Текст книги "Бескрылые птицы"
Автор книги: Вилис Лацис
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 44 страниц)
– Не дают – не надо! – сказал Зван. – Пойдем в другое место!
Они поднялись и ушли. На противоположной стороне улицы был другой кабачок, где они заказали сначала две порции, потом еще полпинты. Здесь у Алксниса иссякли деньги, и все почувствовали, что жажда утолена, что надоело разговаривать и хочется спать. Бармен взглянул на часы: они показывали без десяти минут десять. Он сказал гостям:
– Time, please![50]50
Пожалуйста, пора! (англ.).
[Закрыть]
Посетители торопились допить оставшееся пиво, чтобы ровно в десять уйти из кабачка. После «тайм плииза» больше ничего не подавали, и в десять часов кабак закрывался.
Люди с «Эрики» возвращались на судно, громко разговаривая всю дорогу, хотя им казалось, что они говорят шепотом. У ворот дока они застегнули пиджаки, выпрямились и старались пройти как можно ровнее мимо будки полисмена. Полисмен вышел им навстречу, они сказали ему: «Добрый вечер, сэр!», и он разрешил им войти.
Таков был первый вечер Волдиса на английской земле. И таков первый вечер многих моряков. Так они знакомятся с миром, в преддверии которого неизменно находится кабак.
В следующий раз Волдис пошел на берег с Ирбе. Было воскресенье. Представьте себе скучное предобеденное время – когда улицы с однообразными красными двухэтажными домиками затихли и кажутся вымершими; когда только изредка на них появляются направляющиеся в церковь люди с притворно-печальными физиономиями, в черной одежде; когда не услышишь детского смеха; когда автомашины гудят тише обычного, а полисмен долго смотрит вам вслед, если вы разрешили себе улыбнуться. По прошествии этих часов традиционного ханжества на улицы выходят супружеские пары, дабы показать, что у него есть шляпа, у нее коричневый шерстяной костюм и что они наплодили детей. Она толкает перед собой детскую колясочку, он сосет трубку, шагая рядом с ней; и когда дорога поднимается в гору и у жены начинает болеть под ложечкой, муж сменяет ее. Мужчины поднимают шляпы, сгибают шеи, и кажется, что все люди в городе знакомы между собой, а их души и лица скованы самым страшным видом оцепенения – традицией. Таков воскресный день в Англии.
Волдис с Ирбе ушли с парохода после обеда, когда на улицах опять начали появляться люди. Не зная города, они забрели в грязный рабочий квартал. Длинный ряд домов выглядел как один большой дом, настолько они были однообразны.
Серая, иногда грязная и сырая, иногда тонущая в облаках пыли мостовая, тяжелый воздух, грязные дети, играющие в футбол, и бранящие их за это взрослые; в дверях и через улицу протянуты веревки с развешанным на них заплатанным бельем и всяческими лохмотьями.
– Не понимаю, как эти люди могут прожить жизнь в таких казармах, – заговорил Волдис. – Здесь они рождаются, на грязной мостовой проходит их детство, они вырастают, работают, женятся и оставляют после себя опять новое поколение, наследующее те же казармы, ту же нищету и те же лохмотья. И при этом они поют свою гордую песню: «Британец никогда не будет рабом!»
– И тут же рядом ежедневно видят другую, богатую жизнь, – заметил Ирбе. – Они, вероятно, очень неприхотливы, если не пытаются протестовать.
– Да, протестовать… – Волдис улыбнулся. – У них ведь есть колонии, где недовольные могут попытать счастья… Но если у них вдруг в один прекрасный день отнять этот отводной канал, по которому сплавляются все неблагонадежные элементы, – возможно, что эти казармы заговорили бы. Это был бы очень опасный разговор.
Затем Волдис и Ирбе выбрались на Трэдфорд-Род и некоторое время двигались вместе с толпой. В одном месте они увидели множество людей, ожидавших, когда откроются двери серого двухэтажного дома, стоявшего в стороне от других. На двери была вывеска: «Миссия для моряков».
– Ты когда-нибудь бывал здесь? – спросил Волдис у Ирбе.
– Нет еще, – ответил Ирбе.
– Интересно посмотреть, как они спасают наши гибнущие души.
В это время открылась дверь, и люди стали входить.
– Пойдем и мы, – сказал Волдис.
Они рассмеялись и зашли в миссию.
***
Волдис и Ирбе поднялись на второй этаж. Навстречу вышел седой мужчина с гладковыбритым лицом и повел их в небольшой зал. На стульях сидело десятка два высохших старух, примерно столько же детей, но не видно было ни одного мужчины, если не считать седого господина с золотыми зубами, который поднялся на кафедру и начал что-то говорить. В его речи чаще всего повторялось слово «бог».
Оба парня растерянно смотрели на публику.
– А где же моряки? – шепотом спросил Волдис у Ирбе.
– Вероятно, это они и есть.
– Эти старухи и дети?
Им стало смешно, но смеяться здесь было неудобно, поэтому они сдержались и хотели незаметно выскользнуть из зала. Мужчина, который их впустил, указал на стулья.
– Ну и попали мы, как кур во щи!.. – шепнул Ирбе, уже начавший злиться на Волдиса.
На них было обращено усиленное внимание. Старухи и дети больше смотрели на них, чем на проповедника. Проповедник повысил голос, сделался приветливым и, казалось, обращался только к ним; он все время смотрел в их сторону, так что им было неудобно разговаривать и улыбаться. Потом проповедник открыл какую-то книгу и запел. Все присутствующие вторили ему. Одна старуха услужливо протянула Волдису свой молитвенник, указала стих, и им с Ирбе ничего не оставалось, как уткнуться в него и мычать вместе со всеми. Мелодия была незнакомая и в иных местах неожиданно обрывалась, всеобщее молчание нарушалось лишь мычанием друзей, приводившим всех в смущение. Тогда они перестали мычать и только шевелили губами, так что все опять успокоились.
Пение кончилось, и все опустились на колени. Послышалось многоголосое бормотанье, по окончании которого проповедник громко сказал: «Аминь», и все поднялись.
Публика было зашевелилась, собираясь уходить, но все опять остановились, потому что мужчина, впустивший приятелей, обходил теперь зал с тарелкой для пожертвований. Старушки открывали кошельки, расплачиваясь своими пенни за общение со святым духом. Волдис нащупал с кармане несколько латвийских мелких монеток и высыпал на блюдо.
После этой церемонии всех пригласили в нижний этаж, где было устроено нечто вроде клуба: там был бильярд, стояло несколько столов с журналами и газетами, на стенах – картины аллегорического содержания (дорога на небо и в ад, тонущий корабль и утопающий, ухватившийся за крест) и разные игры.
Проповедник дал детям по апельсину. Старухи уселись вдоль стен. В этом помещении, вероятно, никогда не появлялись молодые здоровые мужчины, поэтому присутствие моряков так подействовало на всех собравшихся. В миссии царило приподнятое настроение. Проповедник с удовлетворением отметил, что слово божие дошло до недосягаемых доселе слоев, и думал о том, как он сделает приятное сообщение руководству миссии: Салфордскую миссию моряков начали посещать моряки!
– Попытаемся сбежать! – сказал Ирбе и потянул Волдиса за рукав.
– Как же сбежишь, если они с нас глаз не спускают…
Отчаявшись, они еще с полчаса листали журналы, – некоторые были вполне светского содержания, даже с фотографиями обнаженных женщин.
– Как они это терпят? – указал Волдис на снимок какой-то эстрадной труппы.
– Вероятно, этим пытаются привлечь моряков. Я уверен, что если бы здесь после проповедей устраивались танцы с хорошенькими девушками, моряки перестали бы быть такими безбожниками!
Раз даже сам проповедник подошел к ним и спросил, какие книги их интересуют – французские, скандинавские или немецкие?
– У вас есть русские? – спросил Волдис.
Нет, русских у них не было. Кисло улыбнувшись, добродушный господин удалился.
– Я больше не могу! – сказал, наконец, Волдис, встал, торопливо отвесил поклон, на что старухи ответили глубокомысленным наклонением головы, и бросился вон из комнаты. Ирбе последовал за ним. На улице они с облегчением вздохнули.
– Вот каких мест надо избегать! – сказал Ирбе.
Погуляв еще около получаса по улицам, они вернулись на пароход.
По воскресеньям не стоит ходить на берег, – заявил Волдис Гинтеру. – Можно умереть от скуки.
***
Каждый день на пароходе появлялись новые лица. Торговцы присылали карточки со списком своих товаров, сапожники и портные являлись сами, соблазняя парней образцами разнообразной обуви и одежды. Иногда приходили подозрительные личности, оборванные и грязные, с большими чемоданами. Они открывали двери кают, произносили свое «хелло, бойс» и преспокойно раскрывали чемоданы. Там была всякая мелочь: туалетное мыло, щетки, бритвы, ручные зеркальца, письменные принадлежности, апельсины, шоколад, курительная бумага, специальные жидкости для чистки одежды; открытки и многое другое.
Моряки недоверчиво поглядывали на них. Но как быть, если вам за один шиллинг предлагают настоящий будильник? Вы не верите своим ушам, затем берете в руки, вертите в руках эту прекрасную вещицу, и вам представляется чудесная возможность за смехотворную цену приобрести себе часы. Шутя, вы покупаете их, глядя на вас, покупает и другой, и в результате разносчик освобождается от жестянки, которая тикает с неделю, а затем останавливается навсегда. Вас к тому времени уже не будет в гавани, да и разносчик не рискнет прийти в другой раз на такой пароход.
Торговцы не давали ни разу спокойно пообедать. Иногда они приходили к морякам во время работы, и тогда кто-нибудь из начальства прогонял их с парохода.
Однажды, когда кочегары сидели за обедом, в кубрик вошел седой господин в пенсне.
– Сегодня в семь часов вас всех приглашают на вечер моряков, – обратился он к сидящим. – Будет общий ужин с веселой программой в «Отдыхе моряков».
После его ухода началось обсуждение.
– Наверно, опять какая-нибудь ловушка… – заикнулся было Волдис. – Заманят нас в молитвенный дом и заставят распевать псалмы.
– А общий ужин?! – восторгался Блав. – Ради одного этого стоит пойти.
– Ну, во всяком случае виски там угощать не будут, – сомневался Зоммер.
– Уж по кружке пива-то, наверно, поставят, – думал вслух Андерсон.
В конце концов сговорились идти, а если станет невтерпеж – сбежать.
Поспешно убрав каюту и вымыв посуду, Волдис в половине седьмого вместе с остальными сошел на берег. За последнее время кочегары изменили свое отношение к Витолу. Убедившись, что море никак не влияет на него, увидев, как легко он справляется со своей работой, они стали относиться к новичку более дружески и перестали ворчать, если иногда тарелки казались им недостаточно чистыми. Зато тем больше доставалось Гинтеру – Волдису иногда даже становилось жаль парня, – что бы он ни сделал, все было не так, все им командовали и часами пилили за малейший промах.
«Отдых моряков» находился на Трэдфорд-Род, в самом оживленном районе Салфорда. Окна здания были разрисованы пятимачтовыми парусниками и якорями. Глядя с улицы, можно было подумать, что здесь находится клуб моряков или таверна первого разряда. Внутренность помещения говорила о другом. Это была большая, пустая, скучная комната с несколькими картинами религиозного содержания. Посреди нее стояли два накрытых стола, за которым сидело около полусотни мужчин разных национальностей. Здесь были французы, норвежцы, испанцы, шведы, индусы, негры и даже несколько японцев.
Вошедших встречали пожилые суетливые женщины, вели к столу и усаживали. Волдиса посадили между коренастым датчанином и негром. Окинув взглядом компанию, он стал наблюдать здешние порядки. Перед каждым гостем стояла только чашка чаю и лежало пирожное. Как только пирожное съедалось, подавали другое. У столов все время ходили две женщины и смотрели, кому чего не хватает. Так обычно обращаются с маленькими детьми, чтобы они не раскрошили еду: «Скушаешь это, получишь еще». Но если здесь придерживались такого порядка, на то имелись причины, которые Волдис очень скоро постиг, внимательно наблюдая за своими соседями. Сидевший рядом с ним датчанин прятал пирожные в карман одно за другим и все время просил еще. В промежутках он съел одно-два пирожных, но это был пустяк по сравнению с тем, что исчезало в его карманах. Несколько раз он подмигивал Волдису, приглашая следовать его примеру.
В комнате стоял гул. Подходили все новые гости. Запоздавшие моряки с таким рвением кидались к столу, что пожилые дамы с корзинками не могли отойти от них, чтобы подать другим.
После чая всех попросили наверх, на второй этаж. Помещение там оказалось гораздо меньше, и пестрой толпе пришлось потесниться.
Латыши весело болтали со скандинавами и американцами, а японцы глубокомысленно обменивались мнениями с индусами.
Вышли два молодых человека во фраках, поклонились. Седая дама села за пианино. Молодые люди пели и плясали одновременно, и все смеялись. Кончив одну песенку, они спели другую и, наконец, затянули «Бананы». Толпа моряков заревела и, отбивая такт ногами, подтягивала им. Пол грохотал так, что, казалось, вот-вот проломится, а пожилые дамы стояли позади, упершись руками в бока, и устало улыбались.
Потом мальчик лет десяти играл на скрипке и пел. Все ему подпевали, так как это была популярная матросская песенка. А когда все кончилось, откуда-то вынырнул пожилой господин и произнес короткую проповедь, многократно упоминая бога и короля, и в заключение предложил спеть английский гимн.
После гимна моряки сказали:
– Спокойной ночи, сэр, спокойной ночи, леди! – и по крайней мере половина из них прямо из «Отдыха моряков» направилась в кабак.
– Неужели в этом городе действительно некуда пойти, кроме благотворительных заведений? – спросил Волдис, когда они с Ирбе вышли.
– Сходим в балаган, там совсем другое.
– Кабаки, церкви и балаганы – и это все, что есть у моряка на этом свете, – покачал головой Волдис.
– Есть и еще кое-что! – усмехнулся Ирбе.
– Что ты имеешь в виду?
– Дома терпимости.
– Да, вероятно. Но стоило ли тогда пускаться в плавание? Разве я для этого пошел на корабль?
Товарищи замолчали. Немного погодя Волдис вновь заговорил.
– С какой целью затеян этот вечер? Сделались ли мы там умнее или лучше? Поесть мы можем и на пароходе, куплеты эти сотни раз слышали на патефонных пластинках. Развлечение? Сближение наций? Но при чем тогда английский гимн? Можно ли представить себе большую наглость: свести вместе нации всего мира и заставить их петь во славу английского короля и Англии! И все это за пару пирожных и чашку чая! Нет, уж лучше балаган…
Они свернули направо, в ту сторону, откуда слышались звуки шарманки.
***
Балаган стоял у самой ограды дока, так что ни один направляющийся в город моряк не мог пройти мимо, не заметив его. Карусель занимала центр площади; вокруг нее были построены маленькие будочки, в которых ловкие, предприимчивые люди наживались на охмелевших моряках. Там стояли будки, в которых можно было, швыряя, нанизывать кольца на горлышко бутылки, – бутылку получал тот, кому удавалось накинуть кольцо; в других будках за деньги показывали отощавшего медведя и какие-то редкие экземпляры крыс; были палатки, где на расстоянии пяти шагов нужно было попадать маленькими вальками в кокосовые орехи; были и тиры, в которых стреляли по прыгающим шарикам и качающимся трубочкам: за шиллинг полагалось восемь выстрелов, и если удавалось попасть в трубочку, стрелок получал приз – маленькое карманное зеркальце, куклу, расческу или гипсового котенка, что даже не окупало стоимости выстрела. Еще там имелись стереоскопы, где за небольшую плату можно было увидеть удивительные вещи, начиная с красивых пейзажей и кончая явной порнографией; лотерея, весы, силомеры и фигура боксера, на животе которого каждый мог испытать силу своих кулаков. Все это выглядело очень просто и наивно, тем не менее недостатка в посетителях не было.
Первое, что привлекло внимание наших друзей, когда они пришли в балаган, была валявшаяся в грязи и стонавшая женщина. Вокруг нее толпилось несколько человек, стараясь поднять ее на ноги, но у женщины, очевидно, закружилась голова от карусели, а возможно – и от виски, и она даже не пыталась приподняться. Позже Волдис убедился, что здесь такие вещи случаются часто. Во время катанья на карусели почти каждый раз кому-нибудь делалось дурно. Иногда женщины испуганно кричали, чтобы остановили карусель, чего, конечно, никто не делал до тех пор, пока не заканчивался положенный срок катания.
Большинство мужчин были пьяны, поэтому содержатели балаганов собирали богатую жатву, – каждому ведь хотелось испробовать свою силу, проверить вес, ловкость рук и остроту зрения. Волдис заметил какого-то англичанина, который у будки с кокосовыми орехами кидал вальки в продолжение получаса, ни разу не попав в цель.
В толпе мужчин толкались мальчики-подростки и девушки-работницы, принимавшие участие в веселье или просто наблюдавшие за другими.
Многие женщины были пьяны; они заговаривали с незнакомыми мужчинами, звали их с собой, беспрерывно хохотали.
Среди работниц, пришедших сюда повеселиться или завести мимолетный роман с молодыми парнями, Волдис заметил двух девушек, которые гуляли около будок, с любопытством разглядывая соревновавшихся в ловкости мужчин. Они остановились в стороне и смотрели, как мужчины пытались попасть в кокосовые орехи; если кому-нибудь это удавалось, девушки с веселыми восклицаниями хлопали в ладоши. Но на них даже никто не глядел. В веселье этих одиноких девушек было что-то горькое. Одна из них была стройная, бледная, с несколько большим ртом; другая походила на киноактрису Мэри Пикфорд.
Наконец Волдис заинтересовался стрельбой в цель. На военной службе он считался одним из лучших стрелков в полку.
– Попробуем и мы, Фриц! – сказал он Ирбе.
– Давай.
Для предприимчивого торговца это, наверно, была самая большая трагедия за весь сезон: он дал латышским парням по восемь выстрелов каждому, – попасть в двигающуюся головку трубочки на расстоянии трех шагов было до смешного легко. Волдис искрошил целую вереницу трубочек, и физиономия англичанина, вначале такая доброжелательная и улыбающаяся, все больше и больше вытягивалась, пока, наконец, не послышался тяжелый вздох. Он грустно показал на кучу призов.
Волдис выбрал несколько кукол, обезьянок и карманное зеркальце, а Ирбе взял гипсового кота и жестяной поднос. Позади них собралась толпа, громко выражавшая свое одобрение. Волдис опять заметил в толпе одиноких девушек: они с восхищением смотрели на призы, которые он нацепил на все пуговицы своего пиджака.
– Фриц, куда мы денем кукол и обезьян? – спросил Волдис. – Не отдать ли их этим девушкам?
– Ты думаешь, они возьмут?
– Почему же нет?
– Ну, попробуй.
Волдис отцепил несколько безделушек и, улыбаясь, направился к девушкам. Те переглянулись, засмеялись и взяли подарки. С большим интересом они разглядывали и вертели в руках маленького павиана и кукол. Тогда Ирбе протянул им своего гипсового кота, и стройная девушка жадно схватила его.
Зван, только что кончивший борьбу с «боксером», взглянув издали на них, улыбнулся и ушел. Приятели остались. Девушки не отказались прокатиться на карусели и с удовольствием грызли орехи, предложенные им Волдисом.
***
Было уже довольно поздно, когда они вчетвером ушли из балагана. Девушки вели своих спутников по узеньким переулкам, избегая, видимо, центральных улиц.
Ирбе знал только несколько английских слов и больше молчал, да и остальные мало говорили. Так как переулки были темные и пешеходов встречалось мало, молодые люди разделились попарно, и девушки ухватили под руку своих спутников. Маленькая, та, которая походила на Мэри Пикфорд, держалась за локоть Волдиса и рассказывала ему о себе. Ее зовут Анни, она работала на текстильной фабрике, но уже больше месяца без работы. Такое же положение у ее подруги Долли.
Она посмотрела в глаза Волдису и грустно улыбнулась, будто стыдясь своей незавидной судьбы. Волдис взял ее маленькую твердую руку с коротко остриженными ногтями, настоящую руку работницы.
– Что вы теперь думаете делать? – спросил он тихо.
– Я ищу работы…
– А если вы ее не найдете так скоро?..
Она взглянула на него и покраснела.
– Разве вы не знаете, что делают работницы… что им приходится делать, когда нет другого выхода?..
Волдис ничего не ответил, только крепче пожал руку девушки. Зачем он задал этот вопрос? Разве можно об этом спрашивать девушку, принимающую подарки от незнакомого мужчины и позволяющую себя провожать? Она так смущена и так неуверенно держится, эта Анни, – может, она именно сегодня пошла впервые на улицу искать… выхода?
– Вы далеко живете? – спросил он ее.
– О да! – воскликнула она, указывая куда-то в темноту.
– Зачем вы пришли к докам?
Анни опустила глаза, медля с ответом.
– Там меня никто не знает, – сказала она наконец совсем тихо.
Теперь Волдис понял все: они обе начинающие, возможно, только собирались начать, – а делать это на своей окраине было неудобно.
– Куда мы идем? К вам домой? – спросил он.
– Ой, нет! Меня мать изобьет, если увидит с незнакомым парнем. Но мы идем в ту сторону, только вы не доходите до нашей улицы: я не хочу, чтобы меня видели знакомые.
Из узкого переулка они вышли на темный пустырь. Здесь не видно было зданий, только бесконечно тянулся высокий дощатый забор, теряясь в темноте. На изрядном расстоянии друг от друга горели фонари; между ними темнели широкие полосы неосвещенного пространства.
– Что это такое? – спросил Волдис. (Их догнали Ирбе и Долли.)
– Здесь футбольное поле, – ответила Анни. – Пойдемте дальше.
– Идите скорее! – крикнула вслед Долли. – А то мы вам пятки отдавим.
В тени забора, на расстоянии пятнадцати – двадцати шагов друг от друга, стояли человеческие фигуры. Это были парочки. Когда приближались прохожие, кавалеры загораживали своих дам от посторонних взглядов. Наконец у забора больше не виднелось ни одной пары. В одном из темных уголков Анни остановилась.
– Подождем Долли, – сказала она, прислонясь к забору, затем беспокойно, словно выжидательно, взглянула на Волдиса и поежилась, кусая губы.
Долли с Ирбе не двигались. Издали были видны их тени, казавшиеся в тумане гигантскими и призрачными: двое стояли там, обнявшись и надолго застыв в этой позе.
Волдис опять взял девушку за руку.
– О чем вы сейчас думаете? – спросил он.
– О вас! – засмеялась Анни и потупилась.
– Я ведь для вас чужой, вы меня не знаете. Что вы можете думать о незнакомом человеке?
– Только хорошее…
– Конечно, потому что не знаете, каков я на самом деле.
Он прислонился к забору рядом с девушкой. Мимо них прошел какой-то мужчина, взглянул на них и отвернулся. Девушка придвинулась поближе и прислонилась плечом к груди Волдиса. Он взял ее руку и улыбнулся. Девушка точно ожила и потянулась к нему, выжидательно глядя в глаза.
«Нет, она еще не начинала, иначе она знала бы, как вести разговор, держала бы себя более вызывающе, торговалась. Очевидно, это была первая попытка».
Некоторое время они стояли молча. Призрачная тень стоявшей вдали пары задвигалась. Девушка взглянула на нее и покраснела.
– Почему вы не хотите меня поцеловать? – робко и печально сказала она, наконец.
– Вы позволяете? – спросил Волдис.
Ему стало грустно, когда он заметил смущение девушки. Она хотела продаться, ей нужно было это сделать, но она не знала, как себя предложить.
– Я хочу, чтобы вы меня поцеловали… – шепнула она и вдруг застенчиво спрятала лицо на груди Волдиса.
Но Волдис задумчиво смотрел куда-то в темную туманную даль. Было прохладно. Из темноты вышли, обнявшись, Долли и Ирбе; подойдя ближе, они рассмеялись.
– Что вы здесь стоите, как прибитые? – крикнула Долли.
Никто ей не ответил. Она взглянула на Анни, потом на Волдиса и сделалась серьезной.
– Анни, может быть, пойдем домой? – обратилась она к подруге.
– Пойдем… – еле слышно прошептала Анни.
– Мы договорились завтра вечером встретиться в Салфорде у кино «Эмпайр», – сказал Ирбе Волдису.
Волдис взглянул на Анни.
– А мы?
– Можно… – улыбнулась она, теребя куклу.
Они расстались. Девушки не разрешили проводить их, издали они послали несколько воздушных поцелуев.
– Дьявольские девчонки! – расхохотался Ирбе, когда они дошли до края футбольного поля. – В первый вечер зайти так далеко! Это можно назвать достижением.
– Бедные девочки, – сказал Волдис и более резко добавил: – Если девушка в первый вечер позволяет зайти так далеко – это не достижение, а сделка.
Они возвращались опять теми же темными переулками. В подъездах домов, притаившись в темноте, стояли мужчины и женщины. Они стояли, крепко обнявшись, и целовались, не обращая внимания на прохожих.
***
После этого они встречались каждый вечер. Иногда ходили в балаган. Парни стреляли и предоставляли девушкам выбирать призы. В другой раз они смотрели в кино какой-нибудь фильм. В «Эмпайре» показывали только английские фильмы, из жизни канадских охотников и английских фермеров. Однажды они зашли в «Спэниш джейд» – причудливое, построенное в форме амфитеатра кино, где показывали только фильмы об Испании или других южных странах. Каждый сеанс оканчивался дивертисментом в испанском духе. Девушки искренне радовались любому зрелищу, – видно было, что они не избалованы.
После сеансов они опять шли на футбольное поле, где Ирбе с Долли отставали немного, и их фигуры бросали гигантские тени на лужайку. Волдис каждый вечер несколько раз целовал девушку и угощал ее орехами, но девушка становилась все беспокойнее.
Разговаривали они мало, так как Анни уже все рассказала о своей фабрике. Она была всего лишь простой ткачихой, ткала она не шелк, а простую хлопчатобумажную ткань… О себе Волдис никогда не умел рассказывать.
Они были чужими друг другу, – такими им и следовало оставаться.
И все же иногда, когда Волдис держал в своих руках тонкие девичьи пальцы, ему казалось, что не только тепло тела передавали ему эти руки, – то был мостик, переброшенный от человека к человеку, и каждый толчок пульсирующей в них крови нес волну затаенных дум и желаний, которые трудно было выразить словами.
Как-то на пароходе объявили, что наутро «Эрика» покинет порт; она провела в манчестерских доках уже две недели.
Наступил вечер. Волдис и Ирбе опять встретились с девушками. Они пошли к темным окраинам, как будто хотели скрыть что-то греховное.
– Почему вы сегодня такой молчаливый, – заговорила Анни. – Вам скучно?
– Хорошо, если бы это была только скука.
– Значит, что-то похуже?
– Трудно сказать, лучше или хуже. Часто то, что вначале кажется очень приятным, превращается потом в большое несчастье, и наоборот.
– А сейчас вы как думаете?
– Я думаю, что неплохо бы провести еще несколько недель в Манчестере.
– Вы отплываете? Когда?
– Завтра.
Они шли некоторое время в глубоком молчании. На футбольном поле девушка больше не остановилась на обычном месте.
– Не будем ждать Долли? – спросил Волдис.
– Не знаю. Нет, не стоит.
– Можно вас еще немного проводить?
– Да… можно…
За футбольным полем им пришлось переходить ярко освещенные трамвайные пути, соединяющие Салфорд с Манчестером. Волдис хотел освободить локоть девушки и дать ей возможность одной пройти светлую полосу дороги у путей. Анни взглянула на него и крепко, крепко сжала руку Волдиса.
Они вошли в темную аллею: налево стояла высокая каменная стена, над которой свешивались густые ветви темных деревьев, направо чернел изрытый огород с белеющими в темноте кочанами капусты.
Грязная дорога поднималась в гору. На горе стояла башня. Она напоминала ворота средневековой крепости: сквозь основание башни проходила дорога.
Здесь они остановились. Девушка с минуту прислушивалась, оглянулась на аллею, затем свернула налево, и они по темной каменной лестнице поднялись наверх. Теперь они были одни.
– Долли вас будет искать, – сказал Волдис, когда они сели на широкую плиту подоконника.
– Пусть ищет…
Башня была высока сама по себе и, кроме того, стояла на холме, поэтому она возвышалась над всей окрестностью. Окна были без стекол. Молодые люди сидели рядом и смотрели на ночной гудящий город. Снизу доносился звон двухэтажных трамваев, переполненных пассажирами, горели тысячи огней, как громадный пламенеющий костер, световые рекламы соперничали одна с другой, провозглашая оплаченную хвалу сигаретам и бритвам. Где-то далеко на канале завывала мощная сирена, и эхо через одинаковые интервалы разносилось по городу текстильщиков.
В башне было темно. Двое молодых людей молчали, прислонившись к каменной стене. Время шло…
Маленькая девушка обратила печальный взгляд на задумчивое лицо своего спутника и еле заметно улыбнулась.
Волдис, не говоря ни слова, нежно обнял узкие плечи и склонился к девушке. В прохладном ночном воздухе поднималось облачко пара от их горячего дыхания.
Они сидели, тесно прижавшись, как два озябших ребенка. Анни, склонив голову на плечо Волдиса, дышала часто и прерывисто.
До самого горизонта сверкали огни. Башня казалась темным одиноким островом. Перебирая пальцы Анни, Волдис думал о том, как жестока жизнь. Сегодня он держит в объятиях эту незнакомую женщину, все его существо полно тихой, но тревожной радостью. Девушка доверчиво прижалась к его груди, слушает, как бьется его сердце о стенки грудной клетки… она, наверно, счастлива сейчас. А завтра где-то далеко на канале загудит один из пароходов, как сейчас этот чужой, неизвестный, между ними лягут громадные просторы, и они пойдут каждый своей узкой тропой. Им нельзя будет оглянуться назад, потому что каждый взгляд в невозвратимое прошлое причиняет только боль…
Анни попыталась улыбнуться. Тогда Волдис заговорил:
– Анни… Жить каждому своей маленькой жизнью, которая течет по узкому руслу, и только иногда со страстной болью тосковать о недосягаемом, необъятном просторе мира – вот наша судьба. Будничная суета быстро усыпляет всякую боль. Но если случай сталкивает одного человека с другим так близко, как нас с тобой, чтобы потом разлучить, может быть, навеки, – это величайшая жестокость, какая может случиться с человеком.
Девушка прижалась к его лицу своей горячей щекой.
– Я люблю вас… – шепнула она ему на ухо.
Но теперь это были лишние слова…
– Анни, – продолжал Волдис. – Я завтра уеду далеко отсюда. Мои пути, может быть, никогда не приведут меня в эту страну, в этот город, в эту башню. Мы никогда ничего не узнаем друг о друге. Мы будем потеряны друг для друга навсегда.
– Ты будешь обо мне вспоминать… иногда? – шептала она, целуя его в последний раз.
– Может быть, иногда. Но эти воспоминания только отравят наши думы, и они станут горькими. Букашке больно, ей тяжело, потому что у нее есть сердце… Но она бессильна!
В городе один за другим гасли огни. На улицы спустилась ночная тишина. Перестали ходить трамваи.
Наконец они расстались.
Анни продолжала сидеть на подоконнике.
Волдис ушел. Внизу он обернулся, чтобы взглянуть на башню, и ему показалось, что серая громада стала еще больше. Как грозный призрак, темнела она в ночи, стиснув в своих каменных объятиях человеческое существо, оставшееся там в полном одиночестве. В окнах башни завывал ветер.
