Текст книги "Дорога на Ксанаду"

Автор книги: Вилфрид Штайнер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)

20

– Ты должен, – сказал Даниель, когда мы уже сидели на кухне после неспокойно проведенной ночи. Передо мной стояла огромная сковородка яичницы с беконом, а мой друг ел зелень – видимо, решил поупражняться в сдержанности.

Солнце стояло уже довольно высоко и пускало в меня желтые стрелы, как раз в мой слабый правый глаз. Возможно, он так сильно налился кровью, что оно приняло зрачок за мишень.

– Потому, что нет такого места, – я указывал ножом на сковородку и пытался подражать его утреннему голосу, – которое ты бы не видел. Ты должен изменить свою жизнь.

Даниель подцепил вилкой шкварку и поднял ее, словно искал под ней спрятанный передатчик.

– Завтрак разговаривает с тобой. Поразительно, правда? Колридж?

– Очень смешно. Что ты подразумевал под сдержанностью? Я думал, я должен воспевать ее.

– Для тебя это невозможно. Но я тут поразмыслил. Все это – вопрос диалектики. Ты, мой дорогой, держишь это в юной свежести, даже больше в цветастых поэмах, которые ты так же элегантно разрезаешь, как этот кусок шпика. Но если человек, подобно мне, приблизился к концу, он обязан ценить абстракции.

– И ты так сильно замахнулся? Я думал, что с метанием копья уже давно покончено.

– Хочешь послушать мою теорию или нет?

– А что мне остается?

– Дай мне вина. С той стороны, узкая бутылка из Штирии.[52]52
  Штирия – земля и историческая область в Австрии.


[Закрыть] Ты должен попробовать. Спасибо. Итак. Начнем с Гегеля, ты наверняка его знаешь. У него есть одна заслуга. Именно он придумал структуру диалогов в «Стар-Трек».[53]53
  «Стар-Трек» – популярный научно-фантастический телесериал.


[Закрыть] Гегель был фактическим автором Джина Родденберри. Доктор Маккой, Спок, капитан Кирк. Тезис, антитезис, синтез.

Даниель встал и закрыл жалюзи, видимо, заметил нападение солнечных частиц на мою сетчатку.

Я схватился за первую сигарету за сегодняшний день. Еще один радостный момент.

– Какое отношение, – спросил я после первой затяжки, – это имеет к твоему странному стремлению к сдержанности?

– Давай в двух словах: к данной проблеме существуют два подхода. Мистер Спок сказал бы приблизительно так: «Надеяться на то, что тебе откажут в твоих желаниях, – в принципе нелогично». А доктор Маккой посоветовал бы тебе полностью отдаться своим чувствам даже ценой потери остатков твоего достоинства. Но благодаря Гегелю есть синтез – капитан Кирк.

Я взял вилку и постучал себя по лбу.

– Хочешь кусочек макового рулета после завтрака?

– Сначала договори.

– Ну хорошо. Капитан Кирк обдумал бы все. Он сказал бы, что просто надеяться на исполнение нелогично, а бездумно расстаться с желанием было бы бесчеловечно. Можете спокойно опутывать вашу Анну сетью, господин Маркович. Ноне переусердствуйте. Не убивайте вашу тоску, но сделайте так, чтобы ее хорошее самочувствие не зависело от того, что ее слушают. И прежде всего, молодой, неопытный друг, ни к чему не принуждайте ее. В конце концов, мы же не клингоны! Все, что нужно, – любящая сдержанность.

– Там что-то есть, – сказал я. – Там улитка.

– Что?

– Улитка. В твоем салате.

Несколько часов спустя мы брели по Хелльбуннскому зоопарку. Не самое удачное послеобеденное мероприятие. Из-за отсутствия какого бы то ни было варианта возможного компромисса и недостаточного стимула. Местные запахи боролись в моем носу за право доступа к мозгу, жаждая расшифровки, установления связей и, наконец, названия. Но я, к сожалению, не мог помочь им продвинуться дальше. Казалось, никто, кроме меня и Даниеля, не замечал турбулентности запахов. Семейные стада в полном составе проносились мимо нас с широко растопыренными ноздрями и ничего не замечали. Возможно, это зависело только от нас – заскок двух пожилых мужчин.

Мы фланировали между вольеров с разнообразными животными. Видели парящих в небе малышей гиббона, слушали пение попугаев, тренировали свой рассудок прекрасным при взгляде на вытянутые павианьи задницы и даже стали свидетелями действительно монументального, почти синхронного испражнения семьи одногорбого верблюда.

Я долго стоял перед вольером с парочкой снежных барсов, пока по моему брюху не растеклось агрессивное чувство пустоты. За решеткой возились кошки, а я, слегка наклонившись вперед, стоял перед ними, застыв в восхищении. Почти натюрморт. Только изредка слышалось урчание, то по одну, то по другую сторону забора. Когда самка снежного барса начала реагировать на шумы, издаваемые моим желудком, Даниель ловким движением руки, словно волшебник, достал из кармана пиджака серебряный сверток.

– Тебя это завораживает? – Слой за слоем, аккуратно он разворачивал фольгу. То, что появилось за последним листом, стало просто загляденьем в черно-белом цвете, которое к тому же издавало такой самоуверенный аромат, что соперничающие в моем носу запахи пришли в панику и стали рваться наружу. Я тут же забыл про самочку леопарда, схватил Даниеля под руку и потащил к деревянной скамейке, декорированной птичьим пометом. Мы с достоинством проигнорировали белые пятна, уселись в самый центр и стали молча есть маковый рулет.

Где-то вдали выл волк. Или койот.

21

Через два дня после моего возвращения из Зальцбурга позвонила Анна и сказала, что настало время для встречного приглашения. Конечно, она не могла соперничать со мной в кулинарном искусстве, но и ее стряпня в любом случае будет съедобной. Она спросила, удобно ли мне зайти завтра вечером.

Я попытался ответить так, чтобы мой голос звучал не слишком воодушевленно. Я сказал, что приду в принципе с удовольствием, но вот насчет даты… В общем, мне нужно посмотреть в ежедневнике. Я отложил трубку и с деланным шумом начал листать лежавшее неподалеку зачитанное до дыр издание Надольниса «Открытие медлительности». Книгу мне подарил Даниель в качестве любовного молитвенника. Я сразу же разместил ее на телефонном столике: она должны была напоминать мне, что я при случае могу позвонить другу. Я снова взял трубку и выждал еще пару секунд. Кстати, сказал я наконец, именно завтра было бы удобнее всего. Что ж, замечательно, ответила Анна, тогда завтра в восемь, переулок Кеттенбрюке, одиннадцать. Позвоните Шаррер.

Проведя весь день в лекциях на тему сдержанности (заметьте – аудиторию составлял я один), мне удалось так заговорить себя, что на приготовления совсем не осталось времени.

Тот же самый костюм, только другая рубашка и на сей раз без галстука. Под мышкой я нес два довольно дорогих подарка, завернутых в кальку: для Анны – журналы Жеральда Молни Хопкинса в исключительном, новом переводе, для Мартина – бутылку старого, очень сухого портвейна с пожелтевшей этикеткой. Прежде чем позвонить в дверь, я провел рукой по шее. От этого движения, доведенного у меня до автоматизма, я так и не смог отвыкнуть, совершая его даже тогда, когда воротничок рубашки был расстегнут. «Ты поправляешь галстук, – обычно подначивал меня Даниель, – так, словно лыжник проверяет крепление. Ты что, боишься, что он улетит от тебя, как только ты окажешься в воздухе?»

Анна открыла дверь, держа в руке наполовину полный бокал вина. На ней были черные джинсы и белая футболка, с надписью «SHIT HAPPENS».[54]54
  «Дерьмо случается» (англ.) – популярная надпись на футболках в США.


[Закрыть] Ее лицо, как мне показалось, выглядело еще бледнее, чем при последней встрече.

– Хорошо, что вы смогли прийти, несмотря на вашу занятость, – сказала она, а я смутился, почувствовав себя разоблаченным.

– Это вам. – Я протянул ей сверток с книгой и бутылкой, снял ботинки и прошел пару шагов вперед по коридору, минуя Анну. – Бутылка для Мартина.

– Спасибо, я передам ему, – сказала Анна.

Я почувствовал покалывание под коленями.

– Мартина здесь нет? – спросил я.

– Нет, – ответила Анна, – я его не пригласила.

Мне немедленно потребовалось сесть.

Настал тот самый момент, когда следует ослабить галстук. Но у меня его не было.

– Не поймите меня неправильно, – сказала Анна, – но тот вечер, у вас в гостях, стал для меня настоящим праздником. Я люблю такие дискуссии, только Мартин был так сильно подавлен после этого, что мне пришлось его потом три дня отхаживать. Вскармливать чувством собственного достоинства, ну, вы понимаете. Он подумал, его работа вам абсолютно безразлична.

Анна поставила передо мной пепельницу – чудовище пятидесятых годов – кита из белого выдувного стекла с широко распахнутым ртом. В моей голове кружились вопросы, словно осенние листья. Анна предложила мне «Кэмэл» и зажгла зажигалку прямо перед моим носом. Я должен был что-то выдавить из себя.

– Мартин знает, – сказал я наконец, – что я сегодня у вас…

– Нет, что вы! – прервала она меня. – Это только ранило бы его.

– А разве так… честно?

Анна выставила перед нами два бокала и бутылку, положила на стол штопор и уютно устроилась на голубом диване.

– Смотрите на это проще. Мне очень приятно общаться с вами. Если бы здесь был Мартин, то все было бы намного сложнее, потому что, если речь идет не о его теме, то он тут же начнет чувствовать себя ущемленным. Вы для него – гуру, и он вряд ли сможет расслабиться в вашем присутствии. Если бы нас сейчас было трое, вечер протекал бы точно так же, как и в прошлый раз. И я не знаю, справился ли бы с этим Мартин. Ну а с интересом слушать вас двоих у меня просто нет желания. Итак?

– Немного нелогично, – сказал я, – но вы же могли тогда, по телефону, так сказать, предупредить меня.

– И вы пришли бы? – Я хотел сказать еще что-то остроумное, но Анна опередила меня: – Вас замучили бы угрызения совести, вы вступили бы в бой со своим добродетельным внутренним рыцарем и в конце концов остались бы дома.

– Неплохая гипотеза, – сказал я, – за исключением концовки. Я выбил бы меч из рук рыцаря и, обливаясь потом, стоял бы у вашей двери.

– Возможно, – ухмыльнулась она, – но тогда пропал бы эффект неожиданности.

Анна схватила бутылку, элегантно откупорила ее и снова поставила на стол.

– И не беспокойтесь за Мартина, у него еще будет столько возможностей обменяться с вами мнениями.

Я не стал возражать, что стало для Анны сигналом начать церемонию. Она встала, поднесла бутылку к моему носу, как заправский официант.

– Я искала это вино, – сказала она с ироничной торжественностью, – после долгих и основательных размышлений над сегодняшним поводом. И хотя оно и в подметки не годится вашему каберне, позвольте употребить в присутствии профессора литературы ужасный, но тем не менее исключительно подходящий к нашей трапезе образ – «Зеленый Вельтлинский Изумруд» от столь же неизвестного, сколь и одаренного Винцера фон Вахау.

Я прочитал имя на этикетке. Конечно, я лично знал его после одной из дегустаций, проводимых в магазине, но не раскололся. Мои пробы и оценки вдруг показались мне детским хобби пожилого мужчины, своего рода изящной сублимацией. Лучше ей об этом ничего не знать.

– Звучит заманчиво, – сказал я, взяв бокал. Анна театрально положила левую руку мне на плечи и налила вина. Разумеется, только на донышко. Я пригубил вино, прополоскал рот, щелкнул языком и отставил бокал.

– И?… – спросила в нетерпении Анна. Настало время стратегической паузы.

Винодел и в самом деле оказался одаренным, вот только нотки медовой дыни ему не совсем удались.

– Великолепно, – сказал я, – правда, поразительно. – Или что-то в этом роде.

Анна смотрела на меня лучистыми глазами, пока уголки моих губ не начали непроизвольно подергиваться. Потом она исчезла на кухне.

– Наливайте себе еще, – сказала она из-за двери, – нe переживайте, это не последняя бутылка.

«Надеюсь», – подумал я.

Мир Анны – и я, удивительным образом очутившийся в самой его середине. В пещере самки снежного леопарда – пришло мне на ум. И тут я внезапно осознал, насколько ужасной была идея Даниеля о том, чтобы я снова начал писать стихи.

Одну из стен в комнате Анны можно было назвать сплошной книжной полкой. Попытка встать и проверить книжный фонд была очень соблазнительной, но я не хотел, чтобы меня разоблачили. Над диваном висела увеличенная карта неба. Звезды на ней обозначались разными цветами, что сильно меня удивило. А само небо было точно такого же кобальтового цвета, что и диван. Справа находилась дверь, по всей видимости, ведущая в спальню. Прямо напротив нее, за стеклянной дверью, простирался большой балкон, почти терраса, на которой я разобрал очертания столика с небольшим устройством на нем.

Мое душевное состояние колебалось между спокойным и возбужденным.

Проходя из кухни в гостиную, мы обменивались испытанными пустыми фразами, оборотами, присущими стандартной ситуации. Глава четыре: один готовит, другой ждет. Вам скучно – конечно, нет, уже скоро. Между тем я продумывал то высказывание, каким я встречу Анну, когда она снова войдет в комнату. Я хотел ее развеселить. «Продумывал» – мало сказать. Я лихорадочно рылся в клоунских костюмах на чердаке моего разума в поисках сколько-нибудь пригодного наряда. Но к сожалению, ничего не смог найти, за исключением парочки запылившихся носов из папье-маше. Я уже был готов продырявить лоб штопором, так как мне ничего не приходило на ум, но тут передо мной появилась хозяйка, держа в руках серебряный поднос, явно рассчитанный на двух взрослых мужчин, «Two servants brought in the dinner after the fox hunt».[55]55
  «Двоє слуг подали обед после охоты на лис» (англ.).


[Закрыть]

– Вуаля, – сказала она на французский манер, в нос, – рыба а-ля майсон.

Я ужасно обрадовался: мне не пришлось выдумывать никакой остроумной фразы. Вместо этого я изобразил бурю восторга: еле выговариваемые фонемы, почти стандартное заламывание рук. Глава пять: ожиданию пришел конец. Мне трудно признаться, но я посмотрел на нее влюбленными глазами. Я обожал то, как она стоит там. Я любил ее безудержно, и это чувство поднималось из глубин моего безрассудства. Я знал, что это плохо, но ничего не мог с этим поделать.

Итак, мы сели друг напротив друга. И прежде чем беззаветное молчание смогло бы испортить мне настроение, я прервал его.

– Вы долго искали карту, так идеально подходящую вашей обстановке?

Прежде чем я закончил предложение, мне стало стыдно. Шутка была настолько плоха, что Анне даже не пришло в голову, что я пошутил.

– Нет, совсем недолго, – сказала она и положила себе салат, именно такую порцию, как охотница на лис. – Сначала я нашла карту, а уж с диваном все оказалось намного проще.

Я молчал. Смотрел на нее. Накладывал себе и перемешивал.

Анна же бросала на меня свой изумрудный взгляд, как бы проверяя и в то же время не доверяя моим словам. Она хотела прочитать по моему лицу, удалось ли ей блюдо. И я не знаю, к какому выводу она пришла, ведь я старался не поднимать глаз. Я смотрел на рыбу, чтобы не смотреть на нее, не отрывая глаз.

– Вы на самом деле верите, – сказала неожиданно она (кусок рыбы, насаженный на вилку, застрял в воздухе), – в историю Колриджа?

– Я не совсем понимаю…

– Ну, в тот прекрасный эпизод со сном и опиумом.

– Вы меня удивляете. Я думал, поэты вас не интересуют.

– Я только сказала, что не доверяю им. Вот о чем речь.

– Вы читали «Кубла Хан»? Вам не нравится?

– Вы мыслите только такими категориями? Нравится не нравится, вкусно не вкусно. Весь мир – эстетическое предложение, а вы делите все на количество звезд.

– С чего вы взяли? Я всего лишь местный знаток и зачастую очень сдержанный.

– Речь не об этом.

Анна удобно вытянула ноги. Налила мне еще «Изумруда» и села еще глубже в диван. Улыбнулась, сделала глоток прямо из бутылки и посмотрела на меня.

– Если вы не хотите, мы можем быть не такими серьезными.

– Нет, я хочу, – сказал я быстро, а злые эльфы из отдела расплаты за необдуманные высказывания кружились вокруг меня и орали мне прямо в ухо пародию на свадебный марш, – знать, – добавил я, – к чему вы клоните.

– Колридж, – сказала Анна. – Вам все равно, лжет ли он, пока вы читаете стихотворение?

– Вы считаете, он лжет в «Кубла Хане»?

– Я имею в виду всю историю возникновения этого произведения. Мужчина принимает опиум от подагры, читает путевые заметки. Потом засыпает, и ему снится это стихотворение. Не картина, нет. А полностью текст, строчка за строчкой, три длинных строфы. Потом он просыпается – и все стихотворение полностью в его голове, ему нужно только записать его. Вы правда можете себе это представить?

– Зависит от того, – сказал я, удивляясь детальному знанию проблемы, – что вы считаете правдой и насколько вы строги к небольшим добавлениям и преувеличениям.

– Я только хочу знать, что же на самом деле произошло той ночью. Колридж и до того момента фабриковал события. И снова видимость. И еще, и еще. И так на протяжении целого года. Вы можете мне это объяснить, только, пожалуйста, без историй про опиум.

– Об этом, – ответил я с умным видом, – критики спорят уже давно. А вы можете объяснить мне, почему это вас так интересует?

– У меня есть на то свои причины, – сказала Анна.

Рассыпаясь в комплиментах, я ел рыбу с картофелем и, конечно же, салат из огурцов и пил вино большими глотками. Анне пришлось откупорить и вторую бутылку.

На десерт был лимонный щербет. И я клянусь, что впредь не смогу съесть или даже почувствовать запаха лимона, не сделав мысленно реверанса Анне. Даже запах из открытой бутылки «Севен-ап» или «Спрайт» будет напоминать мне о том вечере.

– Три звезды, – сказал я, выкуривая сигарету, потому что не мог отказаться от этого. – Я присуждаю вам, к сожалению, неофициально, три звезды.

– А почему не четыре? – спросила Анна и стряхнула пепел от «Кэмела» в пасть Моби Дика.[56]56
  Моби Дик – огромный белый кит, преследуемый капитаном Ахавом в классическом романе Г. Мелвилла «Моби Дик, или Полый Кит» (1851). Моби Дик символизирует мощь злобной стихийной силы, олицетворение «мирового духа».


[Закрыть]

– Непрерывность, – сказал я. – Четыре звезды дают в качестве доказательства сохраняющегося годами качества. Но вероятно, в вашем случае можно сделать исключение, и уже через две-три последующие проверки можно будет подумать еще об одной звезде.

– Понимаю, – сказала она серьезно и заглянула в свой стакан, – но боюсь, ничего не получится.

Почему бы и нет, Мартин и дальше ничего не узнает. Вы же сами так сказали. Мы могли бы продолжить: готовили бы по очереди, ели, пили, курили и болтали. Да я мог бы делать это каждый вечер, даже если бы мне пришлось проводить все свое свободное время в вашем обществе! Это не доставило бы мне хлопот. Конечно, я ничего не произнес вслух. Я молчал и немного удивлялся ее печали и откровенности.

– Хотите, – спросила она тихо, – посмотреть на звезды?

– С удовольствием, – сказал я с готовностью, – я уже немного осмотрелся здесь, пока вы колдовали на кухне. Поразительно, какое многообразие и множество. Я не знал, что звезды бывают разноцветными. Или это только игра графиков?

Я повернулся к карте и усиленно жестикулировал во время своей речи, чтобы показать Анне, насколько я восхищен. Я даже не заметил, как она встала с дивана и подошла ко мне. А когда я внезапно почувствовал ее руку на своем плече, моя старая помпа наполнила все вены и артерии. Шлюзы открылись, и кровь выстрелила по всему телу, словно захотела выбраться наружу через какие-то отверстия. И тут я сильно испугался.

Анна убрала руку и рассмеялась мне в ухо.

– Но не на карте же! Ну вы и бумажный фетишист! Пойдемте, снаружи нас ждет настоящая жизнь.

Мы вышли на террасу. Забавным устройством на столике оказалась подзорная труба.

– Рефлектор, – поправила меня Анна, – зеркальный телескоп. Конечно, приближение не слишком захватывающее, но для домашнего использования сойдет. Гора Паломар[57]57
  Гора Паломар – место расположения Паломарской обсерватории, ныне входящей в состав обсерваторий Хейла.


[Закрыть] для бедных. Что вы хотите увидеть?

– А что там есть? – спросил я, все еще покачиваясь после моего неожиданного приступа. Даже на свежем воздухе я еще недостаточно пришел в себя.

– Вы и вправду не имеете понятия, не так ли? Звезды, планеты, галактики или все испанские деревеньки?

– Потемкинские, – сказал я. Вот она, настоящая шутка.

– Что ж, – Анна бросила оценивающий взгляд на свой прибор и на небо, – для этого времени года и суток я могу предложить вам, во-первых, Юпитер, с его как минимум восьмью видимыми лунами, а во-вторых – Сириус, самую светлую неподвижную звезду. Кажущаяся яркость достигается тем, что на самом деле это две звезды. В-третьих – тяжелую туманность вокруг Ориона, М42. И целую кучу красных великанов.

– Туманность, – сказал я слабо, – туманность звучит хорошо.

Анна присела в раскладное кресло, посмотрела сквозь маленький цилиндр, вмонтированный над большим. Изменила наклон большого цилиндра на несколько миллиметров и в конце концов прочно зафиксировала его.

– Рефлектор настроен, – сказала она, – прошу.

Я уселся перед прибором, увидел парочку светящихся точек. Произнес что-то вроде «ого!» или даже «вау!».

Анна почти наполовину перевесилась через перила от смеха.

– Не понимаю, что тут смешного? – спросил я.

– Это поисковик, – сказала Анна, – а вам нужно смотреть в окуляр.

Пристыженный, я позволил ей показать мне, где находится окуляр, и повторил попытку.

Я увидел огромный океан, в котором плавали флуоресцентные насекомые. По краям океана находились пурпурные и фиолетовые канаты, потом уходившие далеко в космос. Своего рода застывший взрыв – последствие того, что Бог наступил в космическую лужу – вот что я увидел. Это было великолепно, я не мог оторваться от окуляра. Я заметил светящуюся точку и окрестил ее «Подвижной планетой Алекс и Анна». Потом я увидел серую мурену, поднявшую морду со дна океана, а еще хитиновый панцирь жука-великана, переливавшийся на левом фланге туманности цветами индиго и багряно-красным.

– Неплохо, вы не находите? – спросила Анна.

Слава Ориону, она не положила снова свою руку на мое плечо, иначе бы я по инерции опрокинул ее рефлектор через перила.

– Великолепно, – согласился я, после того как смог оторваться. – Эта ваша М42.

Анна откинула со лба прядь волос, ее глаза блестели: она в самом деле гордилась космосом.

– Хотите, – спросила она, – добавки?

– Нельзя ли, – сказал я в разбуженном во мне астрономическом энтузиазме, – увидеть все сразу?

– По порядку было бы лучше.

– Может, тогда сначала моих родственников?

– Вы говорите загадками.

– Я имею в виду тех красных великанов, – попридержи-ка язык, клоун! Глава один: один шутит, другой не смеется, – я был бы благодарен за небольшое введение.

– С удовольствием, – сказала Анна. Она принесла бокалы из гостиной и поставила их перед нами на перила. Эта идея показалась мне исключительной.

– Начнем с вашего первого вопроса. Цвет звезд. Это не фантазии графиков, вы сами в этом убедились в М42.

Далее последовал увлекательный рассказ про температуры поверхностей, плотности материй, гравитацию и давление газа. Она объяснила мне спектральный анализ, с помощью которого можно измерять химические и физические процессы на поверхности звезды. Рассказывала о белых карликах и красных великанах, сверхновых звездах и пульсарах. Я же все время смотрел ей в рот.

– А систему спектральных классов, к которой можно отнести каждую звезду, – сказала она в конце, – называют диаграммой Герцшпрунга – Рассела.

– Герцшпрунга? – переспросил я.

– Ну да, Герцшпрунга, – сказала Анна, – Герцшпрунг и Рассел были астрономами, которые и разработали эту систему. – Она предложила мне «Кэмэл». Я с благодарностью взял и прикурил сигарету.

– Красные великаны относятся к спектральному классу 0. Они просто огромны. Их периметр равен орбите Юпитера вокруг Солнца. К тому же они очень холодные, около трехсот градусов на поверхности.

– Какие ледяные! – удивился я. – А там живут красные медведи?

– Они не смогли бы, – начала Анна и засмеялась, – удержаться на поверхности. Там нет земли. Красные великаны состоят из газа. Хотите взглянуть?

Я кивнул, и Анна настроила резкость.

– Вуаля, – сказала она, – Бетельгейзе.

– Что?

– Очень старое имя. Ассирийское или шумерское, сейчас не помню. В любом случае это значит «плечо». Мы все еще в созвездии Ориона. Бетельгейзе – у его левого плеча. Очень старая звезда. Через пару миллионов лет она погаснет, как сверхновая звезда.

– Прекрасная смерть, – сказал я. – С этого момента у меня есть новый ответ для старухи с косой.

Ключевое слово для Анны. Она исчезла на мгновение. Вернулась с очередной бутылкой вельтлинского и вельветовой курткой под мышкой. Ночной январский ветер был еще холоднее, чем температура у плеча Ориона.

– Старуха с косой? – переспросила она. – Тогда каковы будут три последи их желания у бывшего поэта?

На какое-то время я потерял рассудок, схватился не за бокал, а сразу за бутылку и чуть не захлебнулся.

– Анна, – удивился я, – откуда вы все знаете? Вы меня пугаете.

Она напугала меня еще больше, положив руку на мое левое плечо и присев. Она даже хотела что-то сказать, но я так сильно наслаждался моментом, что мне самому пришлось его разрушить.

– Красивые, не так ли, – я указывал горлышком бутылки на ее руки, – Бетельгейзе для рук.

Анна не заметила моей остроты, к сожалению или к счастью. Ее рука осталась лежать на моем плече.

– Вы не должны пугаться, – сказалавдруг она, – только потому, что я кое-что о вас знаю. Расскажите мне про старуху с косой.

– Ну хорошо, – сказал я заикаясь, – это старая британская или кельтская легенда, сейчас точно не помню.

Старуха появляется перед тобой, когда ты находишься, так сказать, в самом расцвете лет, и предлагает выбрать способ смерти.

– И?…

– Ах, – сказал я, сделав большой глоток, на сей раз из бокала, а не из бутылки. И еще я решил дать Винцеру во время следующей дегустации по меньшей мере девяносто пунктов, – перед сегодняшним вечером я выбрал бы наверняка что-нибудь быстрое и сильное, например взрыв дирижабля при пересечении Атлантики или нечто в том же роде. Возможно, удар веткой по голове во время урагана в Париже. Или что-то кулинарное: речные раки, которых я захотел бы съесть. Защищаясь, они подпрыгнули бы и вцепились мне в сонную артерию.

Наконец-то подействовало. Анна убрала свою руку, но, к сожалению, я почувствовал себя не увереннее, а, наоборот, оставленным в одиночестве.

– А сейчас? – спросила Анна строго – она хотела это знать.

– Если бы я встретил старуху сейчас, у меня был бы достойный ответ. Я сказал бы: дорогая старуха, я хочу уйти так же красиво, как сверхновая звезда. Если возможно, приблизительно через пару миллионов лет.

Мне пришлось сесть по причинам, связанным скорее с гравитацией, чем с давлением газа. Я был готов к красному великану в окуляре Анны. Анна присела на корточки прямо передо мной, положила обе руки на мои колени, а я забеспокоился из-за моей помпы.

– Что бы вы ответили, – спросила она и безжалостно посмотрела в мои беспомощно моргающие глаза, – если бы эта старуха сидела перед вами сейчас?

Перила находились слишком далеко, на расстоянии вытянутой руки не было ни одного изумруда. К тому же я настолько опьянел, что духи, боровшиеся за остатки рассудка, наконец отступили, а я остался сидеть в раскладном кресле наедине с разбушевавшимися чувствами. В порыве безумной отваги я положил руки на руки Анны и совершенно серьезно сказал:

– Я бы дал знать старухе, что мне абсолютно все равно, как я умру. Главное, у меня осталось еще немного времени, чтобы смотреть в глаза Анны Шаррер.

Анна встала и поцеловала меня в лоб.

– Вам пора идти.

Я пошел, ничего не ответив. Не посмотрев еще раз на Бетельгейзе. Не попросив ее о следующем свидании.

– Сдержанность, – сказал я громко таксисту. – А как вы думаете, можно ли завести ее у себя дома, как, например, домашнее животное, если вы ее просто терпеть не можете?