Текст книги "Сказки (с иллюстрациями)"

Автор книги: Вильгельм Гауф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц)

Когда же на следующее утро его разбудили первые лучи солнца, он серьезно задумался, чем ему жить, ибо отец с матерью прогнали его. Чтобы служить вывеской брадобрею, он был слишком горд; подряжаться в шуты и показываться за деньги ему не хотелось; как быть? Тут ему пришло в голову, что, в бытность свою белкой, он сильно преуспел в поварском искусстве; не без основания полагая, что может помериться силами, с любым поваром; он решил использовать свое умение.

Как только улицы несколько оживились и утро окончательно вступило в свои права, он вошел в церковь и помолился. Затем пошел своей дорогой. Герцог, владетель той страны, был известный объедала и лакомка, любивший сладко покушать и выписывавший себе поваров со всех частей света. К его-то дворцу и отправился человечек. Когда он подошел к внешним воротам, привратники спросили, что ему надобно. и принялись всячески потешаться над ним; он же потребовал старшего заведующего герцогской кухней. Смеясь, повели они его через внешние дворы, и всюду по пути слуги оставляли работу, глазели на него, громко хохотали и тоже присоединялись к ним, так что под конец вверх по лестнице дворца подымалось шествие слуг всякого рода; конюхи отбросили свои скребницы, скороходы бежали со всех ног, слуги, приставленные к коврам, позабыли выколачивать ковры, – все теснились и спешили; поднялась такая давка, словно у ворот стоял враг, и крик: «Карлик, карлик! Видали карлика?» – повис в воздухе.

Тут в дверях появился смотритель дворца, лицо у него было сердитое, а в руках он держал огромный бич.

– Побойтесь бога, собаки! Чего вы так расшумелись! Не знаете разве, что ваш господин еще почивает? – и при этих словах он размахнулся бичом и весьма неласково опустил его на спины конюхам и привратникам.

– Господин, – закричали они, – разве вы не видите? Мы привели карлика, такого карлика, какого вы и не видывали. – Когда смотритель дворца заметил человечка, он приложил все старания, чтобы не рассмеяться, ибо боялся, как бы смех не повредил его достоинству. Поэтому он бичом разогнал окружающих, а человечка повел в дом и спросил, чего ему надобно. Когда же услышал, что тот добивается старшего заведующего герцогской кухней, он возразил:

– Ты, сыночек, ошибаешься, тебе нужен я, смотритель дворца; ты собираешься поступить в придворные карлики к герцогу, – не так ли?

– Нет, господин мой! – ответил карлик. – Я умелый повар, сведущий во всяких редкостных яствах, соблаговолите отвести меня к заведующему кухней, – может быть, мое искусство ему пригодится.

– Как угодно, крохотный человечек, но ты легкомысленный мальчишка. На кухню! Если бы ты поступил в придворные карлики, работать бы тебе не пришлось, а ел бы и пил ты всласть и носил бы богатую одежду. Увидим, навряд ли у тебя хватит умения, чтобы стать придворным поваром герцога, а для поваренка ты слишком хорош. – С этими словами смотритель дворца взял его за руку и повел в покой старшего заведующего герцогской кухней.

– Милостивый господин, – сказал карлик и поклонился так низко, что коснулся носом пола. – Не требуется ли вам искусный повар?

Заведующий кухней оглядел его с головы до пят, затем громко расхохотался.

– Как, – воскликнул он, – ты повар? Так, по-твоему, очаг у нас такой низкий, что ты сможешь заглянуть в котелок, став на цыпочки и вытянув голову из плеч как можно дальше? Ах ты, миленький крошка! Тот, кто послал тебя наниматься ко мне в повара, потешился на твой счет. – Так сказал заведующий герцогской кухней и громко расхохотался, а с ним вместе захохотали и смотритель дворца и все слуги, бывшие в комнате.

Но карлик не смутился.

– Не обеднеет такой дом, где всего вволю, от парочки яичек, чуточки сиропа или вина, муки и пряностей, – сказал он. – Дозвольте мне изготовить лакомое кушанье, предоставьте все для того потребное, и я тут же, у вас на глазах, его состряпаю и тогда вам придется сказать: «Он с полным правом может быть поваром». Такие речи и подобные им вел человечек, и странное впечатление производили его сверкающие глазки, извивающийся во все стороны длинный нос и движения тоненьких паучьих пальцев.

– Так и быть! – воскликнул заведующий кухней и взял под руку смотрителя дворца. – Так и быть, согласен, шутки ради; идемте на кухню.

Они прошли по залам и галереям и, наконец, добрались до кухни. Это был обширный покой, замечательно устроенный: в двадцати очагах постоянно поддерживался огонь, посреди бежал прозрачный ручей, служивший также садком для рыб; в шкафах из мрамора и редких сортов дерева стояли запасы, которые всегда должны быть под рукой, а по правую и – по левую сторону находилось десять зал, где было припасено все, что только знали вкусного и лакомого во всех странах Франкистана и даже на Востоке. Кухонная челядь бегала – взад и вперед, звенела кастрюлями и сковородками, управлялась с вилками и шумовками; но когда на кухню пришел старший заведующий, все замерли на месте, и только и было слышно, как трещал огонь и журчал ручеек.

– Что сегодня заказал на завтрак наш повелитель? – спросил заведующий старого повара, великого искусника в изготовлении завтраков.

– Он соизволил заказать датский суп с красными гамбургскими клецками, о господин!

– Хорошо, – продолжал заведующий кухней. – Ты слышал, что угодно откушать нашему повелителю. Дерзнешь ли ты изготовить эти яства? С клецками ты ни в коем случае не справишься, – их приготовление наш секрет.

– Нет ничего легче, – к общему удивлению, ответил карлик (в бытность свою белкой он не раз готовил эти кушанья), – дайте мне для супа такие-то и такие травы, такие-то и такие пряности, кабаньего сала, кореньев и яиц; а для клецок, – сказал он тихо, так, чтобы его слышали только заведующий кухней и повар, приставленный к завтракам, – для клецок требуется мне различного сорта мясо, немножко вина, утиный жир, имбирь и некая травка, которая зовется «утехой для желудка».

– О, клянусь святым Бенедиктом! У какого волшебника ты обучался? – с удивлением воскликнул повар. – Ты назвал все до капельки, а про травку, что зовется «утехой для желудка», мы и сами не слыхали, – она, должно быть, придаст особый вкус. Ах ты – чудо-повар!

– Этого я никак не ожидал, – сказал заведующий кухней. – Итак, приступим к, испытанию: дать ему все, чего он требует, посуду и все прочее, и пусть стряпает завтрак.

Как он приказал, так и сделали, и приготовили все; но тут оказалось, что карлик едва мог достать носом до очага. Поэтому придвинули два стула, положили на них мраморную доску и предложили чудо-человечку показать свою премудрость. Повар, поварята, слуги и прочая челядь окружили его широким кольцом, смотрели на него и дивились, как быстро и ловко он управлялся, как чисто и красиво он все готовил. Покончив с приготовлениями, он приказал поставить оба котелка на огонь и кипятить до тех пор, пока он не скажет; затем он принялся считать: раз, два, три и так далее и, сосчитав до пятисот, крикнул: «Хватит!» Горшки сняли с огня, и человечек попросил заведующего кухней отведать.

Придворный повар взял из рук поваренка золотую ложку, ополоснул ее в ручье и передал старшему заведующему кухней; тот с торжественным видом подошел к очагу, зачерпнул, отведал кушанья, закатил глаза, прищелкнул от удовольствия языком и промолвил: «Восхитительно, жизнью герцога клянусь – восхитительно! Не угодно ли вам тоже проглотить ложечку, господин смотритель дворца?» Тот поклонился, взял ложку, отведал кушанья и не мог опомниться от удовольствия и радости.

– Вы повар умелый, дорогой мой заведующий герцогским завтраком, но, при всем моем уважении к вашему искусству, должен сказать, что ни суп, ни гамбургские клецки никогда не удавались вам столь замечательно! – Теперь попробовал и повар, затем почтительно пожал карлику руку и сказал:

– Да, человечек, ты мастер своего дела, а травка «утеха для желудка» придает всему совершенно особую прелесть.

В это Мгновение в кухню вошел герцогский камердинер и возвестил, что его господин требует завтрак. Кушанья выложили на серебряные блюда и отослали герцогу; а заведующий герцогской кухней повел человечка к себе в комнату и начал с ним беседовать. Но не прошло даже столько времени, сколько надобно, чтобы прочитать «Pater noster»[4]4
  Отче наш (по-латыни) (Прим. ред.)


[Закрыть] (это франкская молитва, о господин мой, и она вдвое короче молитвы правоверных), как пришел гонец и позвал заведующего кухней к герцогу. Он быстро переоделся в парадное одеяние и последовал за посланным.

Герцог, казалось, был очень доволен. Он скушал все, что лежало на серебряных блюдах, и в то мгновение, когда к нему входил главный заведующий кухней, он как раз утирал усы.

– Послушай, заведующий моей кухней, – сказал он, – до сего дн» я всегда бывал очень доволен твоими клецками, но скажи мне, кто приготовил завтрак сегодня? С тех пор как я сижу на престоле своих отцов, я еще ни разу не едал такого; доложи, как зовут этого повара, и мы пошлем ему в награду несколько дукатов.

– Господин мой! Это чудесная история, – ответил заведующий кухней и рассказал про то, как сегодня рано поутру привели к нему карлика, который во что бы то ни стало хотел стать поваром, и про все то, что случилось потом. Герцог очень удивился, призвал карлика и принялся его расспрашивать, кто он и откуда. Бедный Якоб не мог, разумеется, сказать, что был заколдован и служил в виде белки. Но он не погрешил против истины, поведав, что остался без отца с матерью к что обучился готовить у одной старухи. Герцог не стал его расспрашивать, а предпочел позабавиться необыкновенной наружностью своего нового повара.

– Если хочешь остаться у меня, – оказал он, – я прикажу ежегодно давать тебе пятьдесят дукатов, нарядное платье и сверх того две пары штанов. За это ты обязан ежедневно стряпать мне завтрак, указывать, как приготовить обед, и вообще заниматься моим столом. Так как каждый у меня во дворце получает какое-нибудь прозвище, то ты будешь зваться «Носом» и будешь возведен в чин младшего заведующего моей кухней.

Карлик Нос пал ниц перед могущественным герцогом франкской-земли, облобызал ему ноги и обещал служить верой и правдой.

Итак, на первое время человечек пристроился и с честью стал выполнять свои обязанности. Ибо можно сказать, что герцог сделался совсем другим человеком с тех пор как карлик Нос поселился у него в доме. Прежде он часто привередничал, и в голову поварам летели миски и блюда, которые ему подавали, – даже самому старшему заведующему его кухней запустил он, разгневавшись, жареной телячьей ногой прямо в лоб с такой силой, что тот свалился и три дня пролежал в постели. Правда, герцог обычно искупал то, что натворил в запальчивости, несколькими пригоршнями дукатов, и все же повара всегда подавали ему кушанья с оглядкой да с опаской. С тех пор, как карлик поселился у него в доме, все изменилось, словно по волшебству. Герцог кушал вместо трех пять раз на день, чтобы вдосталь наслоиться искусством самого маленького из своих слуг, и все же никогда у него на лице не появлялось недовольной гримасы. Наоборот, все казалось ему новым и отличным на вкус; он стал ласковым и обходительным и жирел со дня на день.

Часто во время обеда приказывал он позвать заведующего кухней и карлика Носа, сажал одного по правую, другого по левую руку от себя и собственными пальцами совал им в рот лакомые кусочки, что было милостью, которую оба умели весьма ценить.

Карлику дивился весь город. У старшего заведующего герцогской кухней испрашивали милостивого позволения поглядеть, как готовит карлик, а некоторым вельможам удалось добиться у герцога разрешения для своих слуг пользоваться на кухне уроками карлика, что давало немалые доходы, ибо каждый платил полдуката в день. А чтобы не портить хорошего настроения остальным поварам и не вызывать в них зависти, Нос предоставлял им деньги, которые платили господа за обучение своих поваров.

Так жил Нос почти два года во внешнем благополучии и почете, и только мысль о родителях печалила его; так жил он, и ничего чудесного не приключилось с ним, пока не случилось следующего происшествия. Карлик Нос покупал все с особым умением и удачей. Поэтому, если только позволяло время, на базар он ходил всегда сам, чтобы присмотреть птицу и плоды. Как-то утром пошел он в гусиный ряд поискать жирных, откормленных гусей, которые были по вкусу его господину. Уже несколько раз прошелся он взад и вперед и осмотрел весь рынок. Здесь его появление не вызывало хохота и насмешек, – напротив того, он внушал всем глубокое уважение. Ибо все знали, что это знаменитый герцогский придворный повар, и каждая торговка гусями бывала счастлива, когда он поворачивал свой нос в ее сторону.

Вдруг он увидел совсем в конце ряда в уголке женщину, тоже торговавшую гусями, но не расхваливавшую свой товар и не зазывающую покупателей по примеру прочих. Он подошел к ней, пощупал гусей и попробовал их на вес. Ему были нужны как раз такие, и он купил трех вместе с клеткой, взвалил ее на свои широкие плечи и двинулся в обратный путь. Тут ему показалось странным, что только два гуся гоготали и кричали по-гусиному, а третий сидел совсем смирно и печально и вздыхал и охал по-человечьи. «Гусыня-то занемогла, – оказал он про себя, – надо поспешить прикончить и изготовить ее».

Но гусыня ответила ему явственно и громко:

 
Ну-ка,
Только уколи меня,
Мигом ущипну тебя.
Если ж шею мне свернешь,
Долго сам не проживешь.
 

Карлик Нос в испуге поставил наземь клетку, а гусыня поглядела на него выразительными, умными глазами и вздохнула.

– Ну и дела! – воскликнул Нос. – Их милость гусыня умеют разговаривать? Вот уж не подумал бы. Но не извольте беспокоиться! Знания жизни у нас достаточно, и такую редкостную птицу мы не прикончим. Но готов побиться об заклад, вы не всегда изволили носить это оперенье. В свое время я тоже был жалкой белкой.

– Ты прав, – ответила гусыня, – говоря, что я родилась не в этой презренной оболочке. Ах, кто б мог сказать, что Мими, дочь великого чародея Веттербока, кончит жизнь на герцогской кухне!

– Не извольте беспокоиться, душенька Мими, – утешал карлик. – Покуда я честный малый и младший заведующий кухней его светлости, никто не посмеет свернуть вашей милости шею. В собственных своих покоях отведу я вашей милости закуток, корма будете кушать вдосталь, свободное время я буду посвящать беседе с вами, а всей прочей кухонной челяди скажу, будто откармливаю для герцога гусыню особыми травами, и при первом же случае отпущу вашу милость на волю.

Гусыня поблагодарила его со слезами на глазах, карлик же сделал так, как обещал: зарезал двух гусей, а для Мими соорудил отдельный сарайчик под тем предлогом, что собирается особым образом откормить ее для герцога.

Он и не давал ей обычного гусиного корма, а питал печеньем и сладкими блюдами. Как только у него выдавалось свободное время, шел он к ней, чтобы разговорить ее тоску. Они рассказывали друг другу свои приключения, и таким образом Нос узнал, что гусыня была дочерью волшебника Веттербока, живущего на острове Готланде. Он поссорился со старой феей, которая одолела его своими кознями и коварством и из мести превратила ее в гусыню и перенесла сюда. Когда карлик Нос также поведал ей свою историю, она промолвила: «Нельзя сказать, чтобы я была несведуща в таких вещах. Отец наставил нас с сестрами, насколько это было в его власти. Из рассказа о ссоре у корзины с травами, о твоем внезапном превращении, когда ты понюхал ту травку, а также из отдельных слов старухи, которые ты мне передал, ясно, что ты околдован при посредстве трав, поэтому, если ты отыщешь траву, о которой думала старуха во время колдовства, то чары будут с тебя сняты». Это, конечно, не могло послужить большим утешением для человечка: где было ему разыскать ту траву? Все же он поблагодарил ее и почерпнул в ее словах некоторую надежду.

Об эту же пору посетил герцога соседний монарх, его друг. Посему он призвал к себе карлика Носа и сказал:

– Пришло время показать мне твою верную службу и твое искусство. Монарх, который гостит у нас, как известно, кушает лучше всех, кроме меня; он большой знаток изысканной кухни и мудрый правитель. Позаботься же, чтобы ежедневно мой стол был уставлен яствами, от которых удивление его все возрастало бы. При этом, под угрозой моей немилости, не моги, покуда он здесь, два раза подавать одно и то же блюдо. Зато разрешаю тебе требовать от моего казначея все, что тебе угодно. Бери даже золото и алмазы, буде тебе понадобится поджарить их в сале. Я соглашусь лучше стать бедняком, чем краснеть перед ним. – Так сказал герцог. Карлик же учтиво поклонился и молвил:

– Будь по слову твоему, о господин! Видит бог, я сделаю так, чтобы все пришлось по вкусу этому королю объедал.

Крошка-повар пустил в ход все свое искусство. Он не жалел сокровищ своего господина, но еще меньше щадил он самого себя. Весь день хлопотал он, окутанный облаками дыма и огня, и под сводами кухни неумолчно звенел его голос, ибо как истый властелин распоряжался он поварятами и младшими поварами… Господин, я мог бы последовать примеру алеппских погонщиков верблюдов, которые в тех сказках, что рассказывают путникам, повествуют о том, как вкусно едят их герои. Целый час перечисляют они все подаваемые яства и возбуждают этим сильное желание и еще более сильный голод у своих слушателей, так что те невольно развязывают свои припасы и устраивают трапезу и щедро кормят погонщиков верблюдов; но я поступлю не так.

Чужеземный монарх уже четырнадцать дней гостил у герцога и жил в роскоши и веселье. Они кушали не меньше пяти раз на дню, и герцог был доволен искусством карлика, ибо по лицу гостя он видел, что тот удовлетворен. Но на пятнадцатый день случилось герцогу позвать карлика к столу, представить его монарху, своему гостю, и спросить, доволен ли тот карликом.

– Ты замечательный повар, – ответил чужеземный монарх, – и знаешь, что такое кушать прилично. За все время, что я здесь, ты ни разу не подал одного и того же блюда и готовил все весьма изрядно. Но скажи, почему не подаешь ты так долго короля кушаний – паштет Сузерен?

Карлик очень перепугался, ибо ничего не слышал об этом короле паштетов, но собрался с духом и сказал:

– О господин! Я надеялся, что еще долго будешь ты освещать своим присутствием нашу столицу, поэтому и не торопился. Ибо чем мог повар ознаменовать последний день твоего пребывания, если не королем всех паштетов?

– Так? – смеясь, возразил герцог. – А что касается меня, ты, верно, собирался дождаться моей смерти, дабы ознаменовать ее? Ведь и мне ты тоже никогда не подавал этого паштета. Но подумай, как иначе ознаменовать день расставания, ибо завтра ты должен подать к столу этот паштет.

– Будь по слову твоему, господин мой! – ответил карлик и вышел. Но вышел он нерадостный, ибо настал день его позора и несчастья: он не знал, как изготовить паштет. Поэтому он отправился к себе в комнату и стал плакаться на судьбу. Тут подошла к нему гусыня Мими, которой разрешалось ходить у него по комнате, и спросила о причине его горя.

– Уйми свои слезы, – сказала она, услышав о паштете Сузерен. – У моего отца это блюдо часто подавалось к столу, и я приблизительно знаю, что в него входит. Возьми того и другого, столько-то и столько-то. и если это и не совсем то, что собственно требуется, не беда, – вряд ли уж у нашего господина и его гостя столь тонкий вкус. – Так говорила Мими. Карлик же подпрыгнул от радости, благословил тот день, когда купил гусей, и принялся за изготовление короля паштетов. Сначала он сделал его на пробу, и паштет вышел на славу, и главный заведующий герцогской кухней, которому он предложил его отведать, снова стал расхваливать всеобъемлющее искусство Носа.

На следующий день приготовил он паштет в большой форме и, украсив его цветочными гирляндами, еще теплым, прямо с огня, отослал к столу. Сам же он надел свою лучшую праздничную одежду и пошел в столовую. В то мгновение, когда он входил, дворецкий как раз разрезал паштет на ломти и подавал их на серебряной лопатке герцогу и его гостю. Герцог откусил в свое удовольствие, возвел глаза к потолку и, проглотив, сказал:

– Ах, ах, ах, поистине, правильно называют этот паштет королем паштетов; но зато и мой карлик – король поваров; не так ли, дорогой друг?

Гость взял в рот несколько крошек, тщательно распробовал и прожевал их, улыбаясь при этом насмешливо и загадочно.

– Кушанье приготовлено весьма умело, – ответил он, отодвигая тарелку, – но все-таки это не настоящий Сузерен, как я, собственно, и думал.

Тогда герцог гневно наморщил лоб и покраснел от стыда.

– Паршивый карлик! – воскликнул он. – Как смел ты причинить мне такое огорчение? Ты, верно, хочешь, чтобы я приказал снести тебе башку в наказание за плохую стряпню?

– О господин мой! Ради всего святого, я приготовил это кушанье по всем правилам искусства, – невозможно, чтобы чего-либо недоставало, – дрожа сказал карлик.

– Ты лжешь, мошенник! – возразил герцог и ногой отпихнул его. – Будь так, гость не сказал бы, что чего-то недостает. Я прикажу изрубить тебя самого на кусочки и запечь в паштете.

– Сжальтесь! – воскликнул человечек, на коленях подполз к гостю и обнял его ноги. – Скажите, чего недостает этому кушанью и почему оно вам не по вкусу? Не дайте мне умереть из-за горсти муки и мяса!

– Это тебе мало поможет, милый мой Нос, – ответил смеясь чужеземец, – я уже вчера знал, что тебе не приготовить этого кушанья так, как это делает мой повар. Знай – тут недостает некоей травки, о которой в вашем краю и не слыхивали, травки Вкусночихи; без нее в паштете нет остроты, и твоему господину никогда не едать его таким, каким ем его я.

Тут герцог Франкистана пришел в ярость.

– И все же я буду есть его в должном виде, – воскликнул он, сверкая глазами, – ибо, клянусь своей герцогской честью, завтра я предоставлю вам либо паштет по вашему вкусу, либо голову этого негодника, торчащую на пике у ворот моего дворца. Ступай прочь, собака, еще раз даю тебе сутки сроку! – Так воскликнул герцог; карлик же побрел к себе в каморку и принялся жаловаться гусыне на судьбу и на то, что ему не миновать смерти, так как никогда не слыхал он об этой травке.

«– В этой беде, – сказала она, – я могу тебе помочь, ведь отец научил меня распознавать все травы. Правда, в другое время тебе не миновать бы смерти, но, по счастью, сейчас как раз новолуние, а об эту пору и цветет та травка. Скажи мне одно, – растут ли поблизости от дворца старые каштановые деревья?

– О да, – с облегчением ответил Нос, – у озера в двухстах шагах от дома растет их целая купа; но почему нужны именно эти деревья?

– Только у корней старых каштанов цветет эта травка, – сказала Мими, – поэтому нечего терять время попусту, поищем то, что тебе надобно; бери меня под мышку, а на воле спустишь наземь, – я поищу.

Он сделал, как ему было оказано, и вместе с ней направился к воротам дворца. Но там привратник преградил, ему путь ружьем и сказал;

– Дорогой мой Нос, миновали твои золотые денечки: тебя не велело выпускать из дому, мне на этот счет дано строжайшее предписание.

– Но в сад-то мне можно? – возразил карлик. – Будь так добр и пошли одного из твоих подручных к смотрителю дворца, пусть спросит, можно ли мне пойти в сад поискать травы?

Привратник так и сделал, и разрешение было получено, ибо сад был обнесен высокой стеной, и даже и думать нельзя было улизнуть оттуда. Когда же Нос с гусыней Мими вышли на волю, он бережно спустил ее наземь, и она быстро побежала перед ним к озеру, где росли каштаны. Он следовал за ней, и сердце у него щемило, ибо это была его последняя, его единственная надежда; решение его было твердо принято: если она не отыщет нужной травки, он лучше бросится в озеро, чем положит голову на плаху. Но тщетно искала гусыня: она бродила от дерева к дереву, перебирала клювом каждую травинку, ничего не находилось, и от жалости и страха она принялась плакать, ибо уже вечерело и различать предметы становилось все труднее.

Тут взоры карлика упали на ту сторону озера, и он сразу крикнул:

– Погляди-ка, погляди, по ту сторону озера тоже растет развесистое старое дерево, – пойдем туда и поищем, может быть, там цветет мое счастье.

Гусыня запрыгала и полетела перед ним, а он пустился за ней следом во всю прыть своих коротких ножек; каштановое дерево отбрасывало большую тень, и вокруг было темно, – почти ничего нельзя было уже разобрать; но вдруг гусыня остановилась, захлопала от радости крыльями, затем быстро сунула голову в высокую траву, сорвала что-то, грациозно подала в клюве удивленному Носу и сказала:

– Вот эта травка, и растет она здесь в изобилии, так что ты-никогда не будешь терпеть в ней недостатка.

Карлик в раздумье разглядывал травку; от нее исходил пряный запах, который невольно напомнил ему сцену его превращения; стебли и листья были голубовато-зеленого цвета, а цветок огненно-красный, с желтой каемкой.

– Славу богу! – наконец воскликнул он. – Вот так чудо! Знай же, по-моему, это та самая трава, что превратила меня из белки в мерзкого урода. Не попытать ли мне счастья?

– Погоди, – взмолилась гусыня. – Возьми с собой горсточку этой травки, вернемся к тебе в комнату, собери деньги и все твое добро, а тогда уж испробуем силу травы.

Так они и сделали и отправились обратно к нему в комнату, и сердце у карлика громко колотилось от нетерпения. Он завязал в узелок Пятьдесят-шестьдесят скопленных им дукатов, одежду и обувь, а затем сказал: «Если богу угодно, сейчас я разделаюсь с этой обузой» и сунул нос глубоко в травы и вдохнул их аромат.

Тут он почувствовал, как у него вытягиваются и трещат все суставы, как из плеч подымается голова; он покосился на нос и увидел, что тот все укорачивается, спина и грудь становятся ровнее, а ноги удлиняются.

Гусыня смотрела и удивлялась.

– Ну и большой же ты, ну и красивый! – воскликнула она. – Слава богу, и следов не осталось от того, чем ты был! – Якоб очень этому порадовался, сложил руки и помолился. Но радость не заставила его позабыть, сколь многим он обязан гусыне Мими; хотя сердце и влекло его к родителям, благодарность превозмогла это желание, и он сказал:

– Кому другому, как не тебе, обязан я тем, что снова обрел себя? Без тебя мне нипочем бы не сыскать этой травки, и, значит, я навсегда сохранил бы свой прежний облик, а может быть, даже сложил бы голову на плахе. Хорошо же, я не останусь в долгу. Я доставлю тебя к твоему отцу; он сведущ во всяком колдовстве и без труда снимет с тебя чары. – Гусыня заплакала от радости и согласилась на его предложение, Якобу с гусыней удалось неузнанными выбраться из дворца, и они пустились в путь к берегу моря, на родину Мими.

О чем поведать мне дальше? О том, что они счастливо закончили свой путь; что Веттербок снял чары с дочери и, щедро оделив Якоба, отпустил его домой; что тот вернулся в свой родной город и что родители охотно признали в красивом юноше своего пропавшего сына; что на подарки, принесенные от Веттербока, он купил себе лавку и зажил счастливо и припеваючи.

Расскажу только, что после того как он удалился из герцогского дворца, там поднялась сильная тревога, потому что, когда на следующий день герцог пожелал выполнить свою клятву и снести карлику голову, в случае если он не разыскал нужных трав, – того и след простыл; гость же утверждал, будто герцог тайком помог ему улизнуть, чтобы не лишиться своего лучшего повара, и обвинил его в нарушении клятвы. Отсюда возникла великая война между обоими монархами, хорошо известная в истории под названием «войны из-за травки»; было дано не одно сражение, но, в конце концов, все-таки заключили мир, и этот мир называют у нас «паштетным миром», ибо на пиршестве, в ознаменование примирения, повар того монарха изготовил Сузерен – король паштетов, который пришелся герцогу весьма по вкусу.

Так часто незначительнейшие события приводят к крупным последствиям; вот, о господин, история карлика Носа.

Так рассказывал невольник из Франкистана. Когда он окончил, шейх Али-Бану велел подать ему и остальным рабам плодов, дабы они подкрепились, и, пока они ели, завел беседу со своими друзьями. А юноши, которых провел сюда старик, всячески расхваливали шейха, его дом и все убранство.

– Поистине, – сказал молодой писец, – нет времяпрепровождения приятнее, чем слушать рассказы. Я мог бы целыми днями сидеть, поджав ноги, опершись локтем о подушки, подперев лоб рукою, а в другой руке, если б это было возможно, держа большой кальян шейха, и слушать рассказы – так, примерно, представляю я себе жизнь в садах Магомета.

– Пока вы молоды и сильны, – сказал старик, – не верю, чтобы вас на самом деле прельщала праздность. Но я согласен, что в сказках есть своеобразная прелесть. Несмотря на то, что я стар, а мне стукнуло семьдесят шесть лет, несмотря на то, что за свою жизнь я уже многого понаслушался, все же я никогда не пройду мимо, если на углу улицы сидит рассказчик, а вокруг него собралось кольцо слушателей, я тоже подсяду к ним, послушаю. Сам переживаешь все приключения, о которых ведется рассказ, наяву воображаешь себе людей, духов, фей и весь этот чудесный мир, который не повстречаешь в обыденной жизни, а потом запасаешься воспоминаниями на то время, когда останешься один, как путник в пустыне, который всем обеспечил себя на дорогу.

– Я никогда не задумывался, – возразил другой юноша, – над тем, в чем, собственно, кроется очарование этих историй. Но я испытываю то же, что и вы. Еще ребенком, когда я капризничал, меня унимали сказкой. Вначале мне было безразлично, о чем шла речь, только бы рассказывали, только бы были всякие приключения; как часто, не зная устали, слушал я басни, которые придумали мудрые люди, вложив в них крупицу собственной мудрости, – басни о лисе и глупой вороне, о лисе и волке, не один десяток рассказов о льве и прочем зверье. Когда я подрос и стал чаще бывать на людях, коротенькие побасенки перестали удовлетворять меня: теперь мне уже хотелось историй подлиннее, повествующих о людях и их судьбе.

– Да, мне тоже помнится та пора, – прервал его один из его друзей. – Влечение к рассказам всякого рода привил нам именно ты. У вас в доме один невольник умел нарассказать столько всякой всячины, сколько может наговорить Погонщик верблюдов от Мекки до Медины; покончив с работой, он всегда усаживался на лужайке перед домом, и мы до тех пор приставали к нему, пока он не принимался за рассказы, которые тянулись до наступления ночи.

– И разве тогда перед нами не открывалась новая, неведомая страна, царство гениев и фей, изобилующее редкостными растениями, богатыми дворцами из смарагдов и рубинов, населенными невольниками-исполинами, которые являются по первому зову, стоит только повернуть кольцо, или потереть чудесную лампу, или вымолвить Соломоново слово, и подносят роскошные яства в золотых чашах? Мы невольно переселялись в ту страну, вместе с Синдбадом проделывали чудесные плавания, вместе с Гаруном ар-Рашидом, мудрым повелителем правоверных, бродили вечером по улицам, мы знали Джаффара, его визиря, как самих себя, словом, мы жили в сказках, подобно тому как ночью живут в снах, и не было для нас за весь день лучшей поры, чем те вечера, когда мы собирались на лужайку и старый невольник заводил свой рассказ. Но скажи же нам, старец, в чем, собственно, причина того, что тогда мы столь охотно слушали сказки, что еще и поныне нет для нас времяпрепровождения приятней? В чем, собственно, кроется великое очарование сказки?