Текст книги "Королева-распутница"
Автор книги: Виктория Холт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 23 страниц)
Катрин ясно видела, чего добивался все эти годы Генрих де Гиз. Он решил не делать ставку исключительно на свою популярность. По стране ходил слух о том, что Гиз доказал свои приоритетные права на трон; хотя этот слух распускался не самим Гизом, Катрин знала, кем он порожден.
Говорили следующее: «Род Капетов временно захватил правление королевством Шарлемань, но он не получил на это папского благословения в отличие от истинных наследников шарлеманьского престола. Род Лорренов произошел от рода Шарлеманей; поскольку отдельные представители линии Капетов отличаются легкомыслием и недальновидностью, а другие подвержены ереси и отлучены от церкви, пора вернуть корону новому наследнику…»
Это не предвещало ничего хорошего. Он хотел быть королем не только по воле народа, но и по праву. Это типично для Гиза, поняла Катрин. Он должен стать королем не только потому, что этого хочет народ, но и потому, что он – наследник трона. Будучи аристократом, он поклонялся закону и порядку; толпа вызывала у него тошноту.
Катрин встревожилась, узнав, что это говорят не только во Франции, кардинал Пеллеве, убежденный сторонник Лиги, одобрил притязания Гиза; о них узнали в Риме и Испании. Она была права – Гиз и его сторонники действительно не собирались позволить кардиналу Бурбону сесть на трон.
Она срочно разыскала Гиза.
– В слухах о том, что дом Лорренов происходит от рода Шарлеманей, есть большая доля правды, – сказала Катрин. – Вы понимаете, о чем я говорю?
Герцог признал, что он слышал об этом.
– Мой герцог, мне кажется, мы должны избрать одну тактику. Если Капеты действительно узурпировали право на трон, кардинал Бурбон не является наследником.
– Верно, – согласился Гиз; его лицо оставалось бесстрастным, только глаз над шрамом заблестел.
– Согласно этой новой информации, Францией должен править дом Лорренов. Кто-то согласится с этим, кто-то – нет.
– У всех нас есть враги и друзья, мадам.
– Иногда полезно ублажить обе стороны. Вы согласны?
Он кивнул головой, гадая, что она ему предложит. Он был уверен, что это связано с Марго. Они оба разведутся и заключат брак, о котором шла речь давно.
Катрин поняла ход его мыслей и дала ему время подумать. Затем она заговорила:
– Я вспомнила о сыне моей дорогой дочери Клаудии – родителями этого мальчика были герцог Лоррен и дочь Валуа. Кто больше подойдет на эту роль? Сторонники моего дома будут довольны, вашего – тоже.
К собственному удивлению, он помолчал секунду-другую и лишь после этого вновь овладел собой.
– Мадам, – сказал Гиз, – ваше предложение превосходно.
Они улыбнулись друг другу; но она знала – он не допустит, чтобы после смерти Генриха Третьего на трон Франции взошел не Генрих де Гиз, а кто-то другой. И герцог звал, что она знает это.
События развивались быстро для трех французских Генрихов – для Генриха Третьего, Генриха де Гиза и Генриха Наваррского.
С каждым днем могущество Гиза возрастало. За жуанвилльским договором, заключенным Гизом и ведущими католиками Франции с Филиппом Испанским, последовало обещание испанца поддержать деньгами и войсками дело, которому посвятил себя Гиз, – защиту веры, уничтожение еретиков, лишение Наваррца наследственных прав. Лига была повсюду; ее щупальца протянулись по всей Франции, она боролась не только против гугенотов, но и против трона. Гиз располагал большой армией, одной частью которой руководил он сам, а другой – его брат, герцог Майенн. Однако папа заподозрил, что Лига образована не столько в интересах католицизма, сколько ради возвышения дома Лорренов и Гизов. Он предвидел, что самоуверенный человек, рвавшийся к власти, не будет покорным вассалом Рима и Испании; Гиз уже заявил, что высших церковных иерархов должна назначать Лига, а не Рим. Папа проявлял бдительность; возможно, легче управлять королем-гедонистом, нежели воинственным Гизом.
Катрин, наблюдая за событиями, подыгрывала Гизу. Лига выдвигала требования, которые король мог принять или отвергнуть. В последнем случае ему пришлось бы иметь дело с могущественной армией Лиги. Король сердился – его отвлекали посреди восхитительного карнавала. Он хотел мира и возможности наслаждаться жизнью. Поэтому он позволил Катрин договориться с Гизом. Король должен был заставить всех своих подданных принять католическую веру; города, переданные гугенотам, отойдут к Католической лиге.
Катрин поигралась с идеей столкнуть Наваррца с Гизом в соответствии с ее испытанной политикой, но затем решила остаться союзницей де Гиза. Католики набирали силу; если Филипп Испанский пришлет Гизу обещанную помощь, у Наваррца не останется шансов на победу.
Она польстила герцогу и попыталась убедить его в том, что является его союзником; они обманывали друг друга, говоря о том, что королем Франции в случае смерти Генриха Третьего должен стать внук Катрин.
– Я стара, – сказала она Гизу. – Я устала. Я трудилась всю мою жизнь и теперь нуждаюсь в покое. К вам, дорогой герцог, я отношусь как к сыну. Вы – мой помощник, советчик.
Ее часто видели гуляющей под руку с Гизом; она с нежностью называла его в разговорах с другими людьми «своей старушечьей тростью».
Наваррец издалека наблюдал за происходящим, собирал своих сторонников, ждал момента, когда он попросит их доказать свою преданность ему. Над страной сгущались знакомые тучи гражданской войны.
Марго некоторое время находилась вдали от мужа, что вполне устраивало Наваррца. В Агене она действовала со своей обычной легкомысленной импульсивностью. Она расположилась в замке и объявила, что прибыла сюда для того, чтобы сохранить город для Лиги. Сначала горожане отнеслись к ней с симпатией; их очаровали ее жизнелюбие и красота; они видели в ней романтическую принцессу, убежавшую от мужа, за которого ее выдали замуж почти насильно, поскольку он исповедовал другую вер). Но очень скоро скандальные слухи о происходящем в замке вырвались за его пределы. Говорили, что Марго предается невообразимому разврату с джентльменами, обитавшими в замке, что ее фрейлины не уступают в аморальности своей госпоже. Народ Агена не хотел, чтобы его, как говорила Марго, «защищала» столь безнравственная женщина. Люди начали верить в правдивость истории, давно ходившей о ней. В конце концов под давлением угроз Марго пришлось покинуть Аген в столь же излишне театральной манере, в какой ее брат бежал из Польши. Она ускакала, сидя на лошади за спиной своего последнего любовника, господина де Лигнерака; фрейлины Марго ехали таким же образом с ее приближенными. Лигнерак отвез Марго в свой замок, расположенный в горах Оверна, и сделал своей пленницей; безумно влюбившись в Марго, он не верил в ее постоянство. Беспокойной узнице пришлось остаться там, хотя говорили, что она пыталась убежать от прежнего любовника с помощью нескольких новых.
Наваррец улыбался, слыша о проделках Марго; однако его собственная весьма бурная и насыщенная жизнь не позволяла ему слишком много думать о жене. Он знал, что в гражданской войне, казавшейся неизбежной, Гиз и король Франции станут настороженными союзниками, а он, король Наварры, окажется противником их обоих. Он знал, что столкнется с огромной мощью; поэтому, прежде чем ввергнуть страну в новую войну, он предложил Гизу сразиться с ним один на один или, по желанию герцога, во главе отрядов из десяти – двадцати воинов.
«Я испытаю огромное счастье, – писал Наваррец, – если ценой моей крови избавлю нашего великого короля от тягот и испытаний, Францию – от бед и несчастий, народ – от нищеты и страданий».
Герцог де Гиз ответил, что он отклоняет эту честь, хотя и ценит ее; если бы речь шла о их личной ссоре, он охотно принял бы предложение Наваррца. Но тут имеет место борьба истиной религии с ложной. Эта проблема не может быть разрешена схваткой двух мужчин или сражением, в котором примут участие десять или двадцать человек.
Наваррец понял, что война неизбежна; вскоре после сделанного им предложения и ответа Гиза началась война трех Генрихов.
Ее называли именно так, хотя один из трех Генрихов, король Франции, не хотел принимать в ней участие. Успехи Гиза злили его еще сильнее, чем победы Наваррца; он испытывал ревность к герцогу. Он был странным созданием, этот король Франции; в юности он проявлял ум, но увлечение милашками и другими молодыми людьми отняло у него некогда несомненный интеллект. Он иногда демонстрировал его, выступая на заседаниях совета; там Генрих мог доказать своей проницательностью, что он многое почерпнул из лучших книг своего времени; но всепоглощающее стремление испытывать наслаждения, чего бы они ни стоили, огромное тщеславие в отношении своей внешности, влияние глупых фаворитов, покоривших короля элегантностью, красотой и обаянием, – все эти факторы практически подавили умственные достоинства короля. Но у него оставалось достаточно разума, чтобы понять, что в войне трех Генрихов ему следует остерегаться своего союзника де Гиза в большей степени, чем их противника, Генриха Наваррского.
Гиз сражался на севере с немцами и швейцарцами, пришедшими на помощь гугенотам; Париж узнал о сокрушительной победе, одержанной герцогом над армиями иностранцев. Он неожиданно обрушился на спящих немцев, поймав их врасплох и так деморализовав, что германская армия прекратила свое существование, прежде чем они успели прийти в себя. Испуганные этим событием швейцарцы позволили подкупить себя и убрались восвояси. Королю сообщили об этой новой победе. Но это была победа Гиза; никто даже не приписывал ее королю.
На юге события развивались не столь успешно для Генриха Валуа. Вопреки советам Гиза и матери, король доверил командование южной армией Жуаезу; счастливый фаворит и молодожен мечтал о воинской славе. Он плакал и умолял короля поставить его во главе армии; при этом он был так обаятелен и нежен, что король не смог отказать ему. Получив в свое распоряжение шесть тысяч пехотинцев, две тысячи всадников и шесть пушек, Жуаез отправился в Жиронду навстречу маленькой армии, возглавляемой королем Наварры.
Кое-кто из гугенотов, входивших в состав этого крошечного войска, затрепетал при мысли о могучей армии, собравшейся напасть на них. Но, когда Генрих Наваррский узнал, кто командует вражескими силами, он громко рассмеялся.
Перед сражением он обратился к войскам в своей грубоватой беарнской манере, которая могла оскорбить слух воспитанных дам, но вселяла мужество в солдат, идущих в бой.
– Мои друзья, вас ждет противник, весьма непохожий на ваших прежних жертв. Это молодожен, сундуки которого еще набиты приданым. Неужто вы опозоритесь перед смазливым танцором и его милашками! Нет! Они – наши! Я вижу ваш энтузиазм и уверен в победе.
Он посмотрел на горящие лица людей, озаренные лучами восходящего солнца. Они побьют танцора, сколько бы пушек он не выставил против их двух орудий.
Наваррец чувствовал, что люди в преддверье битвы нуждаются в духовной поддержке Господа.
– Мои друзья, – произнес он под конец, – все в руках Божьих. Давайте прочитаем двадцать четвертый стих из стопятнадцатого псалма.
Сквозь утренний воздух зазвучали голоса:
– Мы радуемся дню, дарованному нам Господом…
Солнце появилось над горизонтом; прежде чем оно поднялось высоко в небо, Наваррец, потеряв двадцать пять человек, вывел из строя три тысячи вражеских солдат.
Растерянный Жуаез оказался в кольце гугенотов и понял, что они узнали его. Недавно покинувший двор, он решил, что его красота подействовала на этих людей, как она действовала на других; но эти воины не увидели хорошенького фаворита – перед ними находился их враг, грешник, толкавший короля на экстравагантные безумства.
– Господа, не убивайте меня! – закричал в страхе Жуаез. – Вы можете взять меня в плен и получить выкуп размером в сто тысяч крон. Король заплатит вам эту сумму, уверяю вас.
После секундной паузы прогремел выстрел. Жуаез в изумлении округлил свои красивые глаза и, обливаясь кровью, упал на траву.
Это была величайшая победа, одержанная гугенотами; все знали, что они обязаны ею качествам их лидера, которого люди считали почти гениальным. Королевская армия была весьма сильной; несмотря на то что ею командовал Жуаез, только военное искусство Наваррца позволило одержать победу. Легкомысленный повеса преодолел лень, оказался выдающимся солдатом; беспечный шутник был великим королем.
На самом деле характер короля Наварры со временем менялся. В отдельных случаях Генрих был отличным лидером, но вскоре снова превращался в человека, которого все хорошо знали. Он был весьма разным, обладал странной и сложной натурой. Неотесанный беарнец с грубыми манерами не любил смотреть на чужие страдания; они приносили ему большую боль, чем кому-либо; однако чувства страха и ужаса, вызванные ими, были весьма быстротечными и иногда проходили быстрее, чем он успевал что-то срочно предпринять. Сейчас он испытывал их, глядя на усеянное убитыми поле брани, и утратил ощущение торжества. Его люди радовались победе, а он оплакивал погибших. Он был великим солдатом, ненавидевшим войну, грубым, похотливым человеком, вселявшим ужас в души врагов, а в следующий момент мог резко измениться и, намного опережая свое время, испытывать отвращение к жестокости и страданиям. Он не получал удовольствия от праздничного пира, устроенного в честь победы; он приказал обращаться уважительно с пленными и максимально облегчить участь раненых.
Он знал, что не только выиграл важное сражение, но и одержал моральную победу. Пока люди были опьянены победой, он мог двигаться дальше, потому что сейчас его армия была готова сразиться с кем угодно – даже с Генрихом де Гизом.
Но этот новый король Наварры внезапно превратился в прежнего Генриха – он снова стал рабом плотского желания. Он хотел Корисанду. Заниматься любовью приятнее, чем убивать; любезничать с красивой женщиной нравилось Генриху гораздо больше, чем созерцать трупы на поле брани. Он был великим солдатом, но еще более великим любовником; если первое призвание давало ему короткий триумф, то последнее обещало не потерять своего очарования до конца его жизни – Генрих чувствовал это.
Пренебрегая возможностями, завоеванными в сражении, он решил забыть о войне и вернуться к Корисанде.
Война продолжалась; кое-где во Франции имели место перемирия, в других районах грохотали пушки. Подавленный горем король Франции нуждался в новых развлечениях – только они могли помочь ему пережить утрату Жуаеза. Вся страна – католики и гугеноты – восстала против невероятных экстравагантностей короля. На средства, расходуемые на содержание его птиц и собак, с учетом жалованья слуг, ухаживавших исключительно за живностью, можно было прокормить город. Он платил огромные деньги за картины лучших художников, а затем обрезал их по своему вкусу и обклеивал ими стены. Он наслаждался роскошью и комфортом, соответствовавшими его положению, и пренебрегал своими обязанностями.
Сорбонна тайно проголосовала за то, чтобы корону забрали у короля, недостойного носить ее. Гиз совершил поездку в Рим, чтобы посовещаться с кардиналом Пеллеве, поддерживавшим его притязания на трон. Эти два события привели к третьему: Лига предъявила королю ультиматум. Он должен ввести во Франции инквизицию и принять все необходимые меры для подавления активности гугенотов.
Дерзость Лиги возмутила короля. Катрин умоляла его попросить у Лиги время для обдумывания этого предложения. Сама она тайно дала знать Гизу, что работает на него и Лигу, что готова любыми средствами повлиять на короля, чтобы он выполнил требования возглавляемой герцогом организации.
В ту пору Катрин мучали одышка и приступы тошноты, ревматизм едва позволял ей ходить; она страдала от подагры; именно сейчас, когда она особенно сильно нуждалась в крепком здоровье, оно впервые в жизни начало подводить ее. Катрин приближалась к своему шестидесятилетию; это был немалый возраст, ко ее мозг по-прежнему работал отменно, она проклинала дряхлеющее тело. Ее шпионы работали хуже, чем раньше; это происходило потому, что она сама сдавала. Она уже не была энергичной королевой-матерью, носившейся по дворцу, открывавшей тайными ключами двери и застававшей людей в самые неподходящие моменты. Теперь она передвигалась, опираясь на палку, постукивание которой выдавало Катрин. Или ее носили в паланкине. Боль в суставах была такой сильной, что даже такой стоик, как Катрин Медичи, не мог игнорировать ее. С королевой-матерью стали случаться обмороки. Молодые люди, которыми она успешно управляла когда-то, уже достигли зрелости. Самыми важными фигурами стали три Генриха; королева-мать, когда-то державшая в руках их судьбы, оказалась задвинутой в тень – не потому, что ее разум ослаб, а потому, что при полностью сохранившемся рассудке тело Катрин стало дряхлым.
Она никогда не сдавалась в прошлом; она не сделает это сейчас. Она продолжит начатое; трон должен быть сохранен для Генриха, несмотря на то что он по глупости отдалился от матери и пытался удержать в своих руках власть, ослабленную безумием его фаворитов, дерзостью Наваррца и тайными надеждами герцога Гиза.
Дом Валуа никогда не находился в таком опасном положении, как сейчас; Катрин воспринимала это, как кошмар. Если она не сумеет переломить ход событий, произойдет то, чего она всегда боялась сильнее всего.
Филипп Испанский предложил Гизу помощь в виде трехсот тысяч крон, шести тысяч ландскнехтов и двенадцати тысяч уланов при условии его разрыва с королем и установления во Франции инквизиции и католической веры.
Эпернон, более умный, нежели Жуаез, уцелел на полях сражений. Он подкупил швейцарских наемников, нанятых гугенотами; они перешли на сторону короля и влились в ряды королевской швейцарской гвардии. Сейчас Эпернон находился вместе с гвардией под Парижем и ждал от короля приказа вступить в город. Гиз заявил о своем намерении войти в Париж, а также о том, что ему известно о заговоре гугенотов, якобы решивших восстать и отомстить католикам за Варфоломеевскую ночь, перебив их. Король запретил Гизу входить в Париж.
Катрин лежала в постели в великолепном дворце «Отель де Суассон», который она построила специально для себя. Слабость не позволяла ей встать; Катрин страдала, ощущая приближение неминуемой катастрофы.
Король находился в Лувре; его надежно охраняла швейцарская гвардия; народ Парижа пребывал в состоянии напряженного ожидания. Париж находился на грани восстания.
Перед глазами Катрин стояли мрачные, зловещие улицы Парижа. Один из ее карликов, стоявший у окна, взволнованно повернулся к ней.
– Мадам, – крикнул он, – сюда едет герцог Гиз.
Преодолев боль, Катрин приподнялась.
– Ерунда! Король запретил герцогу приезжать в Париж. Гиз не посмеет это сделать.
Это невозможно, подумала она. Невозможно. Он не посмеет приехать. Короля защищает швейцарская гвардия, но парижане будут на стороне Гиза, если он явится сейчас в город.
Возбужденный карлик запрыгал, стал хлопать в ладоши, дергать кисти на своем красном камзоле.
– Мадам, я клянусь, это герцог де Гиз!
– Уберите его! – закричала Катрин. – Устройте ему порку. Я научу его не лгать мне.
Карлик захныкал и стал указывать пальцем на окно; остальные присоединились к нему.
Катрин услышала крики, доносившиеся с улицы. Значит, Генрих де Гиз пренебрег приказом короля.
Генрих де Гиз решил встретиться с королем. Запретив герцогу входить в Париж, король продемонстрировал, что он не осведомлен о текущих событиях. Меньше всего следовало запрещать человеку, видевшему себя будущим правителем Франции, появляться в столице.
Гиз знал, что он идет навстречу опасности. Короля, несомненно, хорошо охраняли» войдя в Лувр, Гиз оказался бы среди врагов. Поэтому он решил вступить в город, изменив свой внешний вид, явиться к Катрин, которая называла себя его другом, и объяснить ей свои намерения, а также настоять на том, чтобы она проводила его в Лувр. Она еще сохранила некоторое влияние на своего глупого сына и, вероятно, могла поспособствовать сохранению мира между ними, пока Гиз будет излагать королю требования Лиги. Но Гиза быстро узнали даже в длинном плаще и шляпе с полями, закрывавшими лицо, потому что мало кто во Франции обладал такой фигурой, как герцог. Как только Генрих вошел в город, побежавший вслед за ним молодой человек закричал:
– Монсеньор, покажите себя людям. Больше всего на свете они хотят увидеть вас.
Гиз поплотнее запахнул плащ и надвинул шляпу на глаза. Но это ему не помогло; слишком многие узнали его. Вскоре вокруг герцога собралась толпа.
– Это сам Меченый. Слава Богу, он пришел спасти нас.
Люди стали выбегать из домов. Слух о том, что их герой вернулся, быстро распространялся по городу.
– Да здравствует Гиз! – кричали парижане. – Меченый здесь!
Они целовали его плащ, прикасались четками к одежде герцога.
– Да здравствует опора церкви!
Перед ним бросали цветы, на шею герцога повесили венок. Мужчины демонстрировали ему свои ножи. «Если к нашему великому принцу протянет руки изменник, мы сумеем расправиться с ним».
Гиз протискивался через истеричную толпу.
– В Реймс! – крикнул кто-то; толпа подхватила эти слова.
Наконец герцог подъехал к «Отель де Суассон».
Убедившись в том, что к ней приближается Гиз, Катрин отправила гонца к королю, чтобы сообщить ему о появлении герцога в Париже. Затем она приготовилась принять герцога.
Когда он опустился на колени у ее кровати, она тотчас поняла, что он не столь спокоен и уверен в себе, как обычно.
– Мадам, – сказал он, – я решил сначала прийти к вам, зная о том, что вы – мой друг.
– Вы поступили мудро, – отозвалась она. – Но почему вы в Париже? Вы не знаете, что это может стоить вам жизни?
Рев толпы, казалось, зазвучал громче в тишине, наступившей после этих слов. Поступок Гиза мог стоить ему жизни, но сколько других жизней потребует толпа взамен этой?
– Я знаю это, – ответил Гиз, – поэтому прежде всего я явился к вам. Вы согласились со мной в том, что король не осмелится выступить против Лиги. Он должен принять ее требования. Задержка опасна для него… и Франции. Я должен срочно увидеть короля; я прибыл сюда, чтобы вы проводили меня в Лувр.
Она знала, что должна пойти вместе с ним. Несмотря на свою болезнь, она боялась отпустить его одного. Кто знает, что способен сделать ее сын, вообразив, что сила на его стороне? Возможны ужасные последствия. Сейчас сын нуждается в ней больше, чем когда-либо.
Она велела фрейлинам помочь ей одеться и забралась в паланкин. Его понесли по улицам; герцог Гиз шагал рядом.
Даже Катрин, пережившая много опасных лет, не испытывала прежде чувств, подобных тем, что одолевали ее, когда она двигалась от «Отель де Суассон» к Лувру. Она едва сдерживала циничный смех. Самая ненавистная парижанам женщина находилась сейчас рядом с самым обожаемым ими человеком. Мадам Змея, итальянка, королева Иезавель! Ее нынешним другом и союзником был Генрих де Гиз, Меченый, самый родовитый и обожаемый французский принц.
Насмешки и приветствия звучали одновременно; Катрин слушала их.
– Вот она! Королева-мать боится показать свое лицо. Убийца! Итальянка! Вспомните королеву Наварры! Вспомните дофина Франциска! Это было давно. Это было началом. Несчастья посыпались, когда мы пустили итальянку во Францию.
Если бы Меченый не находился рядом, толпа разбила бы паланкин королевы-матери, люди вытащили бы из него Катрин, заживо содрали бы с нее кожу и принялись бы пинать труп. Прежде они скрывали свою ненависть, теперь же выражали свои чувства во всеуслышание, были готовы бросать в Катрин камни, пустить в ход ножи. Настроение Парижа изменилось, раскаты грома звучали все громче.
Но рядом с ней был герой, готовый защитить ее. Ему адресовались приветствия, ей – оскорбления.
– Как он красив! – кричали люди. – Вот он! Настоящий король! Неужто мы и дальше будем терпеть этих гадин… этих итальянцев?
Глупцы! Где тут логика? Катрин хотелось закричать: «Моя мать была француженкой, отец – итальянцем. Отец герцога – француз – во всяком случае, уроженец Лоррена, но его мать – итальянка!»
Люди ответили бы ей: «Да, но ты – дочь торговцев, а он – принц. Ты воспитывалась в Италии, а он – во Франции. Его оружие – шпага, а твое – яды, использовать которые ты научилась на твоей подлой родине».
Катрин откинулась на спинку паланкина. Она испытывала не столько страх, сколько прилив сил. Она взбодрилась от близости враждебной толпы, почувствовала себя лучше, чем в постели среди фрейлин. Она забыла о своих недугах.
Выражение ее лица не изменилось, когда она услышала крик:
– В Реймс! Монсеньор, когда вы поедете в Реймс?
Они добрались до Лувра, где их приняли в мрачной тишине. В коридорах и на лестницах стояли гвардейцы. Герцог прошел мимо них с внешней невозмутимостью, но, несомненно, даже он должен был испытывать страх. Катрин с удовлетворением заметила, что его лицо потеряло свой обычный здоровый цвет. Он выглядел как человек, входящий в логово льва. Король Генрих ждал их; его руки дрожали, глаза выдавали испытываемый им страх. Один из придворных, услышав о приближении герцога, предложил убить его на пороге королевской комнаты. Генрих заколебался. Он хотел устранить Гиза, но не осмеливался отдать приказ о его уничтожении.
Он все еще находился в состоянии мучительной нерешительности, когда герцог и Катрин вошли в комнату для аудиенции. Генрих стоял в окружении советников и гвардейцев. Как только он увидел герцога, его гнев тотчас вырвался наружу.
– Почему вы явились сюда? – спросил он. – Вы получили мой приказ?
Герцог не сказал, что он не подчиняется ничьим приказам, но его дерзкий вид намекал на это. Катрин предостерегающе взглянула на Гиза, потом повернулась к сыну – она знала, что ярость способна толкнуть его на любую глупость.
– Я велел вам не приезжать или нет? – закричал король. – Велел вам подождать?
– Ваше Величество, меня не предупредили о том, что мой приезд неугоден вам, – холодным тоном заявил Гиз.
– Это так! – крикнул король. – Именно так!
– Ваше Величество, нам необходимо поговорить о делах.
– Это решать мне.
Король поискал глазами человека, предложившего убить Гиза; Катрин перехватила этот взгляд и поняла его значение.
– Мой сын, – быстро произнесла Катрин, – я должна поговорить с тобой. Подойди сюда.
Она отвела его к окну. Возле Лувра собралась толпа. Люди сжимали в руках палки и ножи. Они кричали: «Да здравствует Гиз! Да здравствует наш великий принц!»
– Мой сын, – пробормотала Катрин, – время не пришло. Этот способ не годится. У тебя есть твоя гвардия, а у него – Париж.
Король дрогнул. Как и его брат Карл, он боялся народа. Он помнил, что люди на улицах встречали его молчанием; если кто-то раскрывал рот, то не для того чтобы произнести приветствие, а чтобы бросить ему в лицо оскорбление: «Парикмахер, собственной жены! Содержатель нищих!» Произносившие эти слова мгновенно исчезали в толпе, которая скрывала предателя, смеясь при этом над королем.
Как ненавидел он этого высокого худощавого человека, чья мужественная красота нравилась людям! Как смеют они обращаться с Гизом, точно с королем, и оскорблять их настоящего правителя?
– Мама, – сказал он, – ты права. Не сейчас… еще не время.
Он повернулся к герцогу, и после короткого обсуждения аудиенция закончилась.
– Я снова приду к вам, Ваше Величество, – сказал герцог, – когда почувствую, что смогу надеяться на удовлетворительный ответ.
Когда герцог ушел, Генрих в ярости сказал:
– Кто король этой страны? Генрих Валуа или король Парижа?
Катрин смущенно посмотрела на него, спрашивая себя, что произойдет теперь.
Гиз обосновал свою штаб-квартиру в личном особняке, расположенном в парижском пригороде Сент-Антуане. Он не знал точно, что ему следует делать. Большая часть армии была на стороне короля; Гиз мог рассчитывать в основном на поддержку толпы. Стоя у окна и глядя на этих людей, неистово приветствовавших его со слезами на мрачных лицах, Генрих де Гиз думал о том, что истерическое обожание может внезапно смениться ненавистью. Он не являлся частью народа, был аристократом и не доверял простым людям. Его честолюбие достигло апогея, но он знал, что легче всего поскользнуться в конце дороги.
Он решил подождать.
Утром следующего дня герцог явился к королю, но не один, а с четырьмя сотнями вооруженных людей. Встреча оказалась бесплодной.
Напуганный король отказался воспользоваться советом матери и остаться в Лувре, не выдавая своего страха; она умоляла сына не отдавать особых распоряжений для его защиты и ни в коем случае не удваивать охрану. Но король не прислушался к ее словам; он послал за Эперноном и швейцарской гвардией, которая находилась под Парижем.
Люди смотрели на шагающих солдат. Теперь толпа знала, что ей делать. Вызвав иностранцев, король объявил войну своему народу, говорили парижане. На улицы вышли торговцы, студенты, трактирщики, отцы семейств, матери, дети, к ним присоединились нищие и бездомные. Король выставил против Парижа иностранных солдат, и Париж приготовился дать отпор. Из тайников достали оружие, на улицах натянули цепи, взвели баррикады. Все церкви и общественные заведения закрылись. Сражение началось.
Люди убили пятьдесят швейцарских гвардейцев, остальные сдались, объявив разъяренной толпе, что они – добрые католики. Французская гвардия сложила оружие; король укрылся в Лувре.
Улицы были заполнены кричащей толпой.
Гиз стоял у окна, с притворным изумлением глядя на демонстрацию, словно она не имела к нему отношения Катрин, несмотря на ее болезнь, мужественно прошла по улицам от «Отель де Суассон» до «Отель де Гиз». Люди молча пропускали ее; они знали, куда она идет.
Гиз принял Катрин холодно. Теперь он был хозяином положения. Король, сказал он ей, должен немедленно назначить его наместником страны и выполнить требования Лиги.
Катрин была в отчаянии.
– Я – слабая, больная женщина, – сказала она. – Что я могу сделать? Я не управляю этим королевством. Мой дорогой герцог, к чему все это приведет? К чему вы подстрекаете народ? К убийству короля и замене его новым? Вы забываете о том, что смерть порождает смерть. Нельзя показывать людям, что они могут запросто убить короля.
Когда она ушла, Гиз задумался над ее словами; он не мог выбросить их из головы. Прежде чем занять трон, он должен сделать все для его удержания. Ему не нужен короткий триумф.
Люди на улицах становились нетерпеливыми. Король был их пленником; они жаждали крови.
Вечером Гиз вышел в город; он был без оружия и держал в руке белый жезл. Люди сгрудились вокруг него. «Да здравствует Гиз! Да здравствует Меченый!» Они думали, что он поведет их к Лувру, что под его руководством они вытащат дрожащего короля из дворца, что он прикажет им убить Генриха Валуа, как некогда он приказал уничтожить Гаспара де Колиньи.
