Текст книги "Королева-распутница"

Автор книги: Виктория Холт

– Она… – пробормотал Карл. – Она… мой злой гений, Мадлен. Это был мой злой гений.

Король заплакал и снова сказал, что он слышит шум на улице.

Он оставил Мадлен возле себя, у окна; Карл долго глядел на спящий город.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Память об этих ужасных днях и ночах продолжала висеть над Парижем. Некоторые участники резни испытывали такие угрызения совести, что покончили с собой; другие сошли с ума и носились по улицам; кому-то казалось, что их преследуют призраки умерших. Они находили утешение, говоря со злобой и ненавистью о женщине, которую считали вдохновительницей кровопролития – об итальянке. Она была виновна во всех несчастьях Франции. Все это знали. Она управляла безумным королем. Карл страдал сильнее всех, однако не было заметно ни единого признака того, что Катрин мучают сожаления о содеянном.

Это действительно было так. Она не собиралась менять старые привычки. Она научилась не оглядываться назад и не собиралась делать это сейчас. Массовое убийство было необходимым в момент его совершения, и не следовало сожалеть о нем теперь. Катрин располнела; она давно не казалась такой здоровой. Один посланник написал своему правительству, что Катрин выглядит как женщина, оправившаяся после тяжелой болезни. Этим недугом был ее страх перед Филиппом Испанским, а лекарством стала резня, начавшаяся в канун для Святого Варфоломея.

Она редко чувствовала себя в такой безопасности, как зимой 1572 года и весной следующего года. Наваррец и молодой Конде приняли католическую веру – Наваррец с цинизмом, Конде – со стыдом. Авторитет этих двух принцев в стране упал; большинство спасшихся гугенотов сохранили и укрепили свою решимость. Они переносили несчастья и крепли духом, подвергаясь гонениям. Такое всегда происходило с фанатиками. Они потеряли Колиньи, Телиньи и Ларошфуко. Монтгомери был предупрежден и успел убежать из Сент-Жермена. Наваррец сдался почти мгновенно и принял католическую веру. Но гугеноты и не ждали многого от Наваррца. Самым горьким ударом для них стало предательство Конде. Они держали оборону в своем бастионе, Ла Рошели, и собирались причинить неприятности властям; понеся серьезные потери, они заметно ослабли, стали почти беззащитными. Катрин считали женщиной, спланировавшей массовое убийство.

Она с цинизмом изменила свой внешний вид и смешалась с парижской толпой, чтобы послушать, что говорят о королеве-матери. Она знала, что именно нечистая совесть людей заставляет их осуждать ее. Они перечисляли преступления Катрин, часто обвиняли ее в убийствах, к которым она не имела отношения.

– Кто такая эта убийца, отравительница, итальянка, правящая Францией? – спросил ее один торговец, когда она остановилась у его лотка с платком на голове, в засаленном пальто, надетом поверх поношенного платья. – У нее нет королевской крови. Она – дочь купцов. С тех пор, как она вышла замуж за сына короля Франциска, на нашу страну начали обрушиваться несчастья.

– Неприлично делать королевой Франции выскочку-итальянку, – согласилась Катрин. – Эта итальянка правит Францией, месье. Не заблуждайтесь на сей счет.

– Она действительно правит Францией. Наш бедный безумный Карл без ее влияния был бы не так уж и плох… так говорят люди. Но он – не король. Правит страной она. Катрин де Медичи отравила кардинала Шатильона, господина де Анделота и королеву Наварры. Она повинна в смерти адмирала де Колиньи, – продолжил торговец. – Она ответственна за организацию кровавой резни. По слухам, она убила своего сына, Франциска Второго… он умер раньше срока. Господин д'Аленсон страдал от жара – говорят, это тоже ее работа. Помните герцога де Буйонна, отравленного в Седане? За это преступление повесили его врача, но мы знаем, кто на самом деле виновен в этой смерти. Месье де Лонгвилль, принц Пуатьен, месье Лигнероль… Список можно продолжать бесконечно. Прибавьте к нему тех, кто погиб в ночь Святого Варфоломея. Перечень злодейств слишком длинен, мадам, чтобы одна женщина могла ответить за них.

– Даже для итальянки, – признала Катрин.

– О, мадам, вы сказали правду. Надеюсь, что однажды в ее бокал капнут итальянского яда. Я хочу этого, мадам. Это желание всего Парижа.

Она ушла с улыбкой на лице. Лучше заслужить ненависть, чем довольствоваться безразличием. Ей хотелось громко смеяться. Королева-мать правила Францией. Она радовалась, что люди понимают это.

На улицах Парижа люди пели песню о чей. Они не боялись делать это даже под окнами Лувра.

 
У Иезавель и Катрин
Много общего:
Первая погубила Израиль,
Вторая губит Францию
Иезавель поклонялась идолам,
Чуждым Священному писанию;
Катрин поддерживает католицизм,
Не гнушаясь предательств и жестокости.
Одна обрекла на смерть
Пророков Святого Господа,
Другая заставила умереть
Тех, кто чтил Евангелие.
Ужасная кара постигла Иезавель:
Она досталась псам на обед.
Но такой падалью, как Катрин,
Побрезгуют даже собаки.
 

Слова не принесут ей вреда. Она сама пела эту песню. «Приятно знать, – сказала она фрейлинам, – что парижане не собираются отдавать меня на съедение собакам». При этом она громко рассмеялась «Мои друзья, эти люди и правда любят меня. Им нравится думать об мне. Вы заметили, что даже подлый старый развратник кардинал Лоррен смотрит на меня едва ли не с любовью? Раньше такого не бывало. Он уже не молод и боится смерти; он всегда был трусом. Он носит кольчугу под мантией церковника. Но кардинал смотрит на меня с любовью, потому что он говорит себе „Мне осталось прожить немного. Скоро я предстану перед Господом“. Кардинал, мои друзья, – весьма набожный человек; думая о той жизни, какую он вел, он трепещет. Затем он смотрит на меня и говорит себе „По сравнению с королевой-матерью я – невинное дитя“. Поэтому он проникается ко мне любовью. То же самое справедливо в отношении парижан. Скакала ли я по улицам города в те августовские дни и ночи со шпагой в руке? Нет. А они – да. Поэтому их успокаивают мысли о моих злодеяниях. Они могут сказать: „По сравнению с королевой Иезавелью мы совершенно безгрешны“.

Однажды Шарлотта де Сов принесла Катрин книгу.

– Думаю, Вашему Величеству следует посмотреть ее, – сказала женщина. – Виновные должны быть схвачены и наказаны.

Катрин полистала страницы книги, которая называлась «Жизнь Святой Катрин». Поняв, что название было ироническим и что под Святой Катрин подразумевалась она сама, королева-мать усмехнулась. Узнаваемыми были лишь безжалостные карикатуры с изображением очень полной женщины. В книге перечислялись все преступления, в которых народ Франции обвинял Катрин. По мнению авторов, всеми бедами, происшедшими во Франции с того дня, как пятнадцатилетняя Катрин прибыла сюда, чтобы выйти замуж за сына короля, страна была обязана именно ей.

Шарлотта стояла рядом, ожидая вспышки гнева, но вместо этого услышала оглушительный хохот.

Катрин позвала своих фрейлин и стала читать им вслух.

– Это – история вашей госпожи, мои друзья. Слушайте.

Во время чтения Катрин разобрал такой неудержимый смех, что ей пришлось отложить книгу.

– Пусть французы знают, – сказала она, – что ими правит сильная женщина. Это очень хорошо. Если бы я знала, что пишется такая книга, я бы рассказала ее авторам много неизвестного им. Я бы напомнила писателям то, что они забыли. Помогла бы им создать более полное произведение.

Некоторые женщины отвернулись, чтобы Катрин не увидела выражения ужаса на их лицах. Они были безнравственными, поскольку их создавала сама Катрин, но иногда она вызывала у них чувство отвращения. Они понимали, что она, эта итальянка, их странная госпожа, отличалась от всех других женщин. Она любила только власть. Думала только об этой жизни. Поэтому она могла убивать с улыбкой на лице и даже гордиться при этом собой; ее никогда не мучила совесть.

Некоторые женщины помнили двух мальчиков, которых они видели среди паломников, ходивших смотреть на останки Колиньи, висевшие в Монтфаконе. Один из них, пятнадцатилетний паренек, внезапно упал на землю; его тело вздрагивало от горьких рыданий. Младший мальчик, растерянный и испуганный, стоял неподвижно; он был так подавлен горем, что в отличие от брата не мог плакать. Люди испытывали потрясение, узнавая, что пятнадцатилетний юноша был Франциском де Колиньи, а мальчик помладше – его братом Анделотом. Парижане помнили также, что беременную Жаклин де Колиньи увезли из Шатильона и заточили в тюрьму Ниццы. Такие воспоминания бередили души фрейлин. К тому же этими женщинами владел суеверный страх. Они помнили о чуде Мерлина, о котором постоянно говорили гугеноты. Пастор адмирала исчез в ночь террора. Он выбрался на крышу после гибели Телиньи, а позже слез с нее и оказался возле сарая. Он спрятался там; каждый день, как утверждали гугеноты, по воле Господа, к нему приходила курица; она откладывала возле пастора одно лицо. Это позволило Мерлину не умереть с голоду до окончания резни.

Такие истории вызывали чувство тревоги; казалось, что Господь иногда становился на сторону гугенотов, хотя Дева и заставила расцвести боярышник на кладбище Невинных.

Катрин засмеялась, услышав рассказ о Мерлине и яйцах. Она вспомнила о цветении боярышника.

– Добрый Бог хранит нас с небес, – заявила она. – Попав туда, мы обнаружим, что и там гугеноты и католики воюют друг с другом.

Было забавно обмениваться подобными шутками в присутствии королевы-матери, но позже приходил страх.

Катрин продолжила чтение книги. Она всегда держала ее под рукой, заглядывая в нее время от времени. Иногда из покоев королевы-матери доносилось пение:

 
Первая погубила Израиль,
Вторая губит Францию.
 

После кровопролития любовная связь между Гизом и Марго прервалась.

Марго, как и многие, не могла забыть резню. Она вместе с большинством парижан считала свою мать вдохновительницей злодеяния, человеком, в первую очередь несущим ответственность за него. Но девушка не могла забыть и роли ее любовника.

Она своими глазами видела его скачущим по улицам, призывающим людей убивать. В порыве возмущения Марго сказала себе, что не может больше любить его. Он, как и она сама, изменился; из прежнего очаровательного юноши Генрих превратился в мужчину, для которого честолюбивые помыслы были важнее любви. Он знал, что она, жена гугенота, находится в опасности, но не позаботился о ней. Все, за что она еще недавно страстно любила его – красота, обаяние, мужественность, даже честолюбие – Марго считала, что это качество помогает мужчине проявить себя, – теперь оставляли ее равнодушной.

Он пришел к ней, когда убийства закончились.

– Вы явились на свидание, месье, слишком поздно, – сказала Марго.

Он еще не знал, что она решила расстаться с ним.

– Но, Марго, ты же знаешь, как я был занят.

– Слишком занят кровопролитием, чтобы вспомнить о любви, – заметила она.

– Это было необходимо.

Она внимательно поглядела на него. Он стал старше Марго подумала, что он быстро постареет. Она улыбнулась, вспомнив о месье де Леране, который в страхе ворвался в ее спальню; он был еще слаб, но, слава Богу, поправлялся ее стараниями. Он был красивым, нежным и благодарным. Женщине не всегда хочется иметь такого самоуверенного и надменного любовника, какой стоял сейчас перед ней. Есть люди, избалованные подарками судьбы; они не способны испытывать чувство благодарности, которая может быть замечательной вещью.

Генрих шагнул к Марго и обнял ее. Девушка не оттолкнула его – пока. Она улыбнулась ему.

– А теперь, – спросила Марго, – для любви появилось время?

– Моя дорогая, – ответил он, – прошло много дней, но любовь сохранилась; ожидание сделало ее еще более желанной.

– Иногда она прокисает со временем, – заметила Марго.

– Ты сердишься, дорогая?

– Нет, месье. Я могу сердиться, лишь когда сильно люблю.

Он не понял значения ее слов. Он был слишком высокого мнения о себе. Это та Марго, думал он, которую я видел перед собой много раз: возбужденная, ждущая, когда он разбудит в ней привычную страсть.

– Моя дорогая, – начал он, но Марго перебила его.

– Месье де Гиз, – сказала она, – я обнаружила, что вы более одарены как убийца, нежели как любовник; вы знаете, что меня устраивает все только самое лучшее. Если мне понадобится убийца, я, возможно, обращусь к вам. Но если я захочу любовника, я обойдусь без вас.

Она заметила, что он не только смутился; в его глазах появилась настороженность. Она связана с гугенотами и поэтому может оказаться врагом.

Марго засмеялась.

– О, будьте осторожны, месье де Гиз. Вы пожелали любовницу из лагеря гугенотов. Почему бы вам не вытащить шпагу и не убить меня? Вы подозреваете меня в дружбе с гугенотами. Это – достаточная причина для моей смерти, верно?

– Ты сошла с ума? – спросил он.

– Нет. Просто я разлюбила тебя. Ты уже не кажешься мне таким красивым, как прежде. Ты не пробуждаешь во мне желания.

– Это не может быть правдой, Марго.

– Тебе, верно, трудно в это поверить. Но я сказала правду. А теперь ты можешь уйти.

– Дорогая, – ласково произнес он, – ты сердишься, потому что я надолго покинул тебя. Если бы я мог, я бы уже давно пришел сюда. Ты должна понять: не убей мы гугенотов, они бы убили нас.

– Они бы не сделали этого! – с жаром заявила Марго. – Не было заговора гугенотов. Ты знаешь так же, как я: так называемый заговор гугенотов – выдумка моей матери. Она искала предлог для убийства.

– Почему мы говорим о столь неприятных вещах? Ты забыла, кто мы друг для друга?

Марго покачала головой.

– Все кончено. Мы должны искать удовольствия в других местах.

– Как ты можешь говорить это! Ты всегда любила меня!

– Прежде.

– Когда это кончилось?

– Вероятно, в канун дня Святого Варфоломея.

Он обнял Марго, поцеловал ее. Она с достоинством произнесла:

– Прошу вас, месье де Гиз, отпустите меня.

Марго радостно засмеялась, обнаружив, что он больше не волнует ее.

Он стал надменным. Он не привык к отказам. Это задело его самолюбие, гордость Гизов и Лорренов.

– Очень хорошо, – сказал Генрих, отпустив Марго. Но он колебался, ждал, когда девушка засмеется, скажет ему, что любит его, как прежде, что ее скверное настроение прошло.

Но она стояла неподвижно, насмешливо улыбаясь. Наконец Генрих в ярости повернулся и покинул Марго.

В коридоре он едва не столкнулся с Шарлоттой де Сов; женщина не ожидала, что он выйдет так скоро; она думала, что Марго вернет его и затем произойдет одна из тех страстных сцен, которую следовало описать королеве-матери.

Генрих удержал Шарлотту, которая вскрикнула и сделала вид, будто едва не упала на пол.

– Простите, мадам.

Она улыбнулась ему и покраснела, заметив, что он восхищается ее красотой.

– Я сама виновата, месье де Гиз. Я… я собиралась навестить Ее Величество… и не думала, что от нее кто-то выйдет так скоро.

– Надеюсь, я не причинил вам вреда?

– Нет, месье. Право, нет.

Он улыбнулся и пошел дальше. Шарлотта, не двигаясь, смотрела ему вслед.

Она не стала сразу заходить к Марго; Шарлотта задумалась, стоя у двери. Искренне ли говорила Марго? Действительно ли она рвет любовную связь – самую страстную и обсуждаемую при дворе? Допустим, это так. Шарлотта улыбнулась. Женщина имеет право порадовать себя чем-то иногда. Она устала от игры, а которую должна была играть с Наваррцем, поддерживая в нем желание, но не удовлетворяя его. Возможно, не стоит говорить королеве-матери об этой маленькой сценке. Она, Шарлотта, может получить определенные указания относительно герцога де Гиза; королева-мать, несомненно, обладала даром читать тайные мысли и желания женщин из Летучего Эскадрона.

Нет, Шарлотта ничего не сообщит Катрин о своем открытии: если красивый герцог нуждается в утешении, то Шарлотта не получала распоряжения от королевы-матери отказать ему в этом.

Чувство удовлетворения, испытываемое Катрин, не могло длиться долго; она не сожалела о своей растущей непопулярности во Франции и зловещей репутации, распространявшейся за пределы страны, зато ее беспокоило то, что король выходил из-под ее влияния. Прежде она думала, что, уничтожив влияние Колиньи, она сумеет восстановить отношения, существовавшие между ней и Карлом до того, как адмирал околдовал короля. Но это оказалось не так. Карл слабел физически, приступы безумия участились; но было ясно, что он, страдая от воспоминаний о роковых августовских днях и ночах, как и все прочие французы, обвинял Катрин в организации резни. Он страстно желал вырваться из-под ее опеки.

Он постоянно вспоминал слова адмирала: «Правь самостоятельно. Освободись от влияния матери». И Карл собирался сделать это, насколько позволит его слабая воля и разум.

Катрин поняла это и серьезно забеспокоилась. Если, как утверждали многие, смерть Колиньи была необходима ей для того, чтобы единолично командовать сыном, то ей абсолютно не удалось добиться желаемого результата. Сейчас Карл вышел из ее подчинения сильнее, чем когда-либо.

Испания, перестав чрезмерно радоваться резне, намекнула на то, что поскольку большинство гугенотских лидеров погибло – Филипп согласился, что брак был необходим для того, чтобы заманить врагов в ловушку, – теперь отсутствовали причины, мешавшие расторжению этого союза.

В первый момент Катрин возмутилась. «Моя дочь стала женой всего несколько недель тому назад, она только начала любить своего мужа, и нам предлагают аннулировать брак!»

Испанский посол цинично усмехнулся: «Наваррец сейчас, мадам, – не лучшая партия; его презирают и католики, и гугеноты. Это не слишком завидный брак для дочери из королевской семьи!»

Катрин задумалась над этим, и вскоре она поняла разумность сказанного послом. Даже в случае гражданской войны – казавшейся сейчас весьма маловероятной в силу того, что ряды гугенотов поредели, – вряд ли французы захотят видеть на троне человека, легко сменившего веру, известного бонвивана и повесу.

Она знала, в чью сторону посмотрит народ, если в результате какого-нибудь несчастья – Катрин была готова отдать жизнь в борьбе за то, чтобы оно не случилось, – сыновья дома Валуа лишатся их приоритетно о права на трон. Это был молодой человек, который, во всяком случае, в глазах парижан, не мог сделать ничего дурного для страны. Да, верно, он руководил резней, но в столице никто не винил его. Говорили что он просто подчинился приказам короля и королевы-матери. Славная все-таки это вещь – любовь толпы. Она избавляла от обвинений и возвеличивала достоинства.

Да, Париж будет рад видеть своего героя на троне, хоть его права на престол весьма сомнительны.

Она глубоко задумалась. Необходимо приспосабливать свою политику к происходящим событиям; обстоятельства требуют гибкости. Возможно, ей следовало разрешить Марго выйти за Генриха де Гиза, когда они страстно желали этого; но в то время это казалось недопустимым. Ввиду нынешнего поворота событий и недавнего поступка Наваррца брак между Марго и Гизом стал более желательным, чем союз принцессы с Генрихом Наваррским. Папа, разумеется, не стал бы чинить препятствий, и Филипп Испанский был бы доволен этим. Гиз имел в Испании и Риме репутацию одного из самых непоколебимых католиков Франции. Почему не устроить два развода одновременно? Гиз расстанется со своей женой, а Марго – с ее мужем, и эта влюбленная парочка наконец соединится! Катрин цинично усмехнулась. Кажется, это тот случай, когда главные действующие лица могут одновременно проявить благоразумие и быть счастливы.

Она обсудила эту идею с испанским послом. Он одобрил ее. Катрин вызвала к себе дочь; между ними состоялась тайная беседа из числа тех, что были хорошо знакомы всем детям Катрин.

– Моя дочь, тебе известно, что я всегда думаю о твоем благополучии… твоем положении… твоем будущем. Но знаешь ли ты, что я также желаю тебе счастья?

Марго решила быть язвительной. Она тоже изменилась. Став замужней женщиной и королевой, она, похоже, освободилась от влияния матери, как и ее брат-король.

– Нет, мадам, – с наигранным смирением сказала она. – Я этого не знала.

Катрин захотелось ударить нахальное юное личико.

– Так узнай это сейчас. Твой злополучный брак был вызван необходимостью. Но ты понимаешь, дочь моя, что он был нужен именно в тот момент, когда он заключался.

– Да, мадам, – сказала Марго. – Надо было заманить в ловушку ничего не подозревающих гугенотов; для этого потребовалась свадебная церемония.

Катрин решила не показывать свою злость.

– Моя дорогая дочь, ты повторяешь сплетни двора; ты должна знать, что сплетни всегда отражают лишь часть правды; ты достаточно умна, чтобы не верить всему, что ты слышишь. У меня есть для тебя хорошая новость. Человек, за которого было необходимым выдать тебя, недостоин принцессы Марго. Он – невоспитанный провинциал… Его манеры шокируют меня.

Катрин внезапно рассмеялась.

– И ты, вынужденная делить с ним ложе, несомненно, должна быть шокирована вдвойне.

– Человек приспосабливается, – сказала Марго.

– Какие усилия, верно, требуются для этого, мое бедное дитя! Ты так утонченна. Ты обладаешь обаянием и красотой. Ты – истинная парижанка. То, что ты должна терпеть грубые ласки беарнского дикаря, просто невыносимо. Есть один человек, достойный тебя. Человек, наиболее почитаемый всей Францией… разумеется, после короля и твоих братьев. Ты догадалась, о ком я говорю?

– О господине де Гизе. Но…

– Моя дорогая, ты не должна смущаться. Твоя мама знает о ваших отношениях и вполне понимает их. Он – принц, а ты принцесса. Что может быть естественней вашей любви?

Марго пристально посмотрела на мать; девушка не могла понять цели этой беседы. Она видела, что мать готовит ее к участию в какой-то интриге. Но к какой именно?

– Я хочу, чтобы ты была счастлива, дитя мое, – сказала Катрин. – Ты послужила стране, вступив ради нее в брак. Ты поймешь, что я искренне забочусь лишь о твоем счастье, когда я скажу тебе, что собираюсь выдать тебя замуж за человека, которого ты любишь.

– Мадам, я вас не понимаю. Я уже замужем.

– Мое дорогое дитя, моя послушная дочь! Ты вышла замуж против своей воли, верно? Я помню, как ты отказывалась отвечать во время церемонии. Это был мужественный поступок. Твой любимый стоял рядом, да? Теперь я решила, что ты больше не должна страдать. Ты получишь в мужья Генриха де Гиза.

Марго изумилась.

– Мадам… я… я… не вижу, как это может осуществиться. Я… замужем за королем Наварры. Генрих де Гиз женат на вдове Просьена.

– Значит, вы разведетесь и… женитесь друг на друге.

Катрин ждала слез счастья, слов благодарности, вместо этого лицо Марго стало холодным, суровым.

– Мадам, – сказала девушка, – я замужем за королем Наварры; этот брак заключен вопреки моей воле; но теперь развод стал бы очередным насилием надо мной.

– Послушай, Марго, твое положение королевы Наваррской – не слишком высокое для тебя. Понравится ли тебе отправиться с мужем в это жалкое крошечное королевство, когда придет время? Некоторые герцогини занимают более высокое положение, чем некоторые королевы… Герцогиня де Гиз относилась бы к их числу.

– Возможно, – сказала Марго, – но Генрих де Гиз мне не нравится; я не хочу второй, раз выходить замуж против моей воли.

– Это чистое упрямство! – сердито заявила Катрин. – Подумать только – так говорит девушка, выставлявшая себя на посмешище ради Генриха де Гиза.

– Вы правы, мадам, – сухо согласилась Марго. – Но человек перерастает одну страсть и находит другую. Я освободилась от чувства любви к господину де Гизу, и ничто не заставит меня выйти за него замуж. Поскольку ты утверждаешь, что это предложение вызвано лишь твоим стремлением сделать меня счастливой, больше говорить не о чем. Просто дело в том, что я не влюблена в месье де Гиза. Теперь я могу уйти?

– Тебе стоит это сделать, пока я не поддалась соблазну избить тебя.

Когда Марго покинула Катрин, королева-мать посидела некоторое время в состоянии безмолвной ярости. Она отказывалась поверить в то, что Гиз и Марго больше не являются любовниками. Катрин даже не могла вспомнить, когда началась их связь – так давно это произошло. Какой другой женщине столь сильно не повезло с детьми? Король был настроен против нее; она никогда не любила герцога Аленсонского и не доверяла ему; Марго была слишком умна и проницательна – эта юная шпионка могла действовать во вред своей семье; только Генрих заслуживал доверия.

Она велела одной из своих шпионок пристально следить за Марго и Гизом. Они действительно перестали быть любовниками. В ходе расследования Катрин сделала открытие, которое заставило ее вызвать к себе Шарлотту де Сов. Королева-мать рассердилась на молодую женщину.

– Мадам, вы, похоже, слишком подружились с герцогом де Гизом, – прокурорским тоном заявила Катрин.

Шарлотта растерялась; Катрин тотчас заметила на ее лице самодовольное выражение.

– Я не знала, что Ваше Величество не одобряет этой дружбы.

Катрин погладила подвеску своего браслета. Вот в чем заключается объяснение. Гиз завел интрижку с Шарлоттой, и уязвленная Марго ревнует.

Она заявила резким тоном:

– Ты не должна заниматься любовью с герцогом, Шарлотта. Это сильно рассердит меня. Я могу говорить с тобой откровенно. Королева Наваррская влюблена в Генриха де Гиза.

– Ваше Величество, это уже не так. По моим сведениям, королева Наварры заявила, что она больше не питает нежных чувств к герцогу.

– Возможно, из-за твоих проделок.

– Нет, мадам. Она дала ему отставку еще до того, как он обратил свое внимание на меня. Месье де Гиз считает, что она влюбилась в короля Наварры.

– Марго и Гиз должны помириться, – сказала Катрин. – Держись подальше от герцога. Дело не должно дойти до постели.

– Мадам, – лукаво промолвила Шарлотта, – боюсь, ваш приказ поступил слишком поздно.

– Хитрая шлюха! – крикнула Катрин. – Кажется, я дала тебе инструкцию в отношении Наваррца.

– Только привлечь его внимание, мадам. Вы не сказали ни слова насчет месье де Гиза.

– Теперь ты получила мои указания.

Шарлотта посмотрела на Катрин из-под своих густых ресниц.

– Мадам, – сказала она, – вам придется дать соответствующие указания месье де Гизу; боюсь, теперь мне не удастся избавиться от него, как бы я ни старалась. Потребуется ваше личное вмешательство. Иначе не остановить то, что началось Господин де Гиз не считается ни с кем кроме, разумеется, Вашего Величества.

Катрин помолчала, думая с недовольством о дерзком герцоге. Могла ли она сказать этому человеку: «Ваша связь с мадам де Сов должна прекратиться не медленно!»? Она представила себе надменно поднятые брови, мысленно услышала учтивый намек на то, что его личная жизнь ее не касается.

Катрин внезапно рассмеялась.

– Уходи, – сказала она. – Я вижу, что это дело должно идти своим ходом. Но в дальнейшем ты будешь спрашивать у меня разрешение на подобные связи.

– Мадам, больше я не совершу такой ошибки.

Катрин откинулась на спинку кресла, думая о Шарлотте де Сов. Ее бесило то, что интрига хитрой маленькой шлюхи могла помешать замыслам королевы-матери. Но иногда подобные вещи случаются. Катрин решила, что ей остается лишь временно отказаться от идеи развести дочь.

Гражданская война между католиками и гугенотами вспыхнула вновь; армия, возглавляемая герцогом Анжуйским, была послана на осаду Ла Рошели, бастиона гугенотов.

С войсками находились Гиз и его дядя, герцог д'Омаль; Катрин успокаивало присутствие возле ее любимого сына этих двух мужчин; она имела привычку смотреть на вещи трезво, даже когда речь шла о ее дорогом Генрихе, она с трудом представляла женственного и ненадежного сына в роли полководца. Да, он снискал уважение победами под Ярнаком и Монт Контуре; но одержал ли бы он их без помощи блестящих воинов, участвовавших в той кампании? Будучи принцем Валуа, братом короля и самым просвещенным генералом в армии, он пользовался авторитетом; но Катрин знала, что лавры не всегда достаются именно тому, кто их больше всего заслуживает. Однако ее радовало то, что слава и восхищение народа достались Генриху. Он должен получить лавры победителя при Ла Рошели Гиз и д'Омаль были великими полководцами; Гиз умел без особых усилий вызвать в людях воодушевление, необходимое для успеха.

Было даже забавным послать вместе с армией двух новообращенных католиков – Наваррца и Конде. Ироничность ситуации развлекала Катрин; она ликовала при мысли о том, что эти «новообращенные» будут сражаться со своими бывшими единоверцами. Аленсон также сопровождал войска; для молодого человека пришло время боевого крещения; военные приключения временно удержат его от проказ.

Катрин надеялась на быструю сдачу Ла Рошели, но ее постигло разочарование. Недавняя резня укрепила решимость горожан; горстка героев смогла дать отпор превосходящим силам противника. Осаждающая армия была сильнее обеспокоена духом защитников Ла Рошели, нежели напугана ядрами, сыпавшимися на нее. Гугеноты, занимавшие оборонительные позиции, дрались так, словно были атакующей стороной.

Гиз и д'Омаль столкнулись с проблемой поддержания мира в собственном лагере. Ввиду сложности взятия Ла Рошели было безумием допускать присутствие в армии Наваррца и Конде, поскольку оба они не имели желания сражаться. Конде, заслуживший ранее репутацию сильного воина, казался апатичным и бесполезным для дела; Наваррец же сибаритствовал, проводя слишком много времени с женщинами, сопровождавшими армию.

Настоящую угрозу представлял собой Аленсон. Крайне жестокий, всегда требовавший своей доли поклонения, на которое имел право как брат короля, он держался исключительно надменно и не приносил никакой пользы.

Весь день из-за стен Ла Рошели доносилось пение – звучали церковные гимны. Казалось, что служба шла непрерывно. Суеверные католики поддавались страху, который постепенно усиливался. Ходили слухи о том, что в реке Ла Рошели поймано большое количество рыбы – гугеноты восприняли это как свидетельство того, что Господь намерен уберечь их.

Гиз убедил Анжу в том, что лучше атаковать город многочисленной армией, прежде чем осажденные завершат подготовку к защите Ла Рошели. Нельзя было допустить, чтобы мысль о том, что Господь на стороне гугенотов, полностью деморализовала католическую армию.

Анжу согласился; состоялся исторический штурм; небольшое количество гугенотов благодаря решимости победить и вере в поддержку Господа одержало верх над противником. Атака навсегда осталась в памяти ее участников. Гугеноты забросали ветками боярышника крепостной вал в знак своего пренебрежения к факту цветения этого растения на кладбище Невинных. Гугеноты утверждали, что те кусты расцвели по воле Дьявола.

Битва началась; городские стены выдерживали град ударов; даже женщины поднимались на башни, чтобы облить врага кипятком. Когда наступило временное затишье, горожане громко читали молитвы. «Да воспрянет Господь и рассеет своих врагов; пусть обратятся в бегство ненавидящие его…