Текст книги "Коварные пески"

Автор книги: Виктория Холт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц)

– Меня здесь не было очень долго, миссис Верлейн. Я жил в поместье моего двоюродного брата в глубинке Австралии. Поэтому простите, если мне не хватает английской обходительности. Мне хотелось бы изложить вам свою версию… этого несчастного случая, если разрешите.

Я кивнула.

– Представьте себе двух мальчиков… хотя нет, все-таки не мальчиков, а юношей. Боументу было почти девятнадцать, а мне семнадцать. Все, что делал я, вызывало неодобрение. Это и понятно. Он был как бы белой овцой, а я – черной. Черным очень обидно, что их чернят, и чем больше их чернят, тем чернее они становятся. И так происходит до тех пор, пока дело не дойдет до убийства брата.

Если бы я в этот момент почувствовала в нем хоть какой-то проблеск сожаления, мне бы стало легче, но он говорил так спокойно, так хладнокровно, что у меня мелькнула мысль:» И все-таки это мог быть не несчастный случай «.

– Но все это произошло так давно, – упавшим голосом произнесла я.

– Есть события, которые не забываются. У вас умер муж. Он был знаменит. Даже я, филистер, как вы столь любезно успели отметить, воспитанный не для салонных бесед, и то слышал о вашем муже. И вы рядом с ним, тоже талантливы…

Его взгляд внимательно скользнул по моему лицу, и затем он сказал чуть ли не с насмешкой:

– Ваша семейная жизнь, должно быть, была сплошной идиллией.

Когда он говорил, у меня перед глазами возникло гневное лицо Пьетро, ведь сейчас к его гениальности проявили хоть и легкое, но все-таки – пренебрежение, и я уже слышала знакомые язвительные замечания, которые он отпускал в таких случаях. И у меня промелькнула мысль:» Нейпьер знает, какая на самом деле была у меня семейная жизнь, и ему хочется отравить мои воспоминания о том хорошем, что все-таки в ней было. Как же он жесток. Ему нравится разрушать. И ему приятно мучить Эдит. Он бы и мне причинял боль, если бы имел возможность. Но я пока неуязвима. Моя семейная жизнь – только тут его удары могут достичь цели «.

– Мне не стоило, видимо, затрагивать эту тему, – заметил Нейпьер. Казалось, он сумел проникнуть в мое прошлое и понять, что оно для меня мучительно. – Я ведь напомнил вам о том, что вы предпочли бы забыть.

Ровный тон его голоса ранил еще больше, чем колкости, потому что я понимала, каким унизительным снисхождением к моей боли он вызван.

– Мне уже действительно пора идти, – сказала я. – Надо еще подготовиться к урокам.

– Разрешите проводить вас, – предложил он.

– О, совершенно излишне.

– Но я тоже иду домой. Хотя, конечно, если вы против…

– У меня нет оснований быть против.

– Спасибо, миссис Верлейн, – он сделал легкий ироничный поклон. – Выражаю вам свою сердечную признательность.

Нелепое ощущение опасности не покидало меня.» Вы напоминаете мисс Брэнден «, – сказал он мне. Что кроется за этими словами?

Когда мы проходили мимо раскопок, Нейпьер совершенно неожиданно сказал:

– Никто из ее родных до сих пор не дал о себе знать. Правда, я слышал: ее родители погибли во время экспедиции.

– О ком вы?

– О загадочно исчезнувшей женщине. Вас бы удивило, если бы в один прекрасный день она вдруг появилась, и оказалось бы, что все произошло… Ну, скажем, из-за ее рассеянности. Кстати, ее исчезновение привлекло сюда множество людей, этого бы не сделали никакие археологические находки.

– Не думаю, что тут кроется намерение произвести сенсацию. Уверена, у нее не было подобных планов.

– Почему вы так уверены?

– Я… полагаю, она не из тех людей, которые способны на такое.

– У вас доброе сердце, и вы видите в людях только хорошее.

Он начал рассказывать мне о сделанных здесь археологических находках, и у меня создалось впечатление, что он очень хорошо о них осведомлен. В особенности он отметил мозаичный пол. Краски мозаики сохранились такими яркими, что вряд ли, по его мнению, есть нечто подобное где-нибудь еще в Британии. И тут я необдуманно сказала:

– Этому помогло покрытие из льняного масла и открытый солнечный цвет. – Я бессознательно повторила слова Роумы. – Хотя, конечно, цвета были бы еще ярче, если бы находились под лучами тропического солнца.

– Какие у вас познания! – удивился Нейпьер. Вот еще одна моя оплошность. Этот человек странным образом лишает меня самоконтроля. Он улыбнулся, и я увидела блеск его ослепительно белых зубов, поражавших не меньше, чем ярко-голубые глаза на его смуглом лице. – А вы, случайно, не скрытый археолог?

Я рассмеялась… довольно натянуто.

– Может, вы приехали сюда с какой-то тайной миссией? – продолжал допытываться он. – Не собираетесь ли вы тайком выбираться по ночам и производить раскопки в фундаменте нашего дома?

У меня опять мелькнула мысль:» Вероятно, он все знает. Если это действительно так, что он предпримет? Он убил своего брата. А Роума? Какое отношение он может иметь к исчезновению Роумы?

Я постаралась сказать как можно спокойнее:

– Если бы вы хоть чуть-чуть разбирались в археологии, вы бы сразу поняли, что я почти ничего в ней не смыслю. А то, что льняное масло и солнце обладают свойством сохранять цвет, – это общеизвестно.

– Не могу согласиться. Лично я этого не знал. Но, возможно, мои познания слишком ничтожны по сравнению с другими.

Перед нами уже возвышались мощные стены дома, выглядевшие необыкновенно величественно на фоне голубого неба.

– В одном моя семья похожа на древних римлян, – сказал Нейпьер. – Мы тоже умели выбирать место для строительства дома.

– Да, дом великолепен, – согласилась я.

– Я рад, что наше обиталище вызывает у вас одобрение.

– Вы, должно быть, гордитесь тем, что принадлежите к такому дому.

– Я бы предпочел говорить, что дом принадлежит нам. Вы, наверное, представляете себе, какие необыкновенные истории могли бы поведать эти стены. Вы романтик, миссис Верлейн.

Опять Пьетро. Его слова! «Ты – романтик при всей своей кажущейся приземленности…» Неужели это проявляется так сильно, несмотря на то, что после смерти Пьетро я прилагаю столько усилий, чтобы избавиться от этого своего свойства.

– Но на самом-то деле это даже благо, – продолжал Нейпьер, – что камни молчат. Они бы могли такое поведать, что повергло бы вас в смятение. Но вы ведь верите во все лучшее в людях, миссис Верлейн?

– Я стараюсь, но до тех пор, пока со всей очевидностью в них не проявляется худшее.

– Философ и музыкант в одном лице! Какое милое сочетание!

– Это насмешка?

– Иногда бывает очень приятно посмеяться. Но я даже и не надеюсь, что ваше благожелательное отношение к людям распространяется и на меня. Когда знак зверя обнаруживается с такой очевидностью, даже самым добросердечным философам ничего не остается, как принять это как факт.

– Знак зверя?

– Ну, да! Ведь я был клеймен им. Когда убил брата. – Нейпьер приложил ладонь ко лбу. – Он здесь, понимаете. И никто не сомневается, что он на мне. И вы тоже не станете сомневаться, миссис Верлейн, стоит вам только пристальнее взглянуть. Но даже если вы его и не увидите, множество людей вам на него укажут.

– Не надо так говорить, – остановила я его. – В ваших словах слишком много горечи.

– Неужели? – он широко раскрыл глаза и рассмеялся. – Нет, в них – реальная оценка. Вы еще это поймете. Если хоть раз человека заклеймят знаком зверя – только чудо может снять этот знак.

Вдали морская гладь сверкала в лучах полуденного солнца. С высоты холма, где располагался дом, был виден городок, его улицы, казалось, уходили прямо в море.

Никто из нас двоих не сказал больше ни слова. Мы расстались во внутреннем дворике, и я поднялась к себе в комнату, растревоженная этой встречей.

Ближе к вечеру, когда у меня выдался свободный час, я вышла в парк. Теперь я уже хорошо его знала. Мне очень нравились и его лужайки, и цветники, но любимым местом оставался окруженный стеной маленький садик, на который я случайно набрела в первый день. Одна сторона стены была покрыта диким виноградом с зелеными плотными листьями, и я представляла себе, как вспыхнут они пурпуром под лучами осеннего солнца. В этом укромном саду царило спокойствие и умиротворенность. Здесь я могла прийти в себя после встречи с Нейпьером в домике Роумы.

Несколько минут я просидела на скамейке у пруда, глядя на белоснежные лилии, как вдруг почувствовала, что я не одна.

У зеленой изгороди в дальнем конце садика стояла мисс Стейси. Она держала себя так тихо, что я не сразу ее заметила. На ней было зеленое платье, которое казалось частью тех кустов, у который она замерла. Мне стало не по себе, когда я представила, что она, вероятно, наблюдала за мной те несколько минут, что я провела на скамейке.

– Добрый день, миссис Верлейн, – воскликнула она весело. – Это ваше любимое место. Я знаю.

Она устремилась ко мне, кокетливо грозя мне пальчиком. В волосах у нее я заметила зеленые бантики – под цвет платья.

Она, должно быть, уловила мой взгляд, дотронулась до них.

– Всегда, заказывая себе новое платье, я обязательно делаю бантики из того же материала. У меня для каждого платья свои бантики.

На ее лице появилось довольное выражение, и, казалось, она ждала, что я выкажу одобрение ее сообразительности. Манерой держать себя и голосом эта женщина походила на девочку. Когда же она приблизилась, меня вновь повергло в смятение неестественное сочетание ее ребячливости и старческих пятен на коже и глубоких морщин вокруг глаз.

– Знаете, а вы очень изменились со дня своего приезда, – сообщила она.

– Неужели это возможно за такое короткое время?

Мисс Стейси села рядом со мной.

– Здесь так тихо. Прелестный маленький сад, вы не находите? О, нет смысла спрашивать. Вы бы не приходили сюда, если бы думали иначе. Здесь чувствуешь себя защищенным от других людей. Но это не так.

– В каком-то смысле это так. Сюда почти никто не заходит.

– Со временем вы поймете, что я права. Вы мне кажетесь очень умной. И знаете об очень многих вещах помимо музыки.

– Спасибо.

– И… я рада, что вы приехали сюда. Я уже твердо решила написать ваш портрет.

– Это очень любезно.

– Но это может оказаться и не столь уж любезным, – рассмеялась мисс Стейси. – Некоторые художники отнюдь не любезны, потому что они пишут то, что видят, и может случиться, что они увидят не то, что хотелось бы их моделям.

– Но мне было бы интересно узнать, что вы обо мне думаете.

Она, кивнув, добавила:

– Но надо еще немного подождать.

– Конечно. Мы ведь виделись всего один раз.

Мисс Стейси рассмеялась.

– Но я-то видела вас много раз, миссис Верлейн. Вы меня очень интересуете.

– Приятно слышать.

– Но это опять же может оказаться не столь приятным. Все зависит…

Она прижала руку к губам, словно молоденькая девушка, которая что-то скрывает. Вот еще одна из семейства Стейси, кто вызывает во мне постоянную тревогу.

– Я видела вас сегодня, как вы шли домой… – сказала мисс Стейси, закивав, как китайский болванчик. – С Нейпьером.

Хорошо, что я не покраснела и не выдала своего смущения.

– Мы случайно встретились… на раскопках, – поспешно объяснила я, и тут же поняла, какую глупость сделала, ведь мое объяснение можно было принять за попытку оправдаться.

Мисс Стейси опять качнула несколько раз головой, что, вероятно, должно было означать, что она – мудра и все прекрасно понимает.

– Вы интересуетесь римскими развалинами, миссис Верлейн?

– Когда здесь нашли римское поселение, это у многих вызвало большой интерес.

Мисс Стейси внимательно оглядела меня, проказливо смеющиеся глаза засверкали в складках старческих век.

– Но некоторые все же проявляют больше интереса, чем другие. Вы согласны?

– Вполне.

Мисс Стейси встала и, прижав руки к груди, торжественно провозгласила:

– Я тоже могу показать вам интересные развалины, и совсем близко отсюда. Не хотели бы взглянуть?

– Развалины? – удивилась я. Она поджала губы и кивнула.

– Да. Пойдемте! – Она протянула руку, и мне ничего не оставалось, как взять ее, как только посчитала удобным.

– У нас здесь еще есть развалины. Вы их тоже должны увидеть, раз вы всем здесь так живо интересуетесь.

Она быстро подскочила к кованой железной калитке в стене и, открыв ее, замерла с таинственным видом, будто маленькая фея из старинной сказки. Мне передалось ее волнение, и с бьющимся сердцем я приблизилась к калитке. Почему в этом доме все ведут себя так странно?

– Развалины, – шептала мисс Стейси, словно бы для себя самой. – Да, это, конечно, развалины. Хотя и не римские. Однако почему у Стейси не могут быть свои развалины, как у римлян? – У нее вырвался тонкий смешок.

Я прошла через калитку. Мисс Стейси закрыла ее и пошла немного впереди по обсаженной кустарником аллее, время от времени оборачиваясь и глядя на меня со своей детской проказливой улыбкой.

Она провела меня в ту часть парка, где я еще не бывала. Мы вышли по тропинке к небольшому ельнику. Густые хвойные лапы, как мантии, окутывали деревца с верхушки до земли.

Тропинка петляла дальше среди елей. Следуя за мисс Стейси, я вдруг подумала: а не тронулась ли слегка умом эта женщина.

Наконец я увидела то, для чего мисс Стейси привела меня сюда, – нечто похожее на белую цилиндрическую башню. Мисс Стейси подбежала к ней.

– Вот эти развалины, миссис Верлейн! Смотрите! – позвала она.

Подойдя ближе, я увидела, что это не башня, а остов какого-то строения, кладка внутри почернела от копоти. Строение было небольших, крыша почти разрушена, и через нее проглядывало небо.

– Что это? – спросила я.

– Остатки постройки, – ответила мисс Стейси. – Сгоревшей постройки.

– Здесь был пожар?

– Да. Не так давно, – и многозначительно добавила:

– Это случилось после приезда Нейпьера.

– Но что здесь было до пожара?

– Это была маленькая часовня… красивая маленькая часовня, построенная в честь Боумента. После того, как Нейпьер убил брата, отец построил эту часовню, куда он мог приходить… куда все мы могли приходить… чтобы в молчании, вдали от всех думать о Боументе. Часовня простояла здесь много лет и вот…

– …Она сгорела, – договорила я.

Мисс Стейси приблизилась ко мне и прошептала:

– Да, после приезда Нейпьера.

– Как это произошло?

Глаза маленькой женщины засверкали.

– Злая проделка… Нет… не проделка. Преступление.

– Вы хотите сказать, что кто-то сделал это нарочно? Но зачем? Какой в этом смысл?

– Из ненависти к Бо. Потому что Бо был хорошим и красивым. Вот почему.

– Вы полагаете… – я не решилась продолжить, но мисс Стейси сказала:

– Вы должны договаривать, миссис Верлейн. Так что же я полагаю?

– … что кто-то совершил поджог. Но я не понимаю, почему кому-то понадобилось это сделать.

– Вы еще многого не понимаете, миссис Верлейн. Мне бы хотелось предупредить вас.

И опять она сделала этот нелепый многозначительный кивок.

– Нейпьер сжег эту часовню, когда вернулся домой, потому что мы любили приходить сюда и вспоминать Боумента. Он не мог этого вынести. Поэтому и уничтожил эту часовню. Как он до этого уничтожил Боумента.

– Но почему вы так в этом уверены? – спросила я почти сердито.

– Я хорошо помню, как это случилось. Однажды вечером… было почти темно. Я сидела в своей комнате и почувствовала запах дыма. Я первая поняла, что случился пожар. Выйдя из дома, я сначала не могла понять, откуда идет этот запах. Затем я увидела… побежала… а когда оказалась здесь, на месте прекрасной часовни остались одни развалины. Еще летели искры. Это было ужасное зрелище. Я позвала на помощь, но было уже поздно. Теперь, кроме этого обгоревшего остова, ничего нет.

– До пожара здесь, вероятно, было очень хорошо.

– Хорошо?! Здесь было просто чудесно. Такое ощущение умиротворенности и покоя. Мой прекрасный Бо обитал здесь. Да! Вот почему Нейпьер не мог этого вынести. Вот почему он сжег эту часовню.

– Но ведь нет никаких доказательств, что это сделал… – начала я, но тут же остановилась и поспешно сказала:

– Простите, у меня много работы. Мне пора…

Мисс Стейси расхохоталась.

– Похоже, вам хотелось бы защитить Нейпьера. Вы явно берете его сторону.

– Не в моих правилах брать чью-либо сторону, мисс Стейси, – ответила я холодно.

Она снова рассмеялась и едко заметила:

– Но мы часто делаем то, что не в наших правилах, разве не так? Вы вдова. В каком-то смысле и я тоже. – Внезапно на нее лице появилось совсем старческое, скорбное выражение. – Я знаю. Ведь он… да, некоторые люди могут привлекать к себе своими пороками.

– Я перестаю вас понимать, мисс Стейси, – заметила я резко. – Полагаю, мне пора заняться своими делами. Благодарю за то, что вы показали мне эти… развалины.

Я повернулась и стремительно пошла прочь. Этот разговор с мисс Стейси был не просто неприятен, он поверг меня в душевное смятение.

Два дня спустя случилось событие, которое расстроило меня еще сильнее. Я шла тогда в классную комнату, чтобы посмотреть, нет ли там Эдит, и в тот момент, когда я хотела открыть дверь, я вдруг услышала голос Эдит, в нем чувствовалось отчаяние и гнев. Я замерла, и тут услышала, как она воскликнула:

– И если я это не сделаю, ты расскажешь… О, как ты можешь!

Меня потрясли не сами слова, не их скрытый смысл, а то, с какой мукой и болью они были произнесены.

Я не знала, что делать. Мне не хотелось оказаться в роли соглядатая. В этом доме я новый человек, и, возможно, не совсем правильно оцениваю ситуацию, излишне ее драматизируя. Я воспринимала своих учениц, всех без исключения, как почти еще детей.

Как оказалось впоследствии, я упустила очень важный момент. Стоило мне тогда проявить решительность и войти в комнату, может быть, все обернулось бы иначе. Но я тихо отошла от двери, не осмелившись ее открыть.

Эдит спорила с кем-то в классной комнате, с кем-то, кто угрожал ей. Единственным извинением тому, что я не вмешалась, было то, что я считала их ссоры детскими и не столь уж серьезными.

Спустя полтора часа у меня был урок с Эдит. Она играла так плохо, что могли бы возникнуть сомнения в ее способностях, если бы я не догадывалась о ее состоянии.

4

Я играла для сэра Уилльяма в соседней от него комнате. Дверь была открыта. Сначала я исполнила «К Элизе», затем несколько ноктюрнов Шопена. Мне казалось, что нигде так хорошо я не играла, как в той комнате. Ее атмосфера помогала мне, может быть, оттого, что я знала: здесь жила женщина, которая любила музыку. Пьетро непременно бы над этим посмеялся. Он бы сказал: «Настоящему пианисту не нужно, чтобы вокруг была какая-то особая атмосфера, ему достаточно того, что внутри него».

Но образ Пьетро померк, как только я подумала об Изабелле, матери Нейпьера, которая могла бы стать большим музыкантом, но забросила свою карьеру ради семьи. О да, мы с ней похожи. Правда, у нее было два сына, одного она любила больше, чем другого… и когда ее любимец был убит, она взяла пистолет и ушла в лес.

Я подошла к открытой двери. Миссис Линкрофт, которая оставалась с сэром Уилльямом, пригласила меня войти и кивнула на стул рядом с креслом сэра Уилльяма.

– Сэр Уилльям хотел бы поговорить с вами, – сказала она.

Я села подле него, и он, медленно подняв голову, посмотрел на меня.

– Ваша игра очень трогает, – сказал он. Миссис Линкрофт тихонько вышла из комнаты.

– Вы напомнили мне, – продолжал он, – мою жену. Хотя я не уверен, что она играла столь же хорошо.

– Видимо, у нее было меньше практики.

– Несомненно, на ней лежали обязанности.

– Да, да, конечно, – поспешно согласилась я.

– А теперь скажите мне, что вы думаете о своих ученицах.

– Миссис Стейси обладает несомненным талантом.

– Но не столь уж большим.

– Вполне достаточным, чтобы ее игра доставляла удовольствие.

– Понятно. А другие?

– Они могли бы играть… недурно.

– Но и это уже неплохо.

Некоторое время мы молчали, и я подумала, не заснул ли он и не пора ли мне уйти. Когда я уже собралась это сделать, он вдруг сказал:

– Надеюсь, вы удобно здесь устроились?

Я заверила его, что мне очень хорошо в его доме.

– Если вам что-нибудь понадобится, обращайтесь к миссис Линкрофт. В доме она всем управляет. Кстати, вы уже познакомились с моей сестрой?

– Да.

– Она, возможно, показалась вам несколько странной?

Я немного растерялась, не зная, что на это ответить, но сэр Уилльям продолжал сам:

– Бедняжка Сибила! В молодости она пережила несчастную любовь. Она собиралась выйти замуж, но дело расстроилось. С тех пор она очень изменилась. Правда, потом она все-таки стала проявлять какой-то интерес к общим семейным делам, и мы немного успокоились. И все же ее поступки зачастую не выглядят вполне разумными. Иногда у нее появляется очередная навязчивая идея. Возможно, она уже разговаривала с вами о наших семейных делах. Она это делает со всеми. Вы не должны принимать всерьез все, что она говорит.

– Да, мисс Стейси немного рассказала мне о жизни вашей семьи…

– Я так и думал. На нее очень сильно подействовала смерть моего сына. Как и на всех нас. Но в ее случае…

Голос его куда-то ушел, словно он перенесся в далекое прошлое, в те дни, когда погиб Боумент… а затем его жена, взяв пистолет, ушла из дома и застрелилась. Меня охватила острая жалость к сэру Уилльяму, но мне было жаль и Нейпьера.

Когда сэр Уилльям упомянул своего младшего сына, в его голосе появилась сухость и бесстрастность.

– Теперь, когда Нейпьер женился, мы будем чаще устраивать приемы. Как я уже говорил вам, мне бы хотелось, чтобы вы играли для моих гостей.

– С удовольствием. Какие вещи вы хотите, чтобы я исполняла?

– Мы обсудим это позже. Обычно для гостей играла моя жена… Теперь вы будете это делать, и все станет, как…

Видимо, он не заметил, что перестал говорить вслух. Глаза его затуманились… Он протянул руку к колокольчику и позвонил. Миссис Линкрофт появилась так быстро, что у меня возникло подозрение, не стояла ли она у двери, прислушиваясь.

Я начала снова ощущать, что живу… не то, чтобы радостно, но, по крайней мере, не безразлично к тому, что вокруг меня происходит. Я испытывала все возрастающий интерес к дому Стейси и понимала, что центром притяжения для меня является Нейпьер, подобно тому как в Париже центром всего был для меня Пьетро. Но в Париже причиной была любовь, здесь – ненависть. Нет, это слишком сильно сказано. Наверное, тут больше подходит слово – неприязнь. Так или иначе, но в одном я была твердо убеждена – никогда к Нейпьеру Стейси я не смогу относиться спокойно. Неприязнь может легко перейти в ненависть. Конечно, он много пережил из-за того ужасного несчастного случая (в глубине души я не могла поверить, что могло быть иначе), но это не причина, по которой он имеет право мучить свою бедную юную жену. Сам испытав немало страданий, он получал удовлетворение, причиняя страдания другим, и за это я его презирала. У меня не было к нему доверия. Он был мне неприятен, но за одно я ему была очень благодарна. Он пробудил во мне прежнюю способность чувствовать. Хотя, быть может, лучше вообще не испытывать никаких чувств, чем такую яростную неприязнь, какая у меня возникла к Нейпьеру.

Однажды, когда после обеда у меня выдалось свободное время, я решила отправиться на дальнюю прогулку, чтобы хорошенько подумать о том, что со мной происходит. Не заметив того, я вышла к морю. Дул свежий ветер. Я с наслаждением вдыхала пьянящий морской воздух.

Куда меня приведет такая жизнь, размышляла я. Не могу же я вечно жить в Лоувет Стейси. Да и вообще нынешнее мое положение не казалось мне стабильным. Я обучаю музыке трех учениц, и ни одна из них, за исключением Эдит, не имеет музыкальных способностей. Но Эдит замужняя женщина, у нее могут вскоре появится другие семейные обязанности. Но мысль об этом выглядела какой-то несообразной. Нейпьер – отец… и отец детей Эдит. Но почему бы и нет, ведь они муж и жена. Захочет ли Эдит продолжать заниматься музыкой, когда станет матерью. В мои обязанности также входит играть для гостей сэра Уилльяма, но никто не будет держать в доме пианиста на случай редких музыкальных вечеров. Нет, моя работа здесь очень ненадежна, и меня могут скоро уволить. И что тогда? Я осталась одна в этом мире. У меня мало денег. Я уже не так молода. Не пора ли всерьез задуматься о своем будущем. Однако кто может знать, что его ждет впереди. Когда-то я верила, что мы с Пьетро будем всю жизнь вместе. Конечно, невозможно предугадать все, но мудрые люди стараются предвидеть на годы вперед, чтобы не попасть в положение тех неразумных дев, у которых в ответственный момент не оказалось в светильниках масла77
  Евангельская притча о десяти девах (Матф. XXV, 1 – 15).


[Закрыть].

По петляющей тропинке я спустилась к морю и пошла по песчаной отмели. Над ней нависал, как гигантская раковина, белый голый утес. Тоскливый крик чайки нарушал мирную тишину вокруг. И вдруг я услышала чей-то оклик: «Миссис Верлейн, миссис Верлейн! Куда вы!»

Я оглянулась и увидела Элис. Она бежала за мной. Ее легкие каштановые волосы развевались за спиной.

Запыхавшись, она догнала меня. Щеки ее слегка раскраснелись от бега.

– Я увидела, как вы сюда спускаетесь, – сказала она, с трудом переводя дыхание. – И поспешила остановить вас. Здесь опасно.

Я недоверчиво взглянула на нее.

– Да, очень опасно, – настойчиво повторила она. – Посмотрите! – она обвела руками утес и море. – Это ведь вроде пещеры, образованной прибоем. Сюда заходит море… задолго до прилива вы можете здесь оказаться отрезанной от суши. И тогда вам уже ничего не поможет.

Элис заложила руки за спину и взглянула на нависший утес.

– Видите, по нему невозможно подняться. Вы бы оказались в ловушке. Не следует сюда приходить… Только при самом большом отливе здесь еще можно находиться.

– Спасибо, что предупредила меня.

– Сейчас еще ничего, но минут через десять здесь уже нельзя находиться. Пойдемте отсюда, миссис Верлейн.

Мы вернулись тем же путем, которым я пришла сюда, и когда, огибая скалу, я посмотрела вниз, то прилив уже начался. Элис была права. Эта часть берега под утесом скоро будет совершенно отрезана от суши.

– Видите! – воскликнула Элис.

– Да. Здесь действительно опасно.

– Здесь не раз тонули.

И неожиданно для самой себя я спросила:

– Интересно, может быть, это случилось и с Роу… с той женщиной, археологом?

– Вполне возможно. Видно, вас очень заинтересовала ее судьба?

– Исчезновение человека обычно у всех вызывает интерес.

– Да, конечно, – Элис протянула руку, чтобы помочь мне взобраться на высокий выступ. – Можно дать и такое объяснение тому, что эта женщина исчезла.

Я снова взглянула на море. Вода наступала. Роума не очень хорошо плавала, и ее могло унести в море.

– Но если бы та женщина утонула, ее тело вынесли бы волны, – продолжила я свои размышления вслух.

– Да, так обычно и происходит, – согласилась Элис. – Но иногда, мне кажется, тело может затянуть в глубь моря. Да, здесь надо быть очень осторожным. Особенно тем, кто здесь впервые.

– Впредь буду осторожна, – со смехом обещала я. Мои слова, видимо, ее успокоили, и это меня тронуло.

– Вы хотите еще погулять в одиночестве? – спросила меня Элис.

– А ты могла бы составить мне компанию?

– Только если вы сами хотите этого.

– Я с удовольствием.

Ее улыбка была совершенно очаровательна, и я почувствовала глубокую симпатию к этой славной девочке. Элис степенно шла рядом со мной, время от времени указывая на цветы, растущие вдоль изгороди.

– Какой чудесный голубой цвет, не правда ли, миссис Верлейн? Это вероника, это наземный плющ или будра плющевидная. Мистер Браун дает нам уроки ботаники. Иногда мы ходим с ним на прогулки, и он нам показывает растения, о которых рассказывал в классе. Не правда ли, хорошая идея?

– Прекрасная!

– Эдит тоже любила уроки ботаники. Я думаю, она скучает без них. Иногда мне кажется, она с удовольствием продолжала бы с нами заниматься. Но замужней женщине вряд ли подобает ходить на уроки, да? О, взгляните, миссис Верлейн, это ведь стриж! Видите? Мне нравится гулять в сумерках. В это время можно увидеть козодоев. Мистер Браун нам о них рассказывал. Они издают звуки, напоминающие шум старой прялки. Эти птицы охотятся в полях за мотыльками.

– Тебе, видимо, очень нравятся уроки ботаники.

– О, да. Но теперь уже меньше, поскольку Эдит перестала заниматься. При ней мистер Браун вел уроки более интересно.

Невольный намек, содержащийся в этих словах, снова встревожил меня, вызвав прежние подозрения.

– Чайки возвращаются на берег, – заметила Элис. – Это признак скорой непогоды. Когда я вижу, как они сотнями летят назад, то всегда думаю об оставшихся в море рыбаках.

Она начала напевать своим тоненьким юным голоском:

Господь услышит наши мольбы

О тех, кто сейчас в бушующем море.

Элис передернула плечами.

– Ужасно утонуть, не правда ли, миссис Верлейн? Говорят, когда человек тонет, он будто заново проживает всю свою жизнь. Как вы думаете, это правда?

– Не знаю, и мне бы очень не хотелось проверить это на собственном опыте.

– Дело в том, – сказала Элис вдумчиво, – что утопленники не могут подтвердить, правда ли это. Если бы они вернулись… Но говорят, что к живым возвращаются только те, кто умер насильственной смертью. Они не могут найти успокоения. Вы верите в это, миссис Верлейн?

– Нет, – ответила я твердо.

– Наши слуги считают, что Боумент сюда приходит.

– Этого не может быть.

– Да, но они убеждены в этом. И они говорят, что он стал приходить чаще с тех пор, как Нейпьер вернулся.

– Но почему?

– Потому что он сердится. Ему не нравится, что здесь Нейпьер. Ведь это он виноват, что теперь нет Боумента, и Боумент хочет, чтобы здесь не было и Нейпьера.

– Я полагала, что Боумент был добрым. Но если бы он хотел, чтобы его брат был наказан из-за трагической случайности, значит, его нельзя считать таким уж добрым.

– Вы правы, – медленно произнесла Эдит. – Но Боумент, вероятно, просто не может не приходить сюда. Возможно, тех, кто погиб, как он, что-то заставляет возвращаться. Как вы думаете?

– Я считаю это совершенной чепухой.

– А как же тогда свет в разрушенной часовне? Говорят, там бродит привидение. Я сама видела, как ночью в часовне появляются огоньки.

– Они тебе привиделись.

– Не думаю. Моя комната находится на верхнем этаже дома. Над классной комнатой. Оттуда далеко видно, и я наблюдала эти огоньки. Правда!

Я промолчала, а она с самым искренним видом продолжала:

– Вы мне не верите. Вы думаете, что я их просто выдумала. Но если я их опять увижу, можно я их покажу вам? Хотя, наверное, вы не захотите.

– Если они действительно появляются, я должна их увидеть.

– Тогда я вам обязательно покажу.

– Ты меня немного удивляешь, Элис, – сказала я с улыбкой. – Я полагала, что ты достаточно разумная девочка.

– Я такая и есть, миссис Верлейн, но если что-то на самом деле существует, было бы неразумно притворяться, будто этого нет.

– Самое разумное – это выяснить, почему они появляются.

– Они появляются потому, что Боумент не может найти успокоения.

– Или же потому, что кто-то разыгрывает тебя. Не хочу ничего утверждать, пока сама не увижу этот свет в часовне.

– Вы, миссис Верлейн, – чрезвычайно разумны, – сказала Элис.