Текст книги "Коварные пески"
Автор книги: Виктория Холт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц)
Я согласилась с этим, переменила тему и весь обратный путь рассказывала Элис о своих любимых музыкантах.
– Должна сказать, – произнесла раздраженно миссис Ренделл, – что нам это доставит массу неудобств. Так поступить после всего, что мы сделали… Я поражена. Что же касается его преподобия…
Пухлые щеки миссис Ренделл подрагивали от негодования. Я шла с ней по тропинке к дому, чтобы дать урок Сильвии. Я не могла понять, что вызвало такое возмущение у миссис Ренделл, пока она, наконец, не объяснила:
– Он ведь был таким хорошим викарием… И что он только собирается делать в тех далеких краях, не представляю. Иногда гораздо полезнее заниматься своим делом в своей собственной стране. Думаю, что давно пора понять это кое-кому из нашей серьезной молодежи.
– Неужели мистер Браун уезжает?
– Вот именно. Что нам теперь делать, не представляю. Вообразите, он отправляется в какую-то африканскую страну просвещать туземцев.
– Наверное, он чувствует к этому призвание.
– Призвание? Чушь! Он с таким же успехом может иметь призвание работать у себя дома. Зачем ему ехать в какую-то даль? Я так и сказала ему: «Если вас не съедят каннибалы, то погубит жара, мистер Браун!»Я не церемонилась. Так прямо и сказала, что считаю это его решение страшной ошибкой.
У меня перед глазами возник этот тихий молодой человек и… Эдит. Мне пришла в голову мысль, что, вероятно, существует какая-то связь между его решением уехать и их отношениями с Эдит. Мне было жаль их обоих. Они оказались беспомощными детьми, которые не знают, что им делать со своими чувствами.
– Я сказала священнику, что нужно поговорить с мистером Брауном. Сейчас хороший викарий большая редкость. Но у священника слишком много забот и без этого. Я даже подумала, не попросить ли его поговорить с епископом. Уж епископ-то смог бы помочь. Если бы мистеру Брауну сказал сам епископ, что его долг остаться…
– Неужели мистер Браун действительно настроен уехать? – спросила я.
– Настроен! Этот молодой идиот полон решимости сделать это. Но представьте, с тех пор как он сказал священнику о своем намерении, он становится с каждым днем все мрачнее. Не понимаю, откуда у него появилась эта глупая мысль. Именно тогда, когда священник и я научили его с пользой применять свои способности…
– И вам не удается переубедить его?
– Я не оставляю попыток сделать это, – сказала миссис Ренделл твердо.
– А что священник?
– Моя дорогая миссис Верлейн, если уж мне не удалось переубедить его, никто больше не сможет.
«А Эдит?»– подумала я, входя в дом.
Когда сегодня утром я увидела Эдит, меня поразило, какой несчастный был у нее вид. Она с трудом разбирала ноты «Серенады» Шуберта, часто ошибалась и фальшивила.
Бедняжка Эдит – такая юная и уже повидала так много горя в жизни. Как бы мне хотелось ей помочь.
Спустя некоторое время после того, как я последний раз играла для сэра Уилльяма, миссис Линкрофт пришла ко мне и сказала, что он хочет поговорить со мной.
Я села на стул рядом с ним, и он сообщил мне, что назначен день, когда будет устроен прием, и я должна буду играть для гостей.
– Ваше выступление могло бы длиться примерно час, миссис Верлейн. Вещи для исполнения я выберу сам. И заранее сообщу о своем выборе, так что у вас будет время порепетировать, если вы сочтете это необходимым.
– Для меня будет большим удовольствием играть на этом вечере.
Сэр Уилльям понимающе кивнул.
– Моя жена обычно нервничала перед выступлением. Но в то же время очень любила играть перед публикой. У нее не было достаточно способностей, чтобы выступать на сцене. В семейном кругу – это другое дело.
Сэр Уилльям прикрыл глаза, показывая этим, что мне пора уходить. Миссис Линкрофт говорила мне, что на него временами нападает внезапная усталость, и доктор предупреждал, что при первых же признаках утомления ему необходим полный покой. Я поднялась и вышла из комнаты.
Предстоящий званый вечер стал для всех большим событием. Девочки без конца обсуждали его.
Оллегра сказала:
– Будет, как в прежние времена… еще до моего рождения.
– Значит, – откликнулась с серьезным видом Элис, – мы узнаем, как тут все происходило до нашего появления.
– Нет, не узнаем, – возразила Оллегра, – потому что все равно будет по-другому. Вместо леди Стейси будет играть миссис Верлейн. И никого не застрелят, и никто не покончит с собой, и никто не обидит цыганку-прислужницу.
Я сделала вид, что не слышу, о чем они говорят. Девочки были очень взволнованы предстоящим событием. Хотя на званом обеде присутствовать они не могли, им разрешили послушать мое выступление в зале.
К этому вечеру для них готовили новые платья, что их, конечно, очень радовало. Я решила быть в вечернем туалете, который не надевала с тех пор, как умер Пьетро. Носила я его всего один раз – в тот вечер, когда Пьетро давал свой последний концерт. Это было платье из темно-вишневого бархата – длинная, падающая свободными складками юбка, прилегающий лиф, слегка обнажавший плечи овальный вырез. Платье было такого чудесного оттенка, так прекрасно сшито, что выглядело просто роскошно. Пьетро увидел его в витрине одного из модных магазинов на Рю де Сент-Оноре и купил его для меня.
Никогда не думала, что снова надену это платье. Я хранила его в коробке, и до этого дня даже не смотрела на него. Один его вид, говорила я себе, причинит слишком мучительную боль. И все же, когда я мысленно представляла свое выступление на публике, то всегда видела себя в этом наряде. Именно он мог придать мне уверенность, которая столь необходима в такие моменты.
Я достала коробку, развернула тонкую бумагу, укрывавшую платье, встряхнула его и положила на кровать. И снова все вспомнила… Пьетро выходит на сцену, его обычный, несколько надменный поклон, он быстро обводит зал глазами, находит меня, улыбается, успокоенный тем, что я рядом, так как знает: я вся отдаюсь его успеху, болею за него, для меня так же важна его удача, как и для него самого. И в то же время он как бы говорит мне взглядом: «Ты бы никогда не смогла сделать то, что могу я».
Когда мне вспомнился тот наш последний вечер, мне захотелось зарыться головой в это бархатное платье и разрыдаться, оплакивая прошлое.
Убери это платье. Забудь о нем. Надень что-нибудь другое.
Ну, нет. Я все-таки надену именно его, и ничто не может мне помешать.
В этот момент тихонько открылась дверь, и в комнату заглянула мисс Стейси.
– О, вот вы где! – она подлетела к кровати. Рот у нее приоткрылся в изумлении:
– Какая прелесть! Это ваше платье?
Я кивнула.
– Никогда бы не подумала, что у вас есть такая великолепная вещь.
– Я надевала его… очень давно.
– О, да, конечно! Когда был жив ваш знаменитый муж.
Я опять молча кивнула.
Мисс Стейси впилась в меня взглядом.
– У вас на глазах слезы. Вы плачете?
– Нет, – ответила я. И добавила, чтобы как-то объяснить свое состояние. – Это платье было на мне во время последнего концерта Пьетро.
Она кивнула меланхолично, как китайский болванчик, но я почувствовала, что в ней пробудилось сочувствие.
– Я тоже испытала боль, – сказала она. – Такую же… или почти такую. И я понимаю вас.
Затем она подошла к кровати и погладила бархат.
– Банты из такого же бархата выглядели бы в ваших волосах прелестно, – сказала она. – Я думаю тоже надеть новое бархатное платье. Но цвет у него другой – голубой, пепельно-голубой… Как вы считаете, это будет красиво?
– Очень, – ответила я.
Она кивнула и задумчиво вышла из комнаты.
Несколько дней спустя сэр Уилльям почувствовал себя хуже, что сильно встревожило миссис Линкрофт. Весь день она не отходила от него, а когда я, наконец, увидела ее, она сообщила, что ему стало лучше.
– Но мы должны быть очень осторожны, – пояснила она. – Еще один удар может оказаться роковым. И сэр Уилльям, конечно, сейчас очень слаб.
Миссис Линкрофт выглядела глубоко обеспокоенной, и я подумала: как повезло сэру Уилльяму, что у него такая хорошая домоправительница, она может стать даже прекрасной сиделкой, когда это нужно.
Когда я сказала об этом ей самой, она быстро отвернулась, видимо, чтобы скрыть свои чувства.
– Никогда не забуду, – тихо произнесла она, – что он сделал для Элис.
Я поняла, что говорить на эту тему ей тяжело, и решила спросить о другом.
– Вероятно, вечер будет отменен?
– О, нет! – откликнулась она, уже успев взять себя в руки. – Сэр Уилльям сам сказал, что не хочет этого. Все приготовления должны быть продолжены. Он даже послал за Нейпьером, чтобы сообщить ему о своем намерении. Меня это встревожило, потому что Нейпьер обычно его расстраивает. Но это не его вина, – добавила она быстро. – На сэра Уилльяма так действует один его вид. Нейпьер старается как можно реже попадаться ему на глаза. Но на этот раз… все прошло хорошо.
– Как жаль, что они… – начала было я. Миссис Линкрофт мягко меня остановила.
– Ничего нет хуже семейных ссор. Все же я думаю, со временем… – вдруг голос у нее ослабел, – я думаю, когда появятся дети… Сэру Уилльяму очень хочется, чтобы были дети.
В дверь постучали, и вошла Элис. Загадочно улыбаясь, она сообщила:
– Мистер Нейпьер хочет вас видеть. Он в библиотеке.
– Прямо сейчас? – спросила я.
– Он сказал: когда вам будет угодно.
– Спасибо, Элис.
Она не уходила, а мне хотелось остаться одной, чтобы привести себя в порядок, прежде чем идти в библиотеку. Но при Элис мне не хотелось этого делать.
– Вы, наверное, с нетерпением ждете, когда состоится ваше выступление на вечере, миссис Верлейн?
– В какой-то степени – да, с нетерпением.
Украдкой я несколько раз посмотрела на себя в зеркало. Волосы были в беспорядке. Хорошо бы заколоть их повыше, это придало бы моему виду большую внушительность. Несколькими быстрыми движениями я разгладила на себе платье. Мне бы хотелось надеть другое, лавандового цвета в тонкую белую полоску. Оно мне очень идет. Я купила его в маленьком магазинчике на Рю де Риволи. Пьетро одобрял, когда я покупала себе красивые платья, но, конечно, я могла себе это позволить, когда он стал знаменитым. Но и раньше я умела подбирать себе одежду в отличие от Роумы.
Я оглядела свое коричневое габардиновое платье. Оно выглядело вполне прилично, – добротное, рабочее платье. Но оно не из тех, что больше всего мне идут. Как жаль, я не знала заранее, что меня ждет встреча с Нейпьером.
Платье сменить я не смогла, но все-таки сумела поправить прическу. Пока я это делала, Элис стояла рядом.
– Вы выглядите какой-то… довольной, миссис Верлейн.
– Довольной?
– Даже больше того… Какой-то совершенно другой.
Должно быть, по мне было видно, как я волнуюсь перед предстоящим сражением, ведь именно сражение ждет меня во время встречи с Нейпьером Стейси.
Элис проводила меня до библиотеки. В этой комнате я была только один раз. Тогда меня поразили дубовые панели на стенах, они были сделаны в виде арок с пилястрами, поверху шел резной бордюр, затем карниз. Ажурный потолок был самым искусно сделанным во всем доме. Гербы семейств Стейси, Боументов и Нейпьеров входили в орнамент, придавая ему особую замысловатость.
Одну стену полностью занимал великолепный гобелен. Сотканный из шелковых и шерстяных нитей на льняной основе, он сразу привлек мое внимание не только мастерством исполнения, но и своим сюжетом. Высадка Юлия Цезаря на британский берег. Когда миссис Линкрофт показывала мне эту комнату, она сказала, что этот гобелен был начат вскоре после того, как было закончено строительство дома, но, не завершив работу, его отложили и забыли почти на сотню лет. Потом одна из женщин семейства Стейси, оказавшись отлученной от двора за какой-то проступок, взялась за него, чтобы скоротать время в изгнании, и довела работу до конца. В старинных домах всегда можно встретить подобные истории. Вещи здесь – связующая нить времен.
Три другие стены занимали книжные шкафы, за стеклянными дверцами которых виднелись кожаные корешки фолиантов с золотым тиснением. Паркетный пол устилали персидские ковры, в оконных нишах, как обычно, устроены сидения, а в центре комнаты – тяжелый дубовый стол с несколькими креслами.
Библиотека выглядела торжественно и строго. Войдя в нее, я тотчас подумала, сколько серьезных семейных советов проходило здесь в течение столетий. Именно здесь, я в этом не сомневалась, Нейпьер был подвергнут допросу после убийства брата.
За столом сидел он сам. При виде меня поднялся. В его голубых глазах засверкали характерные огоньки, придававшие его взгляду пронизывающую яркость. Об этих огоньках я уже как-то сказала, что они злые. Но не только злые. Ведь он, наверняка, предвкушал, как весело проведет время, причиняя мне боль во время нашего разговора.
– Садитесь, пожалуйста, – голос у него прозвучал мягко. Признак опасности, предупредила я себя.
– Полагаю, вы уже догадались, что я хочу поговорить с вами о предстоящем вечере. Настройщики уверяют, что рояль в зале в прекрасном состоянии, поэтому с этим все в порядке. Я уверен, что ваша игра изумит всех нас.
– Спасибо.
Как он вежлив! Когда же он ужалит?
– Вы когда-нибудь играли на концертной эстраде, миссис Верлейн?
– Нет… На большой – нет.
– Понятно. И не стремились к этому?
– Очень стремилась, – ответила я прямо. Он удивленно поднял брови. И я быстро добавила:
– Однако одного стремления для этого недостаточно.
– Вы хотите сказать, что не смогли достичь необходимого мастерства?
– Именно.
– Значит, ваше желание было недостаточно серьезным.
На это я ответила как можно суше:
– У меня началась семейная жизнь.
– Это не ответ. Насколько я знаю, и у гениев бывает семейная жизнь.
– Я не говорила, что я гений.
Его глаза недобро вспыхнули.
– Вы отказались от карьеры ради семьи, – сказал Нейпьер. – Но ваш муж оказался удачливее вас, ему не пришлось бросать свою карьеру.
Я не могла ничего сказать. Боялась голосом выдать свои чувства.
Как неприятен мне этот человек!
Нейпьер заговорил снова:
– Я выбрал произведения, которые вы будете играть для нас на вечере. Уверен, вы согласитесь с моим выбором. Эти пьесы часто исполняют… и я думаю, вы знаете их достоинства.
Я не ответила. Мне вспомнился Пьетро, наши с ним сцены, его эгоизм, мое негодование, мои жертвы, о которых я ему непрерывно напоминала.
Почему этот человек постоянно возвращает меня в прошлое? Надо сейчас же уйти из этой комнаты и не дать ему больше себя мучить. Я взяла ноты, которые он положил на стол.
– Спасибо, мистер Нейпьер, – сказала я, бросив взгляд на ноты.
«Венгерские танцы». «Рапсодия номер два». То, что играл Пьетро во время своего последнего концерта.
Я почувствовала, что задыхаюсь. У меня не было больше сил оставаться в этой комнате. Я повернулась, чтобы уйти. Гобелен с Юлием Цезарем поплыл у меня перед глазами. Я схватилась за ручку двери. И вот я уже вне опасности.
Нейпьер все знает. Он нарочно выбрал эти произведения. Ему нравится играть на моих переживаниях, ему хочется меня мучить, вынудить раскрыться. Он как мальчишка, которому интересно дразнить и наблюдать за реакцией каких-нибудь паучков.
Он мучит таким же образом Эдит. Теперь его внимание привлекала и я. Он несомненно интересуется мной. Но почему? Неужели он знает обо мне больше, чем я могу предположить?
Нейпьер не поленился узнать, что играл Пьетро на своем последнем концерте. Вероятно, это упоминалось в какой-нибудь газете.
Что еще он знает обо мне?
Накануне званого обеда Элис вошла ко мне в комнату и сказала, что Эдит больна. Я решила навестить ее.
Молодая чета занимала апартаменты, где во времена Гражданской войны останавливался но преданию Карл I. В комнату, которая служила спальней Карлу I и где теперь располагался Нейпьер, вела дверь из главных покоев. Эдит отвели большую опочивальню. Там стояла огромная кровать под куполом, который поддерживали четыре резные колонны, украшенные орнаментом из цветов. Изголовье кровати венчали позолоченные фигурки. Балдахин был сделан из голубого бархата. Роскошная кровать. Так и должно быть. Это ведь покой новобрачных. Дверь, ведущая в соседнюю комнату, ту самую, где спал Карл I, была открыта, и, насколько я могла рассмотреть, она была обставлена менее изысканно. Там стояла деревянная резная кровать под пологом, к ней вели две деревянные ступени. Скорей всего, эта комната выглядела точно так же и во времена Гражданской войны, в отличие от комнаты Эдит, где мебель была явно другого, более позднего периода, когда ценились роскошь и изысканность.
У одной из стен спальни стоял туалетный столик и зеркало в огромной золоченой раме. Мое внимание привлек также и великолепный секретер из атласного дерева и золотистого гондурского красного, секретер был украшен рифлеными колонками с каннелюрами.
На осмотр комнаты я потратила всего несколько секунд. Главной для меня была там, конечно, Эдит.
Она сидела на своем великолепном ложе и выглядела маленькой и потерянной. Прелестные золотистые косы лежали на ее опущенных плечах.
– О, миссис Верлей! Я так ужасно себя чувствую.
– Что случилось? – спросила я как можно спокойнее.
Кусая губы, она прошептала:
– Завтрашний вечер. Мне придется быть на нем хозяйкой. И там будут все эти люди. Я их боюсь.
– Зачем их бояться? Они ведь ваши гости.
– Не знаю, как вам объяснить… Но мне так не хочется быть там.
Эдит взглянула на меня с такой надеждой, будто рассчитывая, что я помогу ей найти какой-то выход.
– Вы привыкнете к таким приемам, – сказала я. – Не стоит с самого начала избегать их. Вам надо быть готовой к этой жизни. И я уверена, скоро вы убедитесь, что ничего плохого в ней нет.
– Я подумала, может быть, вы проведете этот прием вместо меня.
– Я?! Но я даже не буду присутствовать на обеде. Я спущусь только, когда начнется музыкальная часть вечера.
– У вас бы все получилось гораздо лучше, чем у меня.
– Спасибо, – ответила я. – Но я не хозяйка этого дома. Я просто учительница музыки.
– А, может быть, вам поговорить с Нейпьером…
– И предложить ему себя вместо вас на этом приеме? Вы сами, я уверена, понимаете, что это невозможно.
– Да, пожалуй, – согласилась Эдит. – Ах, я так надеюсь, что завтра буду чувствовать себя по-другому. Но знаете, Нейпьер бы послушал вас.
– Если есть необходимость поговорить с вашим мужем, то кому, как не вам, надо это сделать.
– О, нет! – Эдит на мгновение прикрыла лицо руками. Затем, снова овладев собой, добавила:
– Но он, действительно, с вами считается. И не так уж много людей, на которых он обращает внимание.
Я рассмеялась, хотя меня охватила страшная неловкость. Он обращает на меня внимание. Почему?
Я решительным голосом сказала Эдит:
– Вам надо привести себя в порядок и пойти погулять. Перестаньте так волноваться. Когда все закончится, вы сами будете удивляться, почему так нервничали.
Эдит опустила руки и доверчиво посмотрела на меня.
Какой же она еще ребенок. Мои слова возымели на нее действие.
– Хорошо. Я постараюсь сделать все, как надо, – обещала она.
Какая тишина в зале. На помосте возвышается рояль. Кресла уже расставлены. Почти как в концертном зале. Но это не совсем обычный зал – у подножия лестницы рыцарские доспехи, а на стенах – шпаги, мечи и ружья семейства Стейси, а также породнившихся с ними Нейпьеров и Боументов.
Завтра вечером я взойду на этот помост в темно-вишневом платье, как в тот роковой вечер. Нет, на этот раз я буду другая. Не зритель. Мое место будет там, на эстраде.
Подойдя к помосту, я села за рояль. Необходимо отбросить все мысли о Пьетро. Он умер. Если бы он оказался среди зрителей, я бы боялась споткнуться и вызвать у него презрение. Я бы напряженно ощущала его присутствие, знала бы, что он остро вслушивается в мою игру, чтобы не пропустить ни одного моего промаха. У меня бы не было столь необходимой для сцены уверенности. Я бы знала, что, волнуясь за меня, Пьетро в то же время надеется, что мое исполнение не будет таким совершенным, как его. Я начала играть. К этим произведениям я не обращалась с тех пор, как последний раз их играл Пьетро. Мне казалось, я просто не смогу сыграть эти вещи после того вечера. И вот я их играю, испытывая то победное вдохновение, исходящее из высших сфер, с которым писал эту музыку композитор. И когда я заиграла, то больше не видела перед собой Пьетро, не слышала его голоса. Для меня существовала только музыка, как это было до того, когда я узнала Пьетро.
Я закончила играть, воспоминания с прежней силой нахлынули на меня, Я видела Пьетро, раскланивающегося перед публикой. Потом – Пьетро, издерганного и усталого, уже не на сцене, а после концерта, когда восхваления и лесть умолкают, и он остается один. Когда у него наступает момент опустошения после полной самоотдачи во время выступления. Я вижу, как он без сил откидывается в своем кресле в гримерной… быть может, понимая, что играл в тот вечер в последний раз.
В зале раздался глухой смешок. На какое-то мгновение мне почудилось, что это вернулся Пьетро, чтобы посмеяться надо мной. Если есть сила, способная поднять его из могилы, то это несомненно – музыка.
Но в зале оказалась мисс Стейси. Она сидела в одном из кресел. На ней было бледно-розовое креповое платье, и в волосах бантики того же цвета.
– Я тихонько вошла, когда вы играли, – сказала она, – это было великолепно, миссис Верлейн.
Я ничего не ответила. И мисс Стейси продолжила:
– Ваша игра так много напомнила мне из нашего прошлого. Хотя в отличие от вас Изабелла всегда так нервничала. После выступления она даже плакала у себя в комнате. Думаю, потому что никогда не была довольна своим исполнением и знала, что, если бы смогла продолжить занятия со своими учителями, то достигла бы гораздо большего. Когда я сейчас вас слушала, то подумала… Меня бы нисколько не удивило, если бы ваша игра вызвала сюда духов умерших. Думаю, Изабелла так и не смогла найти успокоения. Наверное, она бы сюда явилась… Да, зал выглядит именно так, как в те времена, когда здесь играла она. На вас это никак не действует, миссис Верлейн? Как вы сами думаете, не явятся ли сюда привидения, растревоженные вашей игрой?
– Если бы они существовали, тогда, конечно. Но я не верю, что они есть на самом деле.
– Опасно так говорить. Они могут услышать.
Ничего не ответив, я закрыла крышку рояля и поднялась со стула. Да, это как раз такой случай, когда могли бы явиться привидения. Но я думала не о духе Изабеллы Стейси, а о Пьетро.
Отражение в зеркале внушало уверенность – темно-вишневый бархат и эта прекрасная орхидея на груди. Ни одно платье не шло мне так, как это. Пьетро не говорил об этом, но его взгляд давал понять больше, чем слова.
Пьетро встал за моей спиной и, положив руки мне на плечи, посмотрел на наше отражение в зеркале. Эта сцена навсегда запечатлелась в моей памяти.
– Ты выглядишь достойной… меня, – сказал он со своей обычной самонадеянной прямотой. Я рассмеялась и ответила, что в таком случае я действительно выгляжу очень хорошо.
Зачем я опять все это вспоминаю? Я не должна сейчас о нем думать. Надо разогреть руки. И я начала их массировать. Они еще вполне гибкие и мягкие, сказала я себе. И еще одно я твердо знала: в этот вечер в моих руках появится особая магическая сила. И ничто не сможет ее разрушить. Даже дух Пьетро.
Интересно, что за гости будут на этом приеме. Друзья Нейпьера или сэра Уилльяма? Вряд ли Нейпьер за то короткое время, что он провел в Лоувет Стейси после возвращения, успел завязать многочисленные знакомства. Каково ему после стольких лет изгнания снова оказаться дома? Нечто подобное произойдет и со мной сегодня вечером. Ведь я тоже в известном смысле была в изгнании, и теперь состоится мое возвращение на сцену. Вряд ли сегодняшняя публика окажется требовательной. Пьетро играл для совершенно других слушателей. Мне бояться нечего.
В девять часов я спустилась в большой зал. Сэр Уилльям был уже там в своем кресле. Миссис Линкрофт стояла позади него в длинной юбке из серого шифона и васильковой блузке. Она не принадлежала к собравшемуся в зале обществу. Как и у меня, ее место среди слуг, пусть и особо приближенных. Эта мысль, как я помню, возникла у меня при взгляде на ее строгую фигуру, застывшую позади сэра Уилльяма.
Сэр Уилльям подозвал меня и выразил сожаление, что я не присутствовала на обеде. Я ответила, что предпочла провести время перед концертом в тихой обстановке. Он понимающе кивнул.
Затем ко мне подошел Нейпьер вместе с Эдит. Она выглядела совершенно прелестно, хотя заметно нервничала. Я ободряюще улыбнулась ей.
Когда все расселись, я направилась к роялю. Как и Пьетро, сначала я решила исполнить «Венгерские танцы». Как только мои пальцы коснулись клавиш и возникли первые волшебные звуки, я уже ничего не ощущала, кроме радости, которую они мне давали. Во время игры у меня перед глазами возникали восхитительные видения, и состояние победного воодушевления охватило меня. Я забыла, что играю перед незнакомыми людьми в зале старинного замка, я даже забыла о Пьетро, ничего не существовало для меня, кроме музыки.
Зал разразился аплодисментами. Я улыбалась публике, продолжавшей мне хлопать. Я едва различала лица. Увидела только, что сэр Уилльям выглядел растроганным. Нейпьер сидел очень прямо, аплодируя вместе с публикой. Сидевшая рядом с ним Эдит смотрела на меня с почти счастливой улыбкой; в дальнем конце зала – Оллегра и Элис; Олеггра подпрыгивает на стуле от радостного возбуждения. Элис невозмутимо хлопает в ладоши. Я почувствовала, что концерт доставил им удовольствие, но не столько музыкой, сколько моим успехом.
Аплодисменты стихли, и я начала играть «Рапсодию». Это была вещь, которую великолепно играл Пьетро, но теперь это меня не трогало. Для меня «Рапсодия» всегда открывала многокрасочный мир печалей и радостей. Исполняя ее, я испытывала самые разнообразные эмоции, так же, как и Пьетро. Однажды он сказал мне, что в одном месте «Рапсодии»у него всегда возникает ощущение, что он сидит в кресле у зубного врача и ему выдергивают зуб, мы оба тогда очень смеялись. «Сплошная боль, – сказал он. – Одна боль… и затем острая радость».
Страдание. И вновь ликование. Ничего, кроме музыки, для меня не существует. Когда я закончила, то поняла, что никогда еще так хорошо не играла.
Я поднялась со стула, и меня оглушили овации.
Нейпьер оказался возле меня. «Мой отец хочет поговорить с вами».
Я подошла к креслу-каталке, где сидел сэр Уилльям. На глазах старика были слезы.
– Просто нет слов, миссис Верлейн, – сказал он. – Настолько это было превосходно. Ваша игра превзошла все мои ожидания. Уверен, многие захотят услышать вас снова. Это… Напомнило мне…
Он не смог договорить, и я сказала: «Понимаю, сэр Уилльям. И благодарю вас».
Нейпьер смотрел на меня, но я не могла разобрать, что выражали его глаза.
– Это триумф, – прошептал он. – Надеюсь, вы одобрили мой выбор произведений.
– Спасибо. Это великолепные вещи.
Он с улыбкой поклонился. Ко мне приближались гости, чтобы поблагодарить за доставленное удовольствие. Пришлось задержаться в зале. Я обратила внимание на мисс Стейси. Ее лицо выражало какое-то мрачное возбуждение, будто она, получив какой-то тайный знак из потустороннего мира, знала, что сегодня ночью сюда явятся привидения. Я заметила и миссис Линкрофт, которая отправляла Элис и Оллегру в их комнаты; слышала слова похвалы, несколько гостей упомянули имя моего мужа. Мало кто из них бывал на его концертах, но все знали его имя.
Наконец мне удалось уйти к себе.
В своей комнате я не могла оторваться от своего отражения в зеркале. Легкий румянец, блеск глаз, цвет волос словно бы стал гуще, темно-вишневый бархат оттенял матовое свечение розовато-белой, как магнолия, кожи.
– Я смогла, – шептали мои губы. – Пьетро, я смогла.
В загородном доме. Для нетребовательной публики. Разве они понимают что-нибудь в музыке?
Но они любят ее!
Ха! С таким же успехом им бы понравилась игра Эсси Элджин. Она бы тоже смогла. Ты взяла только техникой, Кэра.
Вот и все, мне опять ничего не было нужно кроме Пьетро, кроме того, чтобы быть с ним, спорить с ним… ничего, только бы ощущать его рядом с собой.
У меня пылали щеки. Я чувствовала, что задыхаюсь в этой комнате и устремилась прочь из нее. По боковой лестнице я спустилась вниз и вышла в сад.
Стояла теплая июньская ночь. Было полнолуние. Я прошла в свой любимый уединенный сад с прудом и села на скамейку. Мне безумно хотелось вернуться в те дни, когда мы с Пьетро жили в Париже, когда мы сидели на открытых террасах кафе и говорили о нашем будущем, о нашей жизни… Я должна была сделать все, чтобы не потерять ни Пьетро, ни музыку; настолько это было бы лучше для нас обоих; мы бы понимали друг друга, он бы больше ценил меня. Нельзя было позволять ему подавлять меня. Если бы я чувствовала уверенность в себе, я бы смогла быть к Пьетро заботливей и мягче, у меня бы хватило сил охранять его и не дать умереть.
Я закрыла лицо руками и разрыдалась. Мне стало нестерпимо жаль прошлого, и так хотелось его вернуть.
Вдруг я почувствовала какое-то движение рядом с собой. Вскрикнув в испуге, я оторвала руки от лица и увидела, что подле меня кто-то сидит.
– Надеюсь, я не напугал вас, – сказал Нейпьер.
Я отодвинулась от него. Именно этого человека я меньше всего хотела бы сейчас видеть. Я привстала со скамейки, но он остановил меня, твердо взяв за руку.
– Не уходите, – сказал он.
– Я… не слышала, как вы подошли.
– Вы были погружены в свои мысли, – ответил он.
Я была в ужасе. Наверное, на моем лице были следы слез, и то, что он мог это заметить, было невыносимо.
Но он держал себя без своей обычной насмешливости, мягче и спокойнее. И это настораживало.
– Я увидел, как вы шли сюда. Мне хотелось поговорить с вами.
– Вы… видели?
– Да. Я пошел в сад, так как гости отца мне наскучили.
– Надеюсь, вы не высказали им это.
– Высказал, но очень кратко.
– Знаете, кто вы…
– Пожалуйста, не прерывайте себя. Вы можете говорить все, что обо мне думаете. Не церемоньтесь со мной. Тем более, что ваши мысли мне известны.
– В таком случае вы должны знать, что… ведете себя несколько бесцеремонно.
– А что еще ожидать при таком воспитании, как у меня. Но довольно обо мне. Вы представляете собой гораздо больший интерес.
– Неужели для вас кто-то более интересен, чем вы сами?
– В данный момент, как это для вас ни удивительно, – да, – он вдруг пристально посмотрел мне в глаза и сказал:
– Давайте отбросим колкости. И поговорим серьезно.
– Я не против.
– У нас с вами есть нечто общее. Вы понимаете это?
– Не могу представить что.
– В таком случае вы просто не думали об этом серьезно. Над нами обоими тяготит наше прошлое. Вот от чего вы и я должны избавиться. Сегодня вечером вы… – Он вдруг протянул руки и нежно коснулся моей щеки. – Вы все еще оплакиваете своего гения. Для чего? Он умер. Вы должны забыть его. Надо начать жизнь снова. Когда вы поймете это?
