Текст книги "Дорога на Ксанаду"
Автор книги: Вилфрид Штайнер
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)
Книга вторая
Поиск
…намеренно создавая ситуацию сомнения с намеком на воображение – именно в этот момент воплощается поэтическая вера.
С.Т.К.
Привидение из ночных кошмаров соткано из тщательно отобранных ветвей, переплетено белым конским волосом и облеплено пухом пророчащих сов, обвешано черепами и остатками трупов поэтов.
Роберт Грейвс
1
– Вы едете в экспедицию? – спросил водитель такси, переводя дыхание после того, как до отказа заполнил багажное отделение моими дорожными принадлежностями. Было пять часов утра.
– Что-то вроде того, – ответил я.
«На всякий пожарный» – возможно, не самый лучший девиз для моих сборов. Даже груз навьюченного верблюда по сравнению с моим багажом казался просто ручной кладью. Но так как я путешествовал в своей жизни довольно редко, у меня было очень мало опыта по сбору вещей в дорогу. Среди многих привычек, которыми одинокий человек обрастаете годами, появляется также привязанность к вещам, которых особенно не хватает на вражеской территории. Даже во время путешествия я не хотел отказывать себе в удовольствии ухаживать за своими неврозами, как дотошный садовник. Если, к примеру, у меня не оказывалось под головой двух подушек, то сон шел коту под хвост. А какой из мотелей или даже гостиниц предлагает больше одной? Именно поэтому моя любимая подушка следовала за мной. А она была не из маленьких. И еще много подобных вещей.
Особую проблему создавали книги: большие талмуды о Колридже и его времени. Записные книжки (тоже не из маленьких). Конечно, его стихи и проза. Многочисленные дневники Дороти, собрания сочинений Вильяма. Все это собиралось постепенно у меня в комнате и ждало моего решения. «Я экономлю место, – подумал я, – или время?» В конце концов я собрал все материалы в огромный чемодан, достававший аж до подбородка.
На контроле в аэропорту Швехат весьма милая дама из авиакомпании несколько минут ждала остальных членов моей семьи. Наконец до нее дошло.
Во время полета в Манчестер я еще раз попытался набросать план комнаты, что оказалось нелегкой задачей, особенно на нестабильном раскладном столике, который к тому же в разложенном состоянии упирался мне прямо в живот. В конце концов мне удалось зафиксировать его между двумя жировыми складками и сделать пару исправлений. За окном проплывали скомканные облака – выброшенные одноразовые носовые платочки. Или мордочки щенков боксера, нарисованные любящим животных богом облаков.
В Манчестере я был приятно удивлен тем, что ни один предмет из моего скарба не затерялся в багажном отделении. Два автопогрузчика облегчили мне путь к железнодорожной станции. Однако, доверившись путеводителю, я оставил надежду ехать через Виндермир, чтобы там поднять бокальчик за здоровье мистера Отшельника. Я взял билет на поезд прямо от аэропорта Манчестера в Пенрит, который позволил мне сэкономить почти два часа. Как сказал бы Даниель, «прагматик одержал победу над романтиком».
Заручившись поддержкой дружелюбного татуированного великана в майке «Секс пистолс», я погрузил весь свой багаж в купе. В итоге в шестиместном купе место осталось только для меня.
В одном неясном сне астенический мужчина в черной шляпе пригласил меня в кабинет в Грета-холле. И вот она, моя комната, правда, тускло освещенная, но сомнений никаких. Я сразу узнал ее. Внутри двигались две тени. Одна из них зажгла свечу, и теплый свет начал обволакивать нас. Колридж сидел за столом и обматывал опухшие ноги тряпками – что это за запах? Уксус? И почему в комнате стоит платяной шкаф, справа в углу? Ах, это Вордсворт наклонился к моему открытому чемодану и распаковывал для меня вещи. Как трогательно! Кто-то тряхнул меня за руку. Скорее всего хозяин дома астенического телосложения. Вдруг на голове у него возникла фуражка проводника, и он сказал: «Пенрит».
Самое обидное во снах – начало дня.
В автобусе из Пенрита в Кесвик мое любопытство к ландшафту, приводившему Колриджа в такой восторг, резко спало. Бог облаков прекратил рисовать на небе мордочки щенков и обрушил на землю водные потоки их серых цементных мешков. Известные горы не были освещены и представляли собой только унылые черно-белые размытые кучи.
И вот я стою в окружении моих молчаливых попутчиков на вокзале в Кесвике. Я наконец-то приехал.
Теперь нужно отправляться на поиски ночлега. В сентябре не должно было возникнуть никаких проблем н поиске подходящего пристанища. Тем более в таком месте, где на каждой второй двери висела табличка: «Ночлег и завтрак».
2
И вот я уже вскарабкиваюсь натри ступени приглянувшегося мне домика, подхожу к входной двери, отставляю свои сумки и чемоданы и закуриваю сигарету. Звоню в дверь.
Открывает очень милая женщина – администратор, выслушивает мой вопрос о том, есть ли комната на одного. Потом она демонстративно кашляет и вежливо отвечает мне:
– Sorry, sir, we don't allow smoking.[85]85
Извините, сэр, у нас не разрешается курить (англ.).
[Закрыть]
Этот ритуал повторялся на протяжении последующих трех часов, правда, во все более короткой форме. И если в начале моих поисков я вступал в диалог полными вопросительными предложениями, то к концу я прямо с порога уже более сомнительных приютов требовал ответа короткими эллиптическими предложениями, а-ля: «is it possible?…»[86]86
Это возможно?… (англ.)
[Закрыть] или «do you mind?…».[87]87
Не возражаете?… (англ.)
[Закрыть] В конце концов я позвонил в дверь очень убогого домика. Предвосхищая появление розовощекой администраторши, я рефлекторно достал зажигалку и покорно ждал ее «No!» с отвращением в голосе.
В какой-то момент дверь потянула чья-то рука с откровенно пожелтевшими указательным и средним пальцами. И тут я внезапно осознал, еще даже не видя лица, что на свете есть еще зависимые люди и что наше дело не совсем пропало. И почти в то же время, разбитый тем, что я бродил взад и вперед с таким грузом на руках, на мгновение у меня появилось ощущение, что я стал жертвой коварной иллюзии. Вдруг открывается огромная дверь и изо всех домиков одновременно выходят переодетые в администраторов гостиниц суперагенты всемирного тайного общества антикурильщиков. И вот дама выходит из дверного проема. На ней оранжевая футболка, на которой красуется черная надпись готическими буквами: «КУРЕНИЕ УБИВАЕТ». У дамы неестественно розовое лицо, а на ее пальцах надеты два напальчника (отрезанные от простой резиновой перчатки). И все это с одной-единственной целью – чтобы сбить меня с толку, самого распоследнего курильщика, этими желтыми пальцами. Вот теперь уже разоблаченные замаскированные суперагенты со всего Кесвика стоят перед своими красивыми домами и на их лицах распускаются улыбки. Они настолько ужасны, что могут заставить даже находящихся в аду курильщиков расставить повсюду огромные светящиеся таблички с надписью: «Не курить». Только там они будут на адском итальянском: «Voi ch'entrate, lasciate ogni tabacchi».[88]88
Оставь табак всяк сюда входящий (um.).
[Закрыть]
– Чем я могу помочь вам, сэр?
Я уставился на герб моего смертельного цеха: руку с зажигалкой.
– Вы хотите снять комнату или только прикурить? – спросил голос. Я хотел и того и другого. Я был спасен.
Позднее, когда мы сидели на диванчике в прихожей и курили, моей хозяйке все-таки удалось втянуть меня в разговор о причинах моего визита. Нужно заметить, что до этого я побывал в своей комнате и был чрезвычайно горд тем, что мне удалось экономично разместить весь мой багаж в малюсеньком помещении. Правда, после этого для меня самого в комнате осталось очень мало места. Я сказал ей, что отдых и отпуск никогда прежде не были для меня достаточными мотивами привести тело в движение. Я, собственно, отправился на поиски следов одного поэта, нет, не Вордсворта, другого. Это не роман и не научный труд. В большей степени это касается моего…
В этот момент в комнату вошел ее супруг. На нем красовались резиновые сапоги, в правой руке он держал удочку, а в левой – пяток нанизанных на крючок радужных форелей. И моя спасительница, просмотрев меня насквозь, даже несмотря на мой сбивчивый рассказ, представила меня своему мужу:
– Это господин Маркович из Австрии, дорогой. Он своего рода журналист.
3
Когда я до упора выдвинул ящик ночного столика, чтобы убрать туда паспорт и деньги, то уперся в чемодан. На это место я переставил его потому, что он напрочь забаррикадировал проход к туалету. Итак, в ящике я обнаружил нетленную Библию. И для просветления душевного состояния я решил прочитать вслух пару глав из Апокалипсиса. Только воплощение священного действия потерпело неудачу: достать Библию из ящика, не повредив руку, было невозможно. Я мог просунуть свои ценные вещи сквозь щель, но в этом случае они были бы в безопасности даже от меня самого. Я упал спиной на каменно-жесткий матрац, который в сочетании с железным корпусом и был моей кроватью, и уставился в потолок. Прямо надо мной паук размером с церковную просвиру прокладывал себе путь через холмистый ландшафт потрескавшейся краски.
«Сегодня ночью я снова громко плакал», – обычно записывает Колридж в дневнике, находясь в сравнительно бедственном положении. Я смог устоять перед искушением уподобиться ему, нарисовав в воображении реакцию соседа по комнате. Как раз в это время он шумно листал газету.
По сравнению со мной Колридж ушел далеко вперед в вопросах, касающихся возможности человеческого разума разрешать проблемы. В августе 1802 года, во время спуска со Скафелл-Пайк – а это все же самая высокая гора в Англии, – он скакал с одного выступа на другой и в конце концов приземлился на площадку, с которой уже некуда было идти. Колридж лег на спину с распростертыми руками – он поблагодарил Бога перед лицом нависающих скал и проплывающих облаков за дарованный ему рассудок и волю. «Если бы эта действительность была сном, – пишет Колридж, – если бы я спал, то что за смертельный страх пришлось бы мне вынести! Если бы рассудок и воля отсутствовали, что бы осталось тогда? Только темнота, уныние и пронзительный стыд. И боль – несокрушимый властелин. И возможно, некая фантастическая страсть, заставляющая души парить в воздухе в разных обличьях, как стаю скворцов в порыве ветра…»
Как именно Колридж воплощает на практике «The Reason and the Will»,[89]89
«Рассудок и воля» (англ.).
[Закрыть] чтобы выбраться из безвыходного положения, в его дневниках не описано.
Я сам ощущал себя здесь словно на скалистом выступе: не мог сделать ни шагу назад, но и каждый шаг вперед был окружен дыханием язвительной насмешки. «Сила рассудка и воли» – теперь я не имел даже представления о том, что бы это могло значить. Более всего я был склонен объяснить чувства и мотивы, в последние месяцы определявшие мои действия, как симптомы неизлечимого навязчивого заболевания. Похоже, попутно я выдумал и знаки внимания Анны, пытаясь скрыть от самого себя безысходность моих желаний.
– Уже тридцать три года, – объяснял я пауку, намеревавшемуся спуститься с потолка прямо мне на нос, – в моих предсказуемых неудачных любовных приключениях… Нет, скажем лучше, используя медицинскую терминологию, учитывая сложившуюся почти терапевтическую обстановку. В повторяющейся схеме выбора партнера не изменилось ровным счетом ничего.
В качестве реакции на мои взгляды паук начал карабкаться вверх по толстой, как веревка, паутине. Поэтому я смог сменить позу и немного приподнялся на кровати. Полностью вставать имело смысл только в том случае, если я хотел облегчиться, принять душ или накинуть на себя что-нибудь, ибо кто же захочет стоять неподвижно и без причины между стальной спинкой кровати и фанерной дверью на маленьком пространстве, рядом с которым коврик для вытирания ног покажется викторианским садом по сравнению с грядкой редиски?
Что же я все-таки здесь делаю? Я сошел с ума? И что только привело меня сюда? Если мне снится комната, которую я связываю со сгнившим на проклятом Хайгейтском кладбище поэтом сто шестьдесят лет назад, и если прекрасная бледная дама, о которой я не могу не думать, что она годится мне в дочери, каждый раз дает мне понять, что я небезразличен ей, и я, следуя ее совету, поехал сюда, тогда даже такому дураку, как я, должно было стать понятно – она настояла на моей поездке лишь для того, чтобы я убрался подальше.
Даже если эта комната и в самом деле имеет отношение к Колриджу и если к тому же эта постройка все еще существует, то как я должен себя вести, чтобы все-таки найти ее?
4
– Вы не можете войти сюда без экскурсии, – сказала дама в национальном костюме насыщенного зеленого цвета.
Я не стал спорить с ней – фигура, стоящая в дверях особняка «Дав», была выше меня на целую голову. К тому же тень, отбрасываемая ее руками на ступени, была толщиной со ствол дерева. Под брошью в виде желудя висел бейдж: «Жанет».
– Я с удовольствием заказал бы экскурсию для себя одного, – сказал я в полной готовности к полету через палисадник. Интересно, какова цена привилегии быть сопровождаемым? Она, тут же выбив чек на пять фунтов, сказала:
– Стоять здесь! – И исчезла за входной дверью в замок.
Мои надежды найти за дверью желаемую комнату оставались в рамках приличия. В Грасмире Колридж бывал только в качестве гостя. И если именно здесь дружба Колриджа и Вордсворта переживала свою наивысшую точку или, наоборот, ее упадок, то в моих представлениях та самая комната должна была находиться где-то под крышей культового сооружения Вордсворта, ибо особняк «Дав» оставался не чем иным, как культовым сооружением, даже по прошествии двух сотен лет.
Как только вокруг меня собралась толпа людей, достаточная для проведения экскурсии, дверь в особняк открылась.
Мы живенько протопали мимо Жанет, сгруппировались вокруг нее в первой комнате и начали внимательно слушать монолог. Изначально дом служил гостиницей, которая называлась «Dove and Olive Branch»,[90]90
«Голубь и оливковая ветвь» (англ.).
[Закрыть] рассказывала Жанет, и только за несколько десятков лет, перед переездом семьи Вордсвортов в 1799 году, гостиницу перестроили в дом. Потом началось восхваление личности Вильяма, пелись дифирамбы его несравнимому величию, и, как водится, все это разбавлялось байками и забавными историями о жизни семьи. Когда Жанет начала оценивать роль «Лирических баллад» в английской литературе, тоном тайного идейного лидера секты в первый раз прозвучало имя Колриджа.
– Это был человек, заслуживавший сострадания и неприспособленный к жизни, – так звучал ее диагноз, – но, безусловно, одаренный.
Мы поднялись наверх в рабочий кабинет.
На письменный стол Вильяма молодцы в национальных костюмах водрузили вазу с нарциссами – намек на известнейшую поэму поэта. Я увидел что-то непоследовательное, однако в буклете стояло «there's more to Wordsworth than Daffodils».[91]91
Дело было не только в нарциссах, а скорее в самом Вордсворте (англ.).
[Закрыть]
Жанет продолжала петь дифирамбы, я слушал ее вполуха и просматривал книжные полки на противоположной стене. Письменные приборы, портмоне, портреты, даже коньки – настоящий шкаф реликвий.
Аптекарь написал на этикетке черной тушью «Кендал блэк дропс». И эти три слова вызвали в моем воображении картину с обезображенным лицом. Лоб покрыт черными пятнами, глаз почти не видно из-за одутловатых щек. Так выглядел Колридж по возвращении с Мальты. Лауданум изменил его – даже Дороти не сразу узнала поэта.
«Никогда прежде, – пишет она Саре Хатчинсон, – я не испытывала такого шока, как при взгляде на него…»
Кресло-качалка в углу так называемой комнаты сестры Вордсворта было, несомненно, подделкой, даже несмотря на заверения Жанет. Но тем не менее я сразу же увидел Дороти, сидящую в этом кресле. Это было в сентябре 1833 года на Ридал-Маунт. Дороти парализовало от страха. На коленях (не столько для видимости, а скорее из-за беспомощности) у нее лежали журналы, которые туда привезла ее семья. Дороти была не в состоянии даже почувствовать очки, которые ей вложили в руку. Собачка, сидевшая у ее ног, чучело или живая, теперь не скажет никто – приносила для нее самой меньше пользы, чем для художника С. Кротвэйта, которому на этой картине особенно хорошо удался чепец старой дамы.
Почему я не остановился, а побежал вслед за Жанет и остальными экскурсантами? Но тем не менее я замер на пару с моим страхом перед комнатой для гостей. А что, если за дверью окажется та самая комната?
– Если ты не будешь целиком и полностью принадлежать мне, – сказала Дороти из-под своего чепца, – то я поиграю тебе и твоей женушке на нервах, по крайней мере с наставлениями.
Такого Дороти не могла сказать. О да, это точно был мой голос. Во всяком случае, Жанет повернула свою черепушку, схватила меня за руку и повела наверх к витрине. За стеклом стоял гарантированно оригинальный чайный сервиз семьи Вордсвортов. На воображаемом экране я увидел Вильяма в движении, в стиле раннего немого кино, который бросился в ноги Дороти.
– Прости меня! – кричит он, а на экране появляется кадр с его словами: «Прости меня ради всего святого! Прости, что я завладел твоей женственностью. Выходи замуж, пожалуйста, выходи замуж!»
В следующем эпизоде журналы Дороти приклеиваются к подошвам его ботинок. Вильям падает на спину, пытается отодрать их от ног, чтобы отнести своему издателю. Но с подошв с ужасной болью сходит кожа и начинает струиться кровь прямо на семейный пол Вордсвортов. Дороти садится на колени и вытирает пол своим чепцом, потом рвет блузу на тряпки, чтобы перебинтовать раны Вильяма.
– Смотрите спокойно все, что хотите, – говорит Жанет, держа меня при этом за мочку правого уха, – мы вернемся за вами, когда придет время.
Я немного вспотел, делая первый шаг в комнату для гостей. Все остальные были уже там. Жанет перечисляла всех именитых гостей. Я же приклеился к штукатурке еще в прихожей. Услышав имя Саути, я все еще медлил, а Де Квинси прозвучал для меня как сигнал для старта. Я втиснул свой жир через дверной проем, открыл глаза…
Ничего. Конечно. Ничего похожего. Даже ни одной детали из моих снов, не говоря уже о трапециевидной форме комнаты.
– И наконец. – сказала Жанет, – здесь бывал сэр Вальтер Скотт, создатель Айвенго, желанный гость в этом доме. Нигде во всей Англии он не чувствовал себя так хорошо, как здесь.
– Сам он, правда, – сказал я, пародируя интонацию экскурсовода, – думал немного иначе.
И хотя я считал абсолютно дурацким использование эффекта внезапности, тем не менее я не упустил такой возможности и ткнул носом рассерженную общину Вордсворта в историю посещений Скотта.
– Ваш Вордсворт, – вешал я, – бесспорно, самый одаренный среди прочих заурядных современников Самюэля Тейлора Колриджа, жил по принципу plain living but high thinking,[92]92
Простая жизнь – возвышенные мысли (англ.).
[Закрыть] что сказывалось как на милых и простых стихах, так и на скудности его трапезы. Особенно на той, которая для британцев означала свет в их тарелках, – на завтраке.
Вовремя сделанная пауза – и я уже привлек их внимание.
– Сэр Вальтер же, наоборот, любил обильную пищу.
И так далее в том же духе – Мартин и Даниэль высмеяли бы меня, но Анне – я уверен – это понравилось бы. Итак, я поведал им историю о том, как Скотт нервничал при виде натюрморта из сухих груш, хлеба и молока на столике для гостей, после чего снова уходил в рабочий кабинет под предлогом неотложных дел – корректировки рукописи или вид этих груш якобы пробудил в нем неожиданное вдохновение, и это нужно срочно записать.
Из окна комнаты поэта виднелась вывеска легендарного паба «Лебедь», и по сей день балующего своих посетителей всевозможными деликатесами. Заведение находилось неподалеку, и сэр Вальтер Скотт день за днем поглощал там шпик, яйца, колбаски, бобы, грибы. И все это подавалось на огромных тарелках, иногда даже с добавкой. После обильного приема пищи обеденные груши, молоко и хлеб воспринимались им спокойнее. Вечерами в доме Вордсвортов основное меню составляли сыр, хлеб и немного вина. Достаточно для Скотта, чтобы говорить о значимости простоты и скромности до тех пор, пока он не отправлялся за своими припасами. Вот таким образом творец «Черного рыцаря» спасался от голода, пока однажды, во время совместной прогулки к озеру, пути великих писателей не пересеклись с хозяином «Лебедя», и тот по привычке спросил у Скотта, как приготовить ему яйца на завтрак: вкрутую, всмятку или фаршированные.
Вежливо попрощавшись, Скотт переселился из особняка «Дав» в комнату для гостей «Лебедя» и прожил там еще неделю.
Закончив свой доклад, я тактично удалился, не дождавшись ответа Жанет.
После многочисленных музеев был еще один, который, к счастью, можно было посетить без экскурсий.
Портрет Вильяма выше человеческого роста заворожил меня. Его глаза пускали в меня маленькие стрелы, смоченные ядом кураре.
– Не будь недотрогой, – проворчал я ему снизу вверх. Получилось громче, чем я рассчитывал, но, похоже, остальных посетителей это не возмутило. Здесь люди явно упражнялись в разговорах с мастером.
Священный зал неплохо оснастили: гравюры, рисунки углем, масляные портреты семьи, к тому же рукописи Вильяма, настоящие страницы из дневника Дороти и письма от де Квинси.
Я даже нашел следы Колриджа, спрятанные в глубине одной из ниш: под копией его посмертной маски лежало факсимиле первого издания «The Nightingale».[93]93
«Соловей» (англ.).
[Закрыть] В комментарии нашлась ссылка на письмо Вордсворта, датированное 10 мая 1798 года, к которому Колридж приложил не только копию стихотворения, но и грациозный сопроводительный текст, полный иронии и виртуозной акрофонической рифмы:
Правда, сопроводительный текст скрыл последние строки стихотворения. Колридж рассказывает Вордсворту о своем изучении живых объектов. Соловей с раздутым пузом сидит на ветке и издает чарующие звуки, и, можно поклясться, повседневность растворяется в воздухе -
Похоже, работников музея не очень-то волновала последняя фраза.
– Надеюсь, ты, – сказал я портрету Вильяма в другом углу комнаты, – смог посмеяться над этим в свое время.
В нескольких шагах от выхода мой взгляд упал на путаницу из букв – я увидел манускрипт в маленькой витрине и узнал почерк.
«А Letter to» – размашистая буква «А» с острой верхушкой, «L» так сильно наклонена вправо, что кажется, будто благодаря только соседней букве она не падает.
«Sunday Evening» – и эта «S», словно пожирающая себя змея. А «Е», как в логотипе «Esso»,[96]96
«Esso» – компания-производитель моторных масел.
[Закрыть] y «g» – такой низкий хвостик, словно она пытается выудить из нижестоящих строк «Is» и «ks» или накинуть лассо на рогатых «ts».
Прямо в центре страны Вордсворта – в логове овец, как сказал бы Мартин, я наткнулся на отпечаток лапы волка. Правда, за решеткой: почерк был заключен в тюрьму, образуемую двумя вертикальными линиями.
Конечно, эта картинка лжет. Колридж писал любовное послание Саре Хатчинсон поверх напечатанных линий в домовой книге своей жены. Доход, расход, недостача. Всего три графы. И поверх этого: расчет со страстью, не сумевший выплеснуться наружу, но перечеркнувший все расчеты. (Третья графа: огромные потери.)
Я еще немного поразмышлял о знаках, пока ко мне не подошли два сторожа и не сделали мне выговор. Неужели я и в самом деле закурил? К тому же в самом сердце святая святых – Plain Living![97]97
Простая жизнь (англ.).
[Закрыть]
Я послал сэру Вальтеру последнее голубое облако дыма в нирвану Айвенго. Загасил сигарету о пачку. Пора уходить отсюда.
Яичница с ветчиной в «Лебеде» уже ждала моей дегустации.
