Текст книги "Дорога на Ксанаду"

Автор книги: Вилфрид Штайнер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

29

– Смотри, – сказал Даниель, – не заставляй меня вторгаться в святая святых! Ты, должно быть, сошел с ума, серьезно запутался, абсолютно выбит из привычной колеи. Да что с тобой случилось? Ты наконец-то завел себе кошечку? Или унаследовал винодельню? Или – что, на мой взгляд, намного ужаснее – сел на диету? Боже, да тебя просто нельзя оставлять одного!

Он уже устроился на моем диване. Первые два бокала «Мутон кадет», открытого мной в его честь, были опустошены в короткое время. Только сейчас мне пришло в голову, что я еще ни разу не приглашал своего лучшего друга к себе в гости.

– Я только хотел, – сказал я, – доказать тебе, что бывают кровати, которые не посягают на жизнь гостей.

– Ах, у его величества Александра Марковича, короля чудаков, есть кровать для гостей! Как трогательно.

– Она принадлежала моему отцу. Я просто оставил ее тут.

– А ты ее хоть раз кому-нибудь предлагал? А сам на ней спал?

– Честно говоря, нет.

– А откуда ты тогда знаешь, что она не кусается?

– А ты попробуй, и если она тебе не подойдет, мы уж найдем для тебя подходящее пристанище.

– Я мог бы часами философствовать с тобой о кроватях, покаты угощаешь меня этим красным вином.

Я принес еще бутылку с кухни.

– Обслужи себя сам, – сказал я.

– Судя по твоему настроению, – продолжил Даниель, – что-то действительно произошло. О, темные небеса над головами влюбленных… ну, рассказывай скорее, Анна залетела от тебя? Ты расправился с юнцом? Или наоборот?

– Твоя деликатность трогает меня до глубины души. Не совсем еще пропал тот, у кого есть такие друзья.

– А, теперь я понял. Юнец хотел жениться на Анне, и прежде чем она произнесла: «Да», ты въехал в церковь на белом коне и похитил невесту. За это тебя уволили из университета. И теперь ты хочешь маленькую кулинарную колонку в нашей газете, чтобы хоть как-то прокормить свою возлюбленную. Нет проблем, я поговорю с шефом.

Я закончил обмен любезностями и рассказал ему о своих снах. Даниель не смог удержаться от иронической улыбки, которая стала особенно широкой, когда я достал с полки книгу и прочитал оттуда отрывок. Впрочем, слушал он с поразительным вниманием. Даже скорость опустошения бокалов не могла помешать моему докладу. Когда я закончил рассказ, вторая бутылка опустела.

– Я не знаю, – сказал Даниель после короткой паузы, во время которой он сгонял в мой винный погреб, – что тебя в этом так беспокоит. По-моему, все идет так, как надо.

– Разве вино тебя не берет? Лучше бы граппы?

– Одно не исключает другого. А если честно, ты что, не замечаешь, как ночь работает на тебя? Хотя кому я это рассказываю – ты же у нас романтик!

– Ты и сам кажешься окутанным мраком, мой виноградный друг. Я боюсь сойти с ума, а ты аплодируешь.

– Ну и что? Недосягаемая Анна откачала жир из твоего сердца, и этот поэт посылает тебе с той стороны аномальные сны. Это же хорошо! Ты даже не представляешь, как ты постарел. Раньше мне казалось, что в твоем присутствии в моих жилах начинает пульсировать кровь – исключительно приятное чувство. Источник молодости для больного человека. Секрет нашей дружбы. А сейчас это испарилось.

– Проветри лучше свои нервы. Как можно быть таким глупым, будучи обреченным на смерть? Колридж, посылающий мне свои сны, – метафора, недостойная тебя.

– Ах так! Тогда зачем же ты читаешь мне эту статью Борхеса? Монгольский правитель, распорядившийся построить дворец, увиденный им во сне. Колридж, которому снится стихотворение об этом же дворце. А теперь и ты, которому снится древний правитель в образе женщины. Оригинальная последовательность. Тебе нужно с этим что-то сделать. У тебя осталась еще граппа?

– И как, по-твоему, – спросил я, – это должно выглядеть? Мне нужно сесть и написать симфонию Ксанаду?

– Посмотри, – сказал Даниель, – может, в комнате, которую ты постоянно видишь, спрятан клад, который тебе предстоит найти. Пока ты не превратился в профессора Александра Ты-Не-Мог-Бы-Проверить-Мою-Статью-Об-Обществе-Прерафаэлитов[80]80
  Прерафаэлиты – группа английских художников и писателей XIX века, избравшая своим идеалом «наивное» искусство Средних веков и раннего Возрождения (до Рафаэля).


[Закрыть] Марковича, ты был полон образов.

– Прекрати. В моей голове больше нет образов, да к тому же те стихотворения и в самом деле были не так уж хороши.

Даниель встал, подошел к окну и уставился на неоновые рекламы на улице Мариахильфер.

– Я должен, – сказал он наконец, – признаться тебе кое в чем. Я читал одно из них.

– Что? Ты рылся в моих бумагах?

– Когда, по-твоему? В то время, когда ты ходил за вином? К тому же ты знаешь – такие проделки не в моем стиле. Иногда большая птица под названием Паранойя расправляет свои крылья и бросает тень на твой лоб мыслителя, мой профессор кислых щей.

– Но я же никогда тебе ничего не показывал. Вообще никому за последние лет двадцать.

– Ты всегда говорил, что редакции якобы отклоняли все твои стихи. Но это неправда. Так как я знаю, насколько ты любишь все преувеличивать, я позволил себе порыться в библиотеке в газетных подшивках. Пролистал те, о которых ты говорил, будто они отшили тебя. Это было совсем нетрудно. Я использовал каталог только тех лет, которые совпали с твоими продуктивными годами, просмотрел все между 71-м и 74-м и… Бинго!

Очевидно, на моем лице отобразился дикий ужас, потому что Даниель незамедлительно плюхнулся на диван и сунул мне под нос свою граппу.

– Не вижу в этом ничего плохого. Глотни-ка и успокойся.

Я не мог понять, что сейчас для меня было наиболее неприятным, найденное стихотворение или разоблаченная ложь. Даниель все знал о моих литературных неудачах, но я ему ничего не говорил о том, что пару моих стихотворений все-таки опубликовали. Но они не играли никакой роли.

– В общем, что я хотел тебе сказать, – Даниель подождал, пока я разберусь с моим стыдом и обрету возможность снова смотреть ему в глаза, – я нахожу их хорошими. Ты знаешь, что я не специалист по лирике, но хорошее стихотворение от слабого отличить смогу. И то, что я прочитал, впечатлило меня. Я почти гордился тобой.

Обрадовался ли я? Немного, может быть. Но тот Александр, который когда-то писал стихи, не имел ничего общего с сегодняшним. Умер и засыпан землей. Нет, я не обрадовался.

– Какое?

– «Сон на камнях», – ответил Даниель.

– О Боже! – воскликнул я.

– Речь там идет о кошмарах, как сейчас.

– Твой интерес делает мне честь. И твое мнение, конечно же, двадцать пять лет назад заставило бы меня лопнуть от гордости. Но что бы из этого вышло, произойди это здесь и сейчас?

Даниель попытался грациозно подняться, что ему едва удалось: его немного качало. Моторика пострадала намного раньше мозгового центра.

– Дорогие присутствующие, уважаемые профессора латыни. Для меня особое удовольствие прочитать маленький доклад на тему «Крылатые латинские выражения и их расположение в высоком стиле языка» в столь утонченном кругу. Я хотел бы начать свой экскурс с Ювенала, о котором упоминал еще Сенека, или это было наоборот…

– Оставь, – сказал я, взял его за руку и усадил снова на диван. – У меня нет настроения для твоих потешек. Давай закончим.

– Да, сэр! – отчеканил Даниель. – Хотя в этом деле нет точки, скорее разные линии, переплетающиеся в некоторых местах. Сейчас я исхожу из того, что все, что ты сейчас услышишь, не удивит тебя. Может, только одна или две связи вследствие высокой степени стечения обстоятельств все же…

– Ну, разворачивай, – сказал я в нетерпении, – свой ковер-самолет!

– Первая нить, – начал Даниель, – такова: твой Колридж создает выдающиеся стихотворения, описывает аномальные видения, полные водяных чудовищ и демонических возлюбленных, в течение всего одного года. А потом – ни одного удачного текста, за исключением, пожалуй, оды депрессии.

– Унынию, – поправил я его, – там речь идет о подавленном состоянии…

– Не перебивай меня, – сказал Даниель, полностью войдя в роль церемониймейстера великого целого. – Итак, идем дальше. Известный нам Александр Маркович пишет хорошие стихотворения приблизительно в промежуток между двадцатью одним и двадцатью четырьмя годами жизни. А потом ничего. Колридж становится запутавшимся метафизиком, Маркович – славным и уважаемым преподавателем. Но в любом случае они оба забрасывают лирику на обочину собственных историй и обустраивают городскую жизнь. Но, если разрешите такое страшное слово, оба несчастливы.

Я хотел было что-то возразить, но взгляд Даниеля пресек все мои попытки.

– Вторая нить: Колридж пишет стихотворение о «Кубла Хане», приняв приличную дозулауданума. Также баллада о морских разбойниках, если я правильно тебя понял…

– «Поэма о старом моряке»! – выкрикнул я в отчаянии. – Там не было пиратов!

– Как всегда. Хорошо, о моряке. Тем не менее тоже вдохновленная сновидением. И Жеральдина впрыгнула в стихотворение прямиком из кошмара. Господин Маркович сейчас тоже видит кошмары. Поразительным образом ты вспоминаешь о мозговой деятельности самого господина Колриджа. И все это заканчивается в одной комнате, которая больше смахивает на конец XVIII или начало XIX века, чем на настоящее. – Даниель прервал себя сам, бросил печальный взгляд на опустевшую бутылку граппы. Но я не стал на это реагировать. – Третья нить, – сказал мой друг и издал душераздирающий вздох. – С.Т.К. не случайно попадает в жизнь Александра, если не считать ранние мимолетные встречи. А именно благодаря студенту, чья возлюбленная срывает предохранитель у нашего профессора кислых щей. Он, однако, не теряет полностью рассудок, а отмечает некоторые поразительные события. Неизвестная дама двигается по его дому так, словно ей все досконально известно. Ко всему прочему она оставляет двусмысленные послания, которые разбивают такую укрепленную личность, как господин Маркович.

– Что, – прошептал я, – это я тебе тоже рассказывал?

– Рассказывал, мой дорогой друг, рассказывал. – Даниель сделал бездонный глоток из моего стакана. – Итак, – произнес он с определенной долей пафоса, – все эти судьбы переплетены между собой таинственным образом. Твоя жизнь связана с Анной, равно как и с жизнью твоего поэта. Только юнец, как ты его называешь, кажется, ничего об этом не подозревает. Он боготворит тебя даже больше, чем свою подругу, и мешает во время изысканных обедов на троих. Завораживающий и в то же время странный узор из нитей и узлов, словно великий ткач, – Даниель посмотрел на потолок, – выпил целый стакан лауданума, стремясь утолить жажду.

– Забавная инвентаризация, – сказал я. – Может, у тебя даже есть план распутывания?

– У меня нет, – абсолютно серьезно, даже с некоторой злостью произнес Даниель. Он был недоволен, потому что я не спешил дать ему добавки, – но у тебя есть.

– Загадка или ты хотел пошутить? – спросил я. – Поясни-ка мне, чтобы я понял.

– Смотри, – Даниель наклонился вперед, словно духовный отец во время отпущения грехов, – место, где сходятся все нити, – это комната из твоих снов. Самое лучшее, что ты можешь сделать, – обратить внимание на детали. Может, тебе следует, как Колриджу во время его посещения дворца хана, прихватить с собой какую-нибудь драгоценность. Пусть не стихотворение – я больше не буду настаивать, – но хотя бы ключ к загадке Анны. Или, придерживаясь нашей терминологии, найди нить Ариадны, которая приведет тебя в последнюю комнату лабиринта.

– Золотые слова, – сказал я и поднялся. – Пойдем спать.

– Как хочешь, – сказал Даниель с нотой обиды в голосе, – я просто хотел тебе помочь.

– Знаю, – ответил я.

– У тебя, случайно, не найдется для меня полотенца и уксуса?

– Есть даже глинозем. Купил специально для тебя. Все лежит у твоей кровати.

– Я поражен. Скажи-ка, а мини-бар есть?

У меня еще оставалась бутылочка траппы. Я вручил ее своему другу.

– Разбуди меня, если кровать тебя скинет.

– Не беспокойся, – ответил Даниель, – я знаю, что в экстренных случаях нужно звать специалиста.

– И не пей много, – сказал я, не подозревая, что еще не скоро скажу это снова.

30

Я очень быстро уснул, но вскоре был разбужен, так как дверь в мою спальню слетела с петель. В комнату ворвалась шайка морских пиратов с классическими черными повязками на одном глазу. Лицами они скорее напоминали Уолтера Матто,[81]81
  Уолтер Матто (1920–2000) – актер, звезда Голливуда.


[Закрыть] чем Эррола Флинна.[82]82
  Эррол Флинн (1909–1959) – актер, звезда Голливуда.


[Закрыть] Один из них встал у изголовья кровати, другой – в ногах. Матрац выгнулся, и я подлетел к потолку, а затем шлепнулся на пол. Раздался противный звук, похожий не то на скрип, не то на плач ребенка. Это один из бандитов достал пилу и начал распиливать кровать. Другие стали рыться в шкафу, вытряхивая мою одежду прямо на пол и выкидывая оттуда полки. Туда же последовали и мои книги, а одна (если я не ошибаюсь, это был сборник Джона Китса в кожаном переплете) заехала мне по голове, как только я попытался подняться на ноги. И я остался лежать на полу, потому что так было безопаснее. Пираты разговаривали на самом отвратительном девонширском диалекте. И по нарастанию громкости разговора я понял – они не нашли того, что искали. Проклиная все на свете, один из них вытащил огромный рюкзак, а трое достали оттуда огромные кувалды и начали выламывать стену. Побелка тут же облетела, и я весь покрылся пылью. Наконец стена сдалась, образовав облако пыли. Тут раздались радостные вопли, и счастливые пираты оставили мою кровать в покое. Все ринулись к образовавшейся в стене дыре, а я, стряхнув с себя мусор, последовал за ними.

Комната, куда я вошел, оказалась отнюдь не ванной моего ворчливого соседа, который выказывал хоть какое-то дружелюбие лишь рано утром, издавая отвратительные вопли во время принятия душа, приветствуя наступающий день. Это оказалась комната с открытым камином, столом, кроватью и так далее по обычному сценарию.

В кресле перед письменным столом сидел пожилой мужчина, одетый в костюм из тонкого твида. Пираты обступили его со всех сторон, что, казалось, нисколько его не смутило. Самый толстый разбойник, возможно, он был капитаном, обратился к лорду Трайермэйну. Фамилию я расслышал на удивление очень четко, в то время как в конце речи из-за бормотания остальных пиратов мне удалось услышать только обрывки. Речь шла о каком-то сундуке, ключах и изумрудах в ледяной пещере.

Старый лорд указал на окно, находившееся напротив бывшей стены моей спальни. Толстый сразу же бросился в том направлении и исчез в темноте, скорее всего нашпигованный осколками стекла. Остальные одноглазые поспешили вслед за ним, последний пират держал в зубах крюк.

И вот мы остались в комнате одни – джентльмен в твидовом костюме и я в своей пижаме переливающегося шелка из магазина с Оксфорд-стрит, немного расходящейся в области живота, хотя всего двухлетней давности. Я использовал предоставившуюся возможность и обратился к нему, уже заранее составив небольшой перечень вопросов, но он просто повернулся ко мне спиной. Кстати, сзади костюм сидел столь же безупречно. Когда мне стукнет шестьдесят, я, пожалуй, тоже закажу себе такой. Исходя из коммуникативного значения, ситуация оставляла желать лучшего. И я решил уподобиться напористому Уолтеру Матто. Но из-за осмотрительности я перед прыжком бросил оценивающий взгляд в бездну. Все-таки никакие сокровища Ксанаду не компенсируют перелом большой берцовой кости или раздробление других костей. Лишь только я положил правую руку на подоконник, как лорд Трайермэйн поднял левую руку, щелкнул пальцами, как докучливый посетитель подзывает официанта. И вот я уже стою в душевой кабине, за спиной своего соседа, который намыливает мочалку и запевает новую арию. Как только он меня заметил, тут же прервал пение и брызнул мне шампунем в глаза.

Хорошо хоть, что я не проснулся, подобно Колриджу в доме Вордсворта, с опухшим веком. Даниель уже ушел. Он даже не притронулся к раскладной кровати, зато на полу лежало одеяло, валик, моток с глиноземом и записка: «Если я тебе понадоблюсь – звони. Твой Минотавр».

31

– Может, – сказала Анна, – ваш друг и прав.

Я детально рассказал ей о нашем вечере с Даниелем. Как обычно в ее присутствии, я был абсолютно искренним и безоружным. Конечно, я опустил те места нашего разговора, которые касались непосредственно ее.

– Только, – добавила она, – я должна очень сильно разочароваться.

Анна сама предложила последнюю встречу перед небольшой паузой. Это должно было быть особенное место, достаточно удаленное от Вены, но так, чтобы успеть вернуться назад к вечеру. Место встречи должен был выбрать я.

Честно говоря, я даже не мог себе представить, что бы это значило. Да, знакомая картина: я, плетущийся в темноте.

– Итак, засыпать снова в поисках спрятанного ключа?

– Тогда нужно сразу ложиться на диван, и кто знает, может, через пару лет вы все-таки и найдете ключ. Может, это будет темная комната, в которой мама оставляла вас одного. С монстрами за окном.

Внезапно небо затянуло и официанты засуетились с навесами.

– Ну это уж точно Даниель не имел в виду. Для него психоаналитики – сумасшедшие археологи, копающиеся в душах, специалисты в области фетишизма окаменелостей. Видите, – я попытался изобразить голос Даниеля, – что я раскопал? Ваш стул. Очень твердый. Правда, очень-очень твердый. Если это не наводит вас на размышления…

Анна не засмеялась. Да и как она могла? Она же ни разу не видела Даниеля.

– Чего же тогда придерживается ваш Даниель?

– Он ориентирован скорее на будущее. Правда, он очень занят собственной смертью, которую всегда ждет. И каждый день, в который она его минует, он празднует как личную победу.

– Неплохо. А вы, что вы думаете по этому поводу?

Вечернее солнышко вышло из внезапно ушедшей тучи и начало резвиться своими желтыми лучами на наших лицах. Мы одновременно подняли руки и загородили ими глаза. «Мы», подумал я, что за сентиментальное слово! Не существует никакого «мы».

– Трусливая мертвечина! – услышал я чей-то голос.

Я поднял голову и прямо над собой увидел, как мой эльф бьет крыльями по воздуху, как кнутом. И он тут же скрылся за холмом, сидя верхом на животном из жирного облака.

– Не знаю, – сказал я, – вера никогда не являлась моим коньком. Раньше я бы с гордостью заявил, что являюсь атеистом, а теперь я скорее скептик.

– Вы меня не так поняли, – поправила Анна, – я имела в виду сны.

Солнечный свет струился по ее волосам и перемешивался с черным цветом. Шампунь из яичного ликера.

– Фиксация, – сказал я, снова имея в виду что-то другое, – абсолютно неожиданная фиксация на одной точке. Цахир.

– Что?

– Борхес, – ответил я, – рассказывает историю заколдованной монеты. Каждого, кто ей обладает, монета обрекает на то, что он не может больше думать ни о чем другом, кроме нее. Это и есть Цахир.

– И эта комната и есть ваш Цахир? И вы чувствуете себя жертвой какого-то проклятия?

– Нет, конечно, нет. Но весь мой мир сошелся в одной точке. Хоть она и светит ярко, все равно остается точкой.

– В моем мире все наоборот, – сказала Анна, – все, что сходится в одной точке, больше не может светиться.

Ага! Значит с Мартином не все так гладко. Индивид как жертва симбиоза. Беспросветное совместное существование. Настало время перемен. Вместо ответа я смотрел на нее с ожиданием.

– Черные дыры, – ответила Анна, – материя, которая собирается в ядре во время взрыва гигантских звезд. Полный коллапс. Гравитация – единственный закон. В конце только точка бесконечной плотности. И света нет потому, что сила притяжения не отпускает его.

Официант пронес мимо нас поднос с выставленным на нем абрикосовым ликером. Запах ударил мне в нос, и я почувствовал, как что-то мягкое взяло меня под руку.

– А что, если приблизиться к одной из таких черных дыр, – спросил я после небольшой паузы, во время которой я выдохнул запах своего поражения вместе с сигаретным дымом, – исключительно ради исследовательского интереса?

– Превратишься в спагетти, – сказала Анна с пленительно садистской улыбкой.

– Смелый образ для такого скептика. Солнце скатилось с вершины холма.

– Это, – ответила Анна, – астрономический термин.

О счастливая наука!

– Вы разве не думали о том, чтобы найти эту комнату? – спросила Анна.

– Не понимаю, о чем вы…

– Я думаю, есть только две возможности. Вы можете дальше зарываться в свои сны и надежду когда-нибудь найти эту зловещую комнату. Или же сменить тактику и попробовать поискать вашу комнату в действительности.

Миссис Иоганн Штраус продолжала, и ее сигнальный рожок трубил предупреждающе.

На дворе стояла середина августа, и мне не пришло в голову ничего лучше Вахау.[83]83
  Вахау – долина в Нижней Австрии в районе реки Креме.


[Закрыть] Уличное кафе «Ричард Львиное Сердце» было немного заражено снобизмом присутствующих клиентов, но, как справедливо подсказывает мой британский путеводитель по Австрии, расположено в роскошной местности.

– Вы забываете, – сказал я, – про практику. Что же, мне отправиться в путь по белу свету и заглядывать в тысячи комнат?

– Речь не идет о тысячах. – Анна откинула прядь волос со лба. Солнечный зайчик зацепился за ее пальцы. – Вы же подозреваете, что это как-то относится к Колриджу. Так какую же комнату он мог видеть во сне?

– Да Колридж так часто менял свое место жительства, ночевал во стольких комнатах во время своих путешествий, что мне понадобится по меньшей мере полжизни, чтобы разыскать их все.

– Начните все же с самых главных, – сказала Анна.

Интересно, из чего мне исходить, чтобы определить эту важность? Солнце опустилось совсем низко и проглядывало через кусты красным цветом. Если бы каждый вечер проходил так, то что-то определенно совпало бы.

– Те стихотворения, – сказала вдруг Анна, – написанные в волшебном году, как вы его называете. Кошмары.

Безответная любовь, подумал я. Асра и Анна. Ах, «Дюрнштейнер Келлерберг»,[84]84
  «Дюрнштейнер Келлерберг» – марка виноградного вина.


[Закрыть] ты кого угодно сделаешь сентиментальным!

– Хорошо, – я взял себя в руки и продолжил. – Если придерживаться ваших критериев, можно составить целый список из точных и бонусных мест.

– Я слушаю.

– Дом в Нетер-Стоуэй, – начал я перечислять, – место, где появились на свет «Поэма о старом моряке» и «Кристабель». В промежуток между осенью 97-го и 98-го. Это и есть магический год, в течение которого он не менял место жительства.

– Чудесно. Что еще?

– Грета-холл, в Кесвике. Там началось нашествие кошмаров, еще «Уныние», опиум и Сара Хатчинсон.

– Тоже неплохо.

– Потом ферма между Порлоком и Линтоном. Конкретнее это место, пожалуй, и не определить. Вполне вероятно, это ферма «Эш» или «Йернор». «Кубла Хан» и начало «annus mirabilis».

– Дальше.

– Особняк Дав в Грасмире. Воздвигнутый лично Вордсвортом для себя алтарь на свежем воздухе. Колридж появлялся там по крайней мере раз в неделю. Кошмары, боязнь быть отвергнутым, первое чтение «Поэмы о старом моряке», отклонение «Кристабель».

Стаканчик абрикосового ликера нарисовался у меня перед носом, и я отправил его внутрь торжественным жестом.

– А остальное, – продолжил я, – местечки его скитаний, хаотично рассеянные по доброй половине Европы. Комната в Геттингене, потом место жительства в Хайгет-Хилл – в преклонном возрасте. Еще каждый второй сарай в северной Шотландии, каюта на пароходе в Мальту. И так далее, снова и снова, вероятнее всего, большая часть которых уже давно не существует.

– Начните, – сказала Анна, – с какого-нибудь. Все остальное прояснится само собой.

– А почему вы сидите со мной, – спросил я Анну, пытаясь разрубить хоть один из опутавших меня гордиевых узлов.

Мадам Селена, единственная владыка ночного неба, нанесла яркий багряный румянец. Мне показалось, ей это совсем не идет.

Анна встала, наклонилась ко мне, взяла меня за указательный палец правой рукой и сказала:

– Почему же ты такой нетерпеливый, Александр?

В первый раз она обратилась ко мне на ты, подумал я. Прошло около получаса, пока я понял, что она не вернетеся.

А также, к чему меня приведут мои поиски.