Текст книги "Бескрылые птицы"
Автор книги: Вилис Лацис
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 44 страниц)
Кок – приземистый, отечно-пухлый, неуклюжий, вечно потный – суетился с утра до вечера и никогда не успевал вовремя приготовить пищу. Он всю войну ездил на иностранных судах и даже несколько месяцев работал в первоклассном ресторане поваром, о чем и старался напомнить при каждом удобном случае.
– Да что вы меня учите! Когда я служил вторым поваром в гостинице «Бристоль», там бывала настоящая публика. Вы и во сне такой не видали, а тоже разговариваете! – заявлял он, когда что-нибудь опять было приготовлено не так.
Самым примечательным в коке было не поварское искусство, а нечто другое, и это другое было настолько значительным, что Гинтер часто проводил свободное время в камбузе, разглядывая все доступные обозрению части тела кока. Он был с ног до головы покрыт татуировкой: его руки были разукрашены от плеч до кончиков пальцев, голени, грудь, спина – все покрывали рисунки синей, красной и черной тушью. Иногда он рассказывал историю своих татуировок:
– Вот этот парусник с флагами мне нарисовали в Копенгагене. Эту пальму со змеями я делал в Тунисе. Зеленые рисунки на плечах мне вытатуировал один малаец в Сингапуре. Малайцы считаются лучшими татуировщиками в мире, у них есть такие краски, которые никогда не выцветают. Они рисуют на теле целые картины. Если бы у меня тогда на груди не было уже этого орла, я бы заказал какую-нибудь из их картин. Можно бы, конечно, сделать на животе, но там трудно переносить татуировку – ужасно щекотно.
– Где тебе сделали этого орла? – спросил его как-то Гинтер.
– Это здесь же, в Кардиффе.
– И сколько ты заплатил за него?
– Пятнадцать шиллингов.
– Вот черт, дорого! Но зато каков рисунок!
Громадная татуировка покрывала почти квадратный фут на обширной груди кока. Великолепный орел с широко распростертыми крыльями держал в когтях земной шар, увитый многочисленными флагами разных государств, среди которых наиболее заметным был флаг Соединенного Королевства Англии и звездный – Соединенных Штатов. Эту аллегорию дополняли два ангела с такими же распростертыми, как у орла, крыльями; ангелы протягивали над земным шаром пальмовые ветви. Рисунок был четырехцветный.
Это яркое украшение не давало покоя Гинтеру. Все воскресенье он ходил как во сне. Эх, если бы такой себе наколоть, вот была бы красота! И каким бы он тогда стал шикарным парнем, прямо заправский моряк! У всех была какая-нибудь татуировка, но это все пустяки. Он бы тогда затмил всех в кубрике, друзья бы завидовали ему, расспрашивали, подражали, накалывали иголками слабую, бледную тушь, которая быстро смывается…
Нет, пятнадцать шиллингов – пустяки! Хотя его мучает еще морская болезнь, но настоящая морская печать на груди не помешает.
После обеда Гинтер помогал коку чистить картофель, и в благодарность за это кок рассказал, что знаменитый татуировщик до сих пор живет в Кардиффе и по-прежнему занимается своим ремеслом. Гинтер задрожал от радости.
– Ты бы свел меня к нему! – приставал он к коку. – Вечером, после ужина, поедем в Кардифф!
После некоторого препирательства кок сдался на уговоры. Гинтер пересчитал деньги. Наконец он не удержался и рассказал о своем намерении Волдису. Волдис иронически усмехнулся и ничего не ответил, но и ему хотелось посмотреть, как происходит торжественный обряд татуировки, и поэтому решил пойти с Гинтером.
***
Сейчас же после ужина они втроем поехали в Кардифф.
– Я здесь когда-то прожил девять месяцев! – рассказывал по пути кок. – Если бы у нас было больше времени, мы могли бы пойти в Кардифф пешком, через туннель. Здесь от Пенарта под гаванью проходит туннель, плата за проход один пенни.
На каком-то перекрестке они вышли из автобуса. Казалось, что все жители города высыпали на улицы; тротуары были запружены, перед витринами стояли толпы.
Повар повел молодых людей в более глухой район, ближе к домам. Вместо богатых магазинов там были только маленькие лавчонки для моряков и табачные магазины.
У одного из домишек кок остановился.
– Это здесь! – сказал он и вытер пот; было довольно прохладно, но его тучное тело быстро уставало от ходьбы.
В окне было выставлено изображение голого мужчины во весь рост; он был татуирован с головы до ног. Волдиса передернуло, но Гинтер упоенно смотрел на картину. В витрине были выставлены сотни рисунков: всевозможные эмблемы, аллегории и фигуры, голые женщины с рыбьими хвостами, экзотические звери, корабли, якоря, штурвалы и латинские изречения.
Они вошли в татуировочную. Стены ее были вместо обоев оклеены образцами. На столе лежало несколько толстых альбомов с рисунками. На каждом рисунке была указана цена, колебавшаяся между одним и пятнадцатью шиллингами, в зависимости от размера, сложности рисунка и количества красок.
Татуировщик, плотный господин, вышел им навстречу и отрекомендовался профессором. Этого человека знали моряки всего мира, его рисунки встречались во всех уголках земного шара. Это была своего рода знаменитость, и бедный Гинтер краснел и бледнел, перелистывая альбомы. Наконец он разыскал орла с ангелами и показал «профессору».
Гинтеру предложили снять пиджак и сорочку, и «профессор» приступил к работе. Гинтера усадили за маленький столик. «Профессор» взял предмет, похожий на вечное перо, соединил его с электрическим проводом и начал рисовать. По груди Гинтера запрыгали маленькие искры: постепенно стали вырисовываться контуры крыльев. Потом «профессор» начал вырисовывать детали: полосы на флагах, градусную сетку на глобусе, глаза и клюв орла, складки одежды ангелов.
Грудь Гинтера слегка распухла, места уколов налились кровью, но особой боли он не ощущал.
– Как будто блоха кусает! – смеялся он.
Нарисовав сложную аллегорию, «профессор» принялся за раскраску: сначала пропитал нужные места синей тушью, потом красной, черной, зеленой. На узкой груди юноши будто расцвела картина.
«Профессор» беспрестанно протирал наколотые места мокрой губкой, приостанавливая кровотечение и смывая выступавшие капли крови. Он рисовал по памяти, не глядя на образец. Вся процедура продолжалась примерно полчаса. Закончив, татуировщик отошел на несколько шагов, издали осмотрел свою работу, восторженно захлопал в ладоши и подвел Гинтера к зеркалу.
– Ну, что вы скажете?
Гинтер прямо онемел. Он смотрел и глазам своим не верил: неужели это действительно он – этот бравый морской волк с роскошным рисунком на груди, при виде которого многие позеленеют от зависти! Он с восхищением осмотрел свое раскрашенное тело и осторожно погладил гордую птицу. Да, теперь он настоящий, стопроцентный моряк.
Гинтер оделся, уплатил «профессору», и они вышли из «ателье». Приветливый художник проводил их до дверей.
– Пожалуйста, вот моя карточка! Заходите еще.
Гинтер стал героем дня на «Эрике». Чуть ли не сто раз в день ему приходилось расстегивать сорочку, чтобы показать татуировку. Старые знатоки обсуждали эту аллегорию, высказывали свои замечания, но вообще отзывались одобрительно. Татуировку признали вполне удачной, и акции Гинтера заметно поднялись в глазах товарищей.
***
В понедельник вечером «Эрика» подошла к набережной и встала под погрузочную установку. «Датчанин» вышел в море, а рядом с «Эрикой» стал на якорь старый английский пароход «Кэптен Джозефсон».
Наутро началась погрузка угля. Пароход превратился в ад. Хотя иллюминаторы занавесили плотной материей, двери держали все время плотно закрытыми, а замочные скважины заткнули тряпками – угольная пыль проникала повсюду. Казалось, она обладала способностью пробиваться даже сквозь твердые предметы. Койки покрылись точно копотью, одежда пропиталась пылью, воздух в каютах сделался густым и тяжелым. Палуба парохода, мостики, стены – все покрылось толстым слоем угольной пыли.
Верхние иллюминаторы на потолке были задраены, и в машинном отделении царила вечная ночь. Чадило несколько коптилок, и люди не могли разглядеть друг друга на расстоянии трех шагов. Кочегары пользовались этим обстоятельством: забравшись в темные углы, они рассказывали друг другу анекдоты. Как только раздавался стук двери, все смолкали, и механики напрасно шарили впотьмах. Рундзинь был близорук и боялся темноты – однажды кто-то бросил в него увесистым куском угля, еще и сейчас виднелся шрам на голове, – поэтому он сам не лазил по темным углам, а посылал второго механика.
Насколько легче было в это время кочегарам, настолько хуже стало палубной команде: штурманы стояли на палубе, считая погруженные вагоны; они совершенно почернели от пыли.
Матросы не знали покоя ни днем ни ночью: через каждый час пароход надо было перемещать вдоль берега, чтобы под погрузочные краны подошли другие люки. Грузчики работали в две смены. Матросов поднимали среди ночи и ставили к лебедкам и канатам; на берег их теперь совсем не пускали.
Только радист Алкснис жил без всяких забот. Наслушавшись до одури радиоконцертов, он спал, сколько хотел, потом слонялся по пароходу, просиживая часами у кочегаров. Гинтер опять начал расспрашивать его:
– Какую погоду обещают?
Пока пароход стоял в порту, море было как зеркало. Но штиль не мог продолжаться долго, и Гинтер имел все основания для беспокойства, наблюдая за усиливавшимся ветром.
– Опять задует так, что двоим придется одного держать, – сокрушался он.
– Испортит нам рождество, – решил Андерсон.
– Ну, об этом ты меньше всего беспокойся, – сказал Зоммер. – Когда это тебе приходилось встречать праздник не на море? Если нас сегодня выгонят в море, то при самой хорошей погоде на место доберемся не раньше чем на первый день рождества.
– Тогда лучше совсем не сходить на берег, – проворчал Андерсон. – Деньги в праздники все равно не получим, сиди и кукуй тогда три дня на пароходе. На море, по крайней мере, спокойно – знаешь, что деваться некуда.
– Все же лучше эти три дня пролежать на койке и отдохнуть, чем мучиться у топок в море, – возразил Зван: – Вы знаете ведь, какой у нас уголь и что нас ожидает в море.
– А зачем нам из кожи лезть? – вспылил Андерсон. – Работай, сколько можешь, – и баста! Пойдем на ста двадцати фунтах, зачем нам поддерживать полный пар?
– Это бы можно, если бы мы держались согласно. А куда это годится, если один будет держать пар на сто семьдесят или сто восемьдесят фунтов, а другой – на сто? Этот номер не пройдет, у нас нет чувства солидарности.
Пароход загрузили углем, он вышел на рейд, и матросы поливали из шлангов палубы и мостики, мыли окна, двери и стены.
Несколько часов нужно было ждать прилива.
К вечеру, когда начало смеркаться, «Эрика» вышла в море одновременно с «греком» «Парфеноном». В воротах рейда оба парохода шли рядом, и матросы махали друг другу платками.
Одному судну предстоял дальний путь – по ту сторону экватора, другому – в Бискайский залив, к побережью Франции.
Новая страна и новый народ, считающийся везде самым веселым и счастливым, ожидали Волдиса. А берега Англии окутались в холодный зимний туман. От скал и равнин этой страны веяло чем-то угрюмым, холодным. Здесь дымили заводские трубы, маневрировали паровозы и люди в кепках уныло бродили по улицам и дорогам в поисках работы, – не все могли ее найти. В то время как одни зарывались в недра земли и грузили пароходные бункера, сотни тысяч лишних и ненужных скитались по стране. Англия обходилась без них. Англия не нуждалась в них. Если они хотели, то могли продаться на вывоз плантаторам дальних колоний; а если не хотели приносить себя в жертву капиталистам экзотических широт, им оставалось мерзнуть в своих казармах и голодать: время от времени очень полезно дать отдых желудку, от поста люди крепнут…
ГЛАВА ПЯТАЯЭто был тяжелый рейс. Ни днем ни ночью не замолкала ручная лебедка, поднимающая наверх золу; и днем и ночью в котельном отделении шипели куски шлака. Люди отдавали сил больше, чем от них можно требовать, и, разбитые, измученные, валились после работы на койки.
В одну из вахт Волдис насчитал шестьдесят ведер шлака, – он после каждой вахты должен был докладывать механику, сколько ведер шлака выброшено в море. Когда он сообщил Рундзиню эту невероятную цифру, тот вытаращил глаза.
– И что эти кочегары делают? – заорал он. – Наверно, чистый уголь выгружают наверх!
После этого он стал следить на палубе за выгрузкой шлака, копался в золе и старался найти в ней хоть кусочек угля.
– Вот, вот, конечно, наберется шестьдесят ведер, если начнете выгружать наверх непрогоревший уголь!
Рундзинь расхрабрился и спустился в котельное отделение, где в это время стояли на вахте Зван и Ирбе.
– Вы у меня аккуратнее обращайтесь с углем! – закричал Рундзинь. – Что это за работа: не дадут углю сгореть, выбрасывают в шлак!
Он наклонился над кучей золы, копаясь в только что вытащенных из топки кусках шлака. Среди больших «лепешек» попадалась угольная крошка, – такая мелочь просыпалась обычно через колосниковые решетки.
– Что это такое, я вас спрашиваю?! – орал чиф. – Вы хотите промотать пароход! Так и на уголь не заработаем. Зван, сейчас же бросьте в топку этот уголь!
Зван подошел ближе.
– Какой уголь? – простодушно спросил он.
– Вот этот! Вы что, ослепли?
– Я не вижу никакого угля.
– Здесь, в золе!
– В золе? – глаза Звана сверкнули, он шагнул к чифу. – В золе, говорите? Я не обязан жечь золу. Если вам угодно – пожалуйста, вот лопата, кидайте в топку. Но смотрите, не заглушите огонь.
– Что? Как? Вы… не хотите этого делать? – заорал чиф. – Я доложу об этом капитану!
Зван окончательно вышел из себя, со сверкающими глазами он рванулся вперед. Чиф испуганно попятился.
– Вон! – крикнул Зван и замахнулся лопатой. – Если ты, старый хрыч, еще хоть раз во время плаванья зайдешь в кочегарку, я тебе ребра переломаю. Негодяи! Накупили булыжников, а люди должны из-за этого мучиться! Интересно, что вы запоете, если об этом сообщить в пароходство!
Рундзинь кинулся бежать, как будто за ним гналась стая собак. С перепугу он ударился головой о стенку бункера, затем, обезумев, ощупью добрался вдоль стенки котла до двери машинного отделения. Зван кинул ему вдогонку увесистый кусок угля, который ударился о стенку бункера и еще больше перепугал механика.
– Ну, больше он сюда не покажется! – сказал Зван Ирбе.
– А если явится, я стукну его куском угля или раскаленной кочергой. Как это мне сейчас не пришло в голову? На Черном море я видел однажды, как кочегар прижег раскаленным ломом механику ляжку. Такой же нахал был, как наш Рундзинь: купил песку, который пар не держит, а сам каждую вахту бегал в кочегарку ругаться с кочегарами.
Волдис в это время работал наверху, свозил тачкой в кучу остатки угля в бункере.
Несколько времени спустя в котельную опять вошел чиф, теперь уже в сопровождении капитана.
– Бог помочь! – довольно приветливо сказал капитан.
Ему никто не ответил. Слегка смутившись, он остановился у манометра, поглядел на стрелку: она показывала сто сорок фунтов. Капитан наморщил лоб.
– Что, в самом деле нельзя поднять пар? – спросил он.
– Чем? Булыжниками? – язвительно спросил Зван, ворочая ломом спекшийся уголь.
– Ну-ну, так ли уж плох уголь? – бормотал капитан, не решаясь взглянуть на Звана. – Мы просили дать нам лучший сорт. Англичане, вероятно, надули нас.
Ему опять никто не ответил. Тогда капитан взял кусочек угля и поднес его к глазам.
– Гм, действительно мусор подсунули. Ничего не поделаешь, придется мучиться. В следующий раз умнее будем.
– Но ведь они выбрасывают из топок несгоревший уголь! – воскликнул чиф.
– Потише, потише! Не нарочно же они это делают. Если и прилипнет какая пылинка, из-за этого не стоит расстраиваться.
Направившись к выходу, капитан заметил:
– Попробуйте, ребята, нельзя ли поднять пар хотя бы фунтов на десять. Нас обгоняют разные угольные тачки. Просто позор, такой большой пароход – и ни с места…
Они вышли. Зван посмотрел вслед им в темноту и злобно усмехнулся:
– «Попробуйте, ребята!» Подлецы, теперь заискивать стали! Знает кошка, чье мясо съела. Какое нам дело, что другие нас обгоняют, – пусть дадут нам такой уголь, как им, тогда и мы покажем класс.
Почти целый день они шли борт о борт с «греком» «Парфеноном», у которого тоже была очень посредственная скорость. Оба капитана как угорелые метались на командных мостиках, и стоило одному или другому пароходу чуть опередить, как в адрес кочегаров летели мольбы и ругань.
– Нас обгоняет какая-то тачка!
Это задевало самолюбие моряков, хотелось доказать превосходство своего парохода. Люди раздевались догола, встряхивали огонь в топках, заставляли котлы дрожать, а трубы – извергать клубы дыма. Наконец «грек» переменил курс и ушел в открытое море, тогда как «Эрика» продолжала держаться берега.
Теперь к «Эрике» приближался трехлюковый «норвежец», какая-то сельдяная посудина, имевшая, по-видимому, твердое намерение обогнать «Эрику». Но Зван не разделял тщеславия капитана, пусть корабли хоть всего света обгоняют «Эрику»!
***
Весть о том, что капитан был внизу у топок, быстро дошла до кубрика кочегаров, и когда Зван и Ирбе вернулись с вахты, Андерсон встретил их ехидной улыбкой, а Зоммер с любопытством свесился с койки.
– Как же это у вас получилось? – спросил он, еле сдерживая смех.
Зван непонимающе взглянул на него:
– Что получилось?
– Говорят, вы пар не могли поддержать. Старик спускался вниз браниться.
– Да? А с каким паром ты, Зоммер, шел?
– Сто пятьдесят, иногда сто шестьдесят фунтов.
– Тогда тебе нечего смеяться. У нас с Ирбе никогда ниже этого не бывало.
– А почему же старик спустился именно к вам?
В этот момент вошел Волдис. Он только что умылся и искал полотенце. Зоммер обратился к нему:
– Что у вас там случилось?
– Я ничего не знаю, – ответил Волдис. – Я был на бункерной платформе.
– Ну, вы ведь заодно. Известно – товарищи!
– А ты кто – враг? – оборвал его Волдис. – Мне кажется, мы все здесь товарищи.
Все время ухмылявшийся Андерсон громко рассмеялся.
– Как это у тебя, Зван, так глупо получилось?
Зван спокойно возился у койки, вытирал лицо и причесывался, затем повернулся к Андерсону.
– Ты можешь этим углем нагнать столько пару, чтобы он прорвался через предохранительный клапан?
– Сумасшедший! А ты можешь?
– Если нужно, смогу.
Зоммер не удержался от смеха:
– Чтобы продуть в трубу? Как же это ты сделаешь, если не можешь нагнать выше ста пятидесяти? Откуда ты возьмешь тридцать фунтов?
– Я их найду. И притом буду работать на двух котлах совершенно один.
Это было вызовом обоим насмешникам. Они замолчали, недоверчиво покачивая головами.
– Ну, ладно, – воскликнул Андерсон. – Если ты в следующую вахту продуешь пар в трубу, я ставлю дюжину пива и литр водки!
– А если я этого не сделаю, то ставлю вдвое! – заявил Зван.
Они протянули друг другу руки, и Зоммер разнял их.
***
Весть об этом пари быстро облетела весь пароход. Зоммер рассказал дункеману и боцману, те в свою очередь – начальству и целый час на пароходе только и разговоров было, что об этом пари. Никто не верил, что Звану удастся выполнить свое обещание. На пароходе, идущем полным ходом, даже при наличии хорошего угля невозможно поднять пар настолько, чтобы он прорвался сквозь предохранительные клапаны, – и что уж говорить, когда вместо угля у тебя глыбы известняка! А Зван к тому же расхвастался, что сделает это один… Тут уж каждый здравомыслящий человек рассмеялся бы.
Тем не менее, когда после восьми часов сменилась вахта, все с любопытством посмотрели вслед Звану, спускавшемуся вместе с Ирбе и Волдисом в котельное отделение.
Внизу Зван снял рубашку, повязал на шею платок и приступил к работе. Ирбе тоже хотел взять лопату, но Зван отстранил его.
– Сядь на насосный ящик и полюбуйся, как работает старый черноморский волк! – сказал он с легкой усмешкой.
Так как в бункере еще остался уголь, а шлак не был выломан, Волдис тоже смог остаться в котельном отделении и присутствовать при свершении чуда – иначе это нельзя было назвать.
Прежде всего Зван обошел все топки и проверил огонь, затем загрузил в каждую топку по десять лопат угля, тут же, без, всякого промедления, схватил лом, обежал все топки, в каждой пошуровал ломом, передвинул пылающий уголь с одного бока на другой, после чего приоткрыл немного поддувала. Огонь начал разгораться, сквозь запекшийся шлак прорывались языки пламени.
Почти бегом, ловкий и гибкий, как пружина, Зван упругими, быстрыми движениями выхватывал из каждой топки по большому куску шлака, освобождая переднюю часть колосников и открывая свободный доступ воздуха в топки. Отбросив одной рукой кочергу, Зван хватался другой за лопату и поспешно, на бегу, подбрасывал в пламя три-четыре лопаты угля. Ожившее на ветру пламя жадно лизало топливо, огонь становился все ярче, шум в топках все нарастал, – но до выдувания пара в трубу было еще далеко.
Стрелка манометра начала подниматься, показала сто пятьдесят пять, потом сто шестьдесят. Как автомат, ни на мгновение не останавливаясь, серьезный и молчаливый, Зван находился в непрерывном движении, его руки никогда не оставались свободными – лопату сменял лом, лом – кочерга. Постоянно одна из топок была открыта, постоянно что-то делалось. Зван был настоящим виртуозом своего дела: рассчитанными приемами он оживлял пламя – разжигал, вздувал угасающее, поддерживал сильное, бурное. Стрелка манометра поднималась – сто шестьдесят пять, сто семьдесят… Белые языки пламени лизали стенки котла, в топках гудел ветер.
И опять Зван подбрасывал, ворочал, выдергивал. Он взмок от пота, руки и лицо его от жара сделались темно-красными, но у него не было времени ни вытереть пот, ни напиться.
Волдис, поднявшись наверх за свежей водой, заметил, что капитан с мостика смотрит на конец трубы. «Эрика» бодро двигалась, толкаемая могучей силой, винт завертелся энергичнее, пароход смело пробивался сквозь волны Бискайского залива. Когда Волдис спустился вниз, стрелка манометра уже находилась у красной черты максимума. Еще несколько фунтов и…
Ирбе было совестно сидеть и смотреть, как товарищ выбивается из сил, несколько раз он порывался встать и помочь, но Зван и слышать об этом не хотел.
– Успокойся и дай мне возможность показать этим обезьянам, что такое настоящий кочегар! Надо, наконец, им дать по зубам!
И он опять хватал, выламывал, подбрасывал уголь и носился от одной топки к другой. Котлы задрожали, мощный трепет охватил весь корпус парохода. А затем… наверху, рядом с трубой, что-то зашипело, прорвалось и заревело. Ревело резко, душераздирающе. В воздухе заклубилось белое облако, рассеиваясь над пароходом. Избыток пара, лишняя энергия котлов ликующе кричала о своем существовании.
Зоммер и Андерсон озабоченно выскочили на палубу. Они видели, что на мостике стояли капитан и первый штурман. Все смотрели вверх, на клокочущий столб пара.
– Смотри, дьявол, что сделал! – задыхаясь от досады, произнес Зоммер.
Андерсон не сказал ничего, только сердито сплюнул и потащился обратно в кубрик.
А пар ревел, воспрянувшие машины энергично двигали рычагами, и черный ящик мощно рассекал бурные волны Бискайского залива.
В котельное отделение вбежал чиф, радуясь, как маленький ребенок. Немного спустя вслед за ним вошел капитан.
– Ну вот, это дело! Если они захотят, то черта свернут!
На пароходе царило веселое оживление. Кругом видны были сияющие лица, а он, герой дня, создавший этот избыток энергии, тяжело свалился на насосный ящик. Он выжал из себя все до последней капли, в нем дрожал каждый мускул, грудь вздымалась, не успевая набрать воздух.
И опять белые языки пламени сделались красными: огонь кончил свою победную песню, и стрелка манометра опускалась все ниже и ниже… Водяные валы разбивались о грудь парохода, перекатывались через палубы, и черный ящик безвольно нырял и взлетал, нырял и взлетал…
Стюард принес Звану стакан виски.
– Господин капитан сказал, что каждый раз, когда вы повторите это, будете получать по стакану.
Умен был господин капитан!..
***
С каждой вахтой все труднее становилось работать. Быстро пустели бункера, и наступил момент, когда у трюмных больше не оставалось времени на выгрузку золы. Все пошло кое-как. Убедившись, что у них не хватит сил сделать всю работу как следует, люди сникли и работали без особого старания.
Напрасно господин капитан с надеждой поглядывал на верхушку трубы, напрасно Рундзинь бегал вниз подгонять кочегаров – пар больше не ревел… Люди не хотели губить себя ради глотка виски.
Если бы погода была спокойной, они и с плохим углем добрались бы в порт на второй день рождества. Но кто из моряков не знает Бискайского залива? Самое отвратительное в мире место! Гигантский пароход пересекает во всех направлениях просторы Атлантики, перерезает знойные воды Индийского океана, его качают всевозможные ветры, треплют ураганы, и все же он без аварий добирается до берегов Португалии. И вот здесь – в небольшом углу моря, в треугольнике, на который напирает весь океан, буря ломает мачты, срывает мостики, а нередко пускает на дно и сам корабль.
Иногда в заливе совсем нет ветра, а вода все же волнуется. Где-то далеко в океане шторм вздымает волны, и отдаленное волнение доходит до широкого залива, будоража его воды, заставляя их кипеть, пениться и реветь. Это залив, в котором штурман теряется, не зная, как управлять: ветер дует с одной стороны, волны хлещут с противоположной, а морское течение устремляется поперек, по-своему. Здесь подчас бывает трудно определить, откуда именно дует ветер. Один старый капитан на вопрос штурмана: «По какому ветру определять курс корабля?» – ответил: «А дьявол его знает, здесь дует со всех сторон. Сам черт ничего не разберет!»
На этот раз ветер дул с силой в девять баллов. Водяные валы с белыми гребнями обрушивались на низко сидящее судно: одна волна шла наперерез другой, на них обрушивалась третья. Столкнувшись, они с шумом разбивались, образуя на некоторое время такой бурный водоворот, будто здесь только что затонул корабль.
Клокочущая дорожка, тянувшаяся по воде за пароходом, извивалась как змея – ни один матрос не мог удержать руль более или менее прямо, каждая волна сбивала пароход с курса. В лучшем случае продвигались вперед со скоростью двух узлов в час.
***
Гинтер опять не мог ничего есть. Полуголодный, он мучился от приступов морской болезни и нечеловеческого труда. По примеру Блава он перестал умываться и неделями ходил грязный, – руки еще иногда споласкивал, когда приходилось мыть посуду, зато шея и лицо покрылись густым слоем угольной пыли.
Потом и остальные стали умываться кое-как – промывали только глаза, вытирались платком и ложились спать. Пестрые от грязи, с темными пятнами на щеках, с черными веками – так они жили в эти дни. В свободные от вахты часы моряки больше не играли в карты и не судачили: окончив вахту, они, как тяжелобольные, валились на койки, дрожали и кутались в тонкие одеяла; во время обеда торопливо выскакивали в одном белье к столу и, пообедав, сразу же ложились, стараясь воспользоваться каждой минутой отдыха.
Из-за маленького роста труднее всех приходилось Блаву, потому что топки находились высоко, почти на уровне его подбородка. Он еле мог забросить уголь в топку, а когда нужно было пускать в ход кочергу или лом, никак не мог выломать шлак. Тогда он подпрыгивал и наваливался всей тяжестью на лом, чтобы пригнуть его конец книзу. Это было очень тяжело, и маленький человечек совсем утратил свою жизнерадостность. Губная гармоника валялась на койке без употребления, стихли песенки. Все ходили угрюмые и неохотно вступали в разговоры.
Так подошло рождество. Моряки бы и не вспомнили о нем, если бы капитан не прислал заранее в каждый кубрик по бутылке джина и за ужином не дали бы по два пирожка.
Студеный ветер гудел в вантах, день и ночь ревело море. Где-то чисто вымытые люди, надев нарядное платье, собирались повеселиться, дети радовались елке, священники рассказывали тысячи раз слышанную сказку о младенце Христе и пастухах. А здесь, в бушующей водной пустыне, пароход выбивался из сил, борясь с волнами. В ночной темноте только причудливый свет луны иногда пробивался сквозь разорванные бурей тучи, и тогда брызги от разбивавшихся о борт волн, фосфоресцируя, горели и переливались, как бенгальские огни.
Сильнее всего море разбушевалось на вторую ночь рождества: волны перекатывались через шлюпочную палубу, и время от времени через вентиляторы в котельное отделение врывались целые потоки воды. Через верхние иллюминаторы волны обрушивались и в машинное отделение. Одна такая струя окатила с головы до ног чифа.
«Эрика» качалась, как пьяная девка. Ничто не держалось на своих местах – уголь срывался с лопаты, стоявшие в углу кочерги и ломы валились на пол.
Каждые десять минут Волдис бегал наверх поворачивать на ветер вентиляционные трубы, потому что при повороте парохода временами вентиляторы гудели, как ветровые двигатели, иногда же не чувствовалось ни малейшего дуновения. Кепку пришлось сунуть в карман, так как ветер грозил унести ее в море.
С усилием, цепляясь за перила, Волдис взбирался наверх. Перекатывавшиеся через борт волны обдавали его с головы до ног, и, когда он спускался вниз, у него не было уже времени обсушиться у топки.
Мокрый, продрогший, он лез в бункер; его одежда, пропитанная дымом и копотью, начинала преть.
Люди, стоявшие на вахте, проклинали все на свете. Начальство опасалось попадаться па глаза разъяренным кочегарам.
Андерсон честил капитана:
– Дьявол его знает, за чем он гонится в такую погоду! На других пароходах капитаны заставляют машину работать на половинную мощность и держатся так, пока море не стихнет. А наш рвется вперед, хоть к черту на рога!
На третий день был один момент, когда казалось: море вот-вот поглотит пароход. Сначала под водой скрылась носовая часть палубы, не было видно даже фальшборта, над люками бурлил темный водоворот. Носовая часть не успела еще подняться из воды, когда нырнула под воду корма. Переливающаяся темным, зловещим блеском вода сердито клокотала над обоими концами парохода. Только мостики, подобно островам, возвышались еще над пучиной.
Это был грозный момент. Все видевшие это оцепенели от страха: что если один из люков не выдержит напора водяной горы и проломится?.. Море на мгновение забурлит, водоворот задержит волнение воды на этом месте – и все смолкнет в ночи.
Люки выдержали, и пароход, тяжело кряхтя и поскрипывая, постепенно поднялся из воды. Но тут нос опять был подхвачен громадной волной, и судно вздыбилось, вынырнув наполовину из воды, затем грузно упало вниз тяжестью всех своих пяти тысяч тонн… Исступленно кланяясь во все стороны, как клоун на арене цирка, пароход с громадными усилиями пробивался вперед.
Вдали кое-где мелькали зеленые и красные сигнальные огни. Налево и направо от «Эрики» прыгали и ныряли в волнах бушующего моря несколько других пароходов.
