Текст книги "Дорога на Ксанаду"
Автор книги: Вилфрид Штайнер
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)
22
«Суинберн считал фрагмент из «Кубла Хана» величайшим примером музыкальности английского языка. Тот, кто в состоянии проанализировать это, смог бы разложить даже радугу (метафора Джона Китса[58]58
Джон Китс (1795–1821) – английский поэт-романтик.
[Закрыть]). Перевод или даже краткий обзор стихотворений, в чьей основе лежит музыка, напрасен, а иногда может даже стать роковым. Нам остается довольствоваться лишь тем фактом, что Колриджу во сне подарили страницу неоспоримого глянца.
Случай сам по себе хотя и необычный, но не единственный. В психологическом исследовании «The World of Dream»[59]59
«Мир снов» (англ.).
[Закрыть] Хэвлок Эллис[60]60
Генри Хэвлок Эллис (1859–1939) – английский врач и публицист, один из основоположников сексопатологии.
[Закрыть] сравнивает его со скрипачом и композитором Джузеппе Тартини.[61]61
Джузеппе Тартини (1692–1770) – итальянский композитор, скрипач. Автор многочисленных трио-сонат, скрипичных концертов и сонат (в том числе «Дьявольские трели», «Покинутая Дидона»).
[Закрыть] Тот во сне услышал, как дьявол (его слуга) исполняет на скрипке удивительную сонату. После пробуждения он вывел из обрывочных воспоминаний произведение «Trillo del Diavolo».[62]62
«Дьявольские трели».
[Закрыть] Другой классический пример бессознательной деятельности мозга – случай с Робертом Луисом Стивенсоном.[63]63
Роберт Луис Стивенсон (1850–1894) – английский писатель, автор «Острова сокровищ» (1883), «Странной истории доктора Джекила и мистера Хайда» (1886).
[Закрыть] Сон подарил ему, как он сам описывает в «Chapter on Dreams»,[64]64
Статьи о писателях и писательском искусстве «Глава о сновидениях» (1888).
[Закрыть] заговор Олаллы. Или, например, случай с доктором Джекилом и мистером Хайдом,[65]65
«Странная история доктора Джекила и мистера Хайда» – знаменитое произведение Роберта Льюиса Стивенсона, рассказывающее о борьбе двух противоположностей, сражающихся за душу человека.
[Закрыть] произошедший в 1884 году. Итак, Тартини сыграл музыку, пришедшую ему во сне, Стивенсон позаимствовал темы, то есть общие формы. Словесное вдохновение Колриджа стоит в этом же ряду, который Беда Достопочтенный[66]66
Беда Достопочтенный (672–735) – англосаксонский теолог и летописец, монах.
[Закрыть] приписывает Кедмону[67]67
Кедмон (умер около 680 года) – первый поэт христианской Англии.
[Закрыть] (Historia ecclesiastica gentis Anglorum, 4, 24[68]68
«Церковная история народа англов» – ценнейший источник по истории Англии VII–VIII веков.
[Закрыть]). Случай произошел в конце VII века в миссионерской и воинствующей Англии англосаксонского Королевства. Кедмон, грубый и к тому же немолодой пастух, однажды тайком ушел с пира, так как испугался, что скоро ему вручат арфу, а он не умеет петь. Он пошел в конюшню и там уснул. Во сне кто-то позвал его по имени и приказал петь. Кедмон ответил, что не умеет, тогда незнакомец сказал: «Спой начало произведения». Пастух начал читать стих, который прежде никогда не слышал. Проснувшись, Кедмон не забыл ни строчки и смог рассказать его монахам близлежащего монастыря Хильд. Монахи узнали в стихе строчки из Священного Писания, но пастух не мог знать его ранее, ведь он даже не умел читать. Кедмон «разложил Писание, как чистое животное, и повторил его снова в прекрасном стихе. И снова воспел создание мира и человека и всю историю Ветхого Завета, исход сына Израильского и приход его на землю обетованную и многие другие моменты из Писания. Принятие человеческого образа, страсти Христовы, Воскресение и Вознесение Господа, сошествие Святого Духа, просветительскую деятельность апостолов, ужас страшного суда и адских мучений, блаженство рая и благословение Господа». Кедмон стал первым святым поэтом английского народа. Беда говорит, что «нет никого равного ему, ведь он учился не у людей, а у Бога». Много лет спустя он напророчил час собственной смерти и ожидал его во сне. Остается только надеяться, что он снова встретил своего ангела.
На первый взгляд сон Колриджа кажется опасным и даже менее удивительным, чем у его предшественников. Но «Кубла Хан» – великое произведение. И в случае с Кедмоном мы можем с уверенностью сказать – те девять строк, которые ему приснились, имеют на самом деле «сонное» происхождение. Но Колридж являлся поэтом по призванию, в то время как Кедмон обнаружил в себе этот дар случайно. Есть еще один факт, который делает чудо того сна, в котором родился «Кубла Хан», просто непостижимым. И если этот факт подтвердится, история со сном Колриджа станет бессмертной по сравнению с самим автором. История, по сей день не достигшая финала.
Поэт увидел сон в 1797 году (некоторые критики говорят – в 1798), а саму историю про сон он опубликовал только в 1816 году в качестве пояснения или оправдания за недописанное произведение. Двадцать лет спустя в Париже появляется первый западный вариант одной из тех универсальных историй, которыми так богата персидская литература. Сборник рассказов Рашида эд Дина, датированный XIV веком. На одной из страниц можно прочесть: «На востоке Шангту Кубла Хан возвел дворец по плану, привидевшемуся ему во сне». Тот, кто это написал, был визирем Хасана Махмуда, потомка Кублы.
Некий монгольский император видит во сне дворец и строит его в XIII веке. В XVIII веке английскому поэту снится стихотворение об этом дворце, но он не мог знать, что эта постройка однажды уже снилась. С этой симметрией, которая работает с душами спящих мужчин и объединяет не только континенты, но и века, на мой взгляд, с трудом можно сравнить левитации, воскресение и появление-на свет поучительной книги.
Какое же объяснение нам предпочесть? Тот, кто отрицает все сверхъестественное, станет убеждать нас в том, что это простое совпадение. Как, например, простой набросок лошади и льва будет иметь что-то похожее или сходство облаков. Другие станут утверждать – поэт каким-то образом узнал про историю возникновения дворца и потом стал говорить, будто произведение ему приснилось, стремясь создать блестящую мистификацию, смягчившую бы незаконченность стиха и, возможно, оправдавшую бы его. Это предположение кажется правдоподобным, но оно вынуждает нас признать наличие ранее неизвестного текста какого-нибудь востоковеда, из которого Колридж должен был узнать про сон Кубла Хана. Более заманчивыми кажутся, правда, гипотезы, выходящие за грань рационального. Так, можно было бы предположить, что душа императора проникла в Колриджа после того, как дворец был разрушен, чтобы поэт смог воссоздать это чудо, но уже словами, которые прочнее мрамора и металла.
Первый сон подарил действительности настоящий дворец, второй же, пять столетий спустя, – стихотворение (или по крайней мере его начало). Сходство двух снов указывает на план, а чудовищная разница во времени раскрывает нам нечеловеческого творца. Желание исследовать нечто бессмертное, или по крайней мере долго живущее, было столь же смело, сколь и бесполезно. Можно предположить, что он так и не закончил его. В 1691 году Патер Гербилон установил: от дворца Кублы остались только обломки. Из стихотворения же мы узнаем, что спастись смогли только пятьдесят строк. Такого рода факты допускают предположение, что результат работы сновидений точно так же не достиг конца. Первому привиделось во сне видение дворца, и, проснувшись, он повелел возвести его. Второму же, ничего не знавшему о существовании первого, приснилось стихотворение об этом дворце. Если придерживаться такой схемы, можно допустить, что будет еще и третий человек. Он так же, не подозревая о первых двух, заснет, и ему привидится тот же сон о прекрасном дворце, а проснувшись, он воплотит его в мраморе или даже в музыке. И случится это еще через пару столетий. Возможно, череда сновидений не закончится никогда. Может быть, ключ ко всему находится в самом последнем сне.
После того как я написал вышеупомянутое, я вижу еще одно объяснение, или мне кажется, что вижу. Возможно, существует некий прототип, никогда прежде не являвшийся людям, вечный образ, плавно входящий в наш мир. Его первым проявлением стал дворец, вторым – стихотворение. Если бы кто-то сравнил их, то понял бы, что они, по существу, были одинаковы».
23
Мартин оказался не таким уж отвратительным студентом. Его тезисы были четко сформулированы и тщательно обоснованы теоретически, в чем я смог убедиться после первого же прочтения его набросков. В какие-то моменты я мог даже предположить, что рыжие волосы Мартина отражали его умственную вспышку. Преимуществом в сложившейся ситуации являлось то, что мне не приходилось долго находиться рядом с ним и мириться с его общением…
В общем, мне нравилась роль волка в овечьей шкуре. То, что осталось на моей совести, не походило на угрызения, а скорее напоминало воздушное облачко, случайно поднявшееся к солнцу и бросавшее на меня тень. Я чувствовал себя аристократом, обреченным благодаря не совсем легальному, но тем не менее законному предательству жить вне закона. Такой Робин из Локсли, который, произнося торжественную клятву, принял присягу перед щитом с гербом Анны, а не Ричарда Львиное Сердце. В моих фантазиях Мартин не годился на роль шерифа Ноттингема или сэра Гая Гисбурна, даже не тянул на злого короля Джона. Но по какой-то причине я никак не хотел так думать, и во время случайной совместной игры в бильярд вместе с Анной и Мартином чувствовал себя словно в Шервудском лесу. Кий был моей меткой стрелой, и когда я попадал в цель, дама Марианна громко смеялась. Но только тогда, когда Мартин был моим противником.
Мартин организовывал вечера, бронировал столики. Обычно мы играли в «классический пул», каждый сам за себя. Тот, кто не участвовал, наблюдал. То, как играла Анна, одновременно смущало и убеждало меня. Когда мы скрещивали с ней наши деревянные клинки, она ожесточенно боролась за каждый шар. Однажды, загнав черную восьмерку не в свою лузу, она с ужасным воплем разбила кий об пол на глазах у всех: и посетителей, и персонала. А потом договаривалась с инструктором о возмещении ущерба.
Но в большинстве случаев – и я говорю об этом безо всякого удовольствия – она побеждала меня.
А играя с Мартином, Анна становилась невнимательной и ее честолюбие в момент улетучивалось.
Если она проигрывала, то снова взбадривалась, когда мы начинали новый круг и помещали шары в треугольник. Она целовала его в щеку, come rain or come shine,[70]70
Шел ли дождь, сияло ли солнце (англ.).
[Закрыть] и концентрировалась уже на следующей игре. Если мы играли с Мартином, с ней происходило то, чего я никак не мог понять.
Хотя во время игры Анна периодически прижималась к нему и демонстрировала мне телесную привязанность к своему другу, она удивительным образом наслаждалась моментами, когда Мартину не удавался удар или шар попадал не в ту лузу. Зато если шар забивал я, она смеялась и даже аплодировала. Такое поведение Мартин не замечал или просто не придавал ему значения. А мой лишь недавно настроенный на позитивное мышление рассудок связывал это с символами игры, записывал на мой счет дополнительное очко.
Обычно такие встречи на троих заканчивались в одном из шикарных баров, находящихся в центре города. Где, как мне очень часто казалось, Анна чувствовала себя так же неуютно, как и я. Но то, что она с такой настойчивостью предлагала эти кафе, становилось для меня одной из тех загадок, которые она загадывала и тем самым приводила меня, старого недотепу, в замешательство. А может, это говорил давно пропавший дух жизни на моем левом плече – маленький эльф с голубыми крыльями, клювом тукана и медовым голосом, разбуженный поцелуем Анны среди ночи, полной красных великанов и зеленых чертенят.
– Возможно, она просто хотела показать, насколько вы похожи, схожи духовно, понимаешь, как две ищущие души в большом, повседневном мире.
– Ах, замолчи, – зашипел я через левое плечо, когда он снова попытался что-то сказать.
Но нужно признать, я тоже заметил нечто похожее, когда мы топтались там взад и вперед под горящими лампами, Анна и я, словно птицы на перекладине, гиацинтовый и ощипанный серый попугай, загнанные в блестящую клетку.
– У вас есть портвейн? – спросил Мартин, с головы до ног обращенный в новую, опасную для новичка религию. С тех пор как он попробовал у меня портвейн двенадцатилетней выдержки, нам часто приходилось заказывать какой-нибудь дешевый эквивалент из имеющихся в венских барах, в моем случае со скрытым отвращением. Например, «Зандеман Руби» или, еще хуже, сахарную смесь для травли насекомых. Однажды я стал свидетелем того, как Анна ловким движением руки теннисиста отправила содержимое стакана, как сказал бы Даниель, в пластиковый мир имитации кактуса. А чтобы Мартин не заметил сего еретического акта, она, искренне улыбаясь, с шармом доброжелательной покровительницы выудила из кармана сигарету «Кэмел» и прикурила от моей зажигалки. И попросила своего друга заказать ей белого сухого вина. С подобными моментами, когда твоя возлюбленная прикасается к твоей руке, прикуривая сигарету, подчас бывает трудно справиться. Я искренне тосковал по вкусу рислинга «Изумруд» и прикосновениям Анны, а Мартин постепенно входил в раж.
– Вордсворт, – говорил он, размахивая портвейном над своими огненными локонами так, будто хотел сам себя окрестить, – был тем, кто не мог никого потрясти.
По крайней мере он не называет его больше, как домашнее животное.
– Поэтому вы все всегда считаете, что благодаря ему Колридж, ветрогон, смог так воспарить. Это как быстрый взлет с твердой поверхности.
Настала пауза, которую я очень хорошо знал и иногда прерывал из-за нечеткости понятий, как, например, «вы все» или «всегда», и просил его отвечать за свои слова. В конце концов, он мой ученик, а я – мастер. Тогда почему же я не заказываю графин с вельтлинским «Изумрудом» для нас с Анной или на худой конец только для себя?
– На самом деле, – сказал Мартин (я не знаю никого в моем филологическом окружении, кто бы говорил столь безапелляционно), – на самом деле Колридж мог бы и дальше писать, даже если ему исполнилось бы девяносто восемь, если бы Вордсворт не перетянул бы его так жестоко в свой сплоченный буржуазный мирок.
В такие моменты я обычно указывал Мартину на резкость формулировок и давал ему понять, что я бы направил его мысли в другую сторону.
Анна никогда не вмешивалась в наши дискуссии, но в тот момент, когда мы говорили о магическом годе, я заметил на ее губах что-то странное: гибрид улыбки, наполовину язвительный, наполовину сочувствующий. Словно перед ней в освещенной комнате находились два слепца, натыкавшиеся на разные предметы, старательно ощупывая их, чтобы составить общее впечатление об этом помещении, в то время как она видела абсолютно все. Часто она внезапно вставала, кокетливо произносила нечто вроде:
– Я оставляю моих умных мужчин на некоторое время наедине. – Потом медленно шла к стойке бара, опрокидывала двойной мартини и заговаривала с другими гостями. Через некоторое время со стороны стойки доносился громкий смех, а я старался не показывать виду, что мне намного приятнее было бы слушать смех Анны, чем монологи Мартина.
Все же ярость, с которой он выражал свое пристрастие, меня поражала.
– В сущности, – сказал он однажды (кстати, еще одно из тех выражений, от которых я тщетно пытался его отучить), – в сущности, Вордсворт являлся творением самого Колриджа, и, как он обычно поступал со всеми своими великими произведениями, его он тоже не закончил.
У меня не вызывало сомнения, что Мартин просто стянул у кого-то эту мысль, но я не знал у кого. Хорошая кража заслуживает уважения. Я заказал еще два «Зандеман». Отчасти в качестве жеста доброй воли. Анна улыбнулась мне из-за стойки – заговорщически, как утверждал мой эльф.
И все же я не мог удержаться от искушения целыми днями названивать Анне. Но только днем, потому что вечером это было бы очень рискованно. И даже если бы мне настолько не повезло, я непременно придумал бы что-нибудь. Просто положить трубку было не очень хорошей идеей, к тому же я не настолько одарен, чтобы имитировать голоса. Но сложные ситуации разрешаются, как правило, в момент их возникновения.
К счастью, до этого не дошло. Каждый раз, когда я звонил – во время набора номера я откашливался в целях профилактики, ведь собеседник с комом в горле не предвещает ничего хорошего, – срабатывал автоответчик. Не было записанного текста, а просто фрагмент мелодии, «добро пожаловать в другой мир», насколько я мог разобрать лепет. Наверняка какая-нибудь чушь из MTV. A я-то думал, ее вкус лучше, после происшествия с «Verklärte Nacht».
Когда бы я ни позвонил – а в самые трудные периоды это доходило до четырех раз в день, – никто не снимал трубку.
Анна оставалась недосягаемой для меня.
Или не только для меня? Автоответчик, который включался бы только тогда, когда звонит нежеланный гость, еще не изобрели. Поэтому я утешался мыслью о том, что моя участь постигала каждого. С другой стороны, говорил я себе, для того и придуманы автоответчики, чтобы оставлять сообщения.
В конце концов я сделал это. Я осторожно выговаривал слово за словом, как жертва ДТП делает неспешно шаг за шагом во время первой прогулки в реабилитационной клинике. Я думаю, это было в равной степени как аккуратное, так и скучное послание.
Целых два дня я не отходил от телефона, ни дома, ни в институте, более чем на пять метров. Потом сдался.
Однажды, в один из особенно солнечных весенних полудней, мой эльф не вытерпел.
– Ты серьезно думаешь, – сказал он и впился своими когтями в мое плечо, – что твое бормотание выманит кого-то из засады?
– Я так не думаю.
– Тогда, – приказал мой эльф, – возьми себя в руки! – Он взмахнул от нетерпения крыльями, так, что пепел из пепельницы полетел мне в лицо. Когда он злился, его крылья светились особенно красиво.
Но прежде нужно налить себе стаканчик «Брунелло». Хорошо, два стаканчика.
Я набрал номер. Добро пожаловать в другой мир. Гудок.
– Уважаемая Анна, – сказал я, – извините за наглость, но я второй раз оставляю вам сообщение на автоответчик.
– Бездарь, – прокаркал эльф. Надеюсь, он находился достаточно далеко от трубки.
Еще глоток. Интересно, сколько минут у меня есть?
– Но я не могу не попросить вас еще об одной встрече наедине. Слишком многое с нашей последней встречи осталось для меня необъяснимым. Я знаю, часто разговорами все можно испортить, и не могу сказать, что наши встречи доставляют мне самое большое наслаждение, но тем не менее…
– Испортить разговором? – взвизгнул эльф. – Мы что здесь – на семинаре по психологии? Ты хочешь…
Моя рука рванулась вверх и зажала его клюв.
– Но все же, если то, на что я и не смею надеяться, для вас больше чем бессмысленная игра, то для меня было бы важно понять хоть малую часть.
Долго удерживать клюв было нелегко.
– Я найду время, когда вы захотите, и, если я что-то не так понял, еще раз прошу меня простить.
Наконец-то я освободил клюв.
– И пришей мне кожаные заплатки на колени и спой четырнадцать раз «Аве Марию»!
Удар кулаком в область плеча. Попал.
– Кстати, вчера вечером я нашел на небе двух красных великанов. Думаю, это были Альдебаран и Арктур. Это оказалось совсем несложно благодаря вашим инструкциям.
Я положил трубку. Щелчок клавиши прозвучал как залп. Я поставил эльфа на ладонь, открыл окно и выпустил его наружу. От ложных друзей избавляются быстро.
Через два часа зазвенел телефон.
Мое испуганное сердце начало качать галлоны крови через сонные артерии, которые не лопнули, несмотря на законы физики. Все это время я ни на сантиметр не отошел от телефона.
– Это я, Анна. Подождите. Это не настолько далеко зашло. Пока нет. Это не игра.
Положила трубку.
Как долго еще я держал в руках трубку – не знаю.
Если распутывание слишком долгое, нужно договариваться с клубком. В конце концов, мы договорились снова поиграть в бильярд. Втроем.
24
Когда начались сны, я оказался к ним не готов. Вообще-то я не отношусь к тем людям, которые могут вспомнить о своих снах после пробуждения. Часто ночами я сидел с отцом, чье лицо было полностью изъедено раками, на берегу Кремса.[71]71
Кремс – река в Австрии.
[Закрыть] Мы бросали в воду сигнальные ракеты и, прежде чем я просыпался, спорили о том, кто пойдет добивать пойманную форель. Или я помогал двоюродной бабушке Мюльфильтлер снять ее восьмидесятилетнего супруга с веревки в подвале. Я даже помню тепло его обвитой веревкой шеи. Потом он открывал глаза, и я очень сильно пугался. Или самое привычное: я нахожусь перед толпой студентов во время доклада в Гарварде. Вдруг мои записи внезапно белеют. Я поднимаю глаза и пытаюсь открыть рот, но у меня ничего не получается. Зато реагируют студенты, синхронно, это перерастает в единый нарастающий крик: сотни Дональдов Сазерлендов из последнего эпизода «Собирателя костей» – я смотрел этот фильм у Даниеля, и он мне совсем не понравился. И тут мой взгляд падает на собственный живот, который обвивают щупальца, выросшие из безобидного кактуса, стоящего на кафедре. Растение оказывается наполовину хищником, питающимся мясом, наполовину внеземным осьминогом… Один из такого рода, но не опасный. Спящий человек сидит в своем кресле, как в кинотеатре, и немного боится. Но потом включают свет, хихикающие зрители покидают зал, а снаружи их ждет действительность с ее светофорами, звездами и такси. Кофе уже засыпан в кофеварку, сначала приведем лицо в порядок, а потом обдадим яйцо всмятку холодной водой. Пришел новый день. Он врывается в окно – чистый и светлый. В руках великого прагматика – кухонный нож, разрезающий ночных тараканов пополам.
Фильм закончился. И я вряд ли подниму дымящуюся чашку за здоровье валяющихся на полу половинок насекомых. Светлые силы уже вступают в свои законные права. Трупы тараканов превращаются в пепел. И я черчу носком тапка в этом мусоре какой-то рисунок, рождающийся точно не из моих снов. Так было до сих пор.
Потом пришли настоящие сны.
Вначале не менялся ни состав участников, ни степень напряжения. Определенный инстинкт самосохранения, возникавший при появлении отвратительных привидений, больше не срабатывал. Я больше не мог сопоставить ночные испытания с исчезнувшим сознанием того, что я нахожусь во сне. Если раньше мне становилось очень неприятно, когда страх овладевал мной, то сознание выступало в роли черного ангела-хранителя, тихо нашептывающего мне на ухо: «Я думаю, будет лучше, если мы сейчас же проснемся». И тогда кошмар пропадал, и мне становилось все равно, появлялся он в образе прожорливого чудовища или моей мамы.
Но все же спасительная рука не всегда выводила меня в зону бодрствования. Время от времени она просто помещала меня в разные местности. Однажды таким образом меня посетил коллега, с которым мы соперничали. Я как раз собирался идти на семинар, когда он вошел в мой кабинет. Коллега толкнул меня в кресло, запер изнутри дверь и начал замазывать окна какой-то грязью. Из кармана пальто он достал редкий маленький насос, привел в действие рукоятку, и из этой штуковины полились потоки воды, пока кожа моего коллеги не стала серой. Под его подбородком открылись жабры, рот стал рыбьим, и превратившимися в плавники руками он наконец-то выключил насос. В кабинете появилось водяное зеркало. Я взобрался с ногами на кресло, воззвал к ангелу рассудка – вскинул руки наверх и закричал: «Я хочу в Англию!» Я расслабился и всем телом повалился назад, приземлившись В мягкое кресло, прямо у стойки моего любимого паба на Брайтоне. Радостный и расслабленный, я заказал стакан пива «Бас», во сне имевшего мыльный привкус.
Из ночи в ночь мой черный ангел бросал меня в беде. Мне снилось, будто я снова и снова просовываю голову сквозь стеклянную стену и, несмотря ни на что, произношу заклинания. Ах, если бы это был всего лишь сон! Тогда все было бы хорошо, но это не был сон, и слова теряли свое значение. И в глубине моего спящего сознания существовала только одна уверенность – это реальность, из которой нельзя уйти проснувшись. Я поднимался, оставлял кровать незаправленной. Я не доверял бодрствованию. И только когда первый глоток кофе обжигал мне губы, я четко понимал: чашка не превратится в обезьяний череп или оторванную ногу.
