Текст книги "Бескрылые птицы"
Автор книги: Вилис Лацис
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 44 страниц)
Первые, кто встречает моряков в любом порту, это торговцы: мясники, булочники, бакалейщики, продавцы различных корабельных товаров, прачки, сапожники, портные. В порту Бордо «Эрику» ожидала толпа оборотистых людей. Все они стремились попасть на борт первыми и вручить поскорее карточки своих торговых фирм. Наряду с бесчисленными карточками шипшандлеров многие моряки получили пригласительные билеты небольшого формата, на которых была оттиснута эмблема – красная мельница, адрес заведения и фамилия владелицы.
Но первый день прибытия в порт Бордо ознаменовался не только пригласительными билетами красной мельницы: вспыхнул очередной, уже давно назревавший продовольственный бунт. По пути из Ла-Паллиса в Бордо пароход один день простоял на якоре в Жиронде, напротив городка Пойак в ожидании разрешения на вход в Бордо. Было достаточно времени на то, чтобы по заслугам оценить питание, и все согласились, что дальше так не может продолжаться.
Артельщиком по-прежнему был судовой плотник. Он дважды в день кормил команду рыбой, благо она была здесь дешевая. Зван не раз ворчал на плотника:
– Ты что, думаешь превратить нас в рыб? Или во Франции больше ничего нельзя достать?
Плотник не обращал внимания на надвигавшуюся бурю и продолжал подавать на обед и ужин жареную и вареную рыбу.
Начальство питалось отдельно, артельщиком у них был второй штурман. Они тоже не видели ничего, кроме рыбы, но зато в конце каждого месяца им выплачивали денежную экономию. Зван нечаянно подслушал разговор штурманов и узнал, что у начальства за последний месяц денежная экономия на питании составила около двадцати латов на человека.
– Так дело не пойдет, – заговорил он во время обеда, давясь осточертевшей рыбой. – У офицеров восемь человек, и получается экономия, а у нас шестнадцать – и ничего не остается. Да хоть бы уж кормил прилично. Селедка, треска, кашица, маргарин – разве это еда?
– Топор нас обкрадывает! – крикнул Андерсон.
– Пусть он подавится своей треской! – взорвался вдруг Зоммер, выходя из-за стола. – Я хочу жрать!
– Кто пойдет со мной? – спросил Зван. – Пойдем к плотнику. Пусть покажет счета и выплатит экономию.
Все вскочили из-за стола и во главе со Званом направились к каюте плотника. Тот вышел на палубу с лоснящимися от жира губами.
– А верно, хорошая погода? – спросил благодушно он.
– Какая есть, такая и есть, – прервал его Зван. – Ты лучше скажи, какой у нас остаток продовольственных денег за этот месяц?
– Что? Остаток? – расхохотался плотник, – Ты бредишь, что ли? Остаток! Какой у тебя здесь получится остаток? Того и гляди недостача будет. Все дорого, как в аптеке! Знаете вы, почем здесь мясо? А хлеб? Даже последняя мелочь? – Он стал серьезным, почти сердитым. – Тут голова идет кругом, когда начинаешь соображать, что можно купить и чего нельзя.
– Ничего, Топорик! – усмехнулся Зван. – Мы тебя вылечим от головной боли. Ты тут нас не дурачь. Мы все умеем считать. Это и брюхом сообразишь, что за девять франков в день можно иначе питаться.
– Ну, может быть, вы умные… – плотник обидчиво пожал плечами. – А я для этого слишком глуп.
– Посмотрим, Топорик! – воскликнул Андерсон. – Пусть попробует кто-нибудь другой.
– Пусть, пусть! Мне уж надоело слушать эти проповеди. Вам и сам дьявол не угодит.
После этого в кубрике кочегаров состоялось совещание, на которое явились и матросы.
– Кого выберем артельщиком? – спросил Андерсон. – Я, со своей стороны, предлагаю Звана.
– Я плохо знаю языки… – пробовал тог отговориться.
– А что тебе нужно знать? Покажи пальцем, если не знаешь, как называется. Писать-считать умеешь. Попробуй.
Немного поломавшись для приличия, Зван согласился взять на себя обязанности артельщика. Объединенная делегация матросов и кочегаров проводила его к капитану и представила как нового артельщика.
Капитан вначале и слышать не хотел о смене, так как плотник был его земляком.
– Чего вы глупите? – он взволнованно стал расхаживать по салону. – Чем вам нехорош эконом? Кто сумеет лучше его хозяйничать? Он уже привык, знает все порядки, владеет языками.
– Мы ему больше не доверяем! – заявил Андерсон. – Он кладет себе в карман третью часть.
– Ну, а если бы я ведал продовольствием и поручал бы все покупать стюарду? Вы бы и тогда не доверяли?
Угрозы капитана никто не принял всерьез. Если бы он действительно хотел сам заняться питанием экипажа, он бы давно это сделал.
В конце концов Звана узаконили в новой должности.
– Подходящего человека подыскали, нечего сказать, – заметил под конец капитан. – Козла в огород пустили. Смотрите, как бы не пришлось идти ко мне с жалобами…
Но капитан оказался плохим пророком. Скоро появились доказательства этому.
***
На «Эрике» наступил праздник. Ни в одном календаре он не значился, но иначе нельзя было назвать роскошную, расточительную жизнь, начавшуюся после избрания Звана артельщиком.
Каждое утро Зван получал от капитана продовольственные деньги – примерно полтораста франков. Он ехал в город, закупал и заказывал необходимое. Его всегда сопровождали в качестве помощников два кочегара. Они отсутствовали довольно долго и всегда возвращались навеселе. На следующий день помощники менялись. Все с готовностью сопутствовали Звану, когда он ходил по магазинам, базарам, и пивным. У капитана больше никто не просил денег, – на выпивку хватало, потому что Зван был человек щедрый.
Питание? Так могли жить только господа. Утром каждый получал коробочку сардин или еще какие-нибудь дорогие консервы, сыр, колбасу и другие деликатесы. Обед состоял из трех блюд: великолепный суп, большая порция хорошего жаркого, компот или горячее красное вино. На ужин блинчики с начинкой, дичь или холодные закуски.
Кок, на которого теперь навалилась уйма работы, чертыхался, как только умел. Чтобы примирить его с горькой судьбой, Зван ежедневно дарил ему бутылку вина.
Люди ели и удивлялись:
– Что это такое? Где это видано, чтобы на судне так кормили?
Начальники провожали завистливыми взглядами блюда, проносимые из камбуза в кубрик кочегаров. Механики стали перешептываться со штурманами, недоверчиво и холодно поглядывая в сторону своего артельщика – второго штурмана: «Не ворует ли он? Почему команда так хорошо питается?»
Эта перемена тяжелее всего отразилась на плотнике. Он ходил как побитый пес, никто с ним не хотел разговаривать.
– Вор этакий! – говорили у него за спиной. – Почему теперь так здорово с едой получается?
В один прекрасный день радист заявил второму штурману, что переходит на довольствие в команду.
– Почему я должен подыхать с голоду и есть тухлую рыбу, когда тут же рядом ребята питаются как следует?
Зван охотно принял его в свою семью. Иногда он брал Алксниса с собой в город, так как тот знал французский язык, и в таких случаях Алкснис возвращался домой, тоже напившись сладкого вина.
Да, хорошие были дни! Люди избаловались, сделались разборчивыми в еде. По вечерам Зван приглашал товарищей на берег и угощал на свой счет. Кутили до самого закрытия кабаков, и Зван никому не позволял уплатить хоть цент. Наутро к пароходу подъезжали маленькие «пикапы»: пекари привозили свежие булки, мясники присылали мясо, остальные торговцы – овощи и деликатесы. Зван принимал все, складывал куда следует, подписывал счета и заказывал новые припасы на следующий день.
Кочегары знали, в чем дело, но молчали, в то время как матросы предостерегали Звана:
– Не слишком ли роскошно мы живем? Не вылететь бы в трубу!
– Какое ваше дело? Я же знаю, что делаю! – успокаивал их Зван. – Почему не поесть хорошо, если можно?
Да, на самом деле, почему не питаться получше? Люди покачивали головами и охали, принимаясь за еду. Нет, все же Зван хозяйственный парень!
Каждое утро он получал деньги на продукты, каждый вечер пропивал их вместе с товарищами, а за присланные продукты рассчитывался распиской в счетах.
– Капитан заплатит вам в последний день, – говорил Зван поставщикам, и те удовлетворялись таким объяснением; так делалось на многих судах. Но Звану было известно одно обстоятельство, о котором торговцы не имели представления, – поэтому его щедрости и беззаботности не было границ, поэтому команда «Эрики» питалась жарким и деликатесами и кочегары могли бесплатно напиваться.
– Почему не брать, если даром дается? – рассуждал Зван.
И тем, кто знал его секрет, оставалось только соглашаться с ним. Как он выйдет из положения и что произойдет в день выхода в море, когда поставщики придут с грудами счетов, – об этом они старались не думать…
***
Волдиса опять стала одолевать скука. Беспокойная, мутная жизнь захлестывала его, подавляя всякий проблеск мысли, всякое разумное стремление. Вечно замасленный, в угольной копоти, он чувствовал странную апатию – вечером не хотелось отмывать руки, чистить ногти, с отвращением он мыл посуду. Покоя не было и вечером – кубрик наполнялся табачным дымом, шумом и непристойными разговорами. Люди приходили и уходили – пьяные, хвастливые и сварливые, а около полуночи, когда появлялись последние завсегдатаи кабаков, от адского шума, поднимаемого Зоммером, Зейфертом или Андерсоном, вскочили бы и мертвые.
Иногда они докучали своей приветливостью. Поглаживая Волдиса по плечу, они длинно рассказывали о своей разбитой жизни и высказывали убеждение: человек живет на свете только один раз, поэтому нужно изведать жизнь до самых глубин. Веселись сегодня, не думай о завтрашнем дне! Пусть думает лошадь – у нее голова большая…
Решив не поддаваться окружающему угару, Волдис не ходил с товарищами в кабаки. Достав у одного матроса, учившегося в мореходном училище, учебник английского языка, он проводил за ним все свободное время, вспоминая и повторяя то, чему когда-то учился.
Блав, которому теперь представилась возможность бесплатно напиваться, совсем забросил плетение мата. Как верный адъютант, он везде следовал за общественным кошельком команды – Званом.
Только Ирбе иногда отказывался от общих кутежей и оставался па судне. Однажды вечером Волдис уговорил Ирбе поохать с ним в театр – в Бордо был свой Большой театр. Ирбе ничего подобного в жизни не видал. Из пьесы они не поняли ни слова, но декорации, красота постановки и незнакомая изысканная публика их просто ослепили. Целый день после этого Ирбе только и говорил о спектакле, и… в результате над ними стали смеяться.
– Аристократы, интеллигенция! Кино и кабак для них слишком просты! Что же вы там хорошего видели? Как целуются или как женятся?
В другой раз они оба пошли в городской сад, осмотрели живописные пруды, полюбовались красиво подстриженными кустарниками и цветочными клумбами. Там было так мирно и тихо. Люди гуляли или сидели, наслаждаясь отдыхом. Когда об этой прогулке друзей узнали на «Эрике», в кубрике целыми днями не смолкали насмешки.
Зоммер купил у бродячего торговца серию порнографических открыток и теперь показывал их всем, восхищаясь и уверяя, что он сделал очень выгодную покупку. Остальные с ним соглашались…
Гинтер еще в Риге приобрел томик самых пикантных новелл из «Декамерона» Боккаччо, под названием «Шалости Эроса». Эти новеллы читались вслух. Всем они уже были давно известны, тем не менее на досуге всегда кто-нибудь, чаще всего Зоммер и Андерсон, листал книжку, отыскивая наиболее «интересные» страницы.
– Вот такую книжку стоит купить, – говорил Андерсон. – Если бы знать, где можно достать что-нибудь в этом роде, я бы не пожалел пятидесяти франков.
***
Однажды утром портовые рабочие не вышли на работу. По набережной расхаживали группами люди, издали наблюдая за судами. Больше чем обычно было полицейских.
В порту вспыхнула забастовка.
Рабочие требовали повышения заработной платы. Им платили двадцать пять франков в день – рабочие просили тридцать. Предприниматели отказались прибавить хотя бы франк. На всех судах прекратили работу. Два дня в порту царила полная тишина, и не был погружен ни один пакет груза.
Убедившись, что рабочие приготовились к длительной борьбе, предприниматели прибегли к старинному оружию всех капиталистов земного шара – вербовке штрейкбрехеров.
На третий день капитан созвал утром всех людей к себе в салон.
– Видите ли, господа (он так и сказал: господа), сейчас в порту забастовка. Согласно условиям договора, который вы все подписали, вы обязаны теперь сами взяться за погрузку. Итак, предлагаю приступить к работе. Я думаю, что внизу, у машин, все в порядке. Так ведь, чиф?
Чиф ни за что не осмелился бы произнести «нет».
– Значит, кочегарам и трюмным там нечего делать. Какие работы у нас начаты на палубе, штурман?
– Вчера приступили к окраске квартера и наружной обшивки.
– Эта работа может подождать. Прекратите ее. Матросы пусть спускаются в трюм и принимают груз.
Капитан окинул взглядом собравшихся. Люди нерешительно переминались и перешептывались между собой.
– Что думает по этому поводу Блав? – дипломатично осведомился капитан.
– Не знаю, что тут и думать, – уклончиво ответил Блав. – Посмотрим, что другие скажут.
– Грязное дело, – бормотал Андерсон. – Отнимать у людей кусок хлеба…
Теперь осмелели и другие:
– Мы нанимались на судовую работу – рулевыми и кочегарами, а не грузчиками.
– У лебедки бы еще можно постоять… – заметил кто-то из матросов.
Волдис протиснулся вперед.
– Делайте, как хотите, а я штрейкбрехером не буду. Не для того приехал я во Францию, чтобы отнимать у французского рабочего кусок хлеба.
– Но я имею право вас заставить! – крикнул капитан, побагровев. – Вы подписали договор.
– Увольте меня, выплатите сколько полагается и оставьте в покое. За семьдесят латов в месяц я не стану негодяем. А вы! – Волдис повернулся к остальным. – Что бы вы сказали, если бы мы, моряки, бастовали, а посторонние люди заняли наши места, оставили нас без работы и вынудили проиграть борьбу? Как бы вы тогда себя почувствовали, что бы подумали? То же самое почувствуют и подумают французские портовые рабочие, если мы спустимся в трюм и начнем работать вместо них. Я отказываюсь от этого.
– Я тоже не пойду! – крикнул Зван.
– Ну, вам-то некогда! – иронически заметил капитан. – Времени на выпивку не останется…
– Кажется, я тоже не пойду… – нерешительно пробормотал Андерсон.
– Обождите! – прервал капитан. – Если пойдете на погрузку, вам будут платить двадцать пять франков в день. Это сверх постоянного заработка, лишний доход. Деньги будут выплачивать каждый вечер. Подумайте – двадцать пять франков в день! Приличные чаевые! Заработная плата сохранится, у вас к расчету накопится много денег.
Этот довод кое-кого смутил.
– Идите и посоветуйтесь между собой, а в восемь будьте готовы к работе. Сознайтесь, не все ли равно – красить пароход или катать кругляки? Да к тому же еще сверх всего двадцать пять франков…
– Иудины сребреники… – прошептал кто-то в толпе. Но напрасно капитан пытался разглядеть говорившего: товарищи загородили его.
В кубриках устроили короткое совещание, после которого все кочегары спустились в машинное отделение к топкам, а матросы – в трюм. Отпетые пьяницы и забулдыги, кочегары с возмущением отказались стать предателями, а честные, благонравные, послушные парни – матросы – не устояли перед соблазном получить двадцать пять франков в день. Возможно, это случилось потому, что кочегаров закалили труд и жизнь, тогда как матросы были по большей части молодые ребята из деревень и рыбацких поселков. Многие из них учились в мореходной школе и старались сохранить хорошие отношения с начальством, другие попали на корабль по рекомендациям, как родственники и знакомые капитана или штурманов. Иной кулацкий сынок шел в штрейкбрехеры по убеждению.
Предатели приступили к работе. Штурманы стояли у лебедки, механики у стропов. На берегу для подачи грузов к лебедке были наняты разные бродяги, белогвардейцы-эмигранты и прочий спившийся и опустившийся сброд.
По набережной порта прогуливался полицейский патруль, а в отдалении небольшими группами стояли бастующие рабочие, наблюдая за каждым штрейкбрехером.
Форман, высохший француз в белых брюках, бегал по палубе, распоряжался, командовал и поучал всех, осмеливаясь даже изредка покрикивать.
Внизу некому было распоряжаться кочегарами, и они слонялись по палубе и высмеивали своих жадных на деньги начальников. Чиф Рундзинь, весь в поту, перегнулся через борт, протягивая крюк и давая распоряжения второму штурману, стоявшему на лебедке.
Работа не ладилась, так как большинство были невеждами в этом деле и ни у кого не было нужного орудия – багра. Матросы голыми руками перекатывали толстые кругляки и, когда следовало их подтащить, до крови обламывали ногти, а кругляки не двигались. Сделанная ими работа не стоила и двадцати пяти франков. Контора стивидора терпела явный убыток.
Радист тоже не соблазнился франками.
– Пусть они подавятся своими деньгами! – сказал он в присутствии капитана. – Не буду я из-за каких-то жалких грошей перегрызать людям горло!
Вечером матросы хвастались полученными деньгами.
– Ну что, сморчки! – говорили они кочегарам. – Полюбуйтесь на парией, которые заработали хорошие деньги.
– Смотрите, как бы вы еще чего-нибудь не заработали! – отвечали кочегары.
Их предположение оправдалось в тот же вечер: два матроса вернулись из города беспощадно избитыми.
После этого матросы не решались сходить на берег. А когда кочегары вечером уходили в город, Андерсон приоткрывал дверь в матросский кубрик:
– Ну, если только мы из-за вас пострадаем, – берегитесь, вы, предатели!
Зван повел всех в «Кардиффский бар», где был джаз и куда приходили женщины.
Все кабачки были полны портовыми рабочими, которые не пили, а лишь следили за входящими посетителями. Они оказались удивительно хорошо информированными и никогда не ошибались в выборе объекта нападения.
Кочегары могли ходить всюду совершенно свободно, зато матросы «Эрики» обрекли себя на заключение…
Нет в мире такого порта, где бы не было своих бичкомеров – этих скитающихся без работы моряков, разного рода неудачников и просто бродяг, которым по душе безделье.
Первые дни на «Эрике» не было видно этих типов. Разве только иногда во время обеда кто-нибудь из них дежурил у дверей камбуза в ожидании подачки. Но теперь, когда забастовка затянулась и прекратились всякие мелкие случайные работы, многие, кто жил этим случайным заработком, остались без куска хлеба.
Первым на «Эрике» показался молодой швед. Это был совсем жалкий человек. Кутаясь от холода в тонкий пиджак, он однажды во время обеда пробрался в коридор и смиренно ждал, когда моряки понесут выбрасывать остатки еды. Зван позвал его в кубрик:
– Садись за стол и ешь, у нас этого добра достаточно.
Швед не заставил себя просить. Он обладал завидным аппетитом: ни один кусок мяса не казался ему слишком жирным или слишком большим. Поев, он предложил вымыть посуду и убрать кубрик, на что трюмные охотно согласились.
Вечером швед явился опять. Теперь он уже сам приоткрыл дверь и застенчиво спросил:
– Можно войти?
Он помогал ужинать и освобождал трюмных от мытья посуды. Ему разрешили переночевать. Он рассказал кое-что о себе. Оказалось, что он тоже моряк, долго жил на берегу в бельгийских портах, а сейчас уже года два болтается по городам Южной Франции.
– Прошлое лето я провел на Ривьере. Месяц проработал в Марсельском порту, потом пешком по морскому берегу дошел до Монако. Был в Тулоне, Канне, Ницце и во всех уголках побережья.
У него сохранились целые серии открыток с видами всех мест, где он побывал. Познакомившись поближе, он разоткровенничался и стал рассказывать о своих интимных похождениях, что привлекало к нему много слушателей.
– Вот где жизнь, так это здесь, во Франции! – хвастался он. – Прошлой осенью я снимал комнату у одной супружеской четы. Жена не дала мне покоя уже на второй день, и скоро я был обеспечен на славу, ни в чем не нуждался, нужно было только иногда проявить внимание к хозяйке. Муж знал об этом, но совсем не ревновал и не сердился: у него самого на противоположной стороне улицы была парикмахерша, куда он ходил каждый вечер, оставаясь иногда до утра. Жена в свою очередь делала вид, что ей ничего не известно. «Пусть повеселится, для того и живем на свете!» – говорила она.
Вскоре в обеденное время в коридоре «Эрики» дожидалось по пяти-шести продрогших, голодных и оборванных горемык.
Зван начал заказывать больше хлеба и раздавал его целыми караваями.
– Пусть люди едят, капитан заплатит! – говорил он.
Больше всех бичкомеры уважали кока; они смиренно приветствовали его по утрам, а во время обеда подкарауливали у дверей камбуза. Булочники и мясники были в восторге от такого обилия заказов, кочегары радовались бесплатной выпивке, бичкомеры и неудачники – любезному повару и артельщику, – а где-то в конторах на наколках росли кучки счетов. Но веревочка пока еще вилась, и конца не было видно, а нервы у Звана славились своей крепостью.
Забастовка продолжалась. Пароход не был еще нагружен и наполовину. Приближалось время карнавала.
***
В одно воскресное утро Алкснис вызвал из кубрика Волдиса и Ирбе.
– Мне кажется, представляется возможность удрать, – сообщил он.
– Ты что-нибудь узнал? – спросил Волдис.
– Да, вчера слышал разговор двух бичкомеров. Здесь, в порту Бордо, стоит на ремонте какая-то английская барка. Команда уволена, и после ремонта на нее будут вербовать матросов.
– Куда эта барка идет? – осведомился Волдис.
– Говорят, в Австралию.
– Черт побери, вот было бы здорово! – восторгался Ирбе.
– Об этом надо подумать, – заметил Волдис.
– Раздумывать сейчас нечего, – продолжал радист. – Лучше сходим туда и поговорим с капитаном. Посмотрим, что он предложит.
– А станет он с нами говорить? – высказал опасение Ирбе.
– Не станет – не надо. Мы ничего не теряем. Мне все равно нет смысла возвращаться в Ригу – расчет обеспечен, с ручательством.
– Почему не сходить? – сказал Волдис. – Может, посчастливится.
Они оделись и, к удивлению всех, в непривычно ранний час пошли на берег.
Английская барка стояла у берега Гаронны и обновляла такелаж. Это было красивое моторное судно с четырьмя мачтами и железным корпусом. Сейчас на барке находились только капитан и пожилой матрос, выполнявший одновременно обязанности вахтенного, кока и стюарда. Он встретил вошедших у трапа.
– Доброе утро, сэр! – поздоровался Алкснис и сразу завоевал расположение старого морского волка; «сэр» даже вынул трубку изо рта.
– Капитан на корабле? – продолжал радист.
– О, да. Только что проснулся.
– Нельзя ли с ним поговорить?
– Вы насчет работы?
– Правильно, друг…
– Я пойду узнаю.
– Пожалуйста, сэр!
«Сэр» ушел, стуча деревянными башмаками. Три искателя счастья стояли на палубе и ждали его возвращения.
– Не попало бы нам, – заикнулся Ирбе.
– За что? – возразил Волдис. – Мы же не воруем.
– А кто их знает. Англичане заносчивы.
Опасения Ирбе оказались напрасными. Хотя капитан барки был багров, как солнце на закате, обладал сизым носом горького пьяницы и тучным телом, а разговаривая, рычал, как потревоженный в берлоге медведь, – он ответил на приветствие и охотно вступил в разговор.
– Вы, наверно, ищете работу? – спросил он.
– Совершенно верно, господин капитан! – ответил радист.
– А захотите вы в такой далекий рейс? Мы идем в Аделаиду.
– Это ничего. Чем дальше – тем лучше.
– Договор придется подписать на два года.
– Это можно.
– Сейчас я еще не могу вас принять. Ремонт будет продолжаться, вероятно, месяца два.
– А если мы обождем, пока закончат ремонт, вы примете нас?
– Почему же нет? Для меня все люди одинаковы, только бы умели и хотели работать. Вы ведь моряки?
– Конечно, господин капитан!
– Скандинавы? Мне так кажется, судя по внешности и акценту.
– Нет, мы из Риги, латыши.
– О, латыши! У меня служили латыши. Хорошие парни. Латышей я беру охотно. Вы живете на берегу?
– Нет, мы еще на судне… – радист смущенно умолк, так как сказал то, что не стоило говорить, но было уже поздно. Чтобы исправить положение, он добавил: – Мы сейчас служим на пароходе, хотим поступать в мореходное училище, а для этого нужна практика на парусном судне.
– Ах, вот что, морская практика? Ну, понятно, кто не ходил на паруснике, тот не может еще считаться моряком. Хорошо, заходите попозже, я буду иметь вас в виду.
Друзья уже были па берегу, когда капитан крикнул им вслед:
– Вы, конечно, члены союза моряков?
Приятели переглянулись, и Алкснис соврал еще раз:
– Безусловно, господин капитан.
– Олрайт.
За ближайшим углом они остановились, чтобы обсудить создавшееся положение.
– Ничего здесь не выйдет, – сказал Ирбе. – «Эрика», может быть, через неделю выйдет в море, и оставаться без крова, пока «англичанин» закончит ремонт, рискованно. В конце концов еще может прибыть команда из Англии.
– Недолго осталось ждать, какой-нибудь месяц! – рассуждал Алкснис. – Заберем свой заработок до последнего цента. Жизнь здесь недорогая. Попридержим деньги, тогда их хватит надолго. Мне причитается около семисот франков.
Волдиса тоже взяло сомнение. Он-то знал, как Алкснис «придерживает» деньги: не пройдет и двух недель, как все будет прожито, и тогда… околачиваться у пароходов, выпрашивая кусок хлеба. Не на всех судах такие щедрые хозяева, как Зван.
– Да у нас и профсоюзных книжек нет, – сказал он. – Без них нас не примут, нечего и думать.
– Да, союз… – Алкснис немного сник. – Надо узнать о порядке вступления в союз. Может быть, это не так уж сложно.
– Вот это дело, – согласился Волдис. – Разузнаем все и тогда начнем действовать.
– А деньги надо постепенно забирать, чтоб не бросилось в глаза, – сказал Ирбе. – Если этот номер и не пройдет, деньги пригодятся на другое.
Чтобы не томиться весь долгий день на корабле, приятели решили выехать куда-нибудь за город. Они пошли по набережной к центру.
***
В городе всюду пахло вином. Почти в каждом доме был винный погреб, где вино продавали прямо из бочек; набережная порта, все площадки и склады были загромождены большими бочками с вином; все стоявшие здесь суда загружались вином. Вино составляло богатство этой страны, его развозили по свету и маленькие каботажные суда и трехтрубные трансатлантические гиганты.
Узкие улицы, широкие площади, колонны, красивые памятники… На одной из площадей играли в поло. Коренастые мужчины, потные, забрызганные грязью, верхом на умных лошадях, с криками гоняли мяч, и тысячи людей следили за каждым их движением. Когда кучка нападающих приближалась к тем или другим воротам, толпа гоготала, размахивала руками, ликовала и время от времени кого-нибудь из коренастых мужчин награждала аплодисментами. После коротких перерывов наездники меняли взмыленных, загнанных лошадей на свежих, загоняли и их, били хлыстами до тех пор, пока они не становились на дыбы, хрипя и роняя пену.
Друзья наблюдали некоторое время за игрой, но не могли понять, что именно здесь происходит: чему аплодировали и что освистывали. Замученные животные проносились мимо галопом, забрасывая скачущего сзади всадника летящей из-под копыт грязью. С наездников катился пот, хотя было несколько градусов мороза. Слышался стук клюшек, и грязный мяч катался под ногами лошадей. На возвышении сидели несколько почтенного вида судей и что-то записывали в блокноты. Здесь, вероятно, происходило нечто чрезвычайно важное.
Скоро друзьям наскучило стоять и смотреть на незнакомую игру, и они направились дальше по набережной. Перейдя через мост на противоположный берег Гаронны, они сели в трамвай и доехали до конечной остановки. Вместе с ними там сошло много народу.
Кругом высились утопающие в садах холмы. Несколько часов гуляли друзья по дороге, прошли через какой-то парк, в котором росли невысокие пальмы и еще какие-то незнакомые растения. Везде виднелись виноградники, склоны гор поросли кустарником. В садах стояли уютные домики, по краям дороги тянулись довольно высокие каменные ограды, утыканные сверху осколками стекла, горлышками разбитых бутылок и острыми черепками.
На пустынной дороге не было видно ни одного человека. Устав от подъема в гору, друзья остановились на одной из вершин, с которой открывался вид на раскинувшийся внизу город и Гаронну. Это был пейзаж, насыщенный зелеными красками и солнечным светом. Город кутался в туманную дымку, а широкая река, извиваясь гигантскими петлями, текла к морю. Вверх против течения поднимался черный, грязный пароход. Серебристые излучины Гаронны скрывались за холмами, чтобы опять блеснуть вдали в окаймлении зеленых бархатных берегов. В этой обширной панораме было что-то грустное и вместе с тем прекрасное.
«Что только не придет иной раз в голову… – думал Волдис, глядя на открывавшийся перед ним зеленый простор. – Человек смотрит и не видит ничего грустного и дурного, но сердце его вдруг, неизвестно почему, начинает ныть. Хочется везде побывать, все испытать и все охватить, но когда подумаешь, насколько неосуществимо такое желание и что никогда ты не сможешь объехать и осмотреть весь свет, тогда появляется эта грусть, и она не дает спать по ночам. Человек чувствует себя как птица, посаженная в клетку. Напрасно бьется она усталыми крыльями о стенки своей клетки».
Волдису уже давно была знакома эта тоска по далеким странам. Как неразумна и все же прекрасна была она!
Затем они свернули вниз, к трамваю. Там у берега стояло на приколе одинокое старое судно, заброшенное, предоставленное в распоряжение крыс и ржавчины. На некотором расстоянии – второе, побольше и погрязнее. Эти суда, избороздившие в свое время океанские просторы, были приведены сюда, как на кладбище, и повернуты носовой частью к морю, по которому им больше не суждено ходить. Волдису они казались гордыми птицами, привыкшими к необъятным просторам, альбатросами или орлами, которым приходится теперь сидеть неподвижно на привязи, в то время как их свободные собратья летят мимо, пробуждая в остающихся тоску по свободному полету.
День уже клонился к вечеру, когда они возвратились в город.
Смеркалось. Зажглось электричество, ярко горели огни витрин. Навстречу шли люди – усатые мужчины и безусые юноши, женщины…
На одной площади они увидели карусели, балаганы и услышали музыку. По улицам расхаживали люди в маскарадных костюмах и масках: арлекины, испанские гранды, придворные, монахи. Они держались вызывающе, заговаривая с незнакомыми людьми, громко хохотали и не боялись полицейских…
Друзья зашли в один из балаганов. Там показывали кинжалы, отмычки, кастеты апашей. Здесь были кастеты с острыми шипами над сгибами пальцев, – ими можно было в один прием распороть щеку, вырвать глаза, размозжить нос, губы. Один человек, вооруженный этим ужасным орудием, мог справиться с толпой, – больше одного удара ни одни смертный не выдержал бы.
На ярко иллюминированных лодках катался народ. Люди весело болтали, стремились вкусить от всех удовольствий и развлечений.
