Текст книги "Дорога в небо"

Автор книги: Виктория Шавина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц)

Глава VII

Всадники спешились. Воины куда-то повели динозавров, Чанакья же любезно предложил Хину следовать за собой и зашагал по улице, не скрываясь. «Что за деревня?» – пытался понять правитель. Летни так не строили дома: из белых камней одного размера, обточенных в форме правильных шестиугольников. Не хватило бы ни терпения, ни материала, как и умения, пожалуй. Чего стоили одни слоистые, будто из чешуи, крыши яркого голубого цвета.

Однако, настоящее чудо поджидало правителя впереди. Чанакья вывел спутника на площадь и, уверенно печатая следы в песчаной книге, направился к единственному двухэтажному дому, над которым реял выцветший флаг. Хин шёл за ним, а глядел совсем в другую сторону. Узкая ледяная полоса парила невысоко над песком, но не отбрасывала тени. Она отчёркивала посёлок от засушливой степи и, начинаясь где-то неподалёку, тянулась за горизонт.

В здании с флагом, как и во всей деревне, почти никого не было. Второй этаж и тот оказался обманом – изнутри дом представлял собой один огромный холл. Свет врывался через десяток застеклённых окон, тени прятались под длинными скамьями вдоль стен и за портьерами, занавешивавшими входы в пристройки.

Эрлих поднялся навстречу племяннику с лёгкостью человека, истаявшего от бессонницы. Глаза на исхудавшем лице как будто стали больше, с плеч исчез металл, сменившись вышивкой толстого лиственного орнамента. Других перемен Одезри не нашёл.

Чанакья низко поклонился, они с дядей обнялись, перебросились парой фраз, после чего племянник живо удалился. Хин не стал дожидаться, пока ему сделают знак подойти, и сам направился ко второй скамье. Зеркальный пол здесь натирали с таким усердием, что уан рисковал поскользнуться, оттого и двигался странно: не перенося вес, как обычно, с пятки на носок, а пытаясь встать на всю стопу сразу. Каблуки возмущались, выдавая вместо дробного отчётливого стука, свойственного горделивой поступи, смущённое шарканье, шорох, повизгивание застрявших песчинок. Хин понял, отчего Эрлих сам не пошёл ему навстречу. В этот самый момент потомок эльфов улыбнулся, словно умел слышать чужие мысли.

Эхо играло с самим собою, наводя на мысли о цене одиночества: многократно отражало любой звук, самый тихий и отчётливый шёпот возводя в ранг грохота. Человек, стоявший в десяти шагах уже не разобрал бы сказанного.

Одно из окон наверху было приоткрыто. Лёгкий ветерок перебирал кудри Эрлиха, соломенно-серые от пыли, гонял по сияющему полу песчинки и пару несчастных жуков, доносил дерущий горло запах безводного полдня.

Немного смущаясь эха, Хин откашлялся.

– Что вы думаете? – спросил потомок эльфов, всё же за собою оставив право начать разговор.

Он смотрел мимо высокого собеседника куда-то прямо в солнечный свет, и Одезри, поддавшись очарованию пыльного, усталого, чудаковатого, и всё же вдохновенного образа, повторил за поэтом:

– Я всегда искал уединённой жизни…, чтобы убежать от этих извращённых умов, которые утратили дорогу на небо.

На лице Эрлиха за долю секунды сменился десяток выражений. Хин для себя решил, что тот должен был просто поднять брови, может быть, чуть заметно улыбнуться той странной улыбкой, которую видишь ясно, если смотришь в лицо, и теряешь, едва начинаешь вглядываться в глаза или губы, в игру светотени. Улыбки этой нет, но так улыбался Келеф, и Хин будто видел её сквозь маску, а скорее – чувствовал.

– Честно говоря, – избавляясь от лишних мыслей, продолжил правитель, – я думал, мы встретимся в Умэй.

Эрлих, наконец, посмотрел на него:

– Что вы, – сказал он с комичной серьёзностью. – Умэй неприятный город, куда хуже Онни. Словно катакомбы, оказавшиеся волей Кваниомилаон на поверхности. Я не нашёл там улиц, все переходы ведут через дворы и дома, многие из которых необитаемы, но в иных, нисколько не стесняясь прохожих, живут какие-то дикие люди. Я даже не смог понять, летни ли они, – длинная улыбка вдруг растянула его губы, пронзительно-зелёные, болезненно блестящие глаза почти скрылись под верхними веками. – Все дома как пещеры, лишь слегка, полукруглыми глиняными ульями, выступают из земли. У них нет площадей, но есть дома-котлы, обращённые воронками к небу, в которых кишмя кишат люди. Когда поднимаешься из недр, стоит оглянуться, и увидишь множество лиц, плеч, спин – но не увидишь ног – так их много, подземных людей-насекомых. Когда спускаешься – страшно оставить себя там. Очень легко… – Эрлих моргнул, опомнившись, сосредоточил внимание на сандалях Хина. – Вы понимаете? Мне не хотелось бы наскучить вам и говорить зря.

– Я бы тогда прервал вас, – успокоил его Одезри.

Вполне обычным жестом потомок эльфов потёр ладонью лоб, помассировал глаза и ответил словно во сне:

– Был один слепой учитель в моём краю. Юнцы жалели его. Они уважали его мудрость, иные, казалось бы, преклонялись перед ним. Но рано или поздно случайно обронённое слово, необдуманный поступок – что-нибудь выдавало их. Человека, лишённого того, что есть у большинства и потому считается необходимым атрибутом полноценности, люди воспринимают ущербным. Хотят они того или нет. Ему порою лгали, не задумываясь, оттого, что боялись обидеть. Его дети сомневались в нём из желания уберечь. До него снисходили, желая подбодрить. Не надо, уан Одезри. Зрячие по-своему ущербны.

Хин молчал, пока эхо вновь не принялось бросать от угла к углу тихое сопение и храп двух летней, спавших, вытянувшись на каменных скамьях.

– Хотят или нет, – повторил он невесело. – Я не хотел. И уж тогда не буду изображать заботу о вашем здоровье. Объясните мне, что мы здесь делаем и чего ждём.

Эрлих сел, по-прежнему не открывая глаз, и жестом предложил последовать своему примеру:

– Пóезда, – некрасивое и странное слово он произнёс веско, как исчерпывающий ответ. Угадав намерение союзника, предупредил: – Через час с четвертью вы сами всё увидите. А пока, если позволите, я хотел бы отдохнуть.

Хину казалось, это не он сидел рядом с едва знакомым человеком, спящим и оттого беззащитным, в огромной солнечной зале. Всё так же недоверчиво, подозревая морок, он поднимался по металлической лесенке в бесцветное чудище, как огромная гусеница на ветке, приютившееся над ледяной чертой. Бесцветное – не означало белое, скорее почти невидимое: поезд, если смотреть на него прямо, казался сотворённым из воды.

В брюхе гусеницы, по счастью, на прозрачность претендовало только окно. Его размер летням понравился: крохотное, под самым потолком, настоящая бойница. В коридоре о чём-то болтали, затем хлопнули двери, уходившие в стены, как и старая плита на второй половине крепости, и всё стихло. Эрлих тотчас заснул вновь, Чанакья спать не собирался, но и отлучаться куда-либо также – похоже, он был намерен бдительно охранять покой дяди. В любом случае, летням принадлежали две крохотные комнатки с парой постелей в каждой. Поняв, что сейчас ни о чём расспросить не удастся, Хин жестом попрощался и вышел в коридор.

Дверь в комнатку рядом была приоткрыта. Окно там оказалось намного больше – во всю верхнюю половину стены. Одезри замер и сглотнул, ощутив головокружение: небо почти не менялось, но степь с невозможной скоростью уносилась назад. В то же время он ясно чувствовал, что поезд стоит на месте.

– Вам плохо? – раздался вежливый голос за спиной.

Хин вздрогнул, медленно обернулся, подумав, что вот теперь-то проснётся. Ему улыбался под стать интонациям речи мужчина, и ростом, и даже чертами лица неуловимо напоминавший летней. Но кожа его была намного светлее, почти как у самого уана, волосы – русыми, он заплёл их в длинную косу, глаза – чёрными, как если бы зрачки, расширившись, поглотили радужки. Хин уже видел такие у летней на юге владения, в прошлом подданных уана Каогре, – тех, кто долго курил дурман. Переливчатое зелёное платье с вышивкой синими нитями – вода – и белыми – облака – и надетые под него брюки правителя не удивили: ему встречались чужеземцы в подобных нарядах. Озадачивала лишь чистота чужих одеяний, даже мягких низких туфель – этот человек определённо не ступал на землю Умэй. Тогда откуда здесь взялся?

Весен бархатно рассмеялся и спросил медленнее:

– Сей Ичи-Ду говорит неразборчиво?

– Нет, – Хин, не глядя, махнул рукой на окно. – Это иллюзия?

– Почему? – удивился странный весен, отодвинул дверь и по-хозяйски зашёл в комнатку.

Хин плохо понял, что мог означать такой ответ. Уточнять не стал – бесцеремонное поведение нового знакомца ему не понравилось. Дверь отчего-то не торопилась прошуршать, закрываясь.

– Хотите постоять в коридоре? – донёсся вопрос. – Показать, как проявляются окна?

Хин обернулся, стараясь не смотреть наружу, и мрачно потребовал:

– Что вы ко мне привязались?

Весен не испугался, не одумался – напротив, развеселился, точно уан был цирковым монстром и, получив по загривку плетью, теперь ревел на потеху публике.

– Только с ножом не кидайтесь, – просьба подтвердила догадку. – К слову, Ичи-Ду должен предупредить: на нашей границе вас разоружат.

– Почему?

Весен лишь вежливо улыбнулся, словно предлагая самому подумать.

– Кто вы такой?

– Ваш сопровождающий до Гаэл, – очередная вежливая улыбка, в точности такая же, как все предыдущие.

Хин, наконец, начал понимать, только не знал, как уточнить, чтобы не показаться смешным, а то и дикарём. В конце-концов кивнул на комнатку и спросил расплывчато:

– Значит, вы тоже здесь?

– Да, – вежливая улыбка. – Если хотите, можете выбрать место.

– Зачем?

Дверь на другом конце коридора откатилась. Хин, не желая встретить ещё какого-нибудь весена, переполненного доброжелательностью, шагнул в комнатку и встал к окну боком. Ичи-Ду как ни в чём не бывало продолжил разговор:

– Человек может найти разницу между гнетом на столе и в миске, даже если это будет один и тот же гнет, – глубокомысленно сообщил он. – Здесь же… Кто-то любит сидеть по направлению движения, кто-то – спиной…

– Вы можете чем-нибудь закрыть окно? – перебил его Хин.

Тихо, словно лёгкий дождь, зашелестела одежда, в комнате резко потемнело.

– Искусственное освещение? – предложил заботливый попутчик.

Хин решил не соглашаться на то, чего не понимал. Тем более, что окно исчезло совсем, а вместо него явилась сплошная надёжная стена.

– Как угодно, – легко согласился весен и с долей настойчивости вновь попросил выбрать место.

– Выбирайте сами, – отмахнулся уан и задвинул дверь, оставив узкую щель для света.

Сели, оказавшись друг напротив друга.

– Вызвать стол? – тотчас предложил неутомимый Ичи-Ду.

Хин, нахмурившись, уставился ему в глаза.

– Попытка гипноза? – заинтересовался тот, положил руки на колени и сцепил пальцы в замок.

– Могли бы вы не изображать радушие?

Вежливая улыбка. Ну, конечно же, вежливая улыбка. И неизменные, умные, спокойные глаза.

– Как вам будет угодно, – совершенно тем же тоном, что и прежде, заверил сопровождающий. – Ичи-Ду осмелился проявить настойчивость лишь оттого, что ему казалось, так вам будет проще скоротать время и освоиться. Ведь, Ичи-Ду осмелится предположить, наши жизни и окружающий нас мир Сайены очень различаются.

– Почему только Сайены?

– Ичи-Ду подразумевал предметный мир. Иносказание.

Хин ожидал от встречи чего-то настолько другого, что лишь отвернулся. Весены, которых он знал: Гебье и Данастос – не рассыпались в любезностях, от мага он едва ли за всю жизнь дождался доброго слова. Данастос, вернее, на их манер Дан-Зорё, презирал летней и не трудился это скрывать. Отчего же нынешний попутчик…

«Уловка, – решил Хин. – И хорошая, надо отдать им должное. Ещё как сбивает с толку».

Весен, теперь, когда его попросили молчать и не суетиться, почти не обременял уана своим присутствием. Сидел тихо, не ёрзал, не бормотал, дышал без хрипов. Закрыл глаза – поразительная доверчивость – и что-то беззвучно повторял, едва заметно шевеля губами.

– Как к вам обращаться? – Одезри сам нарушил молчание.

Попутчик сразу же уставился ему в глаза, всем видом выражая готовность к разговору и желание помочь:

– На общем: уважаемый господин Ичи-Ду. Господин сопровождающий – тоже подойдёт. Униле: со-Ичи-Ду-сиэ.

Префикс Хин узнал, и по нему понял, что этот неумеренно вежливый человек происходил из высшего сословия, и для Весны значил больше, чем любой из трёх летних гостей.

– Вы решили, что я знаю униле? – с интересом уточнил уан.

– Конечно, – вежливая улыбка. – Всякий поймёт. Сонанты и шипящие у вас всегда мягкие. Глухие – с придыханием, звонкие, – бархатный смешок, – приглушены. Летни так не говорят. У них, впрочем, вы наверняка замечали, резкий, свирепый, решительный выговор. Сил'ан свойственна уклончивость, наслаждение дорогой, а не бег с препятствиями до цели. Вас не раздражают…

– Нет, – поспешил оборвать его Хин.

– Мы могли бы перейти на униле, если так для вас удобнее, – предложил весен.

– Не стоит.

– Как будет угодно. Если оставить в стороне фонетику, то – вы, должно быть, очень неплохо говорите – есть так называемое и многими описанное «ощущение сдвига». Неравномерное, быстрое чередование томительных пауз и произнесённых слов, подхваченных дыханием. Как у сирен. (Одезри вопросительно поднял бровь.) Сил'ан, – с улыбкой исправился человек.

Хин откинулся на спинку, успевшую когда-то вырасти у постели. Попутчику явно доставляло удовольствие рассуждать – это отражалось в его глазах, оживившихся и утративших сходство со страшными взглядами потерянных людей. Одезри же слушал с тревожным интересом: ему не улыбалось привлекать внимание и вызывать вопросы, едва открыв рот.

– И ещё буквы «р», – довершил сопровождающий. – У вас можно услышать любую из шести, но только не единственно-человеческую.

– Любопытно, – согласился Хин. – И каково заключение?

– Талант, склонность, упорство, – с долей недоумения предположил весен. – Такое бывает.

Он наконец-то замолчал сам. К сожалению, уан догадывался, чем заняты его мысли.

– Чего от нас ждёт Весна?

Попутчик вежливо улыбнулся:

– Сей Ичи-Ду не ведает. Он из Гаэл, а за Весну сейчас, знаете ли, думает Маро. Между Городами у вас будет другой сопровождающий, от ментальной власти. Но его расспрашивать Ичи-Ду вам не советует. Теоретически, – подчеркнул весен, – они – незаинтересованная сторона. Но, – он помолчал, подбирая слова, – вы-то здесь их милостью.

«Вопрос лишь в том, что пообещал им Эрлих».

– Мы скоро сделаем остановку, – предупредил сопровождающий. – Очень долгую – час десять. Любопытное местечко, кстати, ещё в Лете. Вы можете сойти, можете отдыхать здесь.

– А куда делось окно? – ожидая насмешки, всё-таки спросил Хин.

Весен, не говоря ни слова, проделал совершенно то же, что и Вазузу с магической картой двадцать один год назад: легко взмахнул рукой, коснувшись стены в двух местах – задал диагональ. И под его пальцами лакированное дерево обратилось в толстое стекло.

Гусеница летела бесшумно. Одезри успел привыкнуть к постоянному движению: отыскать точку на горизонте, терпеливо ждать, во что она вырастет, слушать жалобы усталого тела и ни о чём не думать. Он перестал тревожиться за свой запах – вымыться на станции (именно так, по словам Ичи-Ду, называлась деревня) было негде, но гусеница что-то делала с воздухом: таинственным образом он попадал внутрь, несмотря на закрытые окна, и оставался всегда прохладным и свежим.

Попутчик поделился картой, показал, как ей управлять:

– Видите, есть река и совсем недалеко.

– Почему вы боитесь воды? – не утерпел Хин.

Ичи-Ду вежливо улыбнулся:

– Человек принадлежит земле.

– А воздуху?

Улыбке даже не потребовалось повторяться, но что-то метнулось в чёрных глазах:

– Сейчас лучше не задавать таких вопросов. Сочтут провокатором.

Он был невероятно убедителен, этот весен. Хин не чувствовал в нём враждебности и в уловку всё меньше верил. «Заглатываю крючок», – поздравил он себя.

Попутчик сказал, отвечая на его мысли:

– У вас на севере есть поговорка: кто ласков с тобой, с тем ты резок не будь, кто с миром пришёл, ты того не гони. Но вы ей не очень-то верите, правда?

– Ни разу не слышал, – признался Хин. – Вы бывали на севере?

– Нет, Ичи-Ду в Лете первый раз. Ему отец рассказывал.

– Он летень?

– Осен. По его сыну не скажешь.

– Всегда важнее кровь матери.

Оба замолкли, потом весен указал на окно:

– Замедляем ход. Скоро станция.

Одезри чуть слышно вздохнул:

– Разве не все весены презирают летней?

Ичи-Ду, как полагалось, улыбнулся, но ответил вполне серьёзно:

– Многие. Хотя «презрение» – не вполне то слово. Отношение сильно различается.

– Например?

Попутчик ненадолго задумался:

– Светская аристократия скорее снисходительна. А ментальщики во всём исповедуют практичный подход. Если им что-то от вас нужно, вы едва ли встретите грубое обращение. Они бывают очень обходительны. Здесь трудно говорить о чувствах.

Хин чуть заметно кивнул, вспомнив Лье-Кьи.

– Значит, верить им нельзя, – подытожил он.

– Верить? – весен бархатно рассмеялся. – В наше время если веришь хоть одному и не будешь обманут – счастливец.

– Значит, ошибаетесь?

– О да, – заблестел глазами попутчик. – Ичи-Ду позволяет людям обманывать его. Сразу поворачиваться к ним спиной – обрекать себя на одиночество ради неуязвимости. И проснуться однажды в одуряющем, бессмысленном круговороте, поняв, что хочешь только вырваться – не важно куда. Навстречу ошибкам, надеждам, боли, другим людям, лишь бы чувствовать себя живым. Тот, кто нуждается хоть в толике теплоты, никогда не уподобится магам. Нет, безусловно, он может продавать других ради своего будущего… как вы это называете?

– Идти по головам.

– Идти по головам, – задумчиво повторил весен. – Да, образное выражение… Но совесть, разлагаясь, отравит его время, – он прищурился, но не стал заглядывать вдаль, вместо этого улыбнулся собеседнику. – Так же много, как об одиночестве, люди писали лишь о любви. Две стороны медали.

– Дерево пустыни, – подобрал своё сравнение Хин.

– Сей Ичи-Ду составлял подборку. Много времени проводил в библиотеке – не из любви к искусству. Он был корыстен: надеялся подглядеть в мыслях незаурядных людей, как надлежит поступать – хотел отыскать рецепт счастья. Не удалось: мудрецы противоречили друг другу.

– И что же дальше?

Весен передёрнул плечами:

– Ичи-Ду понял, что человек сам выбирает себе напутствие.

– Какое выбрали вы?

– Именно встреча с одиночеством, в конечном счёте, делает возможной для человека глубокую и осмысленную включённость в другого.

– …но для кого-то ты весь мир, – эхом отозвался Хин.

Весен, привычно улыбнувшись, сотворил согласный жест.

Смеркалось. Далёкий колокольный звон растворялся в сизых водах илистой реки.

– Опять, – заключил уан, оценив глубину, вздохнул и начал стаскивать с себя опротивевшую грязную одежду.

– Вы… – весен даже запнулся, – вы же не пойдёте туда?

– А выбор?

Сумерки придавали чертам чужого лица трагическое выражение. Казалось, Ичи-Ду сейчас заломит руки, словно актёр на площади Онни. Хин повернулся к нему спиной и ступил в воду. Пальцы ног погрузились в мягкую, словно даже пушистую слизь. Весен за его спиной шумно выдохнул.

– Вода меня не убьёт, – заверил его Одезри и, рассчитывая шаг, чтобы не оскользнуться, побрёл дальше. Он надеялся, там будет глубже, но вода, достигнув колен, выше подниматься отказывалась.

Хин, ругаясь сквозь зубы, таки исхитрился смыть пыль и пот. По пути на берег, спросил у весена:

– Какую одежду выбрать, чтобы вас не оскорбить?

– Лучше закрыть тело, – посоветовал тот, оглядел себя, потом опомнился: – Вам же в Маро. Тогда ещё и посвободнее, вроде халата…

– Белый цвет? – на всякий случай осведомился уан.

– У Сил'ан цвет траура вроде бы, – поведал весен. – Но Ичи-Ду никого из них в трауре ещё не видел. Нас цвет не оскорбляет.

– Причёска?

– О, носите, как дома, – сопровождающий рассмеялся уже привычным бархатным смехом. – Неумелое подражание – вот что в самом деле… – последнее слово он произнёс неразборчиво.

Хин ополоснул ноги, вытащил из большого мешка исподнее платье, поверх надел белый бурнус. С сомнением посмотрел на грязные вещи – здесь помогло бы разве очищающее зелье. Завернув в полотно, он бросил их в мешок.

На востоке, недалеко от стоянки гусеницы, жгли десяток больших костров, мельтешили люди, звонили колокола, капризно волновались голоса.

– У них какой-то праздник? – спросил Хин, закидывая мешок за спину.

– Каждый день, – мягко усмехнулся Ичи-Ду. – Основной источник дохода. Хотите посмотреть?

– Можно. Только оставлю вещи.

«Чак-чак-чак» – монотонно разносилось по округе уже не меньше получаса. Сотня человек с красными от натуги лицами сидели на земле полукругом, они и задавали однообразный ритм. Иной раз кто-то вскакивал, принимался махать руками.

– Зачем это? – наклонившись к Хину, шёпотом спросил любопытный Ичи-Ду.

Он сидел рядом с уаном на склоне холма, усеянного зрителями, и ничего не понимал в летней церемонии. Одезри удержал улыбку и серьёзно, также шёпотом, объяснил:

– Изображает ветер.

– А-а, – озадаченно протянул весен и смущённо умолк.

Хин давился беззвучным смехом, наблюдая за ним. Прочие зрители, лишённые такого развлечения, понемногу засыпали или болтали от скуки. Иные, наиболее запасливые – из зоны Айвэ – кушали, никого не стесняясь. Ичи-Ду же не сводил взгляда с поющих багровых людей, и как будто не видел больше ничего вокруг.

– Интересно? – подначил его правитель.

– Знакомо, – такой ответ был неожиданным. – Похоже на молитвы, которые у нас поют жрецы с возвышений. Утром – каким-то утренним духам, вечером – вечерним. Сей Ичи-Ду всегда удивлялся, отчего они так различаются со славословиями Богам, которые произносятся внутри храмов в положенное время.

Хин ничего не смог ему ответить. Меж двумя кострами позади «чакающих» появились из темноты обнажённые люди без ритуальной раскраски. Танцевали по одному, остальные замирали и жутко кривили лица. Молодой, восхитительно сложенный мужчина, двадцать минут извивался, стоя на одной ноге. Ичи-Ду смотрел на него во все глаза, и куда только делось бесстрастно-вежливое спокойствие. Хин слегка подтолкнул весена в бок. Тот что-то пробормотал, затем, сбившись на униле, торопливо добавил:

– Право… нетрудно понять, отчего вас называют святотатцами.

«Легко же тебя поразить», – про себя усмехнулся уан.

– Сдержанный танец, – ответил он вслух. – На мой взгляд – красивый. Надеюсь, что-нибудь чувственное здесь тоже исполнят.

Хин был уверен, что ещё немного, и весен в панике сорвётся с места, но сам всё испортил, согнувшись пополам от хохота.

– О, Боги, – долетел едва слышный облегчённый выдох Ичи-Ду. – Ты злой человек, со-Одезри.

– Но я не шутил, – заверил Хин, поднимаясь. – Пойдёмте, – он упорно держался общего. – Дальнейшее для вас опасно.

Гусеница тронулась – вновь совершенно неощутимо. Одезри, вопреки серьёзному и даже сумрачному настрою, чуть заметно улыбнулся ей: надёжный механизм начинал ему нравиться. Весен, забравшись с ногами на своё ложе, делал записи в маленькой книжке с пёстрой обложкой, на которой изображалась жёлто-зелёная виверна, вся в симметричных завитушках. Хин поднялся.

– Граница через четверть часа, – предупредил Ичи-Ду.

Одезри закрыл за собой дверь и постучал в соседнюю. В коридоре было пусто и тихо, из стен сочился мягкий золотистый свет. В дальнем конце кто-то проявил окно, да так и оставил.

Дверь отодвинул Чанакья, ничего не сказал и лишь посторонился, впуская. Эрлих сосредоточенно грыз сочный зелёный стебель незнакомого Хину растения. Уан отчего-то подумал, что такое занятие помогает ему успокоить нервы. Волосы потомка эльфов растрепались после сна и сохраняли всё тот же пыльный вид. Тяжёлый кафтан он снял, оставшись в светло-зелёной рубашке со шнуровкой у ворота и длинными, присборенными по пройме рукавами.

– Как странно для нас и привычно для них, – обронил он вместо приветствия и снова откусил от стебля.

– Поезд? – Хин посмотрел на Чанакью. – Он может подождать в коридоре?

Эрлих оглянулся на племянника. Тот молча вышел и плотно задвинул дверь.

– Вы встревожены, – уверенно предположил потомок эльфов. – Но пришли не спрашивать меня.

Хин сел напротив него.

– Я пришёл сказать, что есть две трудности.

Эрлих перенёс внимание на стебель. Когда он ел, его лицо не меняло выражения самопроизвольно, так что Одезри передумал призывать к серьёзности. Потомок эльфов так и не задал наводящего вопроса, и Хин продолжил сам:

– Первая: мой выговор на общем…

– Очень особенный, – перебил Эрлих. – Я заметил. Поверьте, в мои планы не входит заставлять вас разливаться аодорой. Выступления на совете и встречи я беру на себя. Вы можете присутствовать, если захотите. Иногда я буду просить вас об этом, – он помолчал, прожевал ещё кусок. – Я пытался выучить униле, но идиомы языка для меня по-прежнему тайна за семью печатями. Вы же переведёте всё, что услышите, даже самую беглую речь, даже морит. Вот где их пренебрежение может оказаться полезным нам. Понимаете меня?

– Вполне, – задумчиво произнёс Хин.

– Вторая трудность, – подтолкнул потомок эльфов.

Одезри помолчал, собираясь с мыслями, слушая, как хрустит сочный стебель, перемалываемый крепкими челюстями.

– Источник моих познаний вам известен, – сказал он, наконец.

– Брат моего отца даже видел его на турнире, – согласился Эрлих. – Красивое создание.

– Тогда вы понимаете, в чём трудность.

– Необязательно, – хмыкнул союзник, приканчивая последний кусок. – Объясните мне.

– Ему известны слабые места укреплений. Но хуже другое – он знает летней. Вы не посвятили меня в свои планы, но если думаете блефовать, дело пустое.

Эрлих уставился Хину на подбородок:

– Своих он не предаст?

– Ни при каких условиях.

Потомок эльфов зевнул, положил ногу на ногу:

– Вот и прекрасно, – его голос звучал довольно. – Тогда ваша основная задача: разыскать его, возобновить знакомство и выяснить, в каких он отношениях со своими и с властями Весны.

– Если вы думаете, что я смогу удержать его от вмешательства… – начал было Хин.

Эрлих остановил его взмахом руки.

– Не нужно удерживать, – расслабленно поведал он. – Напротив.