Текст книги "Сказки (с иллюстрациями)"

Автор книги: Вильгельм Гауф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 24 страниц)

Стинфольская пещера

(Шотландское предание)

Много лет тому назад на одном из скалистых шотландских островов жили в счастливом согласии два рыбака. Оба они были холостые, родных у них не было, и их общая работа, хотя они и делали ее по-разному, кормила их обоих. Они были приблизительно одного возраста, но по внешности и по душевному складу были так же различны, как орел и тюлень.

Каспар Штрумпф был низенький и толстый человечек, с широким, жирным и круглым, как луна, лицом и добрыми смеющимися глазами, которым, казалось, были чужды тоска и забота. Он был не только жирен, но также сонлив и ленив, – поэтому на его долю приходилась домашняя работа: он пек хлеб, готовил обед, плел сети как для собственного употребления, так и на продажу, и обрабатывал их небольшое поле. Его товарищ был полная противоположность ему: длинный и худой, со смелым ястребиным профилем и зоркими глазами, он был известен как самый предприимчивый и удачливый рыбак, самый бесстрашный охотник за морскими – птицами и их пухом, самый трудолюбивый земледелец на всем острове и в то же время как самый жадный до денег торговец на рынке в Кирхуэлле. Но так как товар у него был доброкачественный и продавал он без обмана, то все охотно покупали у него; и Вильм Фальк (так звали его земляки) и Каспар Штрумпф, с которым первый, несмотря на страсть к наживе, охотно делил свои трудом добываемые барыши, не только имели хорошую еду, но и были на верном пути к некоторому благосостоянию. Однако одного благосостояния было мало ненасытной душе Фалька: ему хотелось быть богатым, очень богатым, а так как он со временем понял, что, трудясь обычным образом, не скоро добьешься богатства, ему пришла в голову соблазнительная мысль достичь богатства при помощи какого-нибудь необыкновенного счастливого случая; и когда, наконец, эта мысль окончательно овладела его смятенной душой, она закрылась для всего остального, и он заговорил об этом с Каспаром Штрумпфом как о деле решенном. Каспар же, для которого каждое слово Фалька было священно, как евангелие, рассказал о том своим соседям, – и так разнесся слух, что Вильм Фальк или на самом деле продал свою душу дьяволу, или же, во всяком случае, получил «от князя преисподней такое предложение.

Правда, Фальк сначала смеялся над такими слухами, но постепенно ему полюбилась мысль, что какой-нибудь дух со временем откроет ему, где скрыт клад, и он перестал спорить, когда земляки его затевали с ним подобные разговоры. Хотя он по-прежнему занимался своим делом, но с меньшей охотой, и нередко терял большую часть времени, уходившего прежде на рыбную ловлю или на другие полезные работы, в бесплодных поисках приключения, которое сразу помогло бы ему разбогатеть. И на его несчастье, когда он однажды стоял на пустынном берегу и со смутной надеждой глядел на волновавшееся море, словно ожидая от него невесть какого счастья, большая волна, вместе с оторванными водорослями и каменьями, подкатила к его ногам желтый шарик из золота.

Вильм стоял, как околдованный; так, значит, его предчувствие не было пустой мечтой; море дарило ему золото, прекрасное, чистое золото, вероятно, остатки тяжелого слитка, которые волнами были обточены до величины ружейной пули. И вдруг ему стало ясно, что когда-то где-нибудь у этих берегов тяжело нагруженный корабль потерпел крушение и что ему предназначено судьбой извлечь из морских глубин похороненное там богатство. С тех пор эта мысль всецело овладела им; тщательно скрыв свою находку даже от своего друга, чтобы никто другой не мог напасть на след его открытия, он забросил все дела и дни и ночи проводил на берегу, где не закидывал сетей в море, а лишь копал нарочно для того сделанной им лопатой в надежде найти золото. Но он ничего не нашел, кроме бедности, – ведь сам он больше ничего не зарабатывал, а вялых усилий Каспара было недостаточно, чтобы прокормить их обоих. Поиски огромных богатств поглотили не только найденное золото, но постепенно и все имущество холостяков. И как прежде Штрумпф молчаливо принимал от Фалька лучшие куски, так и теперь он молча и безропотно покорился тому, что бесцельная деятельность приятеля лишала его необходимого. А как раз это кроткое терпение товарища и побуждало Фалька продолжать свои неустанные поиски. Но особенно неутомимым делало его то обстоятельство, что, как только он ложился спать и глаза его смыкались, кто-то шептал ему на ухо слово; он слышал его очень явственно, каждый раз это было все одно и то же слово, но он никак не мог его запомнить. Хотя он и не знал, какое отношение к его теперешнему занятию имело это странное обстоятельство, но на душу, подобную душе Фалька, все действует: и это таинственное нашептывание также укрепило в нем веру в то, что ему предстоит огромное счастье, которое он по-прежнему видел лишь в куче денег.

Однажды на берегу, где он нашел золотую пулю, его застигла буря, да такая страшная, что он поспешил укрыться от нее в ближайшей пещере. Эта пещера, которую обитатели острова зовут Стинфольской, состоит из длинного подземного хода, обоими отверстиями обращенного к морю; таким образом, волнам открыт в пещеру свободный доступ, и, с громким ревом и пенясь, они постоянно прорываются в нее. Людям в эту пещеру можно было проникнуть только в одном месте, а именно через расселину сверху, но, кроме отчаянных мальчишек, редко кто туда спускался, так как к прочим опасностям присоединялся еще слух, что в пещере нечисто. С трудом спустился Вильм в эту расселину и на глубине приблизительно двенадцати футов от поверхности поместился на выступе камня, под навесом скалы, и тотчас, под рев бушующих у его ног волн и под завывание ветра над головой, погрузился в свой обычный круг мыслей, – именно о затонувшем корабле и о том, какой это был корабль, так как, несмотря на все свои расспросы, он даже от старейших обитателей острова ничего не мог узнать о корабле, когда-либо потерпевшем на том месте крушение. Как долго он так просидел, он и сам не знал, когда же, наконец, очнулся от своей задумчивости, то заметил, что буря улеглась, и он собирался уже подняться кверху, когда из глубины раздался голос и слово Кар-мил-хан совершенно явственно донеслось до его слуха. Испуганный, он вскочил и заглянул в пропасть. «Великий боже! – воскликнул он. – Ведь это именно то слово, которое преследует меня во сне. Но, силы небесные, что же оно значит?» – «Кармилхан!» – словно вздох еще раз донеслось из пещеры, когда он уже вытащил одну ногу из расселины, и он, как испуганная лань, бросился бежать к своей хижине.

А Вильм, между тем, не был бабой; только уж очень это было неожиданно. Да и страсть к наживе была в нем слишком сильна, чтобы тень опасности могла отпугнуть его и отвратить его от опасного предприятия. Однажды, когда он поздно ночью, при лунном свете, как раз против пещеры, старался выловить своей лопатой золото, он вдруг за что-то зацепился. Он потянул изо всей силы, но масса не подалась. Тем временем поднялся ветер, темные тучи заволокли небо, лодку бешено качало и она грозила опрокинуться; но Вильма это не смущало, – он тянул и тянул, пока сопротивление не прекратилось, а так как он не чувствовал тяжести, то подумал, что оборвал канат. Но в ту минуту, когда тучи собирались совсем закрыть луну, на поверхности появилась круглая черная масса, и опять раздалось преследовавшее его слово «Кармилхан». Он поспешил схватить эту массу, но как только протянул за ней руку, она исчезла во тьме ночи, и разразившаяся в то же время буря заставила его искать прибежище под навесом ближайших скал. Здесь он, утомленный, уснул, и во сне, мучимый своей необузданной фантазией, снова переживал те муки, которыми днем терзало его непрестанное стремление к богатству. Первые лучи восходящего солнца упали на спокойную теперь поверхность моря, и Фальк проснулся. Он хотел было опять приняться за привычную работу, когда увидал что-то, приближающееся к нему издалека. Он различил вскоре лодку и сидящего в ней человека; но удивлению его не было границ, когда он убедился, что судно движется без руля и без парусов, – притом кормой повернуто к берегу, – и сидящая в нем особа ни малейшего внимания не обращает на руль, если таковой вообще имеется. Лодка подплывала все ближе и, наконец, остановилась неподалеку от Вильма. Теперь видно было, что в ней сидел маленький сморщенный старичок, одетый в желтую парусину, с красным, торчащим кверху колпаком на голове, с закрытыми глазами и неподвижный, как высохший труп. Напрасно криками и толчками старался Вильм расшевелить старика и уже собирался прикрепить к лодке канат и увести ее, как человечек раскрыл глаза и зашевелился и сделал это так, что даже смелого рыбака обуял ужас.

– Где я? – глубоко вздохнув, спросил старик по-голландски. Фальк, от голландских ловцов сельдей знавший немного этот язык, назвал ему остров и спросил, кто он такой и что его сюда привело.

– Я прибыл взглянуть на «Кармилхан».

– На «Кармилхан»? Боже милостивый! Что же это? – воскликнул жадный рыбак.

– Я не отвечаю на вопросы, заданные мне таким образом, – возразил человечек, явно испугавшись.

– Ну тогда кто же это «Кармилхан»? – закричал Фальк.

– Теперь «Кармилхан» ничто, но когда-то это был прекрасный корабль, нагруженный таким количеством золота, как ни одно другое судно на свете.

– Где же он погиб и когда?

– Сто лет тому назад; где – я точно не знаю; я прибыл сюда, чтобы отыскать это место и выловить затонувшее золото; если ты мне поможешь, то мы поделим добычу.

– От всего сердца! Скажи только, что должен я делать?

– То, что тебе придется делать, требует мужества; незадолго до полуночи ты должен отправиться в самую пустынную и дикую часть острова, с тобой должна быть корова, которую ты там зарежешь, и кто-нибудь пусть завернет тебя в ее свежую шкуру. Твой спутник должен затем положить тебя на землю и оставить одного, и тогда не пройдет и часа, а ты уже будешь знать, где сокрыты сокровища «Кармилхана».

– Но таким образом старый Энгроль погубил свое тело и душу! – воскликнул в ужасе Вильм. – Ты злой дух, – продолжал он, быстро гребя прочь, – ступай в ад, я не хочу иметь с тобой дела.

Человечек заскрёжетал зубами, стал браниться и посылать ему вслед проклятия; но рыбак, приналегший на оба весла, вскоре перестал его слышать, а затем, обогнув скалу, и видеть. Но открытие, что злой дух хочет использовать его жадность и, при помощи золота, заманить его в свою западню, не исцелило ослепленного рыбака; наоборот, он решил воспользоваться сообщением желтого человечка сам, не предаваясь лукавому; и по-прежнему, пытаясь найти золото на пустынном берегу, он пренебрег благосостоянием, которое принесли бы богатые уловы в других областях моря, как и вообще всякой работой, хотя раньше трудился с таким усердием; и изо дня в день погружался со своим приятелем все глубже в нищету, пока, наконец, не стал нуждаться в самом насущном. И хотя этот упадок всецело можно было приписать упрямству и пагубной страсти Фалька, и забота о пропитании обоих целиком ложилась теперь на Каспара Штрумпфа, последний никогда не позволял себе ни малейшего упрека; он по-прежнему выказывал ему всю ту же покорность, то же доверие к его уму, как и в те времена, когда Фальку удавались все его предприятия; это обстоятельство значительно усиливало страдание Фалька, но заставляло его еще упорнее искать золото, потому что он надеялся таким образом вознаградить друга за теперешние лишения. При этом дьявольское нашептывание слова «Кармилхан» каждый раз, когда он засыпал, продолжалось; одним словом, нужда, обманутые ожидания и жадность довели его до своего рода безумия, и он решил исполнить то, к чему склонял его человечек, хотя из старинных преданий хорошо знал, что тем самым предаст себя духам тьмы.

Напрасно Каспар уговаривал его не делать этого; чем больше он умолял друга отказаться от этого отчаянного предприятия, тем больше горячился Фальк, и добрый слабый человек согласился, наконец, сопровождать его и помочь ему привести в исполнение его план. У обоих больно сжалось сердце, когда они обмотали веревкой рога красивой коровы, – их последнего достояния, – которую они вырастили из теленка и до сих пор не продавали, потому что не могли примириться с мыслью отдать ее в чужие руки. Но злой дух, овладевший Вильмом, задушил в нем все лучшие чувства, а Каспар не умел ему противиться. Был сентябрь месяц, и начались длинные ночи шотландской зимы. Гонимые суровым вечерним ветром, тяжело катились ночные облака, громоздясь, как айсберги в Мальстреме, глубокие тени заполняли пропасти, и неясные русла рек казались черными и страшными, как адские бездны. Фальк шел впереди, а за ним следовал Штрумпф, содрогаясь от своей собственной смелости, и слезы наполняли его печальные глаза, когда он взглядывал на бедное животное, так доверчиво и бессознательно шагавшее навстречу своей близкой смерти, которая предстояла ему от руки, до сих пор кормившей его. С трудом достигли они узкой болотистой долины, поросшей кое-где мхом и вереском, усеянной крупными камнями и окруженной цепью диких гор, терявшихся в сером тумане; редко сюда ступала нога человека. По колеблющейся почве приблизились они к большому камню, с которого, клекоча, взлетел на воздух вспугнутый орел. Бедная корова глухо замычала, словно сознавая весь окружающий ужас и чуя предстоящую ей судьбу. Каспар отвернулся, чтобы вытереть быстро лившиеся слезы, он заглянул в расселину скалы, в которую они вошли и откуда доносился до них отдаленный шум морского прибоя, потом взглянул на вершины гор, где громоздились черные, как уголь, облака и откуда изредка исходило глухое ворчание. Когда он опять посмотрел в сторону Вильма, тот только что привязал несчастную корову к камню и стоял с занесенным топором, готовясь убить красивое животное.

Это было нестерпимо; решение Каспара подчиниться воле друга пошатнулось; ломая руки, упал он на колени.

– Ради бога! Вильм Фальк! – закричал он голосом, полным отчаяния. – Пожалей себя! Пожалей корову! Пожалей и себя и меня! Спаси свою душу, свою жизнь! А если ты все-таки не боишься искушать бога, то подожди до завтра и принеси в жертву лучше другое животное, чем нашу милую корову.

– Каспар, ты с ума сошел! – как безумный, закричал Вильм, все еще не опуская занесенный топор. – Я должен пожалеть корову и умереть с голоду?

– Ты не умрешь с голоду, – решительно возразил Каспар, – пока у меня есть руки, ты не будешь голодать; с утра до ночи я буду работать на тебя, только не лишай своей души вечного блаженства и оставь в живых нашу бедную корову!

– Тогда возьми топор и размозжи мне голову! – закричал Фальк с отчаянием в голосе. – Я не тронусь с места, пока не добьюсь своего! Или, может быть, ты вместо меня отыщешь сокровища «Кармилхана»? Трудом рук своих ты можешь удовлетворить только наши самые жалкие потребности! Но ты можешь пресечь мою жизнь – иди, пусть я паду жертвой!

– Вильм, убей корову, убей меня! Мне ничего не жаль, мне жаль лишь твою бессмертную душу! Ах! Да ведь это же алтарь пиктов[12]12
  Пикты (лат. picti – расписанные, то есть татуированные) – кельтское население галльского племени, наводившее своими набегами ужас на римскую Британию. (Прим. ред.)


[Закрыть], и жертва, которую ты хочешь принести, предназначается духу тьмы!

– Какое мне до этого дело? – закричал, дико смеясь, Фальк, как человек, который ничего не хочет знать о том, что может отвлечь его от его намерения. – Каспар, ты сошел с ума и меня с ума сводишь! Но вот, – продолжал он, бросая топор, схватывая с камня нож и делая вид, что хочет заколоться, – оставь себе вместо меня корову!

В одно мгновение Каспар очутился рядом с ним, вырвал у него из рук орудие убийства, схватил топор, замахнулся и с такой силой ударил по голове любимое животное, что оно, не дрогнув, упало мертвым к ногам своего господина.

Молния, сопровождаемая ударом грома, сопутствовала этому поспешному действию, и Фальк уставился на своего друга глазами, какими мужчина смотрит на ребенка, осмелившегося сделать то, на что он сам не мог решиться. Но, казалось, Штрумпф не испугался грома, немое удивление товарища также не взволновало его, – он, не говоря ни слова, набросился на корову и принялся сдирать с нее шкуру. Вильм, придя в себя, также стал помогать ему, но при этом настолько же выказывал отвращения, насколько прежде ему не терпелось принести эту жертву. Тем временем собралась гроза; в горах зарокотал гром, и ужасные молнии стали извиваться вокруг камня и над мхом ущелья, в то время как ветер, еще не домчавшийся до этой высоты, наполнял своим диким воем нижние долины и берег моря. Когда же, наконец, шкура была содрана, оба рыбака оказались промокшими до костей. Они расстелили шкуру на земле, Каспар завернул в нее Фалька и, как тот велел, крепко связал его в ней. И только после того, как все это было сделано, бедный человек нарушил молчание, и с жалостью глядя на ослепленного друга, спросил его дрожащим голосом:

– Могу ли я еще что-нибудь сделать для тебя, Вильм?

– Больше ничего, – отвечал тот. – Прощай.

– Прощай, – отвечал Каспар. – Да хранит тебя бог и да простит тебя, как я прощаю.

Это были последние слова, слышанные им от Вильма, так как в следующее мгновение Каспар исчез в возрастающей темноте, и в то же мгновение разразилась и самая ужасная буря, какую когда-либо приходилось переживать Фальку.

Она началась с молнии, осветившей не только горы и скалы в непосредственной близи, но и долину под ним и волнующееся море с разбросанными в бухте скалистыми островами, среди которых ему почудился призрак большого чужеземного корабля со сломанными мачтами. Впрочем, корабль этот мгновенно исчез. Громовые удары сделались еще оглушительнее; множество оторвавшихся от скал обломков катилось с гор, грозя раздавить Фалька; дождь лил такими потоками, что в одну минуту залил узкую и топкую долину, и вода вскоре достигла Вильму до плеч; к счастью, Каспар положил верхнюю часть его туловища на возвышение, не то бы он сразу утонул. Вода все поднималась, и чем больше Вильм напрягался, чтобы выйти из своего опасного положения, тем плотнее сжимала его шкура. Напрасно звал он Каспара, – тот был уже далеко. Обратиться к богу в своей беде он не смел, и ужас охватывал его, когда он хотел молиться тем силам, которым предался.

Вода заливала ему уши, касалась уже края его губ. «Боже, я погиб!»– вскрикнул он, почувствовав, как вода заструилась по его лицу. Но в то же мгновение шум, похожий на шум водопада, донесся до его слуха, и тотчас вода отошла от его губ. Поток прорвался среди камней, а так как одновременно дождь несколько уменьшился и глубокая тьма на небе слегка рассеялась, то и отчаяние его немного утихло, и блеснул луч надежды. Правда, он чувствовал себя утомленным, как после смертельной борьбы, и страстно желал освободиться из своего плена, но цель его отчаянного стремления не была еще достигнута, и поэтому, с исчезновением непосредственной опасности, жадность со всеми прочими страстями тотчас вновь вселилась в его грудь. Чтобы достигнуть цели, он продолжал лежать и от холода и усталости погрузился в глубокий сон.

Он проспал приблизительно часа два, когда холодный ветер, пробежавший по его лицу, и шум как бы приближающихся морских волн вывели его из блаженного забытья. Небо опять потемнело, молния, подобная той, какой началась первая гроза, еще раз осветила окрестность, и ему опять показалось, что он видит чужеземный корабль. Теперь он, казалось, повис в воздухе, взнесенный волной возле самой Стинфольской пещеры, и вдруг стремительно низвергся в пучину при свете непрерывных молний. Он все еще, не отрываясь, глядел туда, где исчез призрак, как вдруг из долины поднялся гигантский водяной смерч и с такой силой бросил его о скалу, что у него помутилось в голове. Когда он снова пришел в себя, непогода улеглась, небо прояснилось, но зарницы все еще вспыхивали. Он лежал у самого подножья горы, окаймлявшей долину, и чувствовал себя до того разбитым, что не мог пошевельнуться. Он слышал затихающий шум прибоя, к которому примешивалась торжественная музыка, напоминающая церковное пение. Эти звуки были сначала так слабы, что он подумал было, что ошибся, но они раздавались по-прежнему, и притом все яснее и ближе, и ему стало казаться, что он различает напев псалма, слышанного им прошлым летом на борту голландского судна с сельдью.

Наконец он стал различать отдельные голоса, и ему почудилось, что он разбирает и отдельные слова; голоса раздавались теперь в долине, и когда он, с трудом придвинувшись к камню, положил на него голову, то увидал двигавшееся прямо на него шествие, от которого и исходило пение. Горе и ужас застыли на лицах приближавшихся людей, а с одежды их капала вода. Вот они подошли к нему совсем близко, и пение умолкло. Шествие возглавляли музыканты, затем виднелись моряки, а за ними шел высокий и могучий человек в старинном, богато украшенном золотом одеянии, с мечом на боку и с толстой камышовой тростью с золотым, набалдашником в руке, Рядом с ним бежал негритенок, от времени до времени подававший своему господину длинную трубку, из которой тот торжественно делал несколько затяжек и затем, возвратив ее, выступал дальше. Выпрямившись во весь рост, он остановился перед Вильмом, а по бокам стали другие, менее нарядно одетые мужчины, с трубками в руках, хотя не такими драгоценными, как трубка, которую негритенок нес за толстым человеком. За ними появились еще люди; среди них несколько женщин, некоторые держали младенцев на руках или вели за руку детей постарше, – все в богатых, но чужеземных одеяниях; толпа голландских матросов замыкала шествие, и у всех у них или рот был полон табаку, или в зубах торчала коричневая трубка, которую они молча и мрачно курили.

Рыбак с ужасом глядел на это своеобразное сборище, однако ожидание того, что должно было случиться, не давало ему окончательно упасть духом. Долго стояли они так вокруг него, и дым от их трубок поднимался облаком над ними, а сквозь него проглядывали звезды. Круг их обступал Вильма все теснее, они курили все сильнее, облако дыма, выходившее из их ртов и трубок, сгущалось. Фальк был бесстрашный, отчаянный малый, он был готов ко-всему; но когда эта таинственная толпа стала все ближе надвигаться на него, как бы собираясь задавить его своей массой, мужество покинуло его, крупные капли пота выступили у него на лбу, и ему казалось, что он умрет от страха. Можно же представить себе его ужас, когда он случайно перевел глаза и увидал возле самой своей головы неподвижно и прямо сидящего желтого человечка, точь-в-точь таким же, каким он видел его в первый раз, – только теперь он, словно передразнивая все собрание, тоже держал в зубах трубку. В смертельном страхе, охватившем его, Фальк воскликнул, обратившись к главному лицу:

– Во имя того, кому вы служите, кто вы? И что вы хотите от меня? – Высокий человек торжественнее, чем когда-либо, трижды затянулся, передал затем трубку своему слуге и отвечал с устрашающим бесстрастием:

– Я – Альфред-Франц ван-дер-Свельдер, владелец корабля «Кармилхан» из Амстердама, который на пути из Батавии затонул возле этих скал со всем экипажем и грузом; вот мои офицеры, вот мои пассажиры, а это мои отважные матросы, которые все утонули вместе со мной. Зачем вызвал ты нас из наших глубоких жилищ на дне морском? Зачем нарушил ты наш покой?

– Я хочу знать, где сокровища «Кармилхана»?

– На дне моря.

– Но где?

– В Стинфольской пещере.

– Как мне получить их?

– Гусь ныряет за сельдью в бездну морскую, разве сокровища «Кармилхана» не стоят того?

– Сколько же придется их на мою долю?

– Больше, чем ты когда-либо успеешь истратить.

Желтый человек оскалил зубы, и все собрание громко расхохоталось.

– Ты кончил? – опять спросил начальник.

– Да. Будь здоров.

– Всего хорошего, до свидания, – отвечал голландец и повернулся, чтобы уйти; музыканты снова стали во главе процессии, и все удалились в том же точно порядке, как пришли, под то же торжественное пение, которое, по мере того как они удалялись, становилось все тише и невнятнее, пока, немного погодя, вовсе не затерялось в шуме прибоя. Теперь Вильм напряг свои последние силы, чтобы освободиться от пут, и ему удалось, наконец, освободить сначала одну руку, которой он развязал опутывавшие его веревки, а затем и совсем вылезть из шкуры. Не оглядываясь, поспешил он в хижину и нашел бедного Каспара Штрумпфа в тяжелом обмороке на полу. С трудом привел он его в себя, и бедняга заплакал от радости, когда увидал перед собой товарища детства, которого считал погибшим. Но этот луч радости тотчас потух, когда он узнал от друга об его отчаянном намерении.

– Лучше мне попасть в ад, чем без конца видеть эти голые стены и прочую нищету. Пойдешь ты за мной или нет, я все равно уйду. – С этими словами Вильм схватил факел, огниво и канат и пустился бежать. Каспар помчался за ним, как только мог быстрее, и застал его уже стоящим на выступе скалы, на котором он раньше искал убежища от бури; Фальк собирался уже спуститься по канату в черную бушующую пропасть. Когда Каспар убедился, что все его увещевания никак не действуют на неистового человека, он собрался последовать за ним, но Фальк приказал ему остаться и держать канат. С невероятным напряжением, на какое способна только слепая алчность, слез Фальк в пещеру и, наконец, умостился на уступе скалы; под ним шумно катились черные волны с белыми барашками. С жадностью стал он оглядываться и увидал, наконец, что-то сверкающее прямо под собой в воде. Он отложил в сторону факел, бросился в волны и схватил что-то тяжелое, что и удалось ему извлечь. То была железная шкатулка, полная золотых. Он сообщил своему приятелю, что он нашел, но не обратил ни малейшего внимания на его мольбы удовольствоваться этим и подняться наверх. Фальк считал, что это только первый плод его бесконечных стараний. Он еще раз бросился в воду; громкий хохот поднялся со дна моря, и Вильма Фалька больше никогда никто не видал. Каспар один ушел домой, но ушел он совсем другим человеком. Невероятные потрясения, которые пришлось претерпеть его слабой голове и чувствительному сердцу, привели в расстройство его душу. Все вокруг него пришло в упадок, а он сам, бессмысленно глядя перед собой, скитался день и ночь, возбуждая в своих прежних знакомых жалость и отвращение. Один рыбак утверждал, будто видел Вильма Фалька бурной ночью среди экипажа «Кармилхана» на берегу моря, и в ту же ночь исчез Каспар Штрумпф.

Его повсюду искали, но нигде не обнаружили ни малейших следов. Ходят слухи, будто его видали рядом с Фальком среди матросов заколдованного корабля, который с тех пор через равные промежутки времени появляется возле Стинфольской пещеры.

– Полночь давно уже прошла, – сказал студент, когда молодой золотых дел мастер окончил свой рассказ. – Опасность, вероятно, миновала, а что касается меня, то мне так хочется спать, что я бы всем посоветовал улечься и спокойно уснуть.

– А я бы советовал потерпеть до двух часов ночи, – возразил егерь. – Пословица гласит: «От одиннадцати до двух часов – воровское время».

– И я так думаю, – заметил оружейный мастер, – так как если замышляют что против нас, так нет времени более подходящего, как после полуночи. Поэтому наш студиозус мог бы продолжать свой рассказ, который он еще не совсем закончил.

– Я не возражаю, – сказал тот, – хотя наш сосед, господин егерь, и не слыхал начала.

– Ну, я его себе воображу, продолжайте, пожалуйста! – воскликнул егерь.

– Итак, – хотел было начать студент, но его прервал лай собаки, и все, затаив дыхание, стали прислушиваться; одновременно один из слуг выбежал из комнаты графини и сообщил, что со стороны леса подходят к харчевне десять, а то и двенадцать вооруженных мужчин.

Егерь схватил ружье, студент – пистолеты, ремесленники – палки, а извозчик вытащил из кармана длинный нож. Так они стояли и переглядывались, не зная, что предпринять.

– Пойдемте на лестницу! – воскликнул студент. – Пусть двое или трое из этих негодяев умрут, прежде чем они одолеют нас. – Одновременно он протянул оружейному мастеру свой второй пистолет, и они условились, что будут стрелять только поочередно. Они стали на верху лестницы, студент и егерь заняли как раз всю ширину ее. За егерем, несколько сбоку, поместился мужественный оружейный мастер; он нагнулся через перила, а дуло пистолета направил как раз на середину лестницы. Золотых дел мастер и извозчик стали за ними, готовые, когда дело дойдет до борьбы один на один, сделать то, что от них потребуется.

Так стояли они несколько минут в немом ожидании; потом они услышали, как отворилась входная дверь, и им показалось, что до них донесся шепот нескольких голосов.

Теперь слышно было, как к лестнице подошли несколько человек, как они стали подниматься, и на первой половине ее показались трое, по-видимому, не ожидавшие оказанного им приема, потому что, как только они повернули вокруг столба лестницы, егерь закричал громким голосом:

– Стой! Еще один шаг, и вы умрете! Товарищи, взведите курки и цельтесь хорошенько!

Разбойники испугались, быстро отступили и отправились совещаться с остальными. Немного погодя, один из них вернулся и сказал:

– Господа! Было бы глупо с вашей стороны напрасно жертвовать жизнью, так как нас достаточно, чтобы стереть вас в порошок. Отступите, мы никому из вас не причиним ни малейшего вреда и не возьмем у вас ни копейки.

– Так что же вам нужно? – крикнул студент. – Неужели вы думаете, что мы поверим такому сброду? Никогда! Если вам надо что-нибудь, милости просим, идите, но первому, кто завернет за угол, я размозжу голову, и он навеки излечится от головной боли.

– Выдайте нам добровольно даму, находящуюся среди вас, – отвечал разбойник. – С ней ничего не случится, мы отвезем ее в безопасное и удобное место, а ее люди пусть съездят домой и сообщат графу, чтобы он выкупил ее за двадцать тысяч гульденов.

– И мы будем терпеливо выслушивать такие предложения? – воскликнул егерь, скрежеща от бешенства зубами и взводя курок. – Считаю до трех, и если ты, там, внизу, до тех пор не уберешься, я выстрелю. Раз, два…

– Стой! – закричал разбойник громовым голосом. – Разве это дело – стрелять в безоружного человека, который мирно с вами разговаривает? Глупый парень, ты можешь меня убить, и не бог весть какой это будет подвиг, но здесь стоят двадцать моих товарищей, они отомстят за меня. Какая польза будет твоей госпоже графине от того, что вы, мертвые или изувеченные, будете валяться на полу? Поверь мне, если она добровольно пойдет с нами, мы окажем ей должное уважение; если же ты, пока я досчитаю до трех, не оставишь в покое курок, то плохо ей придется. Сними руку с курка. Раз, два, три.