, они называют их иногда людьми.
– Ужасный вы человек.
– Ничего нет ужаснее стяжателей. Вы еще их не знаете.
– Надеюсь, что я скоро познакомлюсь с ними.
– Вы поступаете на работу?
– Да, мне в будущем месяце обещали работу на лесопильном заводе. Там уже работают многие мои подруги.
Волдис взглянул на девушку. Это хрупкое существо собиралось работать на лесопильном заводе. Долгие утомительные часы будет стоять она на одном месте, выполняя ряд автоматических движений, с нетерпением ожидая вечера. Грубость начальства, унижения…
– Надо же что-то делать, – сказала она. – Ведь не могу же я всю жизнь быть обузой для родителей. Вы не представляете, как я мечтаю о собственном заработке, как мне не хочется жить за чужой счет.
«Она не хочет жить за чужой счет, – думал Волдис, – а сколько мужчин, целый необозримый класс трутней живет за счет других, за наш счет – и считают, что это правильно…»
– У вас большая семья? – спросил он немного спустя.
– Отец, мать и я. Отец работает на мельнице, мать стирает морякам белье. Я стряпаю и занимаюсь хозяйством, но мне это надоело. Получается, что я не зарабатываю ни сантима, хотя иногда целый день на ногах.
«Она совсем не такая слабенькая, как мне показалось, – думал Волдис, глядя на ее складную тонкую фигуру. – II она такая миловидная. Но почему при виде ее я испытываю только жалость, сочувствие?»
У дома Лаумы они распрощались.
– Вам холодно? – спросил Волдис, когда девушка, отдав ему пиджак, вздрогнула.
– Немножко… – пыталась она улыбнуться.
Затем она исчезла в воротах.
Сонная Андерсониете впустила Волдиса. Долго он не мог уснуть, думая обо всем виденном.
Снаружи завывал ветер, срывая с крыш черепицу. Струи дождя били в оконные стекла. Тяжелой и беспокойной была эта ночь.
